Текст книги "Скучающие боги"

Сговорились на две серебряные куны, после чего он в раз просветлел, заулыбался и стал не в пример разговорчивее. Условились, что он найдет их в гостинице после полудня, и они отправятся в путь, чему Беримир несказанно обрадовался.

Эта договоренность и скорый отъезд облегчили его мысли. Город, село, станция – любое место открывается с новой стороны, стоить назначить час, когда ты его покинешь. Так всегда бывает. Словно пытается оставить человека, в угасающей надежде его чем-то завлечь, выворачиваясь наизнанку и оголяя ранее скрытые детали. А ещё он отметил, что никто не говорил о нем. Никто не ищет Беримира. И никто не жаждет получить за него награды.

Вдруг, женская рука ласково коснулась его плеча, и скользнула под одеждой на грудь, а вторая приобняла за талию, и он почувствовал, как к нему сзади кто-то тепло прижался.

– Здравствуй, соколик, – прошептал на ушко мягкий женский голос с легким акцентом. Беримир вздрогнул, но совладал с собой, перехватил обе руки и развернулся, не выпуская запястья. Это, конечно, была та самая цыганка, убившая Живорада. Она стояла, лукаво улыбаясь и глядя ему прямо в глаза.

«Что-то слишком много цыган…» – подумалось ему невпопад.

– Быть может, ты дашь мне волю? – медленно, смакуя каждое слово, проговорила она и указала взглядом на его руки.

Он поспешно разжал ладони и отступил на шаг. В это мгновение она показалась ему восхитительно красивой и притягательной, не смотря на то, что он на дух не переносил цыган. Сова неприветливо зарычал, как умеют рычать небольшие зверьки, но она лишь удостоила его насмешливым взглядом.

– Какой маленький, вот я тебя съем! – сказала она, и легонько ткнула его пальчиком в нос.

Этот акцент был просто обворожителен. Её речь, словно горный ручей, лилась, непрестанно ударяясь о грубые камни, не позволявшие ей разыграться во всю свою струящуюся силу.

– Что ты здесь делаешь? – немного более грубо, чем хотелось бы, спросил он.

– Я здесь живу, – улыбнулась она, – а вот, что ты здесь делаешь? Скоро сюда прибудут рыбоеды, чтобы наказывать вас.

– За убийство Живорада? – неприятно улыбнулся он.

– За смерть Живорадушки.

Она смотрела на него немигающим взором восхитительно черных глаз, которые своей красотой могли соперничать с прекраснейшим из агатов, когда-либо добытым людьми. Но, если и ходили по свету легенды о том, что камень, в особенности драгоценный, может источать тепло, то вряд ли хоть кто-нибудь сказал бы такое о её глазах. Они были холодны и жестоки, смотрели кротко и надменно. Её уверенность, спокойствие и бесконечная женственность подчиняли, очаровывали. В ней чувствовалась немалая сила, покоренная стихия, которая буйствовала и ежеминутно стремилась вырваться на волю. Что ей жизнь пропитанного прогорклой рыбой человека, когда она жаждет куда большего. Как сын, неуёмный в своей жестокости, перерезающий глотку зайцу, попавшему в силки, под трепещущим взглядом своего охотника-отца.

– Ты предала нас! – обиженно, как мальчонка, пробормотал он и тут же в душе своей разразился страшными проклятиями, кляня себя за эти слова.

– Разве? – слегка удивилась она. – Я дала вам намного больше, чем обещала. Мыцлав лишь утром узнал о совершенном вами зле. Ты должен благодарить меня за то, что сейчас и здесь стою я, а не рыбоеды.

– У меня нет желания благодарить тебя, цыганка! – пробормотал он, чувствуя, как становится меньше под взглядом этой женщины.

– Как знаешь, но за тобой должок, Беримир – отступник.

Последние слова она проговорила особенно четко, после чего склонила голову набок и легонько коснулась рукой его щеки. Он почувствовал тепло её мягкой ладони и терпкий запах духов, но не в силах был отстраниться. Кровь мгновенно прилила к чреслам – все таки прошло очень много времени с тех пор, как женщина в последний раз прикасалась к его телу.

– Как тебя зовут? – выдавил он.

Она не ответила, лишь одарила его разочарованной улыбкой и удалилась.

Глава 14. Разговор с Веленой.

– Смотрите, кто пришел! – громко закричал Овидий, когда Растимир появился на пороге его дома. – Наш храбрый Ростик-сокрушитель! Ростик-волкоубиватель и вштаныналожитель! Заходи давай, мы тут как раз придумываем название для моей новой харчевни! К черту прежнюю жизнь! Как тебе «Волчий сын»? Друганам нравится!

Он был самым мерзким образом пьян. В грязной, заляпанной рвотой рубахе и опухшим, раскрасневшимся лицом. Подле него стояли, сидели и лежали едва ли не дюжина таких же рож. В доме стоял густой и липкий смрад, казалось, зажги здесь лучину, и воздух с облегчением воспламинится. На полу валялось множество бутылок, тряпок и осколков от разбитых стульев, сквозь которые проглядывали темные пятна засохшей крови. Но больше всего возмутила Растимира приколоченная к стене огромным ржавым гвоздем черная волчья голова. В один глаз была воткнута вилка, а клыки были вырваны. Рядом лежала его дубина, намытая и блестящая, вот она явно была здесь в почете.

– Как ты можешь?! – чуть не плача от обиды, закричал Растимир. – Да как ты можешь?! После всего, что мы пережили!

– Чо пережили-то? Чо пережили? – взъярился Овидий, являя свою, до боли знакомую, нахальную рожу. – Ныл, как баба только да под ногами путался, пока я волка вот этими руками брал!

Он выставил вперед два огромных кулачища со сбитыми костяшками и крепко сжал их.

– Как же я тебя ненавижу! – бесцветным голосом проговорил Растимир.

– И это твоя благодарность, уродец? – возмутился один из мужиков с разбитым в кровь лицом. – Так ты помнишь добро, которое для тебя сделали? Все вы такие, сынки Радеевы. Вот дочка у него ничего вышла, поумнее будет.

– Бросить его надо было там и концы в воду, – прошамкал беззубым ртом другой, раскуривая самокрутку, – сволочь неблагодарную. Он же теперь урод, вон какие глазищи.

– А как же арена? Как же белый песок? – спросил Ростик, не обращая внимания на пьянь.

– Пшёл вон! – тихо и мрачно сказал Вид. – И шавку эту забери, нечего ей тут делать!

Он развернулся и своей ручищей вытащил откуда-то из-под стола Амишу, маленькую, съежившуюся, чумазую.

– Пристала к нам и только и делает, что жрать просит! – прошамкал беззубый.

– Амиша, пойдём со мной, – Растимир протянул ей руку, – поживешь у нас.

– Я не пойду! – закричала девочка и вцепилась в ногу Овидия. – Я хочу здесь жить! Он человека злого убил, и я теперь буду его женой!

Пьянь разразилась неимоверным хохотом, и громче всех гоготал Овидий, а девочка плакала и цеплялась за его ногу.

– Пошла вон, сопля! – он несильно отпихнул её ногой. – Пошли вон оба!

Растимир схватил её за руку и упирающуюся поволок прочь из дома. Его переполняла злоба, и он на пороге в последний раз посмотрел Овидию в глаза.

– Не смотри – выколю. – С отвращением проговорил тот.

«Нет, ничего эту пьянь не исправит, ничто не изменит. А заливал мне про арену, про мечту свою, а я верил, дурак! Каждому слову верил, чуть сам не открылся, а он…» – думал про себя Ростик, пока они шли до его дома.

– А ты чего с ними там сидела? Почему к нам не пошла, к Велене?

– Он человека убил, мне теперь нечего бояться, и я обязана стать его женой! – пискляво заявила она.

– Что он хотел то от тебя, тот человек? – спросил Растимир.

– Не скажу! – пробурчала девочка обиженно.

– Почему? – удивился он.

– Не могу пока.

– А когда сможешь?

– Не знаю.

– Понятно, – не сильно расстроился Ростик.

– На тебя все смотрят и называют уродом. Это из-за глаз, да? – неожиданно спросила она.

Растимир сразу привлек к себе внимание, едва вышел впервые на улицу. Люди, не скрываясь, глядели на него, шептались, некоторые даже осеняли себя крестным знаменем. На похоронах Волуя, которого так и не смогла спасти Велена, Растимир не был, люди не захотели стоять в такой час рядом с уродом. Он пришёл на могилу позже, вместе с его старухой, которая совсем не чуралась Растимира и жила теперь с ними, помогая по хозяйству.

Они положили в сырую землю его клюку, сухонькую, как и сам старик, но крепкую. Бабка не плакала, она очень долго сидела против креста, легонько покачиваясь взад и вперед, и молчала. Растимир, впервые за всю жизнь, посмотрел ей в лицо и увидел там старость. Настоящую одинокую старость, пережившую всех, кто был когда-то рядом и помнил её молодой.

– Да, из-за них, – расстроено ответил он.

– А откуда они у тебя? – спросила Амиша, пытаясь заглянуть ему в лицо.

– А Овидий тебе разве не рассказывал? – спросил он, предвидя неприятный ответ.

– Он сказал, что когда человек стал волком, ты сразу обосрался и тебя схватил какой-то карачун.

– Не так все было! – расстроился он.

– А все говорят, что так, – пожала маленькими плечиками девочка.

– Кто все? Та пьянь в его доме ещё не «все»!

– Так вся деревня говорит, – ответила она, ковыряясь в носу.

«Ну вот, снова я посмешище, – с грустью подумал Растимир, – надо уходить отсюда. Теперь мне здесь жизни точно не будет, вот только куда?»

Бабка встретила их ворчанием и немедленно увела девочку на кухню, откуда в то же мгновенье раздался оглушительный детский визг, а Ростик направился к Велене. Она сидела у себя в комнате, утопая в ворохе бумаг и ведомостей. Он вошел и запрыгнул на высокий стул по другую сторону стола.

– Люди требуют от меня ответов, как им дальше жить, – бесцветным голосом нарушила она тишину, – а я даже не знаю, как снарядить барщину. Да и нужна ли она кому-то теперь…

– Скажи, что все останется как прежде, пусть каждый занимается тем, чем и раньше, – пожал плечами брат.

Она лишь грустно улыбнулась.

– Сходил к своему герою?

– Да, – враз насупился Ростик.

– Ну и как?

– Я не знаю. Я его не понимаю! Половины из того, что он наговорил, не было! Он врет, зачем-то выставляя меня трусом. Когда мы шли через лес и по тем страшным коридорам, он был совсем другим. Он страшился того дома не меньше, чем я.

– Я знаю, братик, знаю, – не поднимая глаз от бумаг, успокаивающе потрепала его за плечо Велена, – он такой человек, не суди его строго.

– Мне обидно! – чуть не вскричал Растимир. – Пока мы шли с ним к волку, я чувствовал себя ровней ему. Он многое рассказал о себе. Много, о чем я даже не мог и помыслить. Я разглядел в нем человека, понимаешь? Не пьянь, от которой хочется держаться подальше, а человека. И он казался не так уж плох в те минуты. Он говорил об арене. Упоминал о таких вещах, о которых не думают зубалдыги. О гостинице, о ложках, о белом песке. Такие мысли не ворочаются в головах у поздаборной пьяни.

Велена отложила бумаги и посмотрела прямиком в глаза брату, что-то обдумывая в голове.

– Овидий… Он не так уж и плох. Он совсем не глуп, как может показаться, да он пустоголовый и наглый, где-то даже нахальный. Он замечен во многих драках, в пьяных распрях и других неприятных историях, но твой отец часто отзывался о нем, как о хорошем и надежном человеке.

– Как же он ошибался, – съязвил Ростик.

– Послушай меня, пожалуйста. – устало улыбнулась Велена. – Отец говорил так неспроста, посмотри, как умело использовал его Волуй, когда нужно было быстро, без промедлений взять ситуацию под контроль. Как он вынес тебя из того дома. Он прошел с тобой на руках немало и не бросил, хотя мог, и ничего ему за это не было бы. А когда он вошел в наш дом, – она кивнула на входную дверь, – все его мысли были о тебе. Он просидел здесь ровно до того момента, покуда не понял, что ты в безопасности. Понимаешь?

– Не совсем, – честно признался Ростик.

– Любой человек несет в себе множество камней, которые мешают жить настоящим. Не важно, будь то сомнения или страхи, предрассудки или сокровенные желания. Всегда есть что-то, что каждый из нас хотел бы укрыть от жадных глаз, спрятать, чтобы никто не нашёл, – она сама того не замечая, коснулась медальона на груди. – Некоторым это удается – они умело жонглируют словами, и порой не хватит жизни, чтобы разгадать, что у них на уме. Однако путь этот нередко ведет к одиночеству. Другие справляются хуже, открывая свою душу всякому, кто спросит, и кому нет до этого дела. И делают это, уповая на понимание, поддержку, но обычно получают лишь щелчки по носу, которые превращаются в новые камни, и от того они становятся еще тяжелее и тяжелее.

Каждый человек – это целый мир. И ни в коем случае нельзя судить о ком-то по первому впечатлению. Если бы все были одинаковыми, представь как скучно бы нам жилось. – улыбнулась она. – Из великого разнообразия людей получаются неплохие соседи, знакомые, возможно, даже друзья, противные пьяницы или успешные торговцы. Одни способны повести за собой, другие взвиваются до высот и свергаются на самое дно. И живут они и счастливо, и горько, но всех их объединяет одно, мой милый братик – за каждым из них стоит прожитая жизнь. У кого-то большая, у кого-то поменьше. Жизнь, которая сделала из такими, какие они есть.

Поговори с человеком, узнай, каков он, разгадай его загадку, если важен он для тебя. Сердце подскажет, оно куда более зорко, нежели наши глаза, – она ненадолго умолкла, склонив голову на бок и грустно улыбаясь. – Овидий способен на многое, и ты правильно сказал: в его душе, где-то очень глубоко спит совсем другой человек. И пробуждается он только тогда, когда кому-то нужен! Взгляни на это глазами своего отца, представь, что ты управляешь Крайней и должен максимально использовать своих людей. Что ты думаешь о нем?

Растимир задумался, он смутно понимал, к чему клонит сестра, но до конца разобраться пока не мог.

– Что он пьяница и пройдоха, – ответил он, понимая, что совсем не этого ждет он него Велена.

– А ещё? – она смотрела на него с легкой и доброй улыбкой.

– Он ничего не делает, даже рожь не собирает. Только мешки на мельницу таскает, но по четыре штуки за раз. Всюду со своим братцем ходит и делает все, что тот скажет.

– Что ещё?

– Ещё дерется постоянно, и никто его побить не может, даже Ярош старается не связываться с ним. Старался…

– А он помогал кому-нибудь в деревне, если его о том просили? – спросила она.

– Ну, забор вроде делал да дом у Волуя поднял, – вспомнил Ростик.

– А кто ворота закрыл, чтобы крупный зверь не вошёл в деревню? Кто на волка пошёл с голыми руками?

– К чему ты клонишь, скажи прямо! – устал от размышлений брат.

– Он сильный, хороший и добрый человек, – немного подумав, заговорила Велена, – но он не знает, куда себя применить. Он хочет быть лучше, и он способен стать лучше, но ему нужен тот, кто укажет верный путь. Зубаха использовал его, как свои руки, Волуй сплотил всю деревню, дав всего пару указаний, и Овидий справился. Он очень силен, довольно храбр и исполнителен, когда нужно – применит силу, а где не к месту и смолчит. И, если ты, мой маленький братик, найдешь в себе силы дать ему направление, помочь найти себя, то можешь обрести настоящего, верного друга. Я чувствую, что в нем есть настоящее добро, щедрое и бескорыстное, что спит в нем совсем не тот Овидий, которого ты видел сегодня, а тот, что отправился с тобой на зверя и пронес тебя, раненого через леса и поля.

Будь умнее, Ростик, ты сын своего отца и тебе не к лицу обижаться на такие мелочи. Стань для него Зубахой, только направь его мощь на добрые дела. Это будет долгий и сложный путь, но игра стоит свеч.

Она потрепала его за щеку и хотела было вновь углубиться в бумаги, но Ростик спросил:

– Ты будто хочешь, чтобы я сделал это… – с подозрением спросил он.

Велена долго смотрела в одну точку, потом встала, выглянула в окно и, не оборачиваясь, сказала:

– Скоро тебе придется покинуть нашу деревню, ты, наверное, уже чувствуешь это. Люди в глуши жестоки и суеверны, они не дадут тебе жизни.

– Но это невозможно! Он никогда не пойдёт за мной!

– Все возможно, если ты веришь в это, мой маленький братик, – улыбнулась она.

С улицы донесся остервенелый лай собак и крик женщины, потом несколько глухих ударов и жалобный визг. Ветер легонько покачивал белые прозрачные занавеси и золотые волосы сестры, Амиша, попавшая в руки бабки, уже перестала визжать, видимо, смирилась со своей судьбой. С кухни доносились теперь только звуки плеска воды и шарканья щётки.

– А куда же я пойду? – растерянно спросил он.

– Иди к Лорему, – не моргнув глазом, ответила сестра, видимо, она было готова к этому разговору, – ты ведь помнишь его.

Растимир помнил. Жуткий, толстый, изувеченный человек, который, однако, очень тепло относился к их семье. От него всегда пахло потом и болью, словно каждое движение давалось ему с трудом.

Велена взглянула на него, и он заметил, как на её лицо легла грусть – предвестник очередного тоскливого расставания.

– Готовься к скорому уходу и держись дальше от глухих деревень. Иди прямиком в Таргиз, в Леса Скоубруг. Теперь это твой путь.

– И ты хочешь, чтобы Вид сопровождал меня?

– Да, – не стала лукавить Велена, – я уверена, он согласится.

– А ты? – тихо спросил он. – Почему ты не пойдёшь со мной?

Она подняла взгляд к потолку и осмотрела комнату, будто видела её в последний раз

– Я не могу бросить наш дом и этих людей, если уйду и я, Крайняя вскоре опустеет, и некому будет встречать пришлых. Наши пути расходятся здесь, мой маленький братик. Впереди тебя ждет много новых, необычных мест и людей и тебе ещё не раз придётся делать выбор, по какой дороге идти. Но ты, пожалуйста, знай, что здесь твой дом, в котором есть я, – кристально чистая слезинка быстро скатилась по её щеке и растворилась в складках волос. – Здесь всегда буду я, чтобы тебе было куда вернуться.

Она подошла к нему и крепко обняла, и он почувствовал, как дрожит её тело, как противится её хрупкая душа принятому решению. Пожалуй, ближе неё человека в его жизни теперь не было, и было очень горько видеть, как она губит себя.

– Ты – Растимир из Крайней, сын Радея – хранителя врат, – заговорила она тихим, ласковым голосом. – Помни о своих корнях! Помни о тех, кто здесь рождался, жил и умирал. Никогда не забывай об их судьбах, и тогда все мы будем жить.

Растимир почувствовал, как к горлу подступает комок, как слова сестры пробуждают в его сердце ранее незнакомые чувства. Он крепко-крепко обнял Велену и только теперь понял, как сильно её любит.

В ту ночь Растимир долго не мог заснуть. Слова, сказанные сестрой, не покидали его мыслей. Он понял, что она хотела сказать про Вида, но не знал, стоит ли ему следовать её совету.

"Это твой путь!" – думал он. – ох уж эта дурацкая вера. Одни убеждены, что путь каждого предначертан, и не стоит своевольничать, что можно и кузнеца научить играть на лютьне, стоит лишь применить упорство. Другие считают, что каждый свой путь прокладывает сам, что и кузнец может научиться играть на лютьне, если того пожелает.

Глава 15. Богдан.

До чего же приятно было чувствовать, как свежий прохладный воздух касается лица, как он проникает под одежду и мурашками бежит по спине. Легкие наполняются чистотой, в голове ненадолго появляется легкость – это изголодавшийся мозг жадно насыщается кислородом. Глаза, так привыкшие к непроглядной, густой тьме, озаряемой лишь масляной лампой, начинают понемногу улавливать белесые очертания камней и далекий бледный свет впереди. Существо позади, неслышно и неустанно преследует их, подбираясь все ближе и ближе.

– «Видно, чует, что упускает нас», – думает Ярош.

Зубаха все в том же счастливом неведении бежит следом, непрестанно сетуя на усталость, не под его шаг уложенные шпалы, низкие своды и дурацкие балки, доводя своей болтовней до исступления. Впереди ослепительно белой точкой уже маячит выход, и Ярош внутренне напрягается, понимает, что отвратительная тварь, преследовавшая их столь долго, нападет или сейчас или никогда. Зубаху – не жаль, он знает, что тот бросил бы его, не думая ни секунды, и потому решает, что если тварь все же ударит, то он не станет защищать его. Жгучая неприязнь к этому человеку терзает его сердце, он презирает, ненавидит его и хулит судьбу за то, что она связала их вместе.

И вот сзади раздается всхлип, волнение мгновенно выплескиевается в жилы. Он оборачивается и видит, как существо схватило Зуба за глотку и пытается уволочь обратно во мрак. Тот от испуга даже не может закричать и только протягивает руку в надежде на помощь.

– Проклятье! – шипит Ярош не в силах переступить через себя и, скрипя зубами от злости, бросается на тварь. Блестит сталь, высвобождаясь из душных ножен. Существо очень странно, совсем по-человечьи смотрит в глаза Ярошу и разжимает свои омерзительно тонкие пальцы, Зубаха, наконец, оглушительно кричит. Так вопит ребёнок, когда первый раз, по-настоящему чего-то боится. В этом крике нет стеснения или наигранности, в нём сквозит лишь первобытный ужас и страх потерять самое ценное – свою жизнь. Вот он вскакивает и, не оборачиваясь, бежит, хватаясь руками за острые уступы стены, чуть не сносит с ног Яроша и убегает далеко вперед.

– «Трусливая крыса», – думает про себя Ярош, не сводя взгляда с бездонных глаз – они остались вдвоем: человек и существо из шахты. Оно совершенно голое, бледное и худое, тот слабый свет, который едва различают глаза людей, для него слишком ярок и, потому зрачки его будто иглы. Оно стоит все так же, на манер паука, широко раскинув свои длинные лапы, просто стоит и смотрит. Оно не выглядит злым, в этих глазах больше удивления и любопытства, чем жажды убийства.

– Иди и возьми меня, ты же голоден, – шепчет человек, чувствуя, как его тело наливается свинцом. Но существо недвижимо, бесстрашно и упрямо сверлит его взглядом. Боится здесь только Ярош, и с каждой секундой страх всё больше обращается в панику. Тварь это знает и ждет, покуда жертва не станет вся объята ужасом. И вот оно склоняется и вытягивает вперед свою длинную шею, свет озаряет каждый позвонок на его упругой спине. Слышится очень далекий и нереальный перестук рунных камней у него на поясе. Оно приближается почти вплотную и скалит свой маленький ротик, полный мелких гнилых зубов. Человек проиграл, он видит только два бездонных глаза и не чувствует ни рук ни ног, меч беззвучно гремит, ударяясь о рельсы.

– Мо-о-о-ра-а-а, – протяжно выдыхает тварь, обдавая человека своим зловонием, – Мо-о-о-ра-а-а.

Оно обвивается вокруг Яроша, и он чувствует каждое прикосновение острых пальцев. Его мутит от омерзения, но тело больше не служит ему. Острая, но какая-то далекая боль пронзает его голову около виска, он чувствует, как кровь стекает по шее и проникает под одежду.

– Мо-о-о-ра-а-а, – рокочет над самым ухом хриплый голос, – Бар-р-рху.

Силки разжимаются, и существо осторожно отпускает человека. Вместе с ним уходит и туман, который окутывал его сознание, руки и ноги наливаются силой и вновь принадлежат ему. Он слышат стук сердца и мощные толчки крови у висков. Тварь медленно растворяется во тьме туннеля.

– Что это было?! – почти закричал Зубаха, когда Ярош медленно вышел из шахты. – Ты убил его? Я чуть в штаны не наложил, когда что-то меня коснулось. Никогда в жизни так не боялся и что у тебя с головой?

– Подойди ближе, – спокойно попросил Ярош и, когда тот подошёл, со всей злостью ударил его кулаком в рожу. Губы лопнули, на лицо брызнула кровь, Зубаха отшатнулся и упал на сухую траву. Ярош спокойно подошёл и пнул его под ребра, а потом ещё и ещё, и получил от этого немалое удовольствие, а затем потерял сознание.

Разбудило его надоедливое пение птицы, которая уже довольно долго щебетала почти под самым ухом. Он пошевелился и открыл глаза, голова ужасно кружилась, в теле чувствовалась слабость, но он смог немного приподняться и осмотреться. Он лежал на белоснежной простыне, в комнате, в деревянной избушке. Кровать была очень высокая и мягкая, с резными деревянными подлокотниками и восхитительно-мягкой периной. Рядом, на простой лавке лежал Зубаха с распухшим, синюшным лицом.

– «Поделом», – подумал Ярош и расслабился.

За окном увядала черемуха, на деревянном пологе, словно маленький дракон, сидел пепельный стриж. Он удивленно посмотрел на человека черным глазом и сорвался с места. В красном углу стояли лики всех пяти мучеников, отдавших свои жизни в темные времена. Неприятные мысли заметались в голове. Ярош не любил тех, кто самоотверженно поклоняется Зверю, но тех, кто чтит святых, он любил ещё меньше. Он считал их наиглупейшими из хамов и не выдерживал и минуты в их обществе, но сейчас, по всей видимости, был перед ними в долгу. Он поискал глазами своё оружие, но его не было.

– Проклятье! – ругнулся он.

За дверью раздались шаги, и в комнату вошла старуха с недовольным лицом. Одета она была, как и все деревенские: множество латанных-перелатанных тряпиц, давно утративших цвета – простая серая, повседневная одежда. На голове была повязана косынка, из-под которой блестели серебром седые прядки волос. В руках она держала деревянные миску и кружку, над которыми вился пар. То, что Ярош был в сознании, её никак не удивило, она довольно грубо повернула его голову и осмотрела ухо, прищурясь и поцокав языком.

– Еда… – голос был какой-то странный, словно она говорила животом, неумело выдавливая из себя звуки. Старуха явно была не рада тому, что они здесь.

– Эй, постой! Где мы? – растерянно спросил он, касаясь рукой головы, но старуха не удостоила его ответом и вышла.

Он только сейчас заметил, что голова обмотана грязными тряпками, размотав, он почувствовал острую боль и понял, что кусочка правого уха нет.

– «Та тварь в шахтах откусила его!» – сразу понял он, вспомнив острую боль. – «Будет теперь память о ней…»

Было не столько больно, сколько обидно. Ходить с рваным ухом – не укладывалось в его планы, но теперь уже ничего не поделаешь…

– «Где сейчас моя Иволга», – подумал он, выглядывая в окно. – «Наверное, радуется свободе, летает, охотится».

Он посмотрел на принесенную еду и ощутил, как сильно проголодался за это время. В миске была пареная репа, а в кружке золотился бульон с кусочками сухарей, ботвы и почему-то соломы. Он не стал брезговать и быстро закинул все это в себя, удивляясь, насколько все-таки меняется вкус еды, когда ты голоден. Силы медленно возвращались, вытесняя слабость. Ярошу очень нравилось это ощущение – словно он возвращал себе нечто очень ценное и личное, которое досталось ему с превеликим трудом.

За дверью вновь раздались шаги, и в комнату по-хозяйски вошел крепкий мужчина с густой, но не длинной бородой и широкой под ней улыбкой.

– Очнулся, стало быть? Ну, сползай, давай с перин и пошли за стол, горемыка! – говорил он громко, но радушно. Одежда, мешком висевшая на нем, не могла скрыть крепкого телосложения. Сильный и большой он был настоящим деревенским мужиком, с широкими жестами и простыми манерами.

Ярош послушно, но не слишком ловко сполз с кровати и, мельком глянув на своего спящего спутника, вышел в комнату. Это была главная комната их небольшого домишки, вдоль стен стояли лавки, сундуки, стулья грубой работы и прочий бытовой обиход. В центре за крепким, накрытым столом сидел хозяин дома. Он был огромен словно медведь, с тяжелыми кулачищами и широченной спиной. Он был раза в два шире Яроша, на три головы выше, но под нестриженой кудрявой челкой блестели очень добрым взглядом карие глаза. Рядышком бегала, хлопоча, старушонка, которая приносила ему репу. Она по-прежнему была недовольна приключившейся оказией и тихо ворчала себе под нос что-то неприятное. Изредка она заходилась кашлем, в такие моменты зазалось, что она вот вот выплюнет легкие.

– Присаживайся, добрый человек, – пробасил мужчина, – и рассказывай: кто вы, и какое лихо понесло вас в эти шахты? Меня зовут Богдан и это мой дом. А это матушка моя – непоседушка.

Матушка-непоседушка при этих словах кинула неприязненный взгляд на Яроша.

– Дорбе! – выдавила она из себя, после чего на целую минуту замерла, глдя на сына. Он этого не заметил.

Было в старухе что-то жуткое. Иногда она барала в руку какую-то утварь и долго смотрела на нее, словно не зная, что с этим делать. А порой начинала грызть сырую картошку, не брезгуя землей, словно её терзал сильный голод.

– Ну, будет тебе! – развел руки в стороны и улыбнулся Богдан.

Ярош сел за стол, напротив. Он испытывал странные смешанные чувства к этим людям. С одной стороны они были как раз те самые хамы, которых он так презирал. Их дом, их быт, повадки этой старой карги вызывали лишь отвращение в голове Яроша. Но Богдан очень подкупал своим радушием, и, не смотря на его очевидную силу и свирепость, Ярош не чувствовал от него угрозы. Осталось выяснить, есть ли чего у него в башке? Если этот боров способен соображать и рассуждать, то нужно заранее упредить все возможные выходки Зубахи.

– Где моё оружие? – с подозрением спросил он.

Старуха в углу дернулась и уронила ковш. Тот с деревянным грохотом упал на пол и застыл словно весил целый пуд.

– А зачем оно тебе? – снисходительно спросил Богдан, бросив взгляд на бубку. – Зло удумал?

– Это моё оружие, и мне спокойней, когда оно при мне.

– За железки не переживай! Будете уходить, я их и отдам, но пока пускай побудут у меня.

Ярош злобно посмотрел ему прямо глаза. Бабка в это время согнулась как соломенное чучело и подняла посудину. Сделала она это пугающе быстро.

– Эти железки стоят дороже, чем вся твоя хата! – произнося это, он понимал, что совершает ошибку, но слова сами сорвались с губ.

Богдан тяжело и разочарованно вздохнул и посмотрел на мать, та стояла и сверлила взгялдом ковш, словно впервые его видела. Руки её так сильно сжимали его, что побелели пальцы.

"Раздавить что-ли хочет…" – подумал Ярош.

Потом она подняла взгляд на сына и состроила укоризненную гримасу. Богдан успокаивающе поднял руку и обратился к Ярошу:

– Ты, дружочек, сейчас не в том положении, чтобы говорить такие слова. Я вижу, в каких ты одеждах, какие побрякушки у тебя есть – вижу, что ты из господ. В стали я, кстати, не плохо разбираюсь и могу сказать с уверенностью, что ковались они не в Повелье, что нож, что меч. Стоят они действительно много кун, но разве это даёт тебе право так говорить с людьми, которые спасли тебе жизнь? Тебе и твоему другу! Разве может человек, проснувшись утром не в грязи у входа в пещеру, где заснул, а на мягких одеялах, под надёжной крышей, с перевязанной раной быть столь неблагодарен? Ладно, твой друг, у него на лице написано, что он подлец! Поправь меня, если я ошибаюсь, но ты! Неужели ты той же масти? Когда я нашёл вас, лежащих там, я мог просто пройти мимо, и моя матушка была бы тем довольна, но я этого не сделал. Я принес вас в свой дом, уложил на свою постель и поделился своим хлебом! И что я вижу взамен? Разве так благодарят человека, оказавшего тебе такую услугу? Разве заслужил я слышать такие слова?

Он умолк. Ярош неожиданно почувствовал, что ему стало стыдно. Больше всего он сейчас боялся потерять свой меч. Что бы с ним не случилось, как бы не сложилась его судьба в Таргизе – меч его всегда прокормит и защитит. Это оружие было гарантом его безопасности и силы, и помимо всего прочего Ярош понимал, что только оно могло обеспечить ему столь ценимую независимость. Лишь его клинок мог дать ему настоящую свободу.