Текст книги "Живые и мертвые"

– Вы уезжаете? – поинтересовалась Пия.

– Да. Я еду к сестре в Алльгой, – ответил Штадлер. – Новый год не следует встречать в одиночестве. В среду я вернусь, потому что нужно выходить на работу.

– Дайте нам, пожалуйста, адрес вашей сестры и номер мобильного телефона, по которому вас можно найти, – попросила Пия.

– Конечно. Пойдемте, я вам напишу.

Штадлер захлопнул багажник и, прихрамывая, направился к дому. Пия и Боденштайн последовали за ним. В доме было темно. Все жалюзи опущены. Штадлер выдвинул ящик комода в коридоре, взял блокнот и ручку и записал адрес и несколько телефонных номеров.

– Что с моим сыном? – спросил он, протягивая листок Пии.

– Сегодня он, возможно, вернется домой, – ответил Боденштайн. – Господин Штадлер, у нас вопрос: вы умеете стрелять?

– Я? Нет. – Дирк Штадлер чуть заметно улыбнулся и покачал головой. – Я не приемлю оружия. Я пацифист по убеждению.

– Вы служили в бундесвере?

– Нет.

– Еще кое-что, – сказала Пия. – Когда вы в последний раз разговаривали с Марком Томсеном?

– Давно. – Штадлер наморщил лоб и задумался. – Через две-три недели после похорон Хелен.

– Не пытался ли он в последние дни связаться с вами?

– Нет, не пытался.

– А что вы скажете о Йенсе-Уве Хартиге? Вы разговаривали с ним в последнее время?

– Нет. После смерти Хелен он оборвал все контакты, – ответил Штадлер. – И я в определенном смысле отнесся к этому с пониманием. Нас связывала Хелен.

– За что вы ежемесячно переводили деньги господину Хартигу? – поинтересовался Боденштайн.

– Это были деньги на хозяйственные расходы и на учебу Хелен, – ответил Штадлер. – Официально она была зарегистрирована здесь, но фактически почти постоянно жила у него. Она ведь сама не зарабатывала деньги, а я не хотел, чтобы Йенс-Уве брал на себя ее содержание, пока они не поженятся.

Звучало убедительно. После смерти Хелен Штадлер перестал переводить деньги.

– Спасибо большое, господин Штадлер, пока у нас больше нет вопросов. – Боденштайн кивнул. – Удачной поездки и с Новым годом!

– Спасибо. Вас также. – Штадлер улыбнулся. – Надеюсь, сегодняшняя ночь будет спокойной. И если будут вопросы, звоните.

* * *

В супермаркете царила суета. Люди несли к своим машинам новогодние ракеты и петарды, запасались продуктами и напитками, как будто это был последний день в их жизни. В соседней булочной-пекарне все как обычно. О Хюрмет Шварцер, кажется, уже забыли. Управляющий даже не удосужился вывесить фотографию в траурной рамке. При этом спустя три дня после произошедшего кровавое пятно перед обувным магазином все еще отчетливо просматривалось. Теперь другие симпатичные молодые женщины продавали хлеб, булочки и выпечку и так же притворно улыбались, как красотка Хюрмет. Таковы люди. Главное – отгородиться и забыть.

Он нес пакеты с покупками к машине, которая стояла в самом конце парковочной площадки. Бегло взглянул на высотное здание, что начиная с минувшей пятницы делал почти каждый день и при этом внутренне содрогался. Люди продолжали обсуждать случившееся, обходя кровавое пятно, рядом с которым стояли свечи и замерзшие цветы. Некоторые даже фотографировали место убийства, но никого это особенно не трогало, так как трагедия не касалась лично их и их жалкого, маленького мирка. Они успокаивали свою нечистую совесть глупыми изречениями типа «жизнь продолжается», потому что в глубине души знали, что отсутствие у них сочувствия, их эгоизм и жажда сенсации отвратительны. Он всматривался в лица людей и видел наглых животных, которые думали только о себе, о своем обжорстве и размножении, как будто их гены того стоили. Ему все труднее их выносить, и он рад, что смог избавиться от них и больше не зависеть ни от одного.

Он поставил в багажник пакеты с покупками и коробку с минеральной водой и, проехав под автобаном, направился в Зоссенхайм – квартал с отвратительными жилыми блоками. Его гараж стоял среди 250 других гаражей, выстроившихся длинными рядами вплотную друг к другу. Двадцать металлических ворот с левой стороны и двадцать – с правой. Здесь никто не интересовался друг другом. Он остановился перед воротами с номером 117 в четвертом ряду, вышел из машины, открыл гараж, надел перчатки и вывел из гаража другую машину. Оставил двигатель включенным, чтобы прогреть автомобиль, потом поставил в бокс свою машину, перегрузил пакеты с покупками и опять закрыл ворота. Процедура довольно канительная, но надежная. С тех пор как полиция обратилась к общественности и о нем ежедневно сообщали газеты, радио и телевидение, ему приходилось быть еще более осторожным, чем раньше, так как ему надо было сделать кое-что еще. От мысли обратиться к общественности через журналиста, чтобы объяснить свои движущие мотивы, он отказался. Выяснятся во время процесса против него, а пока он должен привести все в порядок. Хорошо, что у него есть этот дом, этот плацдарм для отступления! Он ехал в направлении трассы А66 и, свернув у Майн-Таунус-Центра на трассу B8, посмотрел на часы, встроенные в приборную доску. 13:48. Еще десять часов, и умрет номер пять.

* * *

– Я не был на пробежке, но я… не мог сказать вам, что я делал. Лиз тут же бросила бы меня. – Через три дня пребывания под стражей Эрик Штадлер выглядел довольно потрепанным.

– Вы были у другой женщины? – спросила Пия.

– Нет! – Штадлер опустил голову. – Я… я с одним своим другом забирался вверх по коробке строящегося здания Европейского Центрального банка и… прыгал вниз.

Боденштайн и Пия молча смотрели на него.

– Господи, почему же вы не сказали раньше? – Боденштайн первым пришел в себя. – Мы ведь считали вас убийцей! Но главное – мы потратили на вас столько времени! Времени, которое, возможно, уже вывело бы нас на след убийцы! – Боденштайн был вне себя от ярости.

– Извините, – пробормотал Штадлер стыдливо. – Я думал только о себе. Мы планировали это мероприятие целый месяц.

– Это ведь очень рискованно! – Пия все еще не могла это осознать.

– Я не боюсь смерти, – ответил Штадлер. Сейчас, когда все выяснилось, он, казалось, почувствовал облегчение. – Скучная жизнь для меня намного хуже.

Боденштайн вздохнул и устало потер лицо. Он еще никогда не испытывал ничего подобного! Некоторые предпочтут забросить свои дела и вызвать на себя подозрение в убийстве, чем признаться в поступке, который выглядит откровенно нелепым. Пия со своей интуицией оказалась права. Как и в том давнем случае с профессором Кальтензее и Маркусом Новаком, у Эрика Штадлера тоже имелись совершенно иные причины для подозрительного поведения!

– Вы можете идти, – сказал Боденштайн удрученно.

– Вы на меня не заявите?

– Нет. – Он придвинул Штадлеру блокнот и ручку. – Напишите нам, пожалуйста, фамилию вашего… вашего уставшего от жизни друга. И тогда можете идти, пока я не передумал.

– Да, еще кое-что, – сказала Пия. – О чем вы говорили в пятницу с Йенсом-Уве Хартигом?

– С Йенсом-Уве? – Штадлер удивленно поднял глаза.

– Да, с женихом сестры.

– Я уже несколько месяцев ничего о нем не слышал, – ответил Штадлер. – Вот номер телефона моего приятеля.

– В прошлую пятницу вы говорили с Хартигом по телефону с 19:45 до 21:09, – упорствовала Пия. – О чем?

– Я клянусь вам, что этого не было! – возразил Штадлер. – В последний раз я говорил с ним на похоронах Хелен!

Вдруг Боденштайн, кажется, что-то вспомнил. Он резко вскочил, открыл дверь и выскочил в коридор. Пия схватила со стола блокнот, кивнула Штадлеру и помчалась за шефом. Она догнала его на лестнице второго этажа.

– Что случилось? – спросила она запыхавшись.

Боденштайн не ответил. С мрачной миной он свернул налево и распахнул дверь переговорной комнаты. Остерманн, Нефф, Ким и Катрин с удивлением посмотрели на него.

– Нефф! – крикнул Боденштайн. – С кем говорил по телефону Йенс-Уве Хартиг в прошлую пятницу вечером?

– Э-э-э… момент. – Наполеон стал суетливо рыться в своих бумагах. – Сейчас… секунду!

– Поскорее! – прорычал Боденштайн злобно. Между бровями образовалась глубокая складка, знак того, что он серьезно разгневан.

– Вот! Ну да! – Нефф неуверенно улыбнулся. – С 19:45 до 21:09 господин Хартиг разговаривал по телефон с Дирком Штадлером.

– С Дирком Штадлером? – переспросил Боденштайн.

– Да, я же вам сказал.

– Вы сказали это сегодня днем, но неопределенно. – Боденштайн терял самообладание. – Собирайте свои вещи, Нефф, и уходите! С меня довольно ваших расплывчатых методов и отсутствия тщательности в работе!

– Но… – начал Нефф, и это слово явилось той самой каплей, которая переполнила чашу терпения Боденштайна.

– Никаких «но»! Если я что-то говорю, то я имею в виду именно это! – взорвался Боденштайн. – Убирайтесь! Немедленно! И не забудьте сдать на вахте ваш гостевой пропуск! Я не желаю вас больше здесь видеть!

Он повернулся на каблуках и захлопнул за собой дверь, оставив свою команду в полном недоумении. Нефф с побагровевшим лицом и сжатыми губами уложил свои бумаги в папку, встал, взял пиджак и вышел из комнаты, не проронив ни звука.

– Пока, Нефф, – пробормотал Кай. – Пожалуйста, никогда не возвращайся, никогда!

– Вот это да! Никогда не видела шефа таким разъяренным, – прошептала Катрин и насмешливо улыбнулась. – Люди, это изгнание стоит не бутылки, а целого ящика шампанского! Как я рада, что мы избавились от этого скользкого субъекта!

* * *

Когда она ранним вечером приехала в Оберурзель, отца дома не было. После их ссоры он, казалось, избегал встречи с ней, и ее это устраивало. В четыре часа должна была прийти Ирина, русская уборщица, которая убиралась в доме при жизни матери. Она хотела обсудить с ней ее дальнейший график. Раньше она приходила два раза в неделю, чтобы сделать самую тяжелую работу, все остальное мама делала сама. Но сейчас для отца надо было стирать и готовить. В ожидании женщины она просматривала почту, которую отец, как обычно, положил в серебряную чашу на комоде в холле. То, что его интересовало, он отнес в кабинет. В чаше стопкой лежали многочисленные невскрытые письма с соболезнованиями. Среди них был один открытый конверт с письмом из ЗАГСа Оберурзеля, в котором было указано, что тело мамы может быть получено для погребения. И отец даже не позвонил ей, подумала она с раздражением. Он, как всегда, ни о чем не хочет заботиться. Она просмотрела почту и обнаружила открытку из похоронного бюро, которое забирало маму и доставило ее в Институт судебной медицины. Кроме того, ей попала в руки визитная карточка комиссара, которую отец так же небрежно отложил в сторону, как и остальную почту. Каролина позвонила агенту похоронного бюро, сделала заказ на организацию похорон и улаживание различных формальностей и пообещала прислать по факсу уведомление ЗАГСа. После этого в дверь позвонила Ирина, которая мгновенно разразилась слезами, едва лишь Каролина с ней поздоровалась. Через полчаса они обо всем договорились, и она написала отцу записку, в которой сообщала, что Ирина будет приходить через день и работать с 9 до 12 часов. Если его что-то не устраивает, ему надо позвонить Ирине и лично все с ней урегулировать.

Каролина села за обеденный стол, за которым так часто сидела с мамой, и стала просматривать письма с соболезнованиями. Как только будет известна дата похорон, ей придется найти адреса для рассылки извещения о похоронах, текст которого ей составит агент похоронного бюро. Кроме того, ей нужно было собраться и поговорить со священником, подобрать кафе для поминального обеда и снять маму с регистрационного учета во всех обществах и организациях, в которых она состояла. У нее горели глаза и болела спина, тем не менее она не позволяла себе расслабиться и сделать паузу. Уже несколько дней она сознательно бралась за решение то одной, то другой задачи, и только это ее и поддерживало. В ее поисках правды в прошлом отца было что-то отчаянное, она это осознавала, но, вероятно, эта миссия была единственной причиной, благодаря которой она не потеряла рассудок и не впала в коллапс.

За окнами уже было темно. Через несколько часов наступит новый год. Было еще достаточно времени, чтобы сесть в автомобиль и поехать к Грете. На это уйдет максимум четыре часа. И только сейчас она вспомнила о блокноте, который сегодня днем ей дала Вивьен Штерн. Каролина встала и включила свет. Потом достала из сумки блокнот и с любопытством начала его листать. Это было нечто вроде краткого дневника. Хелен Штадлер день за днем записывала каждую мелочь, которая рождалась у нее в голове. Вивьен Штерн произвела на Каролину впечатление несколько экзальтированной особы, но ее страх был неподдельным, и тем не менее Каролина не знала, как следует относиться к утверждению Вивьен, что Хелен Штадлер была убита. С марта стиль записей изменился. Каролина пыталась разобраться в датах, числах, именах и загадочных сокращениях, связь между которыми была ей непонятна. Но потом она наткнулась на знакомые ей имена и почувствовала внутреннюю дрожь. Может быть, Хелен напала на тот же след, что и она? И девушка не побоялась прямо поговорить с мужчинами, которых она считала виновными в смерти своей матери. Профессор Ульрих Хаусманн, доктор Ганс Фуртвэнглер, Фриц Герке, профессор Дитер Рудольф! У Каролины пересохло в горле. Хелен Штадлер встречалась с ним 7 июня! Зачем? Что она хотела у него узнать? Ответил ли он на ее вопрос? Она быстро переворачивала страницы, мельком пробегая строки, и вдруг оцепенела.

– О боже! – пробормотала она, осознав, что означали имена, которые написала Хелен Штадлер.

Внезапно она вспомнила о времени. Ее отец в любой момент мог вернуться домой, а ей сегодня вечером ни в коем случае не хотелось с ним встречаться. Она позвонит комиссару из дома. Каролина поспешно убрала блокнот в сумку, положила на обеденный стол записку отцу, погасила свет и вышла из дома.

* * *

Боденштайн остановился перед шлагбаумом на железнодорожном переезде в Келькхайме и, пользуясь возможностью, взглянул на смартфон, на котором уже давно раздался сигнал о входящей СМС. Помимо этого, пришло сообщение по электронной почте. Он вздрогнул, когда увидел имя отправителя: [email protected] [37]37
  Richter (нем.) – судья.


[Закрыть]. Что это? Дурацкая шутка или снайпер решил связаться с ним? После проведенной пресс-конференции его имя фигурировало в средствах массовой информации, и его упоминали как одного из руководителей следствия, поэтому найти адрес его электронной почты большого труда не составляло. Черт возьми! Сообщение пришло полчаса назад, но он, еще не отойдя от приступа ярости, который спровоцировала оплошность Неффа, его даже не заметил. После того как у него лопнуло терпение и он вышвырнул этого типа, он сразу попытался позвонить Дирку Штадлеру, но его мобильный телефон был выключен, а по телефону сестры никто не отвечал. Спустя двенадцать дней крайнего напряжения нервы у него были на пределе. Боденштайн торопливо открыл сообщение и приложенный файл.

«О господи!» – вырвалось у него. В кровь ударил адреналин. Он не заметил, что шлагбаум уже поднялся, пока кто-то не начал нетерпеливо сигналить сзади. Он поспешно тронулся с места, включил поворотник и свернул на парковочную площадку полицейского участка Келькхайма, который располагался в пятидесяти метрах на левой стороне улицы. Оттуда он позвонил Пии. Кое-где уже раздавался грохот петард. Весь мир будет сегодня весело встречать Новый год, но где-то есть человек, который в эту последнюю ночь года умрет, если Боденштайн не сможет это предотвратить.

– «Судья» вышел на меня, на сей раз по электронной почте. Cлушай! – сказал он, когда Пия ответила на его звонок. – «Сегодня ночью умрет номер 5. Теперь уже осталось недолго, и откроется вся правда».

– Мы должны немедленно найти этого Ригельхоффа, – ответила Пия, не выразив ни слова недовольства тем, что надо было срочно заняться работой. – Может быть, нам удастся заставить его заговорить. Он ведь единственный, кто знает всех участников той истории.

– И профессора Рудольфа, – ответил Боденштайн. – Я сейчас у коллег в Келькхайме. Пожалуй, я отправлю к нему полицейский наряд. Кстати, я не смог дозвониться ни Дирку Штадлеру по мобильному, ни его сестре.

– Сегодня Новый год, – напомнила Пия. – Не думаю, что Рудольф именно сегодня что-то скажет.

– Если он этого не сделает, попрошу доставить его в комиссариат. – Боденштайн стоял перед дверью полицейского участка. – Нам обязательно надо с ним поговорить. Я заеду за тобой.

Он закончил разговор и прочитал эсэмэску от Инки.

«Извини, – писала она, – экстренный случай в Узингене. Буду позже!»

«У меня тоже экстренный, – написал он в ответ. – Свяжусь с тобой. Если не увидимся до Нового года – мои наилучшие поздравления!».

Убрал телефон и вошел в дежурное отделение полицейского участка.

* * *

После звонка Боденштайна Пия быстро накормила лошадей и собак и попыталась дозвониться Ким. Ее сестра не отвечала, поэтому она послала СМС. Потом в полной темноте направилась по дороге между выгоном для лошадей и парковочной площадкой к трассе, думая о Кристофе, у которого сейчас было только половина двенадцатого дня. Этот досадный факт расстроил ее. Больше всего ей хотелось организовать слежку и прослушивание телефонов всех подозреваемых, но у них для этого было недостаточно персонала, да и ответственные франкфуртские судьи были известны своей осторожностью, если речь шла о разрешении на прослушивание. К тому же Боденштайн всегда скрупулезно соблюдал установленные правила. Она на его месте чувствовала бы себя более свободно, тем более если был шанс узнать что-то важное. Когда сегодня днем Нефф признался, что проводил розыскные действия по собственному желанию и полулегально, шеф был не в восторге. Однако это, кажется, первое реально полезное действие высокомерного наглеца; но потом он все испортил, потому что оказался таким же небрежным и не умеющим сконцентрироваться человеком, как Эренберг, пропустивший самую важную с начала расследования зацепку. Неудивительно, что Боденштайн потерял самообладание. Время подпирало, и это стоило сил и нервов.

Пия открыла большие ворота и потом закрыла их за собой. Над ней по автобану проносились машины. Было очень темно и холодно. Она с пониманием относилась к реакции шефа. Бессилие, к которому они были приговорены, уничтожило остатки терпения. Но самым неприятным была редкая осторожность руководства Франкфуртской клиники неотложной помощи! Даже несмотря на то что на счету снайпера уже четыре жертвы, там, кажется, все еще не хотели понимать всю серьезность положения, или – и это представлялось ей более вероятным – опасались, что может вскрыться то, что до сего времени тщательно скрывалось.

На мосту над автобаном показался автомобиль. Пара светящихся фар быстро приближалась, и через несколько секунд машина остановилась около нее.

– Ригельхоф дома и ждет нас. – Боденштайн включил заднюю скорость и въехал на полевую дорогу, чтобы развернуться. – Но я для надежности отправил к нему коллег, чтобы он, чего доброго, не передумал.

– Почему он нам не перезвонил? – Пия пристегнулась.

– Спросим. – Боденштайн был хмур и напряжен. Машина неуклюже переехала железнодорожные пути.

– Почему «судья» вдруг решил объявить о предстоящем убийстве? – спросила Пия. – Что это может означать?

– Не имею представления, – ответил Боденштайн, взяв курс на трассу А66 в направлении Франкфурта. – Может быть, он хочет нас позлить, поиграть в «кошки-мышки», показать нам, какие мы идиоты. Больше всего меня возмущает то, что Фабер открыто у нас за спиной самостоятельно ведет расследование, хотя я его много раз просил не делать этого! Просто бесит!

Пия промолчала. За все годы совместной работы она еще ни разу не видела шефа таким раздраженным. Возможно, кроме всего прочего, его занимало что-то еще, может быть, что-то личное, и это его угнетало и раздражало.

* * *

Здесь чуть менее комфортно, чем дома, но это ему не помеха. Посудомоечной машины нет, и он вымыл обе кастрюли, тарелку и приборы вручную. С удовольствием. Работа, приносящая удовлетворение, как мытье окон или стрижка газона. Результат виден сразу, к тому же при этом можно отключиться и поразмышлять над отвлеченными вопросами. Он любил этот домик, его простоту и отсутствие здесь городского комфорта. И по полной использовал время, что удавалось здесь провести. Вскоре этот дом сменит тюремная камера – он осознавал это каждую секунду. Он убрал чистую посуду и приборы в шкаф, вытер поцарапанную мойку микрофибровой салфеткой. Печка постреливала. В доме так тепло, что можно ходить в одной футболке. Спокойно, нет назойливых соседей, никого, кто обращался бы с просьбами. И самое главное – здесь документы Хелен. Всякий раз, когда у него возникало малейшее сомнение в правильности его действий, ему было достаточно просто все это перечесть, и тогда вновь пробуждался и закипал его гнев, жажда мести, наказания и расплаты. Они должны были испытать те же страдания, какие выпали на долю девушки. Смерть была бы для каждого из них слишком мягким наказанием. Они должны пережить то же, что Хелен, ощутить ту же беспомощность и отчаяние и пребывать в них до конца жизни. И должны быть осуждены! Он посмотрел на часы. 19:42. Надо потихоньку собираться. Тщательно подбирал одежду, так как ночи были холодными, а он не знал, сколько ему придется ждать. Длинное трико, черные джинсы, сверху термобрюки, тоже черные и без отражателей, черная флисовая кофта и черная куртка с капюшоном. Три пары носков, чтобы подошли дешевые спортивные туфли, которые он специально купил на размер больше. Перчатки, шапка. Его не очень беспокоило, что полиция может вычислить, кто его следующая жертва. Откуда им знать имена в списке? Его сообщение было чистой провокацией. Они, правда, приблизились к нему, но он всегда надежно от них отрывался…

Оружие в автомобиле. Дорога займет около получаса. Это расстояние он уже пару раз проезжал. Машина была заправлена под завязку. Погода сегодня ночью не должна измениться. Возможно, будет небольшой моросящий дождь, но зато без ветра. Через несколько часов во всей Европе будут встречать Новый год, в ночное небо взлетят петарды, на которые потрачены миллионы евро. И это его очень устраивает.

* * *

Она свернула налево на Оберхёхстэдтер штрассе, когда загудел смартфон. Оторвав руку от руля, Каролина проверила входящее сообщение. Оно пришло от Константина Фабера и было крайне резким.

«Добрый день, фрау Альбрехт! Как вам пришло в голову разглашать информацию, которую я сообщил строго конфиденциально? Полиция позвонила мне и обвинила в том, что я распространил извещение о смерти, так как Фридрих Герке, отец жертвы номер 3, покончил жизнь самоубийством, и у него было найдено извещение!»

Раздался громкий сигнал клаксона, и Каролина увидела, что выехала на полосу встречного движения. Быстро повернув руль вправо, она включила левый сигнал поворота, чтобы на светофоре повернуть на Фюллерштрассе. Неожиданно ее затошнило. Что она натворила? Фриц Герке покончил с собой! Но это ведь неправда! Она виновата в том, что отдала ему это извещение о смерти! Но он производил впечатление такого благоразумного человека! Казалось, он был ей так благодарен, потому что наконец понял, почему погиб его сын. Светофор на перекрестке переключился на зеленый свет, и она нажала педаль газа. В голове проносились разные мысли. Она ехала по проселочной дороге, которая вела к трассе В455, и размышляла. Удобно ли побеспокоить комиссара в 8 часов предновогоднего вечера? Куда она дела его визитную карточку? Одной рукой она стала рыться в сумке, лежавшей на соседнем сиденье, потом все вытряхнула и включила свет в салоне. Вот она! Нет, это была карточка агента похоронного бюро. Но она ведь… Что-то мелькнуло в лучах фар, и Каролина с ужасом увидела, что она ехала слишком быстро, очень быстро! Она резко затормозила, и «Порше» стал вилять на мокрой от дождя дороге. Завизжали колеса, машина ушла в вираж, и она резко рванула руль вправо. Заднюю часть кузова занесло, машина содрогнулась от глухого удара о заднюю ось – бордюрный камень парковки у леса.

– Черт подери! – выругалась Каролина. От удара руль вырвало из рук, она ударилась виском о боковое стекло и на долю секунды почувствовала себя в невесомости. Автомобиль опрокинулся набок, на мокрый асфальт, закружился как волчок, потом заскользил вниз по обочине и, оставляя за собой след, скатился в подлесок. Звук разрывающегося металла пронизал все ее существо, под массой машины ломались деревья, пока, наконец, груда искореженного металла не остановилась на мокрой траве. Внезапно стало темно, навалилась тишина. Лишь еле слышно щелкал мотор. Каролина в оцепенении повисла на ремне безопасности и успела почувствовать, как по лицу потекло что-то теплое. И потеряла сознание.

* * *

Дом Ригельхоффа – небольшая симпатичная вилла – находился на Вальдфридштрассе, прямо у лесопарка. На тротуаре перед домом стоял патрульный автомобиль. Коллеги были уже на месте.

– Это просто дерзость – задерживать нас здесь! – фыркнул адвокат, коренастый мужчина лет пятидесяти пяти с седыми волосами и красным бугристым носом, когда Боденштайн и Пия вошли в дом. На нем под кашемировым пальто был смокинг с галстуком-бабочкой, а на его жене – элегантное платье в пол и накинутая на плечи пелерина, отороченная мехом. – Мы приглашены на встречу Нового года, и нам уже пора идти!

Боденштайн только этого и ждал.

– Если бы вы мне перезвонили, то избавили бы всех нас от этого визита, и мы тоже сейчас готовились бы к встрече Нового года, – ответил он холодно, и тоже не здороваясь. – А главное – мы, возможно, тогда узнали бы, кого снайпер намерен убить сегодня ночью, и смогли бы его защитить.

– Я не знаю, на что вы намекаете, но… – начал было Ригельхофф, но Боденштайн перебил его.

– Мы объясним вам, – сказал он. – И если мы сейчас не получим полезной информации, то вы встретите Новый год в камере, обещаю.

Ригельхофф гневно сверкнул глазами, но, осознав всю серьезность положения, занял примирительную позицию.

– Десять минут, дорогая, – обратился он к жене, которая лишь равнодушно пожала плечами, и кивнул Боденштайну и Пии: – Пойдемте.

Он снял пальто, перекинул его через лестничные перила и повел их в свой кабинет. Пия коротко сообщила о контакте со снайпером и предположении, что он мстит людям, которые, по его мнению, виновны в смерти Кирстен Штадлер или попустительствовали этому.

– И чем могу помочь? – спросил Ригельхофф, все еще надеясь быстро уладить дело и отправиться на торжество.

– Десять лет тому назад вы являлись представителем Франкфуртской клиники в процессе против Дирка Штадлера, – сказал Боденштайн. – Следовательно, знаете, кто еще был вовлечен в историю с Кирстен Штадлер, знаете имена. Снайпер сообщил, что сегодня ночью он застрелит пятого. И это скорее всего опять будет совершенно непричастный к делу человек.

– Может быть, вы тоже один из этого списка, – добавила Пия. – В таком случае это коснется вашей жены или детей.

– Неудачная шутка! – Ригельхофф сдержанно улыбнулся.

– Это не шутка, – возразил Боденштайн серьезно. – Он застрелил мать женщины, которая тогда не помогла детям Кирстен Штадлер, когда они нашли свою мать в поле без сознания. И жену водителя «Скорой помощи», потому что он в этот день был в состоянии похмелья, и машина угодила в придорожный кювет. Другими жертвами были жена профессора Рудольфа и сын Фридриха Герке, которому было пересажено сердце фрау Штадлер. Вы знали господина Герке, в субботу вы пытались ему перезвонить.

Ригельхофф побледнел. Его пальцы нервно теребили пуговицу на манжетах.

– Что значит «знал»? – спросил он обеспокоенно.

– Позавчера он покончил с собой, – сказала Пия.

– О… я об этом… не слышал. – Казалось, он был поражен новостью, но Пия заметила, как в его глазах на мгновенье вспыхнул огонь. Может быть, это было облегчение? Странно.

– Зачем вам звонил Фриц Герке? Почему он сжег документы перед самоубийством?

– К сожалению, я не знаю, – ответил Ригельхофф спокойно. – Он только наговорил на автоответчик свое имя и номер телефона и попросил перезвонить. Я был порядком удивлен, потому что уже лет восемь ничего о нем не слышал.

– Тогда речь шла наверняка о деле тех лет, – предположил Боденштайн. – Какое Герке имел к этому отношение?

Ригельхофф замялся. Перед домом раздался хлопок, и адвокат испуганно вздрогнул. Он попытался скрыть свою нервозность небрежным замечанием.

– Ваша страшная история воплощается в реальность, – сказал он и неуверенно засмеялся.

Пии было этого достаточно. У них больше не было времени на тактические уловки и маневры.

– Господин Ригельхофф, положение чрезвычайно серьезное! – сказала она убедительно. – Мы хотим защитить людей, которые могут стать следующими жертвами в списке снайпера. Вы можете нам помочь! Назовите имена врачей и ответственных лиц Франкфуртской клиники, которые работали там в 2002 году. Нам совершенно безразлично, какое отношение вы имеете к этому делу, но сегодня ночью кто-то умрет, а вы можете это предотвратить! Понимаете? Или хотите стать виновным в смерти человека?

Ригельхофф задумался, но потом собрался с духом.

– Все документы в архиве моей канцелярии, – сказал он. – Мы можем туда поехать.

– Тогда поехали немедленно. – Боденштайн решительно кивнул. – Ваша жена должна поехать с нами. Мы не можем исключать, что снайпер держит на прицеле и вас.

* * *

Было темно и холодно. Некое подобие боли тупо пульсировало в ее теле, но она не чувствовала ничего кроме страшного давления в голове. Каролина ничего не понимала. Где она? Что случилось? Почему пахнет бензином? Что это за свет, который ее ослеплял? И она снова закрыла глаза.

– Очнитесь! Очнитесь! – Чужой голос. Свет. – Очнитесь! Вы слышите меня? «Скорая» сейчас прибудет.

«Скорая»?

– Эй! Очнитесь! – Кто-то грубо похлопал ее по щеке.

Должно быть, это сон.

– Уходите, – пробормотала она в оцепенении.

– Она приходит в себя, – сказал мужской голос.

Каролина услышала звук сирены, потом еще раз. Она с трудом открыла глаза. Перед ней мелькали синие огни. Было светло, но ведь вечер же! Канун Нового года! Она хотела позвонить Грете и поздравить ее с Новым годом! Грета. Мама.

Металлический треск прямо возле уха, холодный воздух.

– Мне холодно, – сказала она.

– Потерпите, – ответил мужской голос. – Мы вас вытаскиваем. Что-нибудь болит?

– Голова. Немного. И рука. Что произошло? – Каролина, прищурившись, посмотрела на яркий свет и увидела полицейскую униформу.

– Вы попали в автокатастрофу. – Полицейский был молод, лет двадцати пяти, не больше. – Вы этого не помните?

– Помню. На трассу… выбежало какое-то животное, и мне… мне пришлось резко затормозить, – прошептала Каролина. Подошли другие мужчины. Оранжевые куртки, синие комбинезоны. Врач «Скорой помощи». Пожарные.