Текст книги "Охота на Церковь"
Автор книги: Наталья Иртенина
Жанр: Историческая литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)
Матвеев повернулся к залу, опять смущенно откашлялся. Поднес руку ко лбу, потер, как будто задумавшись. И вдруг громко провозгласил:
– Христос воскрес!
Ответ грохнул, как внезапная артиллерийская канонада:
– Воистину воскрес!
В едином возгласе слились голоса рабочих едва не половины зала, старых, молодых, вступивших в партию и беспартийных, слесарей, механиков, литейщиков. Привычные с детства, пахнущие куличами, живые слова откликнулись в заводских мужиках почти ребячьей радостью. Тронули их заскорузлые, прокуренные, заиндевевшие от безбожных пятилеток души. Полторы сотни сердец повлеклись навстречу тому неохватному, подлинному, торжественному, наполняющему надеждой и легкостью, как газ заполняет оболочку дирижабля, тому таинственному и великому, что слышалось в двух словах, брошенных им со сцены заводского клуба простым слесарем-ремонтником.
– Во дает, старорежимная копоть! – восхищенно мотал головой Юрка Фомичев.
Словно кто-то дал сигнал, свет в зале тотчас померк, и загорелся экран, выхваченный лучом кинопроектора. Титры киноленты запрыгали на фигурах суетливо уходящих со сцены членов президиума.
13
Второй день мая радовал погодой, располагающей к вылазкам на природу. Группа в полном составе облюбовала тихое место на краю леса, среди редко стоящих берез и осин, в стороне от сельской дороги. Соорудили стол из расстеленной клеенки, Черных и Звягин настрогали бутерброды с колбасой. По полстакана каждому распили поллитровку рябиновки. Муся пить отказалась. В белом крепдешиновом платье и прюнелевых туфлях на белые носки, она скучала, сидя на стволе упавшего дерева.
– Взяла бы кого-нибудь из девчонок. Где твоя подруга, та санитарка?
– Женя? Она не захотела, у нее Пасха.
– Церковница? – подскочил от изумления Брыкин. – В следующий раз приведи кого поумнее.
– Да как привести, – повела плечом Заборовская. – У вас же все разговоры – кем Сталина заменить, кто в войне победит, какой марксизм правильней.
– Вот бы и проверили – струсит или вовлечется. Надо расширять группу.
Разморенные рябиновкой, Фомичев и Звягин, лежа в траве, болтали о скорых испытаниях в конце учебного года.
– Хорошо бы сдать без переэкзаменовок и гулять все лето, а не корпеть над учебниками, – мечтал Юрка.
– Я, наверное, в лагеря от завода поеду. – Ленька покусывал травинку. – Если отец достанет деньги. Нужно шестьдесят рублей.
Он лениво поднялся и ушел к Мусе, подсел рядом.
– Прочла?
– Прочла.
– Ну и как тебе?
– Чепуха. Ну какой из тебя поэт, Ленька. Пушкина и Надсона копируешь.
Звягин, помрачнев, отодвинулся.
– Хотела посмотреть, какое у тебя лицо забавное станет, – тихо засмеялась девушка. – По-моему, очень хорошие стихи.
– Ну и дура набитая! – вспыхнул Звягин.
– А ты не слушай дур и не спрашивай их ни о чем. Я показала твои стихи одному человеку. Он старый, был знаком с Есениным. Это отец Жени Шмит…
– С самим Есениным?! – Ленька был ошарашен.
– Знаешь, что он сказал?
– Ну говори, не телись!
– Он сказал, у тебя есть талант… но лучше тебе сжечь эти стихи и не писать в таком духе.
– Почему?!
– Потому что сейчас не времена Пушкина-лицеиста. За такое по головке не погладят и упекут не в Михайловское, а в глубину сибирских руд.
– Там только один стих про советскую жизнь, – обиженно недоумевал Звягин. – Остальные-то зачем жечь?
– Ленька, твои стихи про печаль и тоску, про разочарование в жизни… Ты сам подумай, разве может советский человек быть разочарован в жизни? Такие чувства может испытывать только враг… троцкист или белогвардеец.
– Ты правда так думаешь? – оторопел парень.
– Нет, конечно! Так будет думать наш комсорг Шестопалов, если вдруг прочтет твои стихи. И такие, как он.
Их приглушенную беседу оборвал Брыкин.
– Ладно, хватит болтать впустую. Мы подпольная группа или кружок по выпиливанию лобзиком? Командир! – адресовался он к Игорю, который бросал долгие взгляды на Мусю и не спешил заговаривать о деле. – Нужно придумать название. Предлагаю «Молодежь за новую революцию».
– Общество непримиримых революционеров, – подкинул Фомичев.
– Такие группы, как наша, надо создавать во всех городах, – вздохнув, заговорил Игорь. – Муром в этом плане неперспективен. Маленький городок, сонный, как осенняя муха.
– Из искры возгорится пламя! – Ленька неприятно удивился словам вожака. – Ты что, Бороздин, решил отыграть назад? Самораспуститься из страха, что ничего не выйдет? Это глупо и бездарно!
– Нет. Просто летом я уезжаю в Москву, буду поступать в университет. Если поступлю, то начну работу там. Продвижение по комсомольской линии, поиск единомышленников среди членов партии, прощупывание почвы и настроений, создание тайной организации. Разветвленной организации, понимаете? С отделениями в других городах. В Москве антисталински настроенной молодежи должно быть много, я уверен. А вы будете продолжать работу здесь, если останетесь.
– Отлично, я тебя заменю, и мы наконец начнем проворачивать серьезные дела, – объявил Брыкин. – Я щас.
Скорым шагом он направился к лесу. Болотистая почва проминалась под ногами, и Генка долго искал место, где присесть. Глубже в лес болото начиналось уже всерьез, но где-то неподалеку проходила тропа. Вскоре он вышел на нее и, долго не думая, пристроился под ближайшим кустом.
Застегивая на ходу штаны, он вдруг увидел сидящего на трухлявом пеньке седого деда с долгой бородой, как будто сошедшего с картинки из сказки про старика-лесовика. Только под распахнутым старинным армяком у деда была поповская ряса, и на груди висел круглый медальон с иконой. В ногах лежал мешок на веревочных лямках. Обеими руками старик упирал в землю длинную палку-посох.
– Ты чего тут расселся, поп толоконный лоб? – рассмеялся Генка от неожиданности явления.
– Далеко ли до города, сынок? – улыбнулся старик.
– Километров двадцать, – весело соврал Брыкин. – По дороге успеешь рассыпаться, дедуся.
– Э-хе-хе. – Дед принялся надевать на плечи мешок и вдруг глянул на Генку из-под мохнатых бровей. – Плохо тебе, сынок, было от краденого спирта? А станет-то куда как плоше.
Назад Брыкин вернулся рысью. Подскочил к Звягину, заорал:
– Ты кому про спирт с завода рассказал, дурацкая твоя башка?
– Никому! – опешил Ленька.
Остальные про спирт ничего не знали. Обступили их двоих, посыпались расспросы. Пришлось сознаться: Генка подговорил знакомого рабочего со станкопатронного завода вынести им литровую бутыль спирта. Рабочий этот был обязан его отцу и потому согласился. Теперь про ту кражу с завода откуда-то известно даже бродячим попам. Брыкин сбивчиво поведал про встречу в лесу.
– Это тот спирт, который на твой день рожденья пили? – спросил Игорь Звягина.
– Ага. Генка тогда с березками пообнимался и чуть коньки не отбросил.
– А что это старик сказал: еще хуже будет?
– Это значит, кражу обнаружат и вы попадетесь, – хмурился Игорь. – Что за детские выходки!
– Да ну. – Генка, подумав, отмахнулся. – Отец отмажет. А старикан – балаганный чревовещатель. Чепуха на постном масле.
– Ничего не чепуха, – возразила Муся. – Некоторые умеют читать по человеку его судьбу. Цыганки так гадают.
– Что тебе нагадала цыганка? – поддразнил ее Брыкин.
– Ничего, – отрезала девушка.
Генка отошел в сторону и, выбивая ботинками по земле подобие чечетки, изобразил танцующую в фильме «Цирк» артистку Любовь Орлову, перед тем как она ныряет в ствол пушки, чтобы лететь на Луну. «Мэри верит в чудеса, Мэри едет в небеса», – кривляясь, пропел он тонким голоском с английским акцентом.
– Дурак, – обиделась Заборовская и ушла к своему поваленному дереву.
Брыкин подмигнул Игорю:
– Чего ты к ней не чалишься? Не теряй время на воздыхания. Любовь – это половое влечение самца к самке, только красиво оформленное.
– Иды ты со своими советами…
– Я вот что думаю, – вмешался Толик Черных. – Нужно печатать листовки. Кто-то в городе уже работает в этом направлении. Говорят, какая-то малышня их стряпает.
– Точно, – подхватил Брыкин. – Достанем гектограф, напечатаем штук двести. Распространять будем по карманам в школьных раздевалках. На стены и заборы клеить бесполезно, оттуда быстро сдирают.
– Можно в библиотеках вкладывать в самые затрепанные книжки, которые часто берут читать, – добавил Звягин. – А где взять гектограф?
– У попов! – осенило Генку. – У них точно есть. В газетах все время пишут, что церкви – гнезда контрреволюции. Сопрем или договоримся.
– У меня есть знакомый священник, – с сомнением сказал Ленька. – Но, думаю, у него нет гектографа.
– Заметано. Он нас выведет на других, – кивнул Брыкин. – Еще нам нужна своя касса. Не попрошайничать же у родителей. Папочка, дай нам, пожалуйста, денежку на революцию… – изобразил он писклявым голосом. – Пойдем на эксы. Наган для дела я у отца стяну.
– Кого грабить собираешься, экспроприатор? – усмехнулся Игорь.
– Да хоть Муськиного папашу, он же кассир на заводе. Она скажет, когда к ним привезут зарплатные деньги.
– Отстань от нее! – немедленно потребовал Бороздин. – Ее отец счетовод, а не кассир, он за деньги не отвечает.
– Ну тогда кассира райзо в райисполкоме. Он из бывших, из белогвардейцев. Я слышал, как отец возмущался, что ему деньги доверяют. Этому Векшину все равно не поверят, что не он украл. Все будет шито-крыто!
– Векшин? – напрягся Ленька. – Я, наверное, его знаю. Хороший мужик. Он раньше в нашем клубе вел хоровое пение. На гитаре знаменито играет! В Гражданскую он у Колчака служил, потом за это в тюрьме отсидел. Не надо его подставлять.
– Да ну вас. – Брыкин охладел к разговору и повалился в траву на солнечном пятачке между тенями от берез. – Черных, а ты чего молчишь? У тебя есть на примете объекты для эксов?
– Нету, – меланхолично отозвался Толик. – Грабить – это мелочно. Действовать надо по-крупному. Тогда мы сразу о себе заявим.
– Террор! – Генка поднял вверх палец. – Индивидуальный.
На этом разговор о ближайших планах увял. К серьезному обсуждению темы террора никто, кроме Брыкина, не был готов. О терроре можно было только фантазировать.
– Поехать в Москву, поступить в кремлевскую охрану и убить грузина, – расслабленно грезил Фомичев. – Но меня не возьмут. И Тольку тоже. У нас анкеты подмоченные.
– Я после школы в Горную академию собираюсь, – сказал Черных. – А из-за отца могут не принять. Тогда уеду на Амур.
– Ленька подойдет, – продолжал Фомичев. – Или тот парень с завода, которого ты приводил… Витька.
– Размечтался, – отбрил его Звягин.
Игорь сел на дерево возле Муси. Подставив лицо солнцу и зажмурясь, она загорала. Бороздин осторожно придвинул ладонь к ее руке, лежавшей на стволе.
– Я тоже уеду. – Она вдруг посмотрела Игорю в глаза. – В Горький. Буду там поступать.
– Что это у тебя? – Он потянулся снять с волос девушки семечко какого-то растения и нечаянно коснулся ее груди.
Через полминуты Муся смущенно, полуотвернувшись, сказала:
– Не умеешь.
– Что не умею?
По ее молчанию Игорь догадался. «Трогать грудь». Хоть он и не думал этого делать, но спорить не стал. Накрыл рукой ее белую узкую кисть. Не глядя на него, девушка улыбалась.
14
Парень со свежими сержантскими петлицами на суконной гимнастерке, в синих галифе и надраенных до жгучего блеска сапогах сиял широкой улыбкой. Ему нравилось все – новая форма, суровый постовой возле будки у входа во внутренний двор НКВД, потребовавший у него документ, и выкрашенное в травяной цвет роскошное здание купеческого особняка, теперь служившее интересам народа. А пуще того сержанту Горшкову нравилась собственная молодость и предстоящие годы, которые он намеревался провести в борьбе, самоотверженно сражаясь на невидимом фронте с неисчислимыми врагами рабоче-крестьянского государства.
– Все в порядке, товарищ сержант. – Постовой вернул документ, пропуская.
Горшков остановился посреди мощенного камнем двора, задержал взгляд на черной эмке, которую с ведром и тряпкой обихаживал водитель. Окинул долгим счастливым взором свое новое место службы и выдохнул:
– Вот это я понимаю – храм!
Два бойца внутренней охраны занимались на турнике. Полюбовавшись на подтягивания с переворотом, Горшков добродушно спросил:
– Давно в этом храме Немезиды служите, бойцы?
– Ошиблись маленько, товарищ сержант, – переглянулись рядовые. – У нас не богадельня.
– Эх вы, курносая деревня! Немезида – это карающая рука правосудия у древних греков, чтоб вы знали, – наставительно сказал Горшков и отправился дальше.
Дежурный за дверью парадного входа, сидевший за столом, снова проверил его удостоверение. Молодой чекист поднялся по широкой лестнице и, вытянувшись в струнку, откозырнул перед огромным портретом Сталина. После портрета лестница разветвлялась на два полукружия. По одному из них навстречу Горшкову спускалось хрупкое белокурое создание в гимнастерке и синей юбке, с пачкой бумаг под мышкой.
– Ваше имя и должность, товарищ рядовой? – Сержант перегородил лестницу.
– Антонина Мищук, – удивленно моргнуло создание. – Машинистка.
– Поверьте, Антонина, – Горшков, улыбнувшись, приложил ладонь к сердцу, – для меня служба в органах – само по себе награда. Но если здесь работают такие красавицы, то это… как почетный знак на грудь! Горжусь, что буду служить вместе с такой… с таким боевым товарищем!
Девушка, мило нахмурившись, окатила его прохладцей.
Второй этаж встречал всякого предостерегающим плакатом: «Будь начеку! В такие дни подслушивают стены. Недалеко от болтовни и сплетни до измены». Сориентировавшись, Горшков отыскал в конце коридора кабинет начальника райотдела младшего лейтенанта госбезопасности Кольцова.
Пока начальство внимательно знакомилось с его документами и направлением, сержант изучал наружность самого начальства. Она разочаровывала. У Кольцова было розовое, оплывшее, не волевое, совсем не чекистское лицо. Никакой бледности и темных кругов под глазами от бессонных бдений на службе. Ничего похожего на суровое, тяжелое лицо майора госбезопасности Забейворота, читавшего курсантам школы НКВД курс советского права. На лице майора с упрямой поперечной складкой между бровей и прожигающим взглядом отразилась вся нелегкая жизнь преданного партии большевика, оставили свой след непрестанные битвы с врагами трудового народа. Не слишком приятное, это лицо поневоле вызывало уважение в молодых курсантах, еще не нюхавших настоящего пороха классовой борьбы. Несмотря на комичность фамилии, майор всегда говорил очень серьезно и веско, доходчиво разъясняя слушателям, почему строительство социализма требует большого числа тюрем и концлагерей.
На груди Кольцова, впрочем, красовался знак «Почетный работник ВЧК – ГПУ», которым награждали старейших сотрудников в честь уже давнего, 15‑летнего юбилея органов госбезопасности. Это несколько примирило сержанта с совершенно деревенской внешностью начальника, за которой угадывались два класса дореволюционного церковно-приходского училища.
– Так… Из крестьян-бедняков… Работал с четырнадцати лет учеником в типографии… После армии служил в милиции… Горьковская межобластная школа НКВД… Направляется для службы в муромский… Двадцать два года, комсомолец… Это хорошо, комсомольцы и коммунисты нам нужны позарез. А то что получается, сержант, мы – передовой отряд партии, а партийных в отделе – раз-два и обчелся: я да мой заместитель… Родители живы?
– Никак нет, померли.
– С жильем определился?
– Так точно.
– Ну что ж, сержант, – Кольцов одарил молодого сотрудника отеческим взглядом, – добро пожаловать в доблестные ряды чекистов. Что такое чекист, а? Как сказал товарищ Сталин, это гроза буржуазии, неусыпный страж революции, обнаженный меч пролетариата. Какая наша главная задача, а? Под руководством ближайшего соратника товарища Сталина, – палец Прохора Никитича вытянулся кверху, указав на портрет генерального комиссара госбезопасности Ежова, – вскрывать и ликвидировать змеиные гнезда троцкистско-зиновьевских и иностранных фашистских шпионов, диверсантов, вредителей. Партия и народ доверяют нам этот острейший участок защиты интересов Советского государства. Наша обязанность оправдать их доверие! Враги, как ты знаешь, орудуют по всей стране. Наносят вред народному хозяйству, организуют продовольственные трудности, тормозят работу промышленности. Всем этим они, холера, намеренно вызывают озлобление трудящихся против советской власти. Понимаешь, а?
– Готов приступить к работе по обезвреживанию врагов трудового народа, товарищ Кольцов! – рапортовал Горшков, вытянувшись на стуле.
– Орел! Куда ты денешься, ты теперь в нашем танке, сержант, – усмехнулся начальник райотдела, но тут же помрачнел. – Обстановка в городе и районе неблагополучная. Активно действует контрреволюционное диверсионное подполье. Выйти на него нам пока не удается. Холера, а! Это подполье широко распространяет свое разлагающее влияние, захватывает учащихся школ. Заражает несовершеннолетних антисоветским духом и толкает их на путь борьбы с советской властью. – Из пухлой папки Кольцов выудил некую отчетность. – Сводка только за прошлый месяц. Ученик четвертого класса заявил на пионерском собрании: «Когда я вырасту, то убью Сталина». На уроке литературы в шестом классе двое учеников высказывались в духе ненависти к советской власти и пораженчества перед фашизмом. На стенах учреждений малолетние вредители рисуют немецкие свастики… Тебя, сержант, я присоединю для усиления к опергруппе Вощинина, она занимается делом об антисоветских листовках. Старшим пока не назначаю, сам понимаешь, опыта оперативной работы у тебя маловато, специального чекистского опыта нет. Но самостоятельные полномочия у тебя будут. В помощники даю Кондратьева. Он парень шебутной, из железнодорожной ВОХРы, заодно приглядишь за ним, поучишь уму-разуму. Усек, а?
Явившемуся на вызов секретарю Кольцов велел отыскать двух оперативников. Спустя несколько минут, коротко представив сержанту вошедших: «Вощинин, Николаев», начальник райотдела потребовал от старшего в группе доклад.
– Отработаны восемь школ. По ученическим тетрадкам сличаем почерки, проверяем анкеты школьных работников. Результатов пока нет. Людей не хватает, товарищ Кольцов, – посетовал Вощинин, скуластый мужик средних лет с редкими прилизанными волосами. – Арестованный с поличным дворник Мельников, бывший кулак, на допросах не сознается. Говорит, отдирал листовку, а не клеил. Агентурная работа тоже пока ничего не дала…
От внушительного удара кулака по столу вздрогнула чернильница в письменном приборе и звякнула ложка в пустом стакане.
– Ты совсем чекистское чутье потерял, Вощинин, а? – загремел, как грозовой раскат, голос Кольцова. – У тебя не сознаются арестованные с поличным, задави тебя иерихонская труба?! В агентурной работе у тебя развал и бардак?! Сколько троцкистских наймитов ты арестовал и заставил сознаться за последние полгода? А ты, Николаев, почему до сих пор не вскрыл вредительское подполье на станкопатронном заводе, который за тобой числится, а?
– Одного арестовал, товарищ младший лейтенант. – Гроза заставила Вощинина инстинктивно пригнуть шею.
– По заводу свидетельские показания слабые, – промямлил Николаев.
– Курям на смех, а! Сколько лет работаете в органах, холера, а методику так и не освоили!
– Так она все время меняется, – недовольно заспорил Вощинин. – То вербуем кучу агентов, как картошку в мешок складываем, то избавляемся от них, как обратно из мешка вытряхиваем. Арестованных то в одиночку отправляем, то в общую. А они в общей после допроса посидят и от показаний опять отказываются, начинай все сызнова…
– Почему у Старухина и сознаются, и не отказываются, а? У него такие же трудно поддающиеся арестованные, но Макар Старухин от всех добивается нужных показаний! А вы, так вашу и растак?! – Выругавшись, Кольцов откинулся на спинку мягкого кресла, выхватил из кармана носовой платок и стал промокать пот на покрасневшем лице. – В общем, так. По делу о листовках результаты мне на стол через десять дней, холера. На меня в райкоме давят! – Он застучал большим пальцем об стол, с силой вдавливая его в коричневую обивку. – Скоро размазывать по стене примутся, как клопа трактирного.
Начальник райотдела с минуту молчал, утихомиривая гнев водой из стакана.
– А ты, сержант, запомни. Органы безопасности работают в тесной связке с народом. Потому что стерегут интересы этого самого народа. Простые советские граждане помогают нам, проявляя революционную бдительность, способствуют разоблачению и обезвреживанию врагов. Но надо помогать гражданам проявлять нужную нам бдительность. Направлять их умелой рукой. Усек?
– Так точно, товарищ начальник. В школе НКВД нам читали базовый курс работы с агентурой.
– Молодец! – похвалил Кольцов и отпустил всех троих: – Работайте.
На выходе из кабинета оперативников настигло предупреждение:
– Есть у нас, холера, работники, которые слоняются из комнаты в комнату, точат лясы с женским полом и заваливают порученные им дела. Таких мы будем разоблачать и пресекать! Ясно, а?
Отправляясь знакомиться с первым своим делом в качестве оперуполномоченного НКВД, Семен Горшков с удовлетворением думал, что, наверное, по неопытности ошибся в начальнике райотдела. Чекистская хватка у младшего лейтенанта Кольцова, несомненно, была. «Впечатление по наружности обманчиво – вот тебе первый урок на службе, товарищ сержант, – говорил себе Горшков. – Чекист не имеет права на ошибку, тем более такую глупую…»
15
Отец Алексей с грустным видом вошел в калитку перед домом. Из окна избы на громкий протяжный скрип старых петель – жаль было тратить драгоценное масло на смазку – выглянула жена. Заметив ее, священник удрученно развел руками.
– Опять не дали разрешение. Председатель сельсовета потребовал справку, что в районе нет эпидемий и падежа скота.
Пасхальное хождение по селу с молебнами, с обходом всех улиц и домов, с радостным многократным «Христос воскресе!» – «Воистину воскресе!», с приглашениями от мужиков и баб зайти в избу, покадить и пропеть тропарь Христову Воскресению, с угощениями и щедрыми жертвованиями всегда было неотменной частью этого христианского торжества из торжеств. Но несколько лет назад неизменному «всегда», казалось, пришел конец. Пасха год от года становилась тише, скуднее, незаметнее для села, ставшего колхозом. Год назад молебнам не давала ходу милиция, дежурившая всю Светлую седмицу на улицах. Теперь сельсовет изощрялся в выдумывании предлогов для отказа.
– Хотя бы в церковь еще не запрещают людям приходить, – вздохнула Дарья.
– Давай-ка мне, жена, лопату. Пойду копать огород под картошку, раз нельзя ходить с молебнами.
Не переменяя одежды, в старом, подшитом кое-где подряснике и единственных башмаках, отец Алексей отправился возделывать мать сыру землю, удобряя ее словесным туком – молитвенным пением себе под нос. Он знал, о чем промолчала Дарья. Хождение по приходу когда-то щедро кормило сельское духовенство: за неделю набиралось несколько мешков съестных даров и три, а то и четыре полных кружки медной да серебряной мелочи. Однако к нынешнему году колхозники до того обнищали, что вряд ли бы и полмешка насобирали для двоих – священника и дьякона. О собственных нуждах отец Алексей не печалился: Бог не оставит милостью. «Что нам принадлежит, то от нас не убежит, а что не наше, то пускай идет дальше», – любил он повторять. Мужиков и баб, надрывавшихся в колхозах и на единоличном хозяйстве, тянувших непомерные налоги, тощавших год от года, уходивших под давлением советской власти в безбожие и духовно дичавших, было жальче.
Распрямившись и утерев пот, отец Алексей неожиданно встретился глазами с Зиминым. Этот угрюмый, немного дикого вида мужик вызывал у священника сильное желание познакомиться с ним ближе. Узнать его душу и, может быть, под слоем черного нагара на ней обнаружить проблеск – золота или серебра, да хоть бы и начищенной меди. Почему-то именно так отец Алексей думал об этом похожем на тощего косматого медведя, жилистом крестьянине с упрямыми глазами: в нем должно таиться золото или серебро. Только надо хорошенько потрудиться, чтобы расчистить его, освободить от копоти и шлака.
– Заходите! – крикнул священник, приглашая во двор.
Зимин лишь помотал головой. Отлипать от забора он как будто не собирался и все смотрел на отца Алексея, точно вопрошал. Тот еще немного помахал лопатой и, не вытерпев, зашагал по копаной земле к нерешительному гостю. Остановился перед смородиновыми кустами, что росли вдоль забора.
– Вы хотите меня о чем-то спросить?
Зимин опустил голову с паутиной седины в волосах. Нелегко ему было решиться на разговор со священником. Он приходил к дому отца Алексея уже третий раз. В первые два не проронил ни слова. Молча стоял, как немой и смущающий укор совести, смотрел, потом незаметно исчезал. На сей раз случилось едва ли не чудо.
– Как посоветуешь, отец, вступать ли в колхоз? – ненастно поглядев исподлобья, спросил Зимин. – Что Бог-то велит насчет этого?
– Думаю, Богу все равно, будете ли вы в колхозе или нет, – честно ответил отец Алексей.
– Колхозное начальство требует по воскресеньям работать. А Бог того не велит.
– Н-да, незадача, – согласился отец Алексей. – А знаете что? Вы заходите в храм, сами посоветуйтесь с Господом, со святыми.
– Так если говорят, что Бог везде, зачем в церковь идти?.. Я, отец, на Бога-то обижен. Всё у меня отнял. Дом, семью, детей.
– А может, не отнял, а, напротив, сохранил их для вас? – быстро подхватил священник.
– Не шути так, отец. – Зимин сделался еще мрачнее, землистее лицом.
– Я не шучу. Господь сберег души ваших родных от растления наступившим безбожным веком. И теперь хранит их у себя, в спокойном месте, до будущей вашей встречи. Если только вы сами эту встречу не провороните, не разменяете на свою обиду. А насчет храма… Вы когда в гости к кому-то идете – в дом приходите, а не при дороге за воображаемый стол садитесь. Ну а Господь своих гостей в храме ждет, туда всех созывает на трапезу, на праздник. Подумайте.
– Папочка! – раздался с улицы восторженный крик дочери отца Алексея, девятилетней Веры. Она подбежала к забору и приникла лицом к щели между редко прибитыми планками. Угрюмый медведь Зимин ее нисколько не пугал. – Меня учительница похвалила!
– Вот так новости! – удивился священник.
Прежде чем бежать во двор, девочка подняла счастливый взор на стоящего рядом мужика. Он поискал в кармане и протянул к ней руку. Вера взяла карамельку в бумажке, и Зимин робким, заискивающим движением погладил ее по голове. После этого он быстро ушел.
– Мама, Алевтина Савельевна похвалила меня на уроке! – захлебывалась счастьем Вера, вбежав в дом. – Всему классу меня в пример поставила!
– Ну-ка расскажи, что за небывалое событие, – пришел вслед за дочерью отец Алексей.
Алевтина Савельевна, учившая детей в школе чтению, письму и математике, считала себя личным и непримиримым врагом священника карабановской церкви. Как и любой поповщины, которую учительница не переносила на дух. Приехавшая из Горького по комсомольской путевке поднимать грамотность на селе и воспитывать юное поколение в идеалах пролетарской революции, она поставила себе великую цель – изжить из колхозников остатки религии. Орудием достижения цели должны были стать дети. Научившись сами, они давали бы уроки безбожия родителям. Но младшие дети священника, дочь Вера и сын Арсений, раздражали учительницу: переделать их не удавалось. Вместе со своим отцом они были помехой – черным глубоким омутом, пролегшим поперек ее светлого пути.
– Она сказала: вот дурочка темная, которая верит в Боженьку, а учится лучше, чем дети передовых колхозников!
Дарья прижала к себе дочь. По тому, как напряглось ее лицо, отец Алексей понял, что жена едва сдерживает слезы. Он взял Веру за руку и, сев на табурет, повернул к себе. Сердце сжималось от жалости к этому невинному созданию, которое научилось находить жемчужины радости в навозных кучах подлости развращенного века.
– Ты, пожалуйста, дочь, не загордись, – попросил он. – Если ты лучше всех в классе учишься, значит, должна делиться знаниями с другими ребятами. Завтра приди в класс и предложи помощь в учебе тому, кто громче всех над тобой смеется. Согласна?
– Да, – кивнула Вера после короткого раздумья, сморщив нос-кнопку.
Одиннадцатилетний Арсений, молча слушавший разговор, скептически подытожил:
– Похвалила, а поставила небось все равно «посредственно».
16
Старые липы в больничном парке оглушительно пахли распускающейся листвой. Соцветия сирени, набирая силу, тоже обещали скоро наполнить воздух сводящим с ума благоуханием поздней весны, ароматом любви, чистоты, юности или воспоминаний о ней. С веточкой липы в руке Морозов ждал возле главного входа в диспансер, у высокого крыльца с каменными перилами и фигурными балясинами. Дневной свет густел и становился точно подкрашенным, как подкопченное стекло, через которое можно смотреть на солнце. В парке никто уже не гулял, все ходячие пациенты-чахоточники разошлись по палатам, ждут ужин. Из кухни в левом крыле здания доносился, как обычно, запах пригоревшей каши.
Женя в халате санитарки спустилась с крыльца и, опершись на перила в самом низу лестницы, улыбнулась ухажеру.
– Здравствуй! – Николай протянул ей веточку, расплывшись в ответной улыбке. – У тебя ночное дежурство? Давай немного пройдемся, если ты не спешишь.
Они пошли по дорожке вглубь парка, держась чуть отстраненно. Все прежние попытки Морозова понемногу сокращать расстояние между ними оканчивались тем, что Женя восстанавливала дистанцию. Уважая в ней силу характера, сопряженную с девичьей осторожностью, он перестал форсировать развитие их отношений.
– Я хочу пригласить тебя в кино. – Морозов любовался профилем девушки. Ее густые темные волосы были забраны под платок, повязанный сзади узлом. – Скажем, послезавтра?
– Смотреть сказки про колхозников или про летчиков? – рассмеялась Женя.
– Можно комедию. «Девушка спешит на свидание» – не видела? Или по Пушкину, про Дубровского.
– Не люблю кино, – призналась она.
– Ну, тогда я приду к тебе домой в гости, – в шутку пригрозил кавалер. – Ты столько рассказывала про своего отца, а я до сих пор с ним не знаком. Может, я напишу про него статью. «Академик из Москвы ведет работу в муромском краеведческом музее». Звучит?
– Папа никогда не был академиком. Его арестовывали по «делу академиков» вместе с другими историками. А когда освободили из лагеря, предложили академическую работу. Но он отказался, и мы уехали в Муром.
Морозов обернулся на звук быстрых шагов позади. Их нагонял крепкого сложения подросток лет четырнадцати, по виду – из самой отпетой шпаны. Недоумевая, что тот делает в больничном парке, Николай перегородил дорогу, закрыв собой девушку. От городской шпаны, даже малолетней, перенимавшей навыки у настоящих бандитов, ожидать можно было всякого.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.