Текст книги "Живые и мертвые"

– Можно взглянуть?

– Конечно.

Они прошли вслед за женщиной через кухню в большой гараж на два автомобиля, где стоял лишь старый белый «Мерседес». Рядом с верстаком и низкотемпературным холодильником находился металлический оружейный шкаф. Фрау Винклер достала из ящика стола ключ и открыла шкаф. Пять винтовок. Четыре многозарядные и одна пневматическая. Пия надела латексные перчатки и поочередно заглянула в стволы всех винтовок и приемники магазинов и понюхала их. При этом фрау Винклер наблюдала за ней с возрастающим недовольством.

– Вы думаете, что муж имеет какое-то отношение к этим убийствам? – спросила она раздраженно, когда Пия положила в шкаф последнюю винтовку, и покачала головой. Ни одну из этих винтовок в последнее время не использовали.

– Мы ничего не думаем, – поспешно сказал Джем. – Но мы обязаны проверить каждый след.

Фрау Винклер снова заперла оружейный шкаф и сердито посмотрела на Пию.

– У мужа болезнь Паркинсона. Без таблеток он не может даже побриться самостоятельно. – Она нажала кнопку переключателя, после чего ворота гаража с грохотом открылись. – Надеюсь, вы сами найдете дорогу к своему автомобилю. До свидания.

– До свидания, – ответил Джем. – И еще раз большое спасибо.

Лидия Винклер молча кивнула, держа руку на выключателе. Ворота гаража закрылись, едва они вышли.

– Разозлилась, – констатировала Ким, когда они с трудом пробирались по заваленной снегом подъездной дороге.

– Мне совершенно все равно, – ответила Пия. – У старика есть мотив, и он кипит от ненависти. Меня бы не удивило, если бы он каким-то образом оказался замешан в этом деле.

– У него паркинсон, – напомнил ей Джем.

– И что? Это всего лишь означает, что он не может стрелять сам. Но он может планировать убийства и выслеживать людей.

Они добрались до машины. Пия и Ким сели в салон, а Джем достал из багажника щетку и стал сметать снег с ветрового и заднего стекла.

– Убийца наверняка относится к близкому окружению Кирстен Штадлер, – сказала Пия, когда Джем сел в машину и включил двигатель. – Вдовец, сын, родители. У них у всех есть мотив, а после самоубийства Хелен, возможно, даже два. Мы должны проверить алиби всех.

* * *

– Он с 19:14 на месте и из квартиры не выходил, – сообщил один из двух полицейских, которые наблюдали за домом на Адлерфлюхтштрассе в Норденде, где жил Эрик Штадлер.

– Он один? – поинтересовался Боденштайн.

– Не имею представления, – ответил коллега в униформе. – В доме проживают десять семей, поэтому здесь бесконечное хождение в дом и из дома.

– Он приехал на машине или пришел пешком?

– Пешком. На нем был костюм для пробежек.

– Хорошо. – Боденштайн посмотрел вверх, на ярко освещенные окна пентхауса. – Тогда давайте войдем.

Они перешли улицу и направились к входной двери. Боденштайн, который не хотел спугнуть Штадлера и дать ему возможность улизнуть, нажал на одну из кнопок нижнего ряда на панели звонков, надеясь, что таблички с фамилиями жильцов соответствуют расположению квартир в доме. И действительно, им открыла женщина, живущая на первом этаже. Увидев удостоверение Боденштайна и полицейских в униформе, она лишь равнодушно кивнула и снова закрыла дверь. Они поднялись на лифте на шестой этаж и поднялись на несколько ступеней вверх к пентхаусу. Через закрытую дверь квартиры доносилась громкая музыка в стиле техно. Боденштайн позвонил. Музыка смолкла, послышались шаги, и дверь открылась. На Эрике Штадлере были трусы-боксеры и белая майка, обнажавшая его натренированное тело. Искусная татуировка целиком покрывала левое плечо Штадлера.

– Опять, что ли, эти мещане внизу пожаловались на музыку? – сказал он и только потом узнал Боденштайна. В его глазах появилось испуганное выражение, а улыбка неожиданно показалась вынужденной. – Теперь из-за этого является уголовная полиция?

– Добрый вечер, господин Штадлер, – ответил Боденштайн. – Мы пришли не из-за музыки. Позвольте войти?

– Да. Пожалуйста. – Он сделал шаг в сторону, пропуская их в квартиру.

Как и его отец, Эрик Штадлер, кажется, тоже любил большие пространства. Несущие стены были заменены опорными пилястрами, что расширяло помещение. Через большие окна до пола над крышами домов открывался вид на небоскребы Делового квартала. С фронтальной стороны находилась открытая кухня, а расположенная рядом лестница вела в галерею. Красивая квартира! И явно не самая дешевая в этом районе Франкфурта.

– Что случилось? – спросил Эрик Штадлер. Он старался вести себя непринужденно, но в действительности был явно напряжен. Каждая пора его тела источала недружелюбность.

– Где вы были сегодня около 13 часов? – поинтересовался Боденштайн.

– Здесь, – ответил Штадлер. – Работал. Я часто так делаю. Здесь я могу лучше сконцентрироваться, чем в офисе.

– Это может кто-то подтвердить? – В течение долгого времени своей службы Боденштайн смотрел в лица многих людей, которые пытались его обмануть. Все они думали, что могут успешно притворяться, но в действительности это удавалось лишь немногим.

– Нет. А что? – Эрик Штадлер был неопытным лжецом с нечистой совестью. Он с трудом выдерживал взгляд Боденштайна.

– Где вы были в среду, 19 декабря, около 8 часов утра? – продолжал тот свой допрос, не обращая внимания на вопрос Штадлера. – В четверг, 20 декабря, в 7 часов вечера и во вторник, 25 декабря, в 8 часов утра?

Недоумение Штадлера не было естественным.

– 25-го? Это было Рождество. – Он почесал затылок, подергал мочку уха, поскреб нос и скрестил руки на груди. – Рано утром я бегаю. Я много тренируюсь, чтобы компенсировать изъяны моей профессии.

– Где вы бегали и конкретно с какого и до какого часа? Видел ли вас кто-нибудь? Разговаривали вы с кем-нибудь?

– Я уже не помню. Я бегаю ежедневно. Почему это так важно?

Боденштайн не дал сбить себя с толку этими промежуточными вопросами. Он заметил пот, выступивший на лбу мужчины, нервную игру рук и блуждающий взгляд. Любой человек нервничал, когда его допрашивала уголовная полиция, Боденштайн это знал, но нервозность Штадлера выходила за рамки простого беспокойства.

– Вы биатлонист? – поинтересовался он. – Это довольно необычно для жителей этого региона.

– Это было во время службы в бундесвере, в горнострелковых войсках, – ответил Штадлер, на сей раз не солгав. – Так я пришел в биатлон. Сейчас у меня редко выпадает время, чтобы покататься на лыжах.

– Но есть время на другие необычные экстремальные виды спорта.

– Иногда. К чему вы клоните?

– Вы хороший стрелок?

– Да. Раньше я стрелял довольно хорошо, – кивнул Штадлер. – Но это было несколько лет назад.

Боденштайн назвал имена жертв снайпера, но Штадлер знал якобы только Ингеборг Роледер, мать бывшей соседки, и профессора Рудольфа. О Максимилиане Герке и Хюрмет Шварцер он никогда не слышал.

– Господин Штадлер, было бы неплохо, если бы у вас было алиби на то время, о котором я вас спрашивал, – сказал Боденштайн. – Вы подозреваетесь в совершении четырех убийств. Поэтому я просил бы вас поехать с нами в комиссариат Хофхайма.

– Вы шутите! – стал протестовать Эрик Штадлер. – Я не убийца!

– Тогда скажите, что делали в то время, когда были совершены убийства, – возразил Боденштайн.

– Я… я не могу. – Штадлер опять провел рукой по волосам – Мне надо вспомнить.

– Для этого в нашем ведомстве у вас будет достаточно возможностей, – сказал Боденштайн. – Пожалуйста, одевайтесь и возьмите с собой необходимые вещи. Мой коллега вас проводит.

– Я арестован?

– Пока только задержаны, – ответил Боденштайн и сделал Штадлеру соответствующие разъяснения, что являлось его обязанностью при задержании обвиняемого.

– Вы заблуждаетесь. Я не имею к этому делу никакого отношения, – стал уверять его Эрик Штадлер.

– Хотелось бы верить. – Боденштайн отвернулся. – Пожалуйста, поторопитесь.

Спустя минут десять они спустились на лифте на первый этаж. В холле им навстречу шла женщина с коротко остриженными черными волосами. На ней было непромокаемое пальто с поясом, надетое поверх спортивного костюма.

– Эрик! – воскликнула она, увидев мужчину в окружении двух полицейских. – Что это… что это значит?

– Лиз, я… – проговорил Штадлер и хотел остановиться, но полицейские равнодушно повели его дальше.

– В чем дело? – женщина бросила свою спортивную сумку. – Я хочу поговорить со своим другом! Почему вы его уводите? И куда?

Боденштайн преградил ей дорогу.

– В Хофхайм, – сказал он. – Нам необходимо с ним поговорить.

– Да, но… что?.. – она запнулась и посмотрела на него широко раскрытыми глазами. – Вы ведь… вас недавно показывали по ТВ, так ведь?

Он кивнул и вдруг увидел ужас в ее глазах, когда она, сложив все обстоятельства, осознала случившееся. У нее опустились плечи, она отвернулась, села на ступени и заплакала.

* * *

Когда они вернулись домой, было уже одиннадцать часов вечера. Боденштайн заказал в офис пиццу, поэтому они были сыты, и Ким, зевая, сразу отправилась к себе в комнату. У Пии появилась прекрасная возможность немного поговорить по скайпу с Кристофом, у которого на борту круизного лайнера был вай-фай. На несколько минут она сможет забыть свой безрадостный день и посмеяться над его меткими описаниями зачастую забавных образов пассажиров.

– Ты выглядишь усталой, – заметил он.

– У меня был тяжелый день, – ответила она. – Сегодня произошло четвертое убийство, а мы все еще блуждаем в потемках. Пока мы не продвинулись ни на шаг. Иногда мне так хочется перенестись к тебе.

– Мне тоже. – Он сочувственно улыбнулся, потом опять стал серьезным. – Я рад, что ты не одна в доме.

– Я тоже рада, что Ким здесь, – согласилась Пия.

Было так приятно говорить с Кристофом. И хотя их разделяли тысячи километров, ей казалось, что он совсем рядом.

– Мне тебя не хватает, – сказал он ей на прощание. – Без тебя все не так.

При этих словах у Пии стало тепло на сердце. Слезы подступили к глазам. Когда его изображение исчезло, она закрыла ноутбук и некоторое время смотрела в пустоту. Любила ли она прежде кого-нибудь так, как Кристофа? С Хеннингом это было совершенно иначе. Даже когда его целыми днями не было дома и она толком не знала, где он находится, она никогда не испытывала такой же болезненной тоски по нему, как по Кристофу. Иногда она даже радовалась, когда Хеннинга не было.

Ее мысли вернулись к Дирку Штадлеру. Кристоф похожим образом потерял свою первую жену, мать троих своих дочерей. Кровоизлияние в мозг. Это было как гром среди ясного неба. Он рассказывал ей, как это случилось и какое он испытал отчаяние, когда неожиданно остался один с тремя маленькими девочками, и как ему пришлось распрощаться со всеми мечтами о жизни в Африке вместе с женой. Дети заставили его жить дальше. Благодаря им он справился с потерей жены и вернулся к жизни, точно так же как и Дирк Штадлер. Но Штадлер спустя десять лет потерял еще и дочь. Что было бы с ним, если бы выяснилось, что его сын совершил четыре убийства? Знал ли он вообще, что сделал Эрик? На самом деле все указывало на то, что именно Эрик Штадлер является убийцей. Боденштайн был довольно твердо убежден в том, что они сегодня задержали снайпера, но Пия не была в этом уверена до конца. Разве не было признаком его невиновности то, что он не потребовал адвоката? Возможно, завтра у них будет больше информации.

Кай очень основательно изучил толстую папку, которую предоставил в их распоряжение Дирк Штадлер, но, к его горькому разочарованию, там фигурировали лишь имена профессора Рудольфа и профессора Ульриха Хаусманна, руководителя клиники. Патрик Шварцер нигде не упоминался. Катрин этим вечером еще раз беседовала с мужем погибшей продавщицы из булочной-пекарни, но он не мог вспомнить, слышал ли он когда-либо о Кирстен Штадлер. Он принял сильные успокоительные средства, и ему трудно было адекватно отвечать на вопросы.

Раздался сигнал мобильника Пии, и она прочитала сообщение, присланное ей Каем. Не спишь? Только что нашел информацию по ПРУМТО. Это ужасно. Дальше шла ссылка на сайт. После разговора с Кристофом ее усталость как рукой сняло. Она снова открыла ноутбук, ввела адрес в строку браузера и оказалась на сайте ПРУМТО. Это была аббревиатура Помощи родственникам убитых мафией, торгующей органами.

«Бог мой!» – пробормотала Пия и начала читать.

ПРУМТО было создано в 1998 году большой группой людей, которые, пребывая в шоке или под чьим-то давлением, дали согласие на использование органов своих находящихся в безнадежном положении детей и только позднее выяснили, что хоть, согласно заявлениям врачей, у пациентов умер мозг, сами пациенты считались не умершими, а умирающими. Пия кликнула рубрику «О нас» и прочитала, что общество ПРУМТО насчитывает 392 члена, к которым относятся не только близкие родственники умерших, но и люди, которые профессионально занимаются этой темой или по каким-либо причинам критически относятся к трансплантационной медицине. На следующих страницах разные люди описывали ситуации, при которых они потеряли своих детей, а сотрудники больниц рассказывали о том, как протекает процесс трансплантации органов. Пия, которая никогда раньше по-настоящему не интересовалась темой донорства органов, а пару лет назад между делом заполнила свидетельство на донорство, была глубоко потрясена. Она набрала номер мобильного телефона Кая, и через несколько секунд он ответил.

– Это кошмар! – сказала она.

– Лидия Винклер тоже написала сообщение, – ответил Кай.

– Я видела. – Пия прокрутила страницу вниз. – Это ужасно! Я немедленно уничтожу свое свидетельство!

– Я считаю, что в донорстве органов нет ничего плохого – напротив! – возразил Кай. – Если взрослый человек соответствующим образом информирован и согласен с тем, что он будет умирать не в кругу близких, то в этом случае нет никаких проблем, в конце концов, так можно спасти кому-то жизнь.

– И ты хотел бы вот так умереть? – ужаснулась Пия. – Представь себе, ты еще по-настоящему не умер, как эта женщина из США, которая пришла в себя по дороге в операционную!

– Существуют точные данные для констатации смерти мозга, – сказал Кай. – Врачи должны определить не только клинические симптомы, но и необратимость.

– Ты считаешь, что можно верить, что они это действительно делают? – Пия содрогнулась.

Кай не ответил на ее вопрос.

– Я нахожу любопытным то, что говорят люди на этом форуме, – сказал он вместо этого. – Они сетуют, в первую очередь, на то, что дали свое согласие на донорство органов, находясь в исключительном эмоциональном состоянии и испытывая моральное давление.

– Как это произошло с родителями Кирстен Штадлер, – сказала Пия. – Врачи им рассказали тогда о пациентах, которые умрут, если им немедленно не будет пересажено сердце или почка. Фрау Винклер рассказывала, что на нее реально давили и спрашивали, хочет ли она нести ответственность за то, что кто-то умер только потому, что она так долго не могла принять решение! Нет слов!

– К тому же человек, у которого умер мозг, не выглядит мертвым, – добавил Кай. Пия слышала, как он стучал по клавиатуре. – Люди в состоянии шока совершенно не понимают, что близкий им человек умер, и, естественно, надеются, что он придет в себя. С другой стороны, невозможно же ждать вечно, так как органы изымаются только у живого человека, а не у мертвого. Но по определению человек, у которого умер мозг, считается мертвым. В статье, на которую давалась ссылка и которая была посвящена совещанию Совета по этике Германии по вопросу «О морали и человеческом достоинстве при практическом установлении диагноза смерти мозга», говорилось: «Человек, у которого умер мозг, является физическим существом на клеточном уровне, но без рассудочной деятельности и без социальной взаимосвязи, т. е. это растительное существование, а не жизнь». При определении понятия «смерть мозга» безусловную роль всегда играли интересы трансплантационной медицины.

Пока он говорил, Пия нажала на «Контакты».

– Йоахим Винклер – второй председатель, Лидия Винклер – секретарь, – прочитала она, перебивая своего коллегу. – Первый председатель – Марк Томсен, проживает в Эппштайне. Там же находится официальная штаб-квартира этого общества. Существует даже горячая линия для пострадавших. Члены общества ПРУМТО доступны круглосуточно для оказания помощи тем, кто оказался в критической ситуации.

– Эрик Штадлер и его отец там тоже есть? – поинтересовался Кай.

– По крайней мере, в правлении их нет, – ответила Пия. – Дирк Штадлер не общается со своими тещей и тестем, и он скорее отрицательно отозвался о ПРУМТО. Я не думаю, что он член общества. Вероятно, эта тема для него давно закрыта. Если кто-то постоянно этим занимается, то у него нет шансов когда-нибудь оставить это. В отношении Дирка Штадлера у меня сложилось впечатление, что он осмысленно относится к потере жены. Во всяком случае, он не кажется чудаковатым социопатом, и, например, у него хорошие отношения с соседями.

– Гм, – промычал Кай.

– Я подумала, что убийства Хюрмет Шварцер и Максимилиана Герке не вписываются в схему, – сменила Пия тему. – За что убит Герке? За то, что он получил сердце Кирстен Штадлер?

– Нет, потому что убийца хотел наказать его отца, – возразил Кай.

– За что? – спросила Пия. – Что сделал его отец?

– Он был влиятельным человеком и имел бабки, – объяснил Кай. – Наверное, он кого-то подкупил, чтобы его сыну поскорее провели трансплантацию сердца.

– Но это ведь невозможно. – Пия покачала головой. – «Евротрансплант» решает, кто получает орган. К тому же должны соответствовать все параметры. Не каждому и не каждый орган можно пересадить.

– Ты случайно не читаешь газеты? – спросил Кай с саркастической ноткой в голосе. – Сейчас как раз опять разразился ужасный скандал, потому что в клиниках занимаются темными делами, и пациентам, которым не должны были пересаживать печень, тем не менее провели трансплантацию.

– Это мне известно. – Пия зевнула. – Надо поговорить со специалистом и спросить его, как это происходит. Однако я опасаюсь, что они все уйдут в глухую защиту, как только мы начнем задавать подобные вопросы.

– Тогда спроси своего экс-супруга, – предложил Кай и тоже зевнул. – Возможно, он это знает. Н-да. Мне, кажется, пора ехать домой. Завтра будет новый день.

Они пожелали друг другу спокойной ночи, но Пия, несмотря на усталость, была слишком возбуждена, чтобы сейчас думать о сне. Далеко за полночь она все еще искала что-то в Интернете и обнаружила нечто, что дало ей ответ на вопрос, почему так много людей предпочитают не заполнять свидетельство о донорстве органов.

Суббота, 29 декабря 2012 года

Ночью снег прекратился, и температура поднялась на пару градусов. В сумерках раннего утра Боденштайн ехал по извилистой дороге из Руппертсхайна в Фишбах. Накануне поздним вечером Остерманн прислал ему адрес Йенса-Уве Хартига в Келькхайм-Мюнстере. Квартира Хартига располагалась по пути в комиссариат, и он решил прямо ранним утром нанести визит жениху покойной Хелен Штадлер, пока тот не пообщался с ее братом. Козима накануне вечером забрала Софи, но Инка тем не менее не ночевала у него. Она сказала, что ночью ей нужно постоянно проверять состояние только что прооперированной по поводу колик лошади, и будет разумнее, если она останется дома. Сначала он сам хотел приехать к ней – возможно, она втайне даже на это рассчитывала, – но после напряженного дня ему хотелось побыть одному и ни с кем не разговаривать. В низине, где располагался Келькхайм, лежал густой туман, и температура была градуса на два ниже, чем в Руппертсхайне. Погода резко изменилась, как часто бывает зимой после нескольких безветренных дней. Боденштайн без навигатора нашел дом Хартига, вышел из машины и позвонил в дверь, но никто не ответил. Когда он уже собрался идти к машине, открылась входная дверь, и из нее вышла женщина с детской коляской и с собакой на поводке.

– Одну минуту! – Он с готовностью придержал ей дверь, пока она управлялась с коляской и собакой. Потом он предъявил ей свое удостоверение и спросил о Йенсе-Уве Хартиге.

– Он только что уехал, – сказала женщина. – Наверняка на кладбище. С тех пор как это произошло, он каждое утро перед работой ездит туда.

– С тех пор как произошло что? – переспросил Боденштайн.

– Ну с тех пор, как его подруга покончила с собой. За две недели до свадьбы. Он очень тяжело это перенес.

Собака прыгала вокруг и нетерпеливо тянула поводок, который путался в колесах коляски.

– Вы знали его подругу? – Боденштайн нагнулся и распутал поводок.

– Спасибо. – Женщина улыбнулась. – Да, конечно, я знала Хелен. Она часто приезжала к нему.

– Но постоянно она здесь не жила?

– Нет. После свадьбы они собирались переехать, – сообщила соседка, – в Хофхайм. Там у Йенса-Уве дом. Но без нее он не хочет там жить.

– Понятно. Вы не знаете случайно, на каком кладбище похоронена Хелен?

– На Главном кладбище. – Женщина приблизилась на шаг к Боденштайну и понизила голос. – Ее отец, правда, живет в Лидербахе, но Йенс-Уве хотел, чтобы она лежала в Келькхайме. Чтобы он мог о ней заботиться. Это звучит несколько странно, не так ли?

Боденштайну, разумеется, тоже так показалось. Он поблагодарил услужливую соседку и отправился на Главное кладбище.

* * *

– Как это происходило десять лет назад? – спросила Пия. – Тогда это было так же серьезно, как и сегодня? – Они с Ким сидели напротив Хеннинга, у его письменного стола в Институте судебной медицины, и слушали его объяснения по поводу того, как происходит эксплантация органа, какие условия предъявляются реципиенту и каковы установленные требования, строго контролируемые Немецким фондом донорства органов, в особой степени после скандалов последних лет, из-за которых резко сократилась готовность немцев к донорству.

– Да, и тогда требования были очень строгими, – сказал Хеннинг. – Может быть, не до такой степени, как сегодня, но ведь на каждой оплошности и каждой врачебной ошибке учатся, и появляются новые требования.

– Ты допускаешь, что кто-то мог подкупить должностное лицо, чтобы получить вне очереди донорский орган для себя или для кого-то из своих близких? – спросила Пия.

– К чему ты клонишь? – Хеннинг снял очки, протер их и, наморщив лоб, посмотрел на Пию.

– Мы задаемся вопросом – почему снайпер застрелил Максимилиана Герке? – ответила Пия. – Он был реципиентом сердца Кирстен Штадлер. Его отец очень состоятельный человек. Возможно, он провернул дело с врачами Франкфуртской клиники.

Хеннинг опять нацепил очки и задумался.

– Конечно, про пациента, зарегистрированного в «Евротрансплант», можно сказать, что он экстренно нуждается в пересадке, – сказал он наконец. – Хотя и без того в расчет принимаются только пациенты, которым необходима срочная помощь. В том случае, если гистологические и иммунологические параметры соответствуют, а пациент случайно оказался поблизости и есть подходящее донорское сердце, это возможно.

– Тебе известны такие случаи? – спросила Ким.

– В отношении сердца – нет, а с донорской печенью сейчас опять шумиха в прессе, – ответил Хеннинг. – Для сердца очень важно, чтобы донор и реципиент совпадали физически. Отклонение по росту и весу не должно составлять более 15 процентов. И, разумеется, у них должна быть одна и та же группа крови. Трансплантация при разных группах крови невозможна. Известны случаи в США и в Швейцарии. В 1997 году в Берне все прошло нормально, а в 2004 в Цюрихе пациентка умерла, потому что врачи якобы перепутали группы крови донорского сердца и реципиента.

– Как это перепутали? – спросила удивленно Ким.

– Если у донорского сердца универсальная группа крови – нулевая, то оно подходит для всех прочих групп крови, – объяснил Хеннинг с профессиональной интонацией. – И наоборот, донорское сердце с группой крови А, В или АВ не подходит для реципиента с нулевой группой крови.

– Значит, маловероятно, что кто-то заплатит деньги, чтобы получить донорский орган. – Пия была разочарована, так как думала, что нашла мотив снайпера в отношении отца Максимилиана Герке.

– Маловероятно, но абсолютно исключать нельзя, – ответил Хеннинг. – В Германии сотни людей ждут донорских органов, но готовность немцев к донорству по сравнению с другими европейскими странами очень невелика. Это означает, что многие пациенты месяцами находятся в листе ожидания и в течение этого времени получают медицинскую помощь. Врачи соответствующих клиник, конечно, хорошо знают этих пациентов и их историю болезни. Если в такую клинику поступает потенциальный донор и данные направляются в «Евротрансплант», оттуда приходит много предложений для пациентов, которые нуждаются в экстренной трансплантации, но клиника заявляет, что у них есть потенциальный реципиент прямо на месте, и тогда предпочтение может быть отдано ему. Сердце после извлечения из тела донора должно быть пересажено в течение четырех часов, иначе оно не будет функционировать.

– Откуда ты все это знаешь? – удивилась Ким.

– Как и ты, я являюсь постоянным экспертом прокуратуры и клиник. – Хеннинг улыбнулся. – Если вы хотите, я попробую найти более подробную информацию по этому делу.

– Было бы замечательно. – Пия допила кофе, посмотрела на часы и встала. – Персонал Франкфуртской клиники неотложной помощи ведет себя очень осторожно. Как будто им есть что скрывать.

– Возможно, это и так, – кивнул Хеннинг. – Но то, что они хотят замять, непременно вскроется.

– После заявления семьи Кирстен Штадлер в отношении Франкфуртской клиники все закончилось мировым соглашением и возмещением морального ущерба, – проинформировала его Пия.

– Очень многие уголовные расследования в отношении врачей, которые действовали халатно, за закрытыми дверями завершаются прекращением производства по делу, – подтвердил Хеннинг и тоже встал. – Но тем не менее я должен заступиться за врачебное сообщество. Это ведь удивительно, что в больницах теперь не так часто возникают какие-либо проблемы, а ведь у врачей и персонала нагрузка просто нечеловеческая. Каждый знает, что через десять-двенадцать часов человек уже не в состоянии на чем-либо сосредоточиться. Но ни хирург, ни анестезиолог не могут себе позволить допустить ошибку по рассеянности. Автомобильный маляр может покрасить машину еще раз, у хирурга нет второго шанса. Давление колоссальное, ответственность огромная.

Они уже вышли в коридор, когда Пии в голову пришла новая мысль.

– Ты не мог бы проверить, проводили ли у вас в сентябре прошлого года вскрытие Хелен Штадлер после суицида? – попросила она своего бывшего супруга, который на сей раз, казалось, был настроен довольно благосклонно. – 16 сентября 2012 года она бросилась под поезд городской железной дороги в Кельстербахе.

– Хорошо, проверю, – кивнул Хеннинг. – И позвоню.

* * *

На парковочной площадке Главного кладбища в Келькхайме в этот ранний час стоял лишь один-единственный автомобиль – темный «Вольво» с рекламной надписью «Ювелирная мастерская Хартиг в Хофхайме». Боденштайн припарковался рядом, вышел из машины и сквозь туманные сумерки стал подниматься по ступеням к входным воротам. В последний раз он был здесь два года назад сияющим солнечным днем на похоронах убитого учителя Ганса-Ульриха Паули. Перед траурным залом он свернул налево и пошел вдоль главной аллеи. Он любил кладбища, их покой, тишину и умиротворение. Где бы он ни проводил отпуск со своей семьей, он всякий раз посещал церкви и совершал длительные прогулки по кладбищу. Он любил читать надписи на надгробных камнях, задаваясь вопросом, кем были люди, нашедшие здесь свое последнее упокоение. Особенно старые кладбища располагали его к меланхолии, и он, несмотря на иронию Козимы, не мог расстаться с этой своей привычкой.

Козима. Что случилось? Почему она так неожиданно прервала давно запланированную поездку? Не было ли это связано с мужчиной, с новым разочарованием? Они уже давно были в разводе, но он заметил, что бывшая жена не совершенно безразлична ему, и он даже испытывал чувство гнева по отношению к тому, кто мог ее обидеть. Медленно бредя сквозь туман вдоль рядов с надгробиями под голыми мокрыми ветвями деревьев, он размышлял о том, насколько странна и непредсказуема человеческая психика. Ни один человек не принес ему столько боли и разочарования, как мать его троих детей, и тем не менее сейчас он испытывает к ней сочувствие!

В свете серого утра Боденштайн уловил впереди слева какое-то движение. На аллее со свежими могилами – на некоторых не было надгробий, а были лишь временные деревянные кресты – стоял мужчина с опущенной головой и сложенными руками. Боденштайн остановился на почтительном расстоянии, но мужчина, казалось, почуствовал его присутствие. Он поднял глаза, обернулся и медленно пошел ему навстречу.

– Вы Йенс-Уве Хартиг? – обратился к нему Боденштайн.

Мужчина кивнул. На вид ему было лет около сорока или, может быть, чуть больше. Он выглядел невыспавшимся. Покрасневшие глаза, небритое лицо и темные растрепавшиеся волосы. Боденштайн представился.

– Я навещаю ее каждое утро, – сказал Хартиг. Голос у него был хриплым. – Мы хотели пожениться и уже разослали приглашения. Все было согласовано, даже меню для свадебного стола. Мы забронировали гостиницу на медовый месяц. Три недели в Калифорнии – это было давней мечтой Хелен. Но потом они ее все-таки убили.

– Кто убил вашу невесту? – спросил Боденштайн в замешателестве.

Хартиг остановился и провел ладонью по глазам.

– Ее демоны, – ответил он тихо. – Ее демоны оказались сильнее моей любви. Они загнали ее, и теперь я должен с этим жить, хотя жизнь без Хелен для меня ничего не значит.

* * *

– Йоахим Винклер раньше был химиком и сорок лет проработал в компании «Хёхст АГ». – Кай Остерманн провел тщательные поиски в Интернете. – Позднее он был сотрудником предприятия-преемника. У него никогда не было конфликтов с законом, но он являлся зарегистрированным владельцем оружия и имел несколько охотничьих ружей.

– Мы их видели, – подтвердила Пия. – Но ими уже несколько лет не пользовались. Как можно узнать, действительно ли он болен паркинсоном?

– Я могу этим заняться, – предложил Андреас Нефф.

После словесной перепалки перед пресс-конференцией накануне вечером Пия не рассчитывала на его присутствие, но он явился точно к положенному времени, и было похоже, что за ночь обдумал свое поведение. Впервые он был одет не в костюм, а, как все, в джинсы и пуловер, и не только избавился от галстука, который подчеркивал его заносчивость, но даже извинился за свое поведение.

– О’кей. – Пия не была злопамятна и склонялась к тому, чтобы дать Неффу второй шанс влиться в команду. Он был опытным полицейским, и им в их ситуации важен был каждый человек.

Они уже начали совещание, так как Боденштайн объяснил Пии в СМС, что его беседа с Йенсом-Уве Хартигом может несколько затянуться.