Электронная библиотека » Наоми Френкель » » онлайн чтение - страница 17

Текст книги "Дикий цветок"


  • Текст добавлен: 22 ноября 2013, 18:38


Автор книги: Наоми Френкель


Жанр: Зарубежная классика, Зарубежная литература


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Тут Морис плюет в пустую кастрюлю от мяса, набирает горсть мелких камешков, и начинает швырять их, прицеливаясь во влажные трусы, которые мы повесили для сушки на натянутую веревку. Это вывело всех нас из равновесия. Не было среди нас ни одного, который не видел бы перед собой кого-то из тех, кто занимается дома стиркой грязного белья. И в первую очередь, мать. И мы опять повернулись к доктору Бобу. Как же он похож на своего отца-шотландца! Просто не поверишь. Ясно, что немного он наследовал от матери. Он блондин, и волосы щеткой покрывают его круглую голову, постриженную по-армейски, и на пески Синая он смотрит голубыми глазами отца-шотландца. Действительно нельзя сказать, что солнце подходит доктору Бобу – оно сжигает его белую шотландскую кожу. Широкое лицо багрово, а светлые и веселые глаза вызывают серьезное подозрение, что в крови его течет все виски, выпитое отцом. Доктор Боб – высокий мужчина, ростом, примерно, метр девяносто, не говоря уже о том, что в ширину невозможно его измерить. И характер у него, как у толстых людей. Когда он начинает сердиться, он не ест самого себя, а съедает приличной величины зажаренный для него поваром Марселем кусок мяса.

В этот день доктор Боб впервые рассказал нам свою историю, и мы, по сути, увидели его в первый раз, несмотря на то, что видим его каждый день. Но никогда раньше не интересовались им, ибо приходили к нему лишь с нашими проблемами, и видели лишь себя самих. Только в этот день, мы узнали по-настоящему доктора Боба, и я все же задал ему вопрос, который все пытались задать, но не спрашивали: «Почему ты все же приехал сюда?»

На ломанном своем иврите впервые нарушил молчание доктор, и говорил, не прерываясь, повторяя свое любимое слово – «где-то». Доктору Бобу надоело это постоянное – «где-то»: родиться «где-то», жить «где-то», быть похороненным «где-то», быть христианином «где-то», и быть евреем «где-то». И он приехал быть с нами здесь, чтобы закончить это «где-то». Он даже повысил обычно тихий голос и сказал, что только тот, кто всю жизнь обитал «где-то», может понять, что это такое – не жить «где-то». И добавил: «Ребята, я говорю вам, что еврейское государство это не просто «где-то». Лицо его обливалось потом, и он извлек из кармана бумажную салфетку и вытер покрасневшую кожу, которая покраснела еще больше. Влажную салфетку бросил в кастрюлю, и снова потел, и снова вытирал лицо. Чего он так сильно потел? Ветер там сухой и воздух сухой, и до нас еще доходит прохлада от воды.

Только доктор Боб изнывал от пота, так разволновали его воспоминания. Глаза его блуждали между песками, добирались до ворот Кантары, вглядываясь в развалины города привидений. И я чувствовал тогда нечто, что чувствую иногда и не знаю почему. Это идет из моей головы, и поднимается от ног, и застревает в груди, и никаким усилием я не могу от этого спастись. Это словно бы кто-то меня подстерегает в закрытой комнате, видит меня, а я его не вижу, и что-то во мне кричит: «Убегай!»

Я смотрел на доктора Боба, и вдруг я увидел человека, который подстерегает меня. Тяжесть легла мне грудь, и я сказал ему с несвойственной мне наглостью:

«Слушай, не играй нам роль Герцля в этом дерьмовом укрепрайоне».

Тут мгновенно вскочил Марсель и принес бутылку кока-колы доктору Бобу. Поднял врач голову, и направил струю прямо в горло, и выделяющийся его кадык ходил вверх-вниз. Он пил большими глотками, и теплое пойло вливалось в его грудь, а я стал еще более наглым: «Течет у тебя».

Доктор Боб поставил пустую бутылку в кастрюлю, и вытер липкое пятно на груди салфеткой. Сидел я на рампе. Доктор Боб наказал меня своим молчанием, и все были на его стороне, осуждая меня. Впервые здесь кто-то повел себя так нагло с доктором Бобом. Мы храним его, как талисман. Он единственный врач на всю линию фронта вдоль канала, и для него готово жилище в каждом укрепрайоне, и он мог бы жить в более богатых и благоустроенных бункерах, но он выбрал наш, самый забитый, и сидит здесь, с нами. Доктор Боб видит здоровых и раненых, ну, и мертвых, но только не больных. Мы приходим к нему за таблетками, главным образом, успокаивающими наши восстающие от желания члены, и симулируем всякие странные недомогания. Доктор Боб похлопывает нас по плечам, подмигивает, смеется и пишет записочку для командира Дубика. Единственное лекарство у доктора Боба против всех болезней – это Рафидим! День развлечений в столице всего этого района – Рафидиме, и часы удовольствия, проводимые в мечети по имени «Шекем» – военной торговой лавке с примыкающим к ней буфетом. Все мы уже начертали свои имена на стенах этой лавки в Рафидиме.

Так мы сидели, и доктор Боб все вытирал грудь, пока не почувствовал что она высохла, и смотрел на меня взглядом, который действовал на меня, как наркотик. Иногда меня охватывало отчаяние и я начинал искать возможность расслабиться, и хотелось спать. Тогда идешь к доктору Бобу, рассказываешь ему байки об ужасных поносах и просишь у него капли опиума против прободения в кишках. Доктор Боб никогда нам не возражает. Накапает коричневых капель в стакан с водой, одну за другой. Шотландец, по крови и плоти! После того, как мы глотаем опиум, он подмигивает нам особенным образом, как бы подмигивая лишь опиуму, и тот говорит: а сейчас ты будешь человеком!

После того, как завершился рассказ доктора Боба, сидели мы и молчали, отдавшись живой силе воображения. Смотрим в пустыню и ничего не делаем. Все смешивается – небо внизу, пески наверху. Смотришь лишь в одно место, постепенно сжимающееся в точку, малую и черную, и тогда чувствуешь, как глаза сближаются до того, что начинают косить, и тогда даже большой верблюд видится, как маленькая капля в песках. Ты косишь на эту точку и говоришь себе: «Вирус!» Любая вещь у тебя вирус. Когда мы сидим на пустой рампе от танков, посреди желтой пустыни, каждый миг превращается в вирус, носитель болезни. День перетекает в другой, и много дней, как один день.

От долгого сидения мы перестаем чувствовать мышцы. Жарко, душит, и мы сидим в трусах и смотрим на Суэцкий канал, по которому ветер гонит волны. В этой пустоте желтых пространств существует лишь канал и зеленый египетский берег.

И когда мы посмотрели на воду, я сказал: «Пошли ловить рыбу».

Мгновенно все проявили завидную оперативность – встали, потянулись, размяли тела, надели форму. Одели мы все гимнастерки, и уже не равны. Доктор Боб – капитан, я – младший лейтенант, артиллерист Морис Бутбуль и повар Марсель – сержанты, йеменец Нисим – старшина, и только Ами, наш гений, – рядовой. Доктор Боб не надел гимнастерку на майку, а лейтенант Дубик исчез в бункере – писать отчет о происходящем на вверенном ему участке. Я – единственный – в форме – младший лейтенант, я командую всеми, хотя послан сюда из особого подразделения по особому делу, но я не хочу выделяться и стараюсь быть как все.

Доктор Боб, как капитан, командует нами с помощью «Последних новостей», которые давно уже не новости, и тем более, последние. Он упрямо старается читать газету на иврите, расшифровывая каждое слово и каждую строчку, неделями читает одну газету, и теряет все новости. Доктор Боб остерегает нас: «Ребята, не высовывайте сильно головы перед египтянами». Почему это не высовывать голову? Как можно ловить рыбу, не высовывая головы? Есть соглашение о прекращении огня или нет его? Недавно приезжал к нам важный генерал и сказал, что мы – последнее поколение, которого коснулось война. Тогда даже командир Дубик успокоился на неделю, но затем снова вернулся к своим мрачным отчетам. И вообще, нечего беспокоиться. Но по лицу доктора Боба видно, что он обеспокоен. Вся его тревога связана с Яривом Кугельманом, который погиб. Ярив гулял в свое удовольствие по насыпи, египетский снайпер прицелился в свое удовольствие, и Ярив упал мертвым. Но это произошло месяц назад, и не в нашем укреплении. Виноваты ли мы, что у доктора Боба есть свои личные принципы в отношении мертвых? Когда доктор Боб отлучается в короткий отпуск, он посещает вдов и матерей погибших в «Войне на истощение» и после нее. Когда мы сидим в буфете военной лавки в Рафидиме за столами, едим, пьем, разговариваем, имя доктора Боба слышно за всеми столами. Кто-то рассказывает о знакомой вдове, и доктор Боб тоже пил у нее кофе. Другой говорит, что тоже с ней знаком, присоединяется третий, и многие знакомы с вдовами. Так что? Если доктор помнит о мертвых, мы не пойдем ловить рыбу? Я – офицер в форме и выступаю против доктора Боба, несмотря на то, что очень его люблю, и даю окончательный приказ: «Вперед!»

С высоты насыпи я оглядываюсь назад, на рампу. Доктор Боб сидит в одиночестве – гигант, уменьшившийся до точки. И тут приходит мне глупая мысль: танки увели с рампы, чтобы дать место доктору Бобу. Он машет нам газетой, и я кричу: «Вперед по склону!»

Мы – отборная рыболовная команда, и все мы сидим на автомобильных шинах. Синай усыпан обломками танков и автомашин, с колесами и шинами. Но бедуины утаскивают все, что только можно утащить, и нет у них такой вещи, которую нельзя утащить. Так или иначе, собрали мы шесть шин и сделали из них сиденья для ловли рыбы. На этих надутых шинах сидят лишь избранные, и командует всеми Морис Бутбуль. Он истинный рыбак среди всех рыбаков фронта. Он живет среди рыбаков Яффо, был у них помощником, и многое о них рассказывает. Он работал на лодке. Прямо в лодке рыбе отрубали голову и потрошили. Чтоб облегчить душу, насвистывал песни. Рыбаки Яффо не любили свист маленького Мориса, грозили ему кулаками. Они верили, согласно древней традиции рыбаков, что свист отпугивает рыбу. Но маленький Морис не переставал свистеть. Однажды птичка запуталась в рыбацкой сети, и рыбаки стали бить ее по голове, ибо по рыбацкой традиции, и птицы распугивают рыбу. Маленький Морис любил птиц и совершил сделку с рыбаками Яффо. Он прекратит насвистывать песни, а они перестанут убивать птицу.

Теперь артиллерист Морис сидит с нами на шинах и угрожает нам: «Задушу того, кто будет свистеть».

Птицы пересвистываются среди деревьев манго, а мы сидим на шинах, напротив крон этих деревьев, и забываем о «Войне на истощение». Тишина такая, что даже ослы не ревут, и ты напеваешь себе под нос на мотив популярной песни: «Ах, где они, где, ослы те?» Безмолвие – это египетская казнь, которая не записана в Тору. В воздухе, над каналом, разносятся ароматы. На египетском берегу все растет в избытке, все с оттенками густой и глубокой зелени, и мы сидим на шинах, совсем близко от египтян. Аисты, ласточки, перепелки, скворцы снуют в зелени. Пальмы скрывают листвой глиняные халупы. По узкому руслу плавают гуси и утки, и это – удивительно красивое зрелище. Расстояние между нами и ними всего каких-то двести метров. Пространство открыто и плоско, за исключением того, что скрывают кроны деревьев. Обезьяны, так мы называем снайперов, устраиваются между этими густыми ветвями. Хотя и действует соглашение о прекращении огня, но каждая сторона немного ее нарушает. Иногда пуля случайно вылетает из ствола, иногда попадает. В результате – труп для доктора Боба.

В тот день, о котором я рассказываю, канал был спокоен и тих и на востоке и на западе. Вода отличалась серым, старческим цветом. Нашими шинами пустыня как бы протягивала длинный свой язык к воде. Песчаная коса протягивалась в канал, и на ней росли финиковые пальмы-близнецы, возникшие из одного корня и лишь потом раздвоившиеся стволами. Деревья пострадали от артиллерийского обстрела, снаряды оборвали всю листву. И стволы остались оголенными. Иногда волны приносят обугленные предметы, которые покачиваются на поверхности еще со времени, когда здесь беспрерывно гремела канонада. Ветер закручивает их, рисует вокруг них веером круги на воде, словно возлагает на них букеты. В поздний час после полудня высвечивает заходящее солнце серые воды и превращает канал в цветную радугу посреди желтых песков. Высвечиваются воды, и шлейфы рыб серебрятся спинами, и лягушки прыгают, разбрызгивая воду во все стороны. Чудесен канал в часы заката, и мы чувствуем себя жителями страны Синай. Мы сидим на камерах, как в рыболовном клубе. Нет прекраснее отдыха, чем отдых за рыбной ловлей. Только тишина по берегам канала тревожит и возбуждает душу.

Морис Бутбуль провозглашает открытие сезона рыбной ловли, заставляет нас встать по стойке смирно на камерах. У него свой особый способ рыбалки: он вплетает тонкие нити в толстую веревку, и привязывает ее к тростнику, и вместо железного крючка, к веревке прикреплена петля, на которой – приманка. Морис готовит удочку, и все свои действия сопровождает лекцией: надо знать качества, чувства, ощущения и хитрости рыб, надо знать, что рыбы не менее умны, чем люди, наоборот, они чувствуют врага на расстоянии, не как люди, надо знать, что рыба достаточно ума, но лишь в хвосте. Если подвешивают приманку над хвостом, они сворачиваются и тотчас уплывают, а если приманку опускают перед головой, они слепы, глухи и глупы. Если помахивают мясом перед их носом, они всовывают голову в петлю, тянут за нити, и попадают в ловушку, только надо сидеть тихо. Морис Бутбуль громко приказывает: «Заткнуться, и не мудрить!»

Морис продвинулся до конца песчаной косы. Сидел под распотрошенными финиковыми пальмами, а мы – на шинах – за ним. Он запустил удочку в воду и ловил рыбу. Мы спокойны, свернулись на шинах, как бы вжались в себя, скрестили пальцы, держим руки на коленях, не думаем, не слышим, не видим. Некоторые из нас даже прикрывают глаза, и признаки напряжения в ожидании поимки рыбы чувствуются лишь в дрожании век. Все, как всегда, и все по иному. Потому что я видел все по-иному. Лицо доктора Боба я словно бы видел в первый раз, как и руку Мориса Бутбуля, что держит удочку в замершем воздухе и сама недвижна. Муха ползла по его руке, но она даже не дрогнула, как будто была мертва. Безмолвие канала окутывало протянутую руку Мориса и, казалось, прикрепленную к ней веревку. На египетской стороне запел муэдзин, и голос его как будто исходил из развалин Кантары, и тут же Ами, объяснил, что от Кантары берет начало легендарная библейская «дорога вдоль моря». Когда-то по ней шли караваны, пересекая место, где сейчас канал. А муэдзин поет, кажется: «Дайте дорогу! Паром уже проходит!». На шинах, у берега канала, под покровительством удочки Мориса Бутбуля, богатый простор для воображения.

Солнце уже склонялось к закату и посылало последние лучи на руку, держащую удочку. Не знаю почему, но любая последняя деталь остра, как нож, так и рука Мориса в закатном солнце. Птица издала резкий свист, и я снова почувствовал давление в груди, словно туда попала большая птица, и она там бьет крыльями, взволнованная и испуганная. И тогда я громко сказал: «Птицы здесь свистят слишком сильно». Фраза эта прозвучала слишком громко. Все обратили взгляды на замершую руку, которая не среагировала на нарушение тишины. Странное чувство напрягло душу желанием крикнуть, чтобы он опустил руку и убрался с этого песчаного мыса, который протягивает его руку египтянам совершенно открыто, но тут Морис Бутбуль закричал: «Поймал рыбу!» Он поднял ее над головой, и рыба трепетала в его руках, как флаг на ветру. Огибаем Мориса, говорим в полный голос, и уже направляемся к повару Марселю в предвкушении еды, кофе, и приятного настроения. Мне же надоела эта глупая рыбная ловля и эта ужасная тишина. Надоело мне все напряжение вокруг этой, по сути, единственной рыбы. Надоело мне все, и сказал я себе то, что никогда еще не говорил: несчастный ты человек.

В эти мгновения я чувствовал, что должен сделать нечто необычное, чего еще никогда не делал, и я это, несомненно, сделаю. Неожиданно появился бедуин, погоняющий своего осла – бедуины в пустыне всегда возникают внезапно. Бедуин вынырнул из безмолвия и приблизился к шинам неслышными шагами, слетел к нам, как темная птица. На спину осла он прикрепил канистру с водой, и я схватил канистру и вылил на себя драгоценную пресную воду. Черные глаза бедуина сопровождали струю воды, падающую на мое лицо и военную форму, которая образовала лужу у моих ног. Вылил я воду до последней капли, и, более того, швырнул пустую канистру в Суэцкий канал, и она поплыла по волнам, толкаемая сильным течением, и пошла на дно. Морис Бутбуль вступил в беседу по-арабски с бедуином, и они больше говорили руками, чем губами. Глаза мои блуждали по фигуре бедуина, испытывая к нему ненависть, а я ненавижу это чувство. Всякие глупости лезли мне в голову. Я подумал, что руки Мориса начали так сильно двигаться из-за того, что я сделал, и что вылитая вода бедуина – отпущение грехов за мучительное безмолвие. Тут Морис Бутбуль протянул бедуину рыбу, как отпущение за мое действие, и они, обнявшись, расстались, и осел поднял рев. Бедуин пошел своей дорогой, и Морис Бутбуль сказал мне: «Бедуин сказал, что ты словно и не еврей, ибо евреи более милосердны, а ты – нет».

Вернулись мы к шинам, а канал тем временем изменил свой вид. Ветер стих на короткое предзакатное время, воды текли медленно, лениво, солнце было еще довольно высоко, и развалины Кантары, да и весь канал, – тонули в его сиянии. Муэдзин затих, молитва завершилась, и Аллах отдыхал на тихих кронах, только птицы продолжали насвистывать. Это была какая-то сумасшедшая тишина на обоих берегах Суэцкого канала, тишина, усыпляющая, как опиум доктора Боба. Морис Бутбуль все еще активен, и готовит удочку для дальнейшей рыбной ловли. Эта ловля осточертела мне до такой степени, что я просто не был в силах ее терпеть. Я даже боялся этой замершей руки, висящей в мертвом пейзаже. Я должен что-то сделать, что еще никогда не делал, и сделаю это, в конце концов. Рука моя шарила по старой шине, пока не коснулась надутой в ней резиновой камеры. Тут меня осенило, и я закричал: «Вот оно!» Простое изобретение в подходящее время. Соединяем эти камеры воедино, связываем их крепко, покрываем их сетью камуфляжа, которую оставили нам танки, покинувшие рампу. Делаем из деревянных шестов весла – и есть у нас лодка, и вперед – по каналу. Ночное плаванье! Общее возбуждение, тут же приступаем к осуществлению операции. Проскальзываем в укрепление, и никто не замечает нашего присутствия. Запрещено даже палец окунать в канал, а мы собираемся плыть по нему, и придумал это младший лейтенант, то есть я и я нарушаю приказ. Пересекли мы укрепрайон по окопам, достаточно глубоким, чтобы нас скрывать, и на спинах протащили шесть старых покрышек, до танковой рампы, с которой ушел даже доктор Боб. В его кресле развалился Морис Бутбуль, и командовал сооружением лодки. Мы трудимся, а он говорит. Морис воображает, что уже собрал все старые шины с песков Синая и создал корабельное общество с ограниченной ответственностью, и получил исключительное право на ночные рейсы по Суэцкому каналу. Он уже получает весьма приличные прибыли, гребет капитал, и приглашает всех красавиц Рафидима совершить плавание на камерах. Пока он толкает нам речи, мы успеваем извлечь камеры из всех шин, накачать их насосом и добыть шесты для весел.

Прекрасная ночь, и мы собираемся в плаванье по каналу. Есть у нас лодка, и есть весла, и все идет отлично, и такой активности наш укрепрайон еще не знал. Морис Бутбуль еще занимается своим корабельным обществом, как йеменец Нисим спрашивает, какое имя мы дадим нашей лодке. Имя для мореходов, как талисман, а израильским мореходам по Суэцкому каналу, несомненно, необходим талисман. Каждый предлагает имя, которое, по его мнению, приносит счастье и удачу, у меня же единственное предложение: «Адас». Что вдруг «Адас» и почему именно «Адас», и почему твоя красотка принесет и нам счастье? Началась перебранка, которую трудно даже описать. Только Морис Бутбуль почему-то молчит, но, в конце концов, говорит, что имя «Адас» ему нравится, Он знаком с одной Адас из Яффо, ослепительной блондинкой, перед которой просто невозможно устоять. И Морис Бутбуль провозглашает: «Значит, решили – «Адас». И имя это начертали на камере белой краской, предназначенной для окраски бункера.

Ночь светла, и не очень подходит для плавания израильтян по Суэцкому каналу. Сияла луна, и мерцали звезды, и дул сильный ветер. Мы нашли удобное место для спуска нашей лодки на воду, прикрываемое камышом. Только вошли в заросли, как откуда вырвалась птица и криком своим потревожила ночную тишь. На египетском берегу ветер шелестел в кронах и качал стволы деревьев. Луна бросала свет на темную зелень, и ветер гнал зеленые волны прямо нам в глаза. Кроме шума ветра, ничего не было слышно. На египетском берегу время от времени вспыхивали какие-то блики, взлетали искры, гасли и снова вспыхивали. И Амии сказал: «Ребята, египтяне готовят нам торжественный прием». Слова его ужасно подействовали на всех, до того, что решили вообще отказаться от затеи. Даже пламенная речь Мориса Бутбуля не помогла. Остались мы с ним вдвоем: я зациклился на моем изобретении, а он – на своей корабельной компании. Оба мы силились доказать всем, что египтяне спят, не слышат и не видят, что они слепы и глухи. Помахали мы им беретами, но никакой реакции не последовало, подняли береты еще выше – то же самое. В общем, мы никому не доказали, что дадут нам плыть по каналу, но так как египтяне молчали, решили мы, что нам повезет. Морис Бутбуль взял командование над собой, и мной, и прошептал: «Да сохранит нас Бог, поплыли!»

Течение в Суэцком канале быстрое, и только мы сели в лодку, как нас понесло. Начали мы неплохо, луна обозначала путь световой линией на воде, и мы плыли вдоль нашего берега.

Нам было не трудно управлять лодкой. Прекрасное плаванье в ночной свежести. Морис Бутбуль напевал под нос какой-то арабский мотив, пританцовывал веслами, двигал руками, как арабская танцовщица, исполняющая танец живота в Каире. Я тоже напевал что-то свое. Два сумасшедших на канале в лодке со странным названием «Адас». Плыли в неописуемой радости, словно в широком море и на сильном ветру, стараясь не выходить за пределы акватории нашего укрепрайона, ибо в соседнем нас могут принять за террористов, пытающихся просочиться через наш фронт. Лодка качалась на волнах, и мы лежали в ней, как в колыбели. Стаи рыб окружали лодку, и одна волна, взметнувшись, зашвырнула на лодку рыбину, но Морис вернул ее в воду: «Ночью рыб не убивают».

Руины Кантары отражались в водах канала, но сам берег поглотила тьма. Луна плыла вместе с нами по каналу, и вот мы уже плывем по луне, с массой вод, звезд, неба, а египетский берег словно укутал себя в густой туман и стер себя из пейзажа на канале. Окунул я руку в воду и почувствовал между пальцами быстрое течение, как поток тепла. И тут всплыло передо мной на воде лицо девушки, которую я люблю, и я сказал Морису Бутбулю, что в ближайшее время приглашу девушку в плаванье по каналу. Он ответил: «Значит, Адас твоя девушка?» И вдруг одним сильным ударом была разбита наша безмятежность, Мы наткнулись на металлический буй, оставшийся от войны. Одно весло потерялось, второе сломалось, и нас понесло по водам, как говорится, без руля и без ветрил. Волны крутили лодку, и мы с Морисом. Канал делал поворот, и нас потянуло к египетскому берегу. Мы пытались грести руками вместо весел, но сильное течение несло нас к западному берегу. Огни возникали и гасли, и снова возникали и не гасли. Мы – по пути к ним, и они освещают нам путь фонариками, и Морис Бутбуль кричит среди волн: «Они уже готовят нам торжественный прием!» Камеры неслись к египтянам, и берег их все более возвышался перед нашими глазами. Луна остановилась над нами и без всякого милосердия сдавала нас в руки египтян. Огни множились, взлетели цветные ракеты, прожектора направили на нас ослепительный свет. Искры взлетали между кронами деревьев, и весь египетский берег под дождем огней фейерверка и трассирующих пуль. Ветер усилился, волны накрыли лодку, и я упал в воду, и Морис Бутбуль вцепился в камуфляжную сеть. Кувыркался я в воде, подобно канистре бедуина. Мориса утянул канал в другое место, и остался один среди вод многих, тянущихся до самого горизонта, и фонари мерцают, и пули свистят, и птицы насвистывают. Ну, просто смех. Вышли мы в плаванье по безмятежным водам канала, и вот во что впутались. И еще счастье, что я был в сандалиях, от которых легко избавился. Только военная форма отяжеляла. Ветер еще более усилился, и я взлетал с каждой волной и скользил по ней на следующую волну. Прожектора египтян обнаружили Мориса Бутбуля, который хоронился под камуфляжной танковой сеткой, вцепившись в надутые камеры. Ветер вертел лодку, и Морис отчаянно держался за камеры. Вдруг что-то длинное и черное пролетело над водами, как ракета, посланная в нас. Признаюсь, хотя я враг признаний, что в моем сознании мелькнула подлая мысль: «Пусть ракета упадет лишь на Мориса Бутбуля». Но не ракета зацепила Мориса Бутбуля, а он зацепил – вырванный ствол дерева и немедленно превратил его в весло. Сидя на камерах, он выкрикивал мое имя, а я выкрикивал его имя, взлетая и падая среди волн, и так мы нашли друг друга. Морис направил лодку в мою сторону, прожектора светили, египтяне стреляли, и Морис вошел глубоко в сектор усиленной стрельбы, чтобы вытащить меня из воды. Когда я уже уселся на камеры, он тут же поинтересовался: «Ну, как плаванье?» Наглотался я сверх меры египетских вод, и сейчас откашливался и отхаркивался, опустошая желудок и легкие. Воды канала вышли у меня через нос и все остальные отверстия тела, и я выплевывал их во все стороны и на самого Мориса, который кричал, обороняясь: «Не писай на меня ртом!»

Мы стали ругаться. Я кричал ему, чтобы он прекратил сквернословить. А он кричал, что я писаю несколько раз в день, но не произношу это слово, и это говорит во мне лицемерие, отличающее всех ашкеназов. Я кричал, что он расист, а он кричал, что я идиот, и что даже это слово – выдумка ашкеназов, как и это дурацкое изобретение – надуть дерьмовые камеры и сделать из них лодку, а мы все еще плывем под перекрестным огнем египтян, и лодка качается на волнах, как пустая скорлупка. Бурный спор на бурных волнах несут воды канала, и лодкой управляет Морис Бубтубль при помощи обломка дерева. Резкий ветер и все происшедшее, бросили меня в сильную дрожь, зуб на зуб не попадает. Морис Бутбуль накрыл меня своей рубахой, прекратил спор и только сказал: «В следующий раз придешь ко мне с таким изобретением, поломаю тебе все кости».

Недалеко от Кантары мы нашли удобное место. Вытащил я лодку на сушу. Сидели мы на песке, потеряв ориентацию, не зная, где север, где юг, где запад и где восток. Мы были совершенно сбиты с толку, и не могли отличить Кантару от моста Фирдан и самого канала. Кантара была задымлена до последнего камня, и одичавшее пространство окружало руины, и в траве кричали водяные птицы. Мост Фирдан, казалось, висел ни на чем, как воздушная дорожка. Канал давно на функционировал, корабли не плыли по нему, даже надутые камеры натыкались на препятствия. С египетского берега еще стреляли, и Морис Бутбуль печально сказал: «Можно быть уверенным, что у доктора Боба будут два свежих трупа».

Мы замерзли, сняли мокрую одежду и остались в трусах, влажных, но хотя бы легких. Мы прыгали с ноги на ногу, хлопали себя руками, чтобы согреться. Я бил себя в грудь, а Морис бил ногами по имени на борту нашей лодки. Я открыл клапаны камер, и воздух вырвался из них со свистом, и мы сидели на песке, и видели перед собой сжимающуюся на глазах лодку. Имя «Адас» пошло глубокими складками, и воображение поигрывало белыми буквами, которые постепенно чернели на превращающейся в тряпку резине, и я думал с печалью: состарилась моя девушка, а ее еще не любил. Сошло на Мориса пророчество, и он сказал: «Идет патруль вдоль насыпи и вдруг видит издалека двух в трусах, тут же открывает по ним огонь, и они умирают как террористы. Какая разница, умирают ли от пули евреев или арабов. Главное в смерти то, что уже не живы. И не важно, сидят ли на берегах Яффо, на берегу Кантары, на берегу Красного или Средиземного морей. Главное, что находятся глубоко в земле». Так мы стали себя отпевать. Морис Бутбуль оплакивал свою пушку, которую забросил, и снаряды, которые не проверил. Я плакал по девушке, которую люблю, но ни разу даже не поцеловал. Потом мы на миг забыли о верной нашей смерти, и Морис успокоил меня тем, что познакомит меня с красавицей-блондинкой из Яффо по имени Адас. И так мы сидели на берегу, напротив Кантары, пока не возник Дубик с группой автоматчиков и доктором Бобом. Услышав шум мотора, я вскочил на ноги, но Морис потянул меня на песок, и мы распластались на нем, как клопы. Услышали пароль, ответили, тут же вынырнули из темноты ребята, и доктор Боб сказал на своем шотландском иврите: «Я знал, что где-то вы живы как-то».

Я взял с собой сложенную лодку. И еще в ту ночь, я решил снова ее надуть, и если не совершить плаванье по Суэцкому каналу, так – по Кинерету, или даже по рыбному пруду в кибуце. Когда я сел в джип, загрузив в него лодку, Дубик уже знал, что я был инициатором этого сумасшедшего плаванья по каналу и, понятно, спросил строгим голосом: «Что ты себе думал, совершая эту глупость?»

«И вправду, что ты себе думал, совершая эту глупость?»

«Думал о тебе».

«Ладно, кончили рассказы тысячи и одной ночи».

«Что же мы еще сделаем этой ночью?»

«То, что хотели сделать».

Адас глядела на склоненную голову Юваля, и красный свет горел на его светлом чубе. Солдатская короткая стрижка и обнаженный затылок просили ласковой руки. Адас крепко его обняла, словно собираясь поднять этого долговязого юношу в воздух. Улыбка порхала на ее губах. Затем она решительным движением повернула к себе его лицо, подмигнула в сторону надутых камер и сказала:

«Давай».

«Здесь?»

«Да».

«Нет».

«Почему нет?»

«Не так я хотел».

«А как?»

«Не под грязным же навесом».

«Где же?»

«На пруду, в лодке».

«Оставь уже лодку».

«А гостиница пять звездочек тебя не устраивает?» «Оставь гостиницы».

«Желаешь именно под этим грязным навесом?»

«Именно».

«Почему не в гостинице с чистой постелью?»

«В гостиницу идут с проституткой».

Глаза Адас вспыхнули странным огнем. Опять возникло в ее ушах это слово, произнесенное Лиорой в ту ужасную ночь, и она облизала сухие губы языком. Улыбка все еще не сходила с них. Проститутка! Толкает ее это слово. Кошачьим движением она соскальзывает в лодку, ложится на камуфляжную сеть, отодвигается до бортика и указывает Ювалю лечь рядом. Он ее не слушается, и не ложится, а склоняет над нею напряженное и вовсе не счастливое лицо, и Адас приказывает:

«Погаси свет!»


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации