Текст книги "Новый Белкин (сборник)"

Евгений Ермолин

Я родился в 1959 году в деревне Хачела Архангельской области, корни мои в основном поморские. Мать, Нина Ермолина, – фельдшер; отец, Анатолий Навагин, – моряк, поморский поэт. Раннее детство провел в деревне под Емецком, закончил школу в Архангельске, потом факультет журналистики МГУ (1981). Учился у Анатолия Бочарова, Галины Белой, Лили Вильчек, Анри Вартанова. Занимался на кафедре критики и публицистики в мастерской Игоря Виноградова, что имело определяющее значение в аспекте духовного самоопределения.

С 1981 года я жил в Ярославле и работал в местной прессе. В 1987 году защитил кандидатскую диссертацию во ВНИИ искусствознания (о мелодраме как матрице искусства и культуры в ХХ веке; научный руководитель – Нея Зоркая). С 1989 года работаю в Ярославском государственном педагогическом университете (на данный момент профессор, заведующий кафедрой культурологии и журналистики). В 1999 году защитил докторскую диссертацию (теоретические основы изучения истории русской культуры – персоналистский подход). С 2005 года заместитель главного редактора журнала «Континент».

Первая литературно-критическая публикация – в журнале «Литературное обозрение» (1980). В советские годы публиковался в «Севере», «Детской литературе», ощущая себя, тем не менее, в состоянии внутренней эмиграции. На уровень вполне свободной речи вышел в 1988 году (статья в «Неве» о Петре Проскурине). Пишу о литературе и на общекультурные темы. Толстожурнальный критик, публиковался в «Континенте», «Новом мире», «Знамени», «Дружбе народов», «Октябре» и др. периодических изданиях. Написал и опубликовал несколько книг. Лауреат литературных премий, член Литературной академии Национальной премии «Большая книга» и АРСС. Удостоен Диплома «Станционный смотритель» по итогам 2009 года.

Я крещен в православии, по убеждениям – персоналист, христианский демократ. В критике и эссеистике моя основа – христианско-гуманистические, либеральные ценности. Это предопределяет как сугубо критическое отношение к основному вектору российской истории в XX – XXI вв.,к состоянию современного общества, так и внимание к человеку, его духовному опыту и самостроительству. Любимые современные русские прозаики – Юрий Малецкий, Владимир Маканин, Виктор Пелевин, Вячеслав Пьецух. Ну и Фазиль Искандер, конечно. Из западных – вне конкуренции Мишель Уэльбек. Любимые современные поэты – Олег Чухонцев, Инна Лиснянская… дальше можно перечислять долго. В последнее время увлечен попыткой включить современную российскую словесность в парадигму трансавангарда.

Живу в Москве и Ярославле, хотел бы жить также в Риме.

ОБЫКНОВЕННЫЙ ЦИНИЗМ

Цинизм заключается в видении вещей такими, каковы они есть, а не такими, как они должны были быть.

Оскар Уайльд

Вечное искушение, против которого я непрестанно веду изнурительную борьбу, – цинизм.

Альбер Камю

Сегодня, <…> в эпоху цинизма, идеология может позволить себе обнаружить секреты своего функционирования, и после этого продолжать нормально функционировать. Иначе говоря, разоблачение тайной машинерии идеологии ни в коей мере не влияет на ее эффективность.

Славой Жижек

В 2009 году в России была переиздана книга Петера Слотердайка «Критика цинического разума»[2]2
  Слотердайк П. Критика цинического разума. Екатеринбург; М., 2009.


[Закрыть] (Kritik der zynischen Vernunft). Вышедшая в Германии в 1983 году, у нас она была переведена и издана впервые в самом начале нового века. И вот снова.

Возможно, то, что два издания этого философского бестселлера закольцевали собой «нулевые» годы, это симптом. Знак. Актуальный текст. Помню, как взволновало меня первое русское издание книги о новой болезни мирового духа.

Слотердайк проницательно характеризует современность как время почти тотального, самовоспроизводящегося цинизма – состояния мира и человеческой души в отсутствие идеалов и ценностей, в ситуации уже не утраты веры, а привычного безверья. Таково простейшее определение современного духовного упадка.

Цинизм сделался явлением атмосферическим, воздухом эпохи. Им нельзя не дышать, потому как он везде и всюду. Часто только им и можно дышать. Он заразнее свиного гриппа.

Причем современный цинизм интеллектуально оснащен, искушен и злопамятен, «постидеологичен». Это «просвещенное сознание». Но его свет безжалостен и смертелен. Циник нашего времени знает о жизни все, он менее всего слепой агент социальных отношений. Он хранит опыт обманов и разуверений. Ему смешны иллюзии, простодушие и наив. Он не ловится на крючок демагогии, не покупается на риторику и пафос. Нет, циник не верит ни в какие истины и ни в какие фетиши. Точнее, для него все истины суть фетиши, идолы, требующие жертв. «Быть готовым ко всему – мудрость, делающая неуязвимым. Жизнь вопреки истории, экзистенциальная редукция <…>, социализация понарошку; ирония по отношению к политике, недоверие к „проектам“»…

И это – «несчастное сознание». В нем нет волевого посыла и ослабла до неразличимости энергийность. Оно лишено всяких надежд, безысходно, и потому относится к миру со снисходительной усмешкой или даже со злой ухмылкой, а к себе «с легкой иронией и состраданием». Оно узаконивает одиночество и располагает к фаталистическому подчинению социальному статус кво.

Прежние интеллигенты жили великой мечтой и стремились изменить жизнь. «Они создавали партии и возглавляли массовые движения. Потом первыми отправлялись в концлагеря. Современные интеллектуалы по преимуществу являются циниками. Они гораздо более начитаны, но не в состоянии действовать. Им легче смеяться над происходящем, сидя дома на диване. Они смеются, поскольку 1) лишены иллюзий и понимают чем все закончится; 2) по-настоящему не верят в имеющиеся объяснения, а предложить иные, над которыми никто не стал бы смеяться они не могут»[3]3
  См. отчет в блоге жижиста strator о дискуссии в минском салоне: Цинический разум и Южный парк // http://strator.livejournal.com/8117.html


[Закрыть].

Цинизм – демобилизатор. Циник в итоге ни к чему не относится всерьез, но по факту все принимает, поскольку ему нечего противопоставить господствующим химерам. Да и незачем; обычнее для него примириться с фикциями (каковыми он считает все догмы идеологий и свидетельства веры) и – примениться, использовать свое умение манипулировать ими для личного благополучия. И это, пожалуй, главное, что определяет актуальное состояние циника, по Слотердайку. Современный цинизм – это искусство адаптации, «переход от надежды к реализму, от протеста к умной меланхолии, от великого политического «нет» к стотысячному и мизерному субполитическому «да», от политического радикализма к среднему курсу интеллигентного существования». По Славою Жижеку, комментировавшему Слотердайка, цинизм распознает и учитывает частный интерес, стоящий за идеологическими универсалиями, дистанцию, разделяющую идеологическую маску и действительность; однако у него есть свои резоны, чтобы не отказываться от этой маски. Тут сама мораль поставлена на службу аморализму; типичный образец циничной мудрости – трактовать честность и неподкупность как высшее проявление бесчестности, мораль – как изощреннейший разврат, правду – как самую эффективную форму лжи[4]4
  Жижек С. Тоталитарный смех // http://curricula.iatp.by/ilib/zhzhk.html (фрагмент его книги «Возвышенный объект идеологии» – М., 1999). Ср.: «…послушаем, что Жириновский говорит о себе самом: «Если бы в России была здоровая экономика и социальные гарантии для народа, я бы потерял все голоса, которые получил. Кажется, это моя судьба – у меня не было ни настоящей любви, ни настоящей дружбы» и т.д. Это – объективный взгляд на самого себя. Именно так и действует цинизм в сегодняшнем мире. <…>…в классической критике идеологии существует допущение, что идея заключена в тебе самом: ты можешь это сделать, если не знаешь, что ты делаешь; в тот же момент, когда механизм объяснен, ты уже этого сделать не можешь. В настоящее же время парадокс заключается в том, что люди прекрасно знают, что они делают, и продолжают это делать. С отвратительным примером такого рода логики я столкнулся в одном американском университетском кампусе, где один расист, который зверски набросился на черную женщину, защищался в суде, используя ницшеанскую, дерридианскую деконструктивистскую логику: «Как вы можете обвинять меня в расизме, ведь если вы обвиняете меня в нем, разве вы не опираетесь на наивную метафизическую логику целостного субъекта, отвечающего за свои поступки, ведь уже Ницше сказал, что за действием нет субстанционального деятеля; разве вы верите в метафизический антитезис; я не автор своих поступков; это “Большой Другой” текста говорит через меня, как вы можете меня обвинять?!» Короче говоря, эти люди знают, как манипулировать» (Жижек С. Власть и цинизм // Кабинет: Картины мира. СПб., 1998 – http://highbook.narod.ru/philos/gigek_power_cinzm.htm).


[Закрыть].

На службе циник – жесткий функционер, а в частной сфере сентиментален и сердечен; по должности он охранитель, в привате (типа ЖЖ) – спорщик; вовне «реалист», внутри гедонист; по функции слуга режима, в душе демократ. Эти люди «живут от отпуска до отпуска, от оргазма до оргазма, в потоке непродолжительных историй, в судорожном напряжении и в то же время вяло».

В России первой (или одной из первых) на философский труд Слотердайка обратила внимание Татьяна Горичева. Его книгу она назвала среди тех, что определяют «духовную атмосферу западной жизни»[5]5
  Горичева Т. М. Православие и постмодернизм. Л., 1991. С.39.


[Закрыть], наряду с размышлениями о цинизме Делеза и Глюксмана. Впрочем, Горичева без труда обнаружила признаки цинизма и у советского человека. Позднесоветский циник, писала она, не верит ни официозу, ни диссиде. «Все всегда врут» – вот его позиция в мире. Никогда ни в чем не быть уверенным – вот его стиль.

Прошло почти двадцать лет. И теперь нет сомнений в том, что новая Россия, Россия сумеречных нулевых, – это общество победившего цинизма. Или скажем так: цинизм победил страну. И она корчится теперь в циническом припадке, как в духовной падучей.

Есть, конечно, очень много людей, есть микросообщества, которые чужды цинизму. Но на поверхности, в публичном пространстве цинизм почти что повсеместен, достигая особенно густой концентрации в зоне успеха, благополучия и преуспеяния. Впрочем, пошлость цинизма прилипчива, она осмотически проникает в душу и охлаждает ее даже помимо нашей воли.

(Еще, в последний раз, оговорюсь: понятие это здесь не ругательство, не обличительная кличка. Оно есть, пожалуй, нечто даже большее…)

Без преувеличений, «Критика» Слотердайка, по крайней мере в своей констатирующей части, ныне у нас – новая версия господствующей идеологии (точнее – идеологии в фазисе настроения, мироощущения, переживания, жизненного стиля: Zeitgeist). Ректор университета Hochschule für Gestaltung в Карлсруэ и профессор философии и эстетики в Венском университете Слотердайк, а не апостолы свободы Бердяев с Федотовым, не суровый Ильин, не Мунье с его солидаризмом и не Ясперс с его немецкой виной, нет, Слотердайк – вот наш новый Маркс-Энгельс-Ленин… Наряду, быть может, с бойкими французами-релятивистами. Неудивительно, что он, пусть медленнее французов, входит в моду. Как раз в последние годы о нем пишут статьи и диссертации[6]6
  Напр.: Кудрявцева В. И. Цинизм античный и цинизм современный: историко-философский анализ концепции П. Слотердайка. Автореф. дисс.... канд. филос. наук. Екатеринбург, 2009.


[Закрыть], его мысли обсуждают на форумах и блогах рунета. Впрочем, циническая эпоха в гуру не весьма нуждается. И мода не предполагает признания в качестве духовного авторитета.

Примеров работы цинического разума немало. Один из ярчайших, на мой взгляд, – тексты популярного ирониста и остроумца Дениса Горелова.

Горелов представляет собой весьма распространившийся ныне тип «талантливого мерзавца, обаятельного хама, дерзкой сволочи» (по крайней мере так его характеризуют и некоторые его работодатели, и простые блоггеры, а это что-то да значит). Нужно вспомнить, что он начал публично упражняться в цинизме одним из первых в России, в приснопамятной газете «Сегодня», где его эссеи несли печать виртуозно разыгранной иронической фронды по отношению ко всему на свете – фронды, лишенной, однако, малейшего позыва к мятежу. И сама эта яркая и обаятельная газета, и в особенности полосы в ней Горелова (а также публикации Максима Соколова и Вячеслава Курицына с компанией) знаменовали, как теперь видится, исчерпание революционного брожения конца 80-х – начала 90-х и случившегося тогда прорыва к подлинности. Они означали начинавшееся закисание общественной атмосферы.

На этих стильно выглядевших страницах та невероятная, еще очень живая, очень настоящая эпоха пафоса почти зримо выцветала в эпоху стеба. А для «опередивших свое время» тогдашних Горелова, Курицына или, к примеру, Бориса Кузьминского мир уже состоял из релятивных фантомов, из социальных и культурных условностей (о чем мне, впрочем, отчасти удалось сказать именно тогда)[7]7
  Ермолин Е. Примадонны постмодерна // Континент. 1995. № 84.


[Закрыть].

Дело давнее, много воды утекло, много было грязи и крови. Разным помнится нам и Горелов, но про все сейчас за недосугом не скажешь[8]8
  Совсем вкратце. См., напр., свидетельство блоггера taki_net: «Этот самый Денис году так в 1992 написал по поводу первой забастовки шахтеров уже в новой, постсоветской России – „доколе правительство будет капитулировать и кормить дармоедов за мой счет?“» (http://taki-net.livejournal.com/409035.html), а также особо памятную заметку Д. Горелова в «Известиях» по поводу разгона киселевской команды НТВ: http://www.conservator.ru/project/ntv/oth08.shtml


[Закрыть]. Вот один пример, навскидку, сравнительно недавно сильно меня (да и не только меня) уязвивший: статья о фильме Анджея Вайды «Катынь»[9]9
  Горелов Д. Белый конь борозду портит // Русская жизнь. 1 апреля 2008.


[Закрыть]. Случилась она в «Русской жизни» – журнале пестром, собравшем очень разных авторов, среди которых немало было и записных циников. (Но издание безвременно почило и говорить о нем в целом сейчас большого резона нет.) На страницах журнала Горелов явился нам как будто насквозь пропитанный жгучим уксусом, упражняясь в злом циничном юморизме, объектами которого в равной мере становятся у него, к примеру, и постоянно трясущий бубенцом перед власть имущими шут Никита, и польский мастер Вайда.

С Никитой Михалковым все более-менее ясно и нам, а у Горелова это тот случай[10]10
  Горелов Д. Родина или смерть // Русская жизнь. 22 апреля 2009.


[Закрыть], когда откровенный циник виртуозно разоблачает циника маскирующегося, непоследовательного, не готового к публичной огласке и раскрытию его цинического прагматизма как основы по видимости благородных и возвышенных поступков, слов и жестов – в том духе, как об этом говорит С. Жижек: «Фундаментальный жест цинизма, по-моему, заключается в разоблачении настоящей власти, чья единственная эффективность, как мне кажется, проявляется в принуждении, или в подчинении кого-то под предлогом защиты кого-то другого. Вот пример типично циничного подхода: мужчина говорит женщине: «я всегда буду с тобой, я готов пожертвовать собой ради тебя» и тому подобные патетические слова; циничной будет такая ее мысль: «ха-ха-ха, он хочет просто использовать мою сексуальность, хочет моих денег» и т. д., то есть если за высокопарными идеологическими фразами она признает низкие, пошлые, прагматичные мотивы. Такова циничная редукция»[11]11
  Жижек С. Власть и цинизм // Кабинет: Картины мира. СПб., 1998. – http://highbook.narod.ru/philos/gigek_power_cinzm.htm


[Закрыть].

Иной коленкор – история с Вайдой. Горелов глумится здесь не потому, что он полонофоб, русопят или там, к примеру, сталинист. Ничуть, ни на сухой грамм. Он не жалует ведь и телеканал «Россия», «где все определяет большая патриотическая идея, а посему трубная пошлость изначально заложена в проект».

А просто человеку без убеждений, «преодолевшему» их как атавизм, неприятен идеализм Вайды как таковой, его воротит от вайдовских патетической веры в Бога и любви к Польше как от того, что прописано по ведомству «идей», а значит смотрится смешной глупостью. «Это не про людей, а про идеи. Про Польшу, верность, костел, рождество, произвол, вассалитет, честь, присягу, свободу и память. <…> разобраться, кто кому чей родственник среди регулярно падающих в обморок дам, невозможно, да и ни к чему, ибо главные здесь не они, а встающая за ними, все уменьшающимися в размерах, большая идея дымного неба и попранного национального достоинства, и сволочизма тоталитарных систем, прежде всего русской, потому что немцы в Катыни, как выяснилось, ни при чем…»

Обратим внимание, что для Горелова люди отдельно, а идеи – отдельно. Ну почти буквально так; и с нажимом, с пережимом: «…настоящее кино всегда про человека – одного, а не роту, какие бы за ним ни вставали глобальные аллегории». Воодушевленного на старости лет идеями, отстало-пафосного «пана Анджея» он снисходительно называет «неисправимым интровертом». И дальше, дальше, дальше производит ехидные обобщения: «Поляк, сошедший с эшафота, в одночасье становится комичным. <…> Увы, как и многих, свобода Польшу не красит. Их правые из дерзновенных мучеников становятся мстительными недалекими жлобами. Их шляхетское воспитание оборачивается высокомерным хамством обслуги, особенно в на века разобиженной Варшаве…» Не удержался наш автор и от упреков: поляки сами виноваты, плохо воевали, а значит, не имеют и серьезных прав на какие-то там претензии; к тому же Катынь – это (якобы) месть за страдания и гибель пленных красноармейцев во времена советско-польской войны 1919 – 1920 гг. (увековеченной, к слову, в «Конармии» Бабеля, где красноармейцы тоже не выглядят рыцарями без страха и упрека). Характерная, надо сказать, конверсия цинизма в аспект прагматики.

Грубовато, но небезосновательно написал о Горелове участ ник дискуссии в блоге Экслера Alex Krycek: «Господа, я вот целый час уже потратил пытаясь отыскать среди опусов этого блина горелова хоть один, где он не плевался бы желчью направо и налево и не вытирал бы ноги обо всех оптом и в розницу. Есть ли для автора луч света в темном царстве или он действительно так безнадежен как хочет казаться? Сколько уж лет я в инете, но такого средоточия мизантропии в одном отдельно взятом индивидууме встречать пока не доводилось, однако. И витиеватость слога совершенно не уравновешивает все это дерьмо, рвущееся наружу столь бурным потоком. Я сам вроде циник тот еще, но не дай мне боже стать хотя бы наполовину таким мудаком, как этот дениска» (http://exler.ru/blog/item/6528/).

Не менее отчетливо этот модус прописался в последнее время в нашей литературе, которая иногда дает просто убийственные примеры цинизма как позиции и стиля. Особенно явственно он проступает, должен я сказать, в художественных изделиях последнего советского поколения, поколения позднесоветских мальчиков, которым сейчас 35-50 лет. То, что осложнено у старших как минимум гуманистическими «пережитками», а у младших явной тягой к простым и надежным истинам, у тех, кого некогда обозвали «семидесятниками» и «восьмидерастами», явлено бесстыдно, грубо и зримо. Вот как пишет блоггер retromaniak: «Я вижу, сформировалась большая прослойка людей примерно 1973-1979 года рождения. Детство и ранняя юность которых пришлась на позднесоветские годы. <…> Сейчас этих людей очень много и среди глянцевых журналистов и среди политтехнологов (у Павловского). Очень гнилое, подлое поколение. Они себя еще покажут скоро во всей красе» (http://aptsvet.livejournal.com/315382.html?page=2#comments).

Их ранний полудетский скепсис обернулся подчас неисправимым циническим прищуром, в котором нетрудно угадать инфантильный след. Некоторые с ним борются. Другие – даже не пробуют.

Далее речь пойдет как раз о двух такого рода произведениях и двух примерно такого возраста авторах и героях[12]12
  В несколько ином ракурсе та же проблемная ситуация была затронута мной и на более объемном материале: см. статью «Артефакты гламурного времени. Роман-памфлет и оккультный роман как симптомы» в №135 «Континента».


[Закрыть]. По поводу анализируемого ниже романа Натана Дубовицкого Дмитрий Травин рассуждает: красной нитью через весь роман проходит не столько мысль, сколько ощущение, переживание того, «насколько прекрасна жизнь, и как глупо было бы ею не пользоваться. Если это считать только мыслью, то в ней вряд ли можно найти что-то оригинальное. Но совсем иное дело, если это личное переживание человека, родившегося в совке, где «речка при деревне была мелкая и рыба в ней была мелкая. Помидоры в огороде мелкие, полузеленые. Лук горький, яблоки кислые, скудость и скука кругом неизбывные. Свет от жилья бедный, избушечный» <…>. Совсем иное дело получается, если семидесятник, полагавший к моменту своего двадцатилетия, что жить ему придется до гробовой доски в огромной державе с большими амбициями и мелкими помидорами, вдруг к моменту тридцатилетия обнаруживает себя в обществе потребления, где за большие деньги приобретаются и большие помидоры, и большие дома и даже большие властные полномочия. Жизнь вдруг поворачивается к семидесятнику лицом <…> Семидесятник прекрасно осознает, что в этой жизни существуют несправедливость, насилие и косность, но он не станет с ними бороться, поскольку в том мире, из которого мы вышли, эти качества заполоняли абсолютно все, тогда как в этом еще остается место для многого другого. И это другое столь притягательно, что ради него можно мириться с несовершенствами.

Вообще-то в мировой литературе есть герои, размышляющие о Боге, о добре и зле, о смысле жизни, о том, что останется на земле после них. Но это все не для семидесятника, родившегося в совке. К началу 90-х гг. он достаточно молод, чтобы наслаждаться жизнью и ее недавно еще запретными плодами. Но в то же время он уже достаточно зрел, чтоб понимать: все прелести жизни отнюдь не гарантированы этой самой жизнью; при ином ходе событий они запросто могли бы пройти мимо него.

Ну, и какой тут может быть Бог? Лишь тот, в которого верят люди, держащие в руках доллар (in god we trust). Ну и какая тут может быть диалектика добра и зла? Бабло побеждает зло – вот и вся философия. Ну и какой тут может быть смысл жизни? Лишь один: прожить ее так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно растраченные бабки<…>

Сегодня у нас много принято говорить об ответственности элиты и о гражданском обществе. Но эти понятия – не для семидесятника. Поскольку и ответственность элиты, и гражданское общество предполагают признание высших ценностей в сравнении с простым наслаждением жизнью. Они предполагают, что наслаждение это не является достаточным без понимания, зачем существуют те тело и душа, которые ты ублажаешь. Но для человека, который родился в совке и выбрался из него еще сравнительно молодым, тело вместе с душой существуют именно для ублажения и ни для чего больше. <…> наиболее успешные наши семидесятники – те, которые руководят сегодня страной, а также те, которые управляют сегодня российской экономикой, и те, которые владеют сегодня думами миллионов, – в наибольшей степени обладают поколенческими чертами.

Без этого они ничем не руководили бы, не управляли и не владели. Без этого они не оказались бы сегодня околоруля и околорубля, что, по большому счету, пожалуй, одно и то же. Бескорыстная любовь к жизни предполагает в представлении семидесятника бескорыстную любовь к рублю, поскольку именно на него можно купить ту прекрасную жизнь, которая является ценностью сама по себе. А бескорыстная любовь к рублю предполагает бескорыстную любовь к рулю, поскольку – так уж сложилась наша прекрасная жизнь – лишь с помощью руля можно вырулить к рублю и, следовательно, к полноценной, наполненной жизни, столь непохожей на убогое прозябание молодости, проведенной в совке.

Некоторые называют это цинизмом. Но настоящий семидесятник не понимает смысла данного слова»[13]13
  Травин Д. Околорубля // Slon.ru – http://slon.ru/blogs/travin/post/153964/


[Закрыть].