Текст книги "Скучающие боги"

И это открытие, его тривиальность, стали для меня величайшим разочарованием. От него веяло ужасной скукой.

В тот момент я понял, что отвлекся, и вспомнил про тех, кто отравил меня и направился по их следу.

Свой лук я оставил в особняке Варма, когда убивал их. О нем я жалею больше всего, впоминая тетиву, поеденую стрелами, её тугой звук, и мощь, с которой он посылал их в полет. Хорошее оружие, сильное и спокойное. Совсем как Одро.

Они тогда кричали. Все. Может впервые в жизни эти изнеженные души чего-то испугались. На их лицах был восхитительный ужас. Но это было после. Вначале, когда они увидели меня, когда узнали, они обрадовались. Как овце в богатом стаде, которая случайно не умерла. Не сдохла и хорошо, пасись дальше. Это разозлило меня. Очень неприятно узнать цену своей жизни, тем более, что она столь мала.

Их убийство доставило мне величайшее наслаждение. Но чаша мести ещё не была выпита сполна.

Теперь я иду на край света, по следу последней из ненавистных Варма. Мне немного тревожно, и я медлю, оттягиваю момент, охлаждаю свои рецепторы, чтобы вкус последней крови был наиболее ярок.

Конечно, в том, что со мной произошло виноват исключительно её отец, и эта маленькая девочка не заслужила того, что я с ней сделаю.

Но я очень сильно желаю вернуть куда больше, чем получил!

Когда Матвей впервые пришел в Крайнюю с женой, увесистым мешком и страшной бучей на роже, Радей испугался. Он страшился, что такой человек может навлечь беду на их спокойное селение. Нет, сам он был не из суеверных и молве не верил, но люди, что его окружали были совсем иного сорта. Однако, через несколько непростых для чужеземца месяцев, он всё таки смог расположить к себе селян. Более того, он показал неплохие навыки ведения дел, за что Радей с благословления Волуя и прочих жаловал ему трактир, что до сих пор использовался как угодно, под временные нужды. Матвей быстро обустроил жилище, подготовил комнаты и, что самое важное, вернул на первом этаже кухню, столы и стал принимать гостей. Своё новое заведение он красноречиво назвал «Последний рубеж».

За следующие несколько лет он обзавелся репутацией скуповатого, но всё же справедливого человека, потомством, состоящим из трех сыновей-погодок и небольшим состоянием. Люди за хребтом окончательно приняли бывшего катаржанина и с удовольствием приходили в его харчевню. Вскоре она стала известна и за пределами ближайших сел, вплоть до Садал-Сууда и дальше, до самого Таргиза. Сюда приезжали клирики, паломники, исследователи, здесь селили пришлых и путешественников. Жизнь Матвея под покровительством дядьки Радея и его семьи текла мирно и складно. До тех пор, пока как-то в поле его жена не нашла девочку.

Малютка была истощена и очень напугана. У нее была смуглая кожа, черные глаза-пуговки и черные же тяжелые, словно пропитанные смолой, волосы. Она была из жителей Золотого моря и пряталсь среди раскидистых ив словно волчонок. Матвей сразу решил приютить девочку, ведь она, как и он сам, много лет назад пришла сюда, ища убежище.

Её звали Амиша. Она была немногословна, манерна и весьма требовательна. За стол она отказывалась садиться, пока рядом не будет лежать чистая льняная салфетка, а под кроватью, где она спит обязательно должен стоять белоснежный горшок, накрытый столь же белой салфеткой с разложенными на ней благовонными травами. Какую бы то ни было работу по дому она наотрез отказывалась делать, утверждая, что она девушка и рождена для иных целей. Для каких именно – объянить затруднялась. Но самое удивительное, что за всё время, проведенное здесь, никто так и не сумел вызнать, откуда она пришла, и кем была до встречи с женой Матвея.

Её маленький мозг надежно хранил этот секрет. Даже Волуй, который умел говорить так, что любому хотелось довериться ему и поведать о своих тяжбах, расстерянно разводил руками. Прошлое маленькой Амиши навсегда осталось тайной для жителей деревни.

И вот, спустя несколько месяцев, после появления девочки, Матвей одиноко возвращался домой из города. В стойлах Садал-Сууд он сел на свою пегую кобылу и скакал от станции к станции, пока не добрался до Угольной ямы. Он был в прекрасном расположении духа, ведь ему удалось договориться о прямых поставках Павлушки и нескольких сортов пряного меда по реке, минуя долгую и дорогую конную дорогу. С почтенным Войцехом он был в добрых отношениях, и тот охотно предложил ему реку и паром за небольшие отступные.

Всё складывалось как нельзя лучше, его сердце ликовало, предчувствуя большое развитие дела. И даже боль в спине от долгой верховой езды не так терзала, но тут он повстречал человека…

Было на тракте, возле Угольной, ямы одно местечко, где дорога приближалась вплотную к склону. Там стояли часовенки Самвоны и Орлицы, обложенные подношеними: ветками, землей и полевыми мышами. С этого места можно было окинуть взором почти всю туманную местность. И тут стоял человек.

Он выглядел будто костлявый ворон, на которого накинули сутану. Он был неестественно скрючен, немного горбат, но держался с достоинством и был совершенно недвижим, словно ещё один идол. Обычный паломник, крепко уверовавший в немыслимые истины.

Матвей захотел проехать мимо и пришпорил кобылу. Он был не в том настроении, в котором встрачают таких незнакомцев. Однако, подъехав ближе, он крепко сжал круп лошади, уселся поудобнее и снова несколько раз ударил пятками в бока. Это был не обычный паломник. Этот человек вызывал отвращение и страх, словно больной, покрытый с ног до головы шелестящей на ветру мертвой кожей. Он был пугающ и противен и, казалось, источал запах старости и болезни – нехороший запах, мертвый.

Кобыла ускорила шаг, но в нескольких метрах от него остановилась и вздыбилась, будто волка повстречала. Она упиралась, громко фыркала и ржала, однако незнакомец не обращал на это внимания, что очень радовало Матвея, который судорожно пытался успокоить животное.

Наконец, ему это удалось, и он, чувствуя себя полнейшим идиотом, выдохнул и пустил кобылу вкруг.

Но тут человек учуял его. Матвей был готов дать голову на отсечение, что тот его именно учуял, словно зверь. Он повел носом, ловя дуновение ветра, и резко обернулся.

– Постой! – властным голосом приказал он.

Матвей и лошадь замерли как вкопанные.

– Куда ты направляешься?

Незнакомец неторопливо подошел к нему. Его голос был очень красивым, сильным и немного рокочущим, будто под изношенным балахоном таился кто-то горадно более мощный, чем тщедушный человек.

– Я… – растерялся Матвей. Ему совсем не хотелось говорить с ним, а уж что-то рассказывать – и подавно. – Я еду по делам… торговым.

– Где твой дом? В деревне, возле проклятого леса?

– Да. – ответил Матвей, чувствуя трусливую покорность.

Человек не смотрел на него. Он стоял совсем близко, но головы не поднимал и глядел куда-то сквозь лошадь. Матвей вдруг ощутил, как она дрожит.

Человек замолчал, вновь обратившись в идола, и молчание это затягивалось. Матвей начал было легонько подстегивать кобылу, как вдруг незнакомец спросил:

– За что выжгли бучу на твоем лице?

– Мне нужно ехать! – с робкой злостью сказал он. Разговоры про клеймо его нервировали. – Это не твоё дело.

Незнакомец поднял на него взгляд, от чего капюшон обнажил лицо, и Матвей в ужасе отпрянул, едва не свалившись с лошади. У человека были желтые, с вертикальными зрачками глаза. Очень злые и болезненные глаза.

– Езжай, Матвей.

– Оборотень! – испуганно вскричал Матвей. Его обуял такой ужас, что он едва удержался в седле. Судорожными движениями он послал чахлую кобылу в карьер, низко припав к её спине. Лошадь вздыбилась и рванула с места. Бедное животное, не привыкшее к такому темпу, бежало как попало под сильными ударами каблуков. Но, главное, что бежало.

"Он знает мое имя…" – мелькнула в голове пугающая мысль.

Кое как, трижды чуть не свалившись с седла, он домчался до края Угольной ямы, впереди уже виднелся хребет и путеводный фонарь на его вершине. Лошадь остановилась, стала тяжело переводить дыхание, её ноги дрожали.

Матвей обернулся. Человека позади не было.

– Что же это? Нужно быстрее рассказать Радею, что к нам пришел оборотень.

Однако дома он не стал рассказывать о страшном человеке. Там было все по-прежнему: играли дети, жена стряпала на кухне, а Амиша томно расхаживала из комнаты в комнату, не зная, чем себя занять.

Так прошло несколько дней, на носу был большой праздник, и вскоре он забыл о происшествии, углубившись в повседневные заботы.

Но однажды, около месяца после встречи с оборотнем, ему почудилось, будто кто-то скребется в его дверь. Стояла буйная ночь, ветер носил над землей ворох листвы и мелких камней. Лопасти мельницы вращались как шальные, не спасали даже стопора, которыми пытались её замедлить. В окна то и дело били ветви, и все ставни были крепко заперты. Стояла невыносимая вонь – разворошенная непогодой Болотина смердела на всю округу.

Он открыл глаза и прислушался. Дом скрипел под порывами ветра, колотилось где-то незапертое окно, да трепетал на крыше флюгер. Рядом, укрывшись под пуховым одеялом, спала жена, в соседней комнате дети. Ничего необычного.

И вдруг опять тот же звук. Кто-то скребся в заднюю дверь на первом этаже. Эта дверь вела со двора на кухню и, конечно, была крепко-накрепко заперта.

"Может ветка" – рассеянно подумал Матвей.

Звук повторился, и был теперь куда настойчивее и продолжительнее. Матвей поднялся, старясь не разбудить жену и осторожно подошел к лестнице.

Снова этот звук.

За дверью точно кто-то был.

Неожиданно за окнами громыхнуло, и по крыше забарабанил сильный дождь. Вспышка молнии на мгновение озарила комнату. От чего на полу мелькнули длинные черные тени.

Снова скреб. Будто гвоздем или ножом.

Матвей подошел к двери и прислушался. Дождь, ветер и флюгер. Он стоял, не дыша в надежде услышать, как кто-то уходит от его двери. Но нет. У самого уха, по ту сторону кто-то провел чем-то твердым по сырому дереву.

– Кто там?

Ответа не последовало.

– Кто там? Я не стану шутки шутить!

Снова этот звук.

Он взял со стола тесак, которым жена рубила мясо и, дождавшись очередного скреба, медленно приоткрыл дверь.

В дом тут же ворвался запах и шум непогоды. Стихия бушевала, обрушивая волны дождя и ветра на деревню. Под напором дверь распахнулась, повалив его на пол.

За дверью стоял мертвый пес.

Матвей понял это сразу. У пса не было глаз, вместо них в черных глазницах копошились липкие, блестящие опарыши, от чего будто живые глаза непрестанно шевелились. Тело было сильно поедено червями, кое где даже до дыр. Шерсть перемешалась с кожей, костями и остатками плоти и выглядела жуткой, вонючей, пропитанной дождем массой. Пес стоял криво и подрагивал, будто остатки его мышц сокращались в затяжном треморе.

Вокруг морды мертвеца была обмотана веревка, которая держала листок бумаги.

"Посыльный…" – понял он.

У Матвея похолодело в желудке. Ладонь с тесаком быстро вспотела, и он очень боялся, что выронит его.

Пес шагнул вперед, переступая через порог. Матвей в ужасе, не отдавая отчет своим действиям, вскочил и пнул его со страшной силой. Мертвяк беззвучно улетел на несколько метров и с отвратительным звуком шлепнулся в лужу.

"Сейчас поднимется…" – с тревогой подумал Матвей.

И тот поднялся. Вернее предпринял попытку.

Передние лапы и шея были сломаны и не желали держать теперь даже такую легкую плоть. Тогда он уперся задними и оттолкнулся. Голову и шею затянуло под тело, перемешав с грязью и листвой. Гнилая плоть хрустела и рвалась с каждым усилием лап, она скручивалась и расползалась, словно в мясорубке и наконец застыла, уперевшись в камень. Но даже, не смотря на это, пес не оставлял попыток доползли до двери.

Матвей скованный ужасом вышел во двор, не сводя глаз с мертвяка. Он знал, что опасности нет, что пес упокоится, стоит ему только взять письмо. Но страх никак не покидал его.

Внезапно он замер. Видимо, даже мертвый, он больше не мог двигаться. Крупные капли дождя омывали трупик, постепенно являя его миру.

Матвей осторожно тесаком, вытащил письмо и спрятал его в карман. Животное опало, как опадает куча осенней листвы, когда из под нее вытащишь ветку. Первый страх, наконец, ушел. Теперь перед ним была обычная мертвая собака.

– Покойся с миром, животина… – пробормотал он и поспешил скорее вернуться в дом.

На утро он разрубил пса на куски и брезгливо, ногой сгреб в старый ящик из под вина, спрятал в кустах, возле изгорди и сжег как только закончился дождь. Вонь горелой плоти заставила его желудок исторгнуться, но это уже не страшно. А вот записка…

«Поместье возле Глухого озера. Приведи мне девочку, Матвей. Иначе я приду за ней сам.»

Амиша. Маленькая девочка, найденная среди колосьев ржи. Девочка не из этих мест, рожденная скорее всего близ Золотого моря. Напуганная, но не сломленная.

Это его тревожило. Он сразу понял, чья воля пробудила пса к жизни. Даже если они выступят против оборотня всей деревней, исход битвы будет не ясен. К тому же оборотни не умеют взывать к мертвым и поднимать их из могил. Это был колдун. И он поселился в заброшенном поместье, посреди Проклятого леса. Совсем близко.

Надо же… в их тихих и сонных краях поселился колдун.

… Овидий взялся за ручку, глубоко вдохнул и, резко открыв дверь, ворвался внутрь. В нос тут же ударил острый запах псины и гниения. В башенке оказалась круглая комната с высокими стрельчатыми окнами и тяжелыми деревянными балками, крупной решеткой делившими потолок. Вдоль стен стояли несколько массивных столов со стульями и лежанка из шкур мелких животных. Над одним из столов возвышалось разбитое зеркало, ничего толком не отражавшее. Основное пространство было заполнено книгами; они валялись и стояли всюду, где только нашлось для них место. Горы фолиантов и ворох вырванных страниц источали присущий только им пыльный запах, который едва угадывался в едком смраде песьего тела.

На полу, под окнами сидело омерзительное создание. Словно отвратительный эксперимент заскучавшего могильщика, оно являло собой сшитого как попало между собой человека и волка, обмотанного в лохмотья. Невозможно было понять, где у него голова, где спина, и где лапы.

Монстр очень медленно извивался, втягивая в себя то лапу, то человеческую ногу. Иногда слышался сухой хруст ломаемых костей, но существо, казалось, было к этому безразлично. В какой-то момент Растимир насчитал четыре человеческих руки в разных местах, но потом три из них пропали в складках плоти и ткани.

– Вы пришли убить меня? – пророкотало чудовище, показывая свою голову, которая больше походила на сгнивший в болоте пень.

Овидий явственно содрогнулся, увидел желтые глаза. Казалось, они пытались злиться, но боль или безразличие не позволяли этого сделать.

Растимир крепко сжал клинок, ожидая атаки, однако существо только продолжило неторопливо извиваться. Голова вскоре, скользнув по нему взглядом, вобралась внутрь.

"Оно пытается обернуться и стать одним из двух. Но у него не получается" – понял он.

– Как вам то, что со мной стало? Вот так выглядит финал моей истории. Жалкое зрелище, не правда ли?

Голос зазвучал сначала глухо и низко, но после сорвался на писк.

При этих словах плоть выблевала из себя голову, которая держалась лишь на тонком хребте, окруженном кровавыми тканями. Монстр судорожно выкинул руку и неуклюже прибрал к себе голову, которая тут же опять вовлеклась в процесс обращения. Однако лицо не растворилось, оно осталось недвижимым.

На них взглянул мужчина, едва разменявший третий десяток лет. Он был приятным, быть может даже красивыми. Его брови были жалобно вздернуты домиком, а губы и щеки безвольно висели. Живими оставались только глаза. Они глядели теперь пристально, изучающе. Казалось, там, за этой переменчивой темницей плоти, сидит несчастный узник.

Внезапно лицо исказилось болью, рот открылся в беззвучном крике, а глаза крепко зажмурились. Тело за мгновенье замедлило своё обращение, а потом, в полной тишине, раздался настолько громкий хруст, что Растимир почувствовал, как по ноге стекла струйка мочи. Где-то позади тела что-то ухнуло, и из под лохмотьев под их взгляды вывалилась сломанная в бедре нога. Желтые кости неприятно скребли по полу и блестели болезненной багровой кровью.

– Что ты такое? – в ужасе спросил Овидий, до белых костяшек сжимающий перед собой палицу.

– Я – Одро, – ответила голова.

Овидий смотрел на него, тяжело дыша, не зная, что делать дальше.

– Зачем пришел?

– Мой Путь… начертанный, а не избранный.

Растимира била крупная дрожь. Это был не дух и не призрак, это было что-то людское, омерзительное. Оно пыталось стать человеком, но не могло. Словно сила, обращавшая его, иссякла.

– Сделайте уже то, зачем пришли. Мне очень больно. История должна закончиться здесь. Я убил всех… даже вашу девочку.

– Амиш жива… – машинально прогворил Ростик, завороженный процессом.

Глаза застыли, впились в него взглядом. По всем бесчетным конечностям будто пробежала дрожь. Они затряслись, застучали по камням и доскам. Лицо сделалось безумным, глядящим куда-то сквозь них. Рот открылся и из него раздался не то стон, не то вой, переходящий в совершенно жуткий вопль боли и ярости.

Растимир закрыл уши руками и присел на пол, стараясь оградиться от этого ужаса, и тоже закричал.

Чудовище вздыбилось, выворачиваясь наизнанку, отчего на пол с липким звуком упали и тут же втянулись обратно серые кишки. Оно крутилось и кричало, словно его вертели в гигантской мясорубке. Постепенно человеческое начало в нем угасало, уступая место шерстистому звериному лику. Крик обратился в утробное рычание. Существо начало метаться из угла в угол, поднимая ворох пыли и книг и, наконец, успокоилось.

Перед ними стоял тот самый волк, что так жестоко убил ночью Матвея. Только из бочины его торчала младенческая нога с тремя суставами, и реберная клетка была намного шире, чем должна быть. Он по-прежнему не был до конца волком. И от того пугал ещё сильнее.

Ох ты ж… – только и вымолвил Овидий.

Волк среагировал мгновенно. Он прыгнул на него, но человеческие плечи не смогли сработать по-волчьи, и создание неуклюже повалилось за здоровяка, хлопнув зубами возле самого лица.

– Ростик, коли! – вскричал Овидий, отчаянно пытавшийся отпихнуть его дубиной.

Растимир выставил перед собой клинок и кинулся на монстра. Но тот опередил его, увернулся и впился зубами в руку. Меч звякнул о каменный пол, и Растимир ощутил невыносимую боль, словно зубы оборотня были раскалены над пламенем. Зверь попытался растерзать его, но не вышло – опять мешало людское начало.

И тут он охнул, хватка ослабла, затем снова и снова… Растимир почувствовал глухие удары – это Овидий с глазами, не уступающими в безумстве монстру, молотил по нему палицей.

Челюсти волка разжались, высвобождая руку. Ростик отпрянул, глядя на страшную морду, в глазах которой было теперь изумление. Он отполз ко входу, прижимая к груди руку, и тут страшный жар иглой вонзился ему куда-то между ног и прошил насквозь, разорвавшись под черепом бушующим пламенем. В глазах помутнело, желудок исторг из себя содержимое, и свет померк.

Он лишь урывками запомнил, что происходило дальше. Волк визжал, как проклятое дитя под словами священников, пытался извернуться и ударить человека. Когда он очнулся в следующий раз, то различил силуэт Овидия, который остервенело колотил палицей что-то, лежащее на полу. Каждый из этих ударов болью отражался в голове. Последний раз он очнулся в холле, внизу. Он лежал на руках здоровяка, и тот неумышленно ударил его о край лестницы. Они покидали особняк, а вслед им молча и осуждающе глядели призраки. Только мальчик помахал рукой на прощанье.

Силы оставили Растимира, и он окончательно провалился в беспамятство.

Материк медленно и осторожно приходил в себя, птицы уже давно вернулись к привычной жизни, они весело щебетали по утрам и спокойно парили в небесах в поисках пищи. Звери, что посильнее тоже вернулись к насиженным местам, по ночам стоял знакомый звон насекомых, а с болот доносилось неугомонное кваканье лягушек.

Растимир открыл глаза. Его взору предстали знакомые балки его комнаты. Каждая была подсвечена красивым закатным солнцем, играющим бликами на промасленном дереве. Возле его кровати, на столе горела масляная лампа, вокруг которой беспокойно вились два мотылька, непрестанно ударяясь о мутное стекло.

Он попытался перевернуться на бок, но острая боль пронзила руку, он дернулся и сшиб миску, стоящую на стуле. Она с грохотом повалилась на пол, а уже через минуту в комнату вбежала взволнованная Велена.

– Ростик, как ты, родной? – она присела перед кроватью на колени и коснулась губами его лба, затем очень бережно поправила повязку на плече. – О, я так волновалась… Когда Вид принёс тебя, ты был весь в крови и казался совсем мертвым.

– Где он? С ним все в порядке? – спросил он, чувствуя запах, исходящий от потревоженной повязки.

– Да что с ним будет, – посетовала сестра, – уже который день не вылезает из своего дома. Основал там новый «Последний рубеж» и пьет целыми днями, празднует вашу победу. Сюда даже не заходит.

Последние слова немного опечалили Растимира. Не то, чтобы он ждал чего-то от этого человека, но полное безучастие после всего, что они пережили, было ему непонятно.

– Который день? Сколько же я пролежал?

– Четверо суток, братик, – с улыбкой сказала Велена. – Как я рада, что ты проснулся.

– Четверо суток? – опешил он.

– Да, ты был совсем плох. Место, куда укусил тебя ваш волк, сильно воспалилось и неприятно пахло. Я не сталкивалась с такими ранами, но мои мази все же помогли, – довольная собой сказала она.

Растимир заметил, что она избегает встречаться с ним взглядом, но украдкой все время смотрит на лицо.

– У меня что-то с лицом? – неуверенно спросил он, ощупывая нос и губы рукой, вспоминая как ужасен был лик монстра.

Велена, в этот момент вымачивающая чистую тряпку в миске с водой, вдруг замерла и робко посмотрела на него.

– Ты ведь понимаешь, что это не был обычный зверь? – тихо сказала она, опуская глаза.

«Он же укусил меня! Он меня укусил, и его слюна попала мне в кровь!» – ужасная мысль дрожью пробежала по спине. Сердце мальчика забилось в страхе, голова закружилась, он попытался вскочить, но сестра удержала его. Рана предательски заныла, и Растимир, покорившись боли, опустился на пол.

– Что со мной? – сквозь слезы спросил он. Его тело дернулось от страха. Сама мысль о том, с ним теперь будет происходить что-то неестественное, страшила его. – Я теперь урод, да?

– Ну что ты, Ростик, – сестра ласково обняла его сзади за плечи, решив быть с ним предельно откровенной, – какой же ты урод? Помнишь, отец читал нам, что должно пройти несколько дней, прежде чем кровь окончательно преобразится. И первое обращение неконтролируемо. Прошло уже четыре ночи, а ни когтей, ни шерсти я на тебе не вижу. Мне кажется, мои травы помогли остановить это. Когда Овидий принёс тебя, он сразу все рассказал, и я прочитала за это время очень много и твоих и своих книг, и уверена, что процесс не успел завершиться. Не бойся, братик, все теперь позади. Ты у меня самый настоящий герой! – она развернула его к себе лицом и взяла за плечи. – Ох, как тобой гордился бы отец!

– Ох, как мне от него бы влетело, – всхлипывая, но, уже улыбаясь, парировал он.

– Не без этого, – в ответ улыбнулась Велена.

Она бросила быстрый взгляд на его лицо и поднялась.

– Ляг, пожалуйста, обратно. Дай мне час, я приготовлю твою мазь и заменю повязку, а потом обо всем поговорим.

С её помощью, Растимир забрался обратно на кровать. Он верил сестре, никто в деревне лучше неё не разбирался в болезнях. Даже о тех, что были не совсем присущи миру людей, она знала многое. Чувствовал он себя нормально, не считая обычной боли, от не совсем обычного укуса.

– Я скоро вернусь, – сказала она, уходя, но остановилась в нерешительности. – Я оставлю тебе это.

В её руке блеснуло небольшое серебряное зеркальце, доставшееся ей от матери. Она, словно в нерешительности, медленно положила его на стул, рядом с миской.

– Я тебя люблю, братик.

Она грустно улыбнулась и быстро вышла. Растимир непонимающе проводил её взглядом, затем взял зеркальце и посмотрел на свое отражение. Все было как прежде, разве что черты лица стали острее, но это от долго сна. Те же губы, те же непокорные волосы.

Только из зеркальца на него смотрели желтым, злым взглядом чужие и незнакомые глаза.

Глава 12. Шахты Моры.

Угольная яма была огромным котлованом, вырытым людьми из Таргиза во времена основания одного из концернов по добыче угля. Глубоко под землей нашли множество жил. Здесь добывали железо, медь, малахит, соль, в нескольких местах южного хребта пытались искать изумруды, но все это не прижилось. А вот угля здесь было с избытком и, когда все прочие производства пустели и угасали, добыча угля наращивала обороты. Специально для доставки рабочих сюда дотянули ветку монорельса, который со страшным гулом плыл над соснами. Он мог перевозить до сорока пассажиров и остался последним свидетелем эпохи расцвета этих мест.

Когда шахты забросили, отсюда будто ушла жизнь. Поселок, который был основан специально для жилья шахтеров, опустел и стал никому не нужен. Владелец, основавший все это, разбогател настолько, что попросту забыл о принадлежащих ему здесь домах и постройках, об огромном числе инструмента и инвентаря, одежды и мебели. Железная дорога, которая шла из города и была исключительно грузовой, укоротилась на четверть и заканчивалась намного севернее, там, где ещё жили люди. Теперь по ней ходили почтовые составы с несколькими высокими и красивыми пассажирскими вагончиками. Это был край мира, большое количество людей даже не подозревало о наличии жизни за этой ямой. Люди смотрели на эту почти забытую часть их истории из окон вагона монорельса с грустью и всегда с трепетом замирали, когда из-за деревьев, не спеша, являлась глазу Угольная яма.

Сама она не была особо примечательна, внимание приковывала чарующая атмосфера запустения и забвения, царившая здесь. Казалось, что все, кто тут жил, в одночасье покинули свои дома и просто ушли, гонимые неизвестными страхами. Ни деревни рыбаков, ни, тем более, Крайней отсюда не было видно. За горами тянулись лишь желтые поля, редкие полески, да огромным серым пятном стоял на горизонте старый лес. Монорельс был вынужден каждый раз доходить до конца своей ветки, ибо из-за особенностей его конструкции необходимый для обратного пути механизм был только здесь. И он доходил, останавливался, покачиваясь над деревьями, машинист переключал рычаги, и вагончик, испуская клубы черного дыма, начинал свой долгий путь в Таргиз. Пешком до города было около двух недель пути, на монорельсе всего четверо суток. До ближайшей станции было несколько часов или целый день пешком. По этой причине монорельс был просто незаменим.

В шахте было страшно, низкий потолок и гудящие сквозняки вызывали бесконтрольную тревогу, а непроглядная тьма вселяла ощущение беспомощности. Шли медленно, впереди был Ярош, а позади, цепляясь за его одежду, шаркал ногами Зубаха. Ярош весь обратился в слух и строго-настрого запретил ему раскрывать рот, боясь упустить малейший звук, который поможет им выбраться отсюда. Время изменило привычный ход, минуты казались часами, пологие спуски и подъемы сменяли один другого, одинаковые, влажные на ощупь стены тянулись бесконечно, а прочные опорные балки с равным промежутком ударялись о плечо. Очень быстро заболели ноги, не привыкшие ступать по неровному и заполненному мусором пологу шахты. Ярош поначалу вытянул руку перед собой, чтобы предупредить столкновение, но после нескольких уступов, чуть не сломавших ему пальцы, держал её теперь у самого лба. Так и шли, то опускаясь, то поднимаясь, держась все время правой стороны. Иногда казалось, что вдалеке становится чуть светлее, но это была лишь ложь оказавшихся в непривычной среде глаз.

Зубахе на протяжении всего пути казалось, что за ним идет кто-то, что они здесь не одни, но как ни напрягал он слух, ничего различить не мог.

Страх чьего-то присутствия преследовал, наверное, каждого кто хоть раз шёл замыкающим в лесу или горах. Здесь же он усиливался во сто крат, и тревожил гораздо больше опасности заблудиться и остаться в шахте навсегда.

Через несколько часов Ярош налетел на что-то деревянное, стоявшее на полу, которое тут же опрокинулось и с чудовищным грохотом разлетелось на множество частей. Они оба не устояли и повалились на землю, оторвавшись друг от друга. Зубаха немедленно завопил в страхе.

– Тихо ты! – зло шикнул на него Ярош. – Я, кажется, что-то нашел.

Он нащупал рукой некий предмет, состоящий из металлического стержня и привязанного к нему камня. Вне всяких сомнений, это было огниво. И это была неимоверная удача, пожалуй, одна из самых желанных вещей в их нынешнем положении.

– Закрой глаза, – приказал Ярош.

– Что? – не понял Зубаха, но было поздно.

Ярош чиркнул камнем по стержню, и шахта озарилась ярчайшими искрами, от которых Зубаха чуть не ослеп. Во вспышке он успел заметить поваленный им стол. Чиркнул ещё раз и различил на полу ворох бумаг. На ощупь он подобрал несколько, смял в комок и высек искры ещё раз. Потом ещё и ещё, пока бумага сперва не занялась неуверенным огоньком, а потом не вспыхнула радостным пламенем.

Он увидел стены шахты, блестящие и влажные, увидел балки, о которые он столько раз бился головой, стол, стул и ящик, стоящий в углублении, в стене. Заметил Зубаху, сидящего на полу и прикрывающего рукой глаза и к своему неописуемому ужасу увидел существо, стоящее за ним. Оно было высокого роста, бледное, худое и лишенное шерсти. Передние конечности были неестественно вытянуты и больше походили на человеческие руки, только очень длинные и худые. Оно словно паук возвышалось над человеком в узком коридоре шахты, широко расставив руки и ноги и касаясь ими пола, стен и потолка. На лице были огромные, блестящие черными зрачками, глазища, уставившиеся прямо на Яроша. В следующее мгновение, зрачки сузились, словно кошачьи, существо съежилось, втянуло голову и, не издав ни единого звука, скрылось во тьме, омерзительно переставляя все четыре конечности на манер паука. Последнее, что увидел Ярош, это мелькнувшие в неверном свете мужские половые органы и внушительную россыпь ведьминых камней на поясе.

– Наконец-то свет, – проворчал Зубаха, поднимаясь на четвереньки и быстро подкидывая в огонь новые листы бумаги. Существа за своей спиной он не заметил. – Как же мне осточертело шарахаться по этим коридорам. Скоро там уже выход то? А то мы тут с тобой совсем сгнием. Сколько мы тут бродим, а? Часа четыре – пять, а хоть бы лучик солнца… Как здорово, что ты наткнулся на этот проклятый стол. Что там было, огниво? Вот так находка, прямо проведение, хоть верить начинай. Нужно ещё подкинуть досочек в огонь, чтобы не погас, и отдохнуть здесь немного. Представляю рожу того медведя. Сидит там сейчас и ждет, а мы уж далеко, а ему и невдомек! Как там, интересно мой братец?