Текст книги "«Жизнь, которая вправду была»"

«Это подлинное чудо – у поэта микрофон!..»[42]42
  Строка из стихотворения Николая Ударова.


[Закрыть]

Газетной школы, фронтовой, военной, или же гражданской, мирной, Хаустов не прошёл. Так сложились обстоятельства его жизни. Никак не могу понять логики того сотрудника военкомата, который направил выпускника-досрочника литфака Педагогического института, начинающего поэта с солидными, ещё довоенными публикациями, на стрелковопулемётные курсы! И это – при нехватке журналистских кадров в ту пору, когда шёл процесс развертывания армейских, дивизионных и редко других по своему типу и задачам сугубо военных газет? Диплом у молодого филолога был, можно было аттестовать на младшего лейтенанта почти сразу: ведь именно так произошло с его приятелем и ровесником Анатолием Чепуровым, который вскоре после добровольного призыва стал сотрудником дивизионной газеты «На разгром врага». Анализируя фронтовые судьбы поэтов военного призыва, видишь, что школу военной прессы так или иначе прошла почти половина из общего числа. Бывали, конечно, и разного рода неожиданные повороты, хотя и писал Александр Твардовский в своём неповторимом «Василии Тёркине», что «на войне сюжета нет»: есть, да ещё какие!..

Георгий Суворов с газетной работы снова напросился в бронебойщики и погиб с оружием в руках на берегу Наровы. Песенный чудотворец Алексей Фатьянов в конце войны, совмещая роли газетчика и бойца, именно за боевые действия получил медаль «За отвагу». Но всё-таки большинство литераторов в погонах имели награды на смотре Победы за газетный труд, что, правда, не исключало их непосредственного участия в боях с оружием в руках. Как мне рассказывал отец, «писатель в газете» (это и военно-учетная специальность, и должность) 61-й армии Первого Белорусского фронта «Боевой призыв», их ответственный секретарь так наставлял корреспондентов: «Ты мне живой со своими строчками нужен! Если убьют, я тебе такое устрою, что своих не узнаешь!..» Большой шутник был, нечего сказать!

Я уже не раз писал об этом, не раз говорил на эту тему в радиопередачах из цикла «Память сердца», в газетах писатели адаптировались по-разному: кто-то – с ходу и с лёгкостью, хотя военная форма, мягко говоря, не сливалась с его фигурой, а кто-то (особенно романисты, драматурги, переводчики классики, историки литературы), ну, никак не могли освоить боевой репортаж, хотя являлись авторами многолистных трудов! Вот ведь парадоксы!

Сказывались, конечно, и «черты биографии, нужные для анкет», как сказал в одном из стихотворений Хаустов: особенно легко входили в строй участники Гражданской войны и других боевых действий, хотя ко многим принципиальным переменам в военной обстановке им привыкать было очень даже непросто. Как говорит главный герой двухсерийного фильма «Высокое звание» генерал Шаповалов своему другу, тоже генералу и тоже участнику Гражданской войны: «Да пойми ты, это совсем другая война! Война моторов!..»

Принимать командные решения литераторам в погонах приходилось очень редко, разве что Владимир Ставский под Невелем принял командование полком на себя и погиб в этом бою. И всё же овладевать военными знаниями бывшим сугубо штатским людям приходилось, причём, с ходу. Забавно и в то же время странно читать в биографическом очерке Хаустова о том, как он, лёжа на нарах после тяжелейшего учебного дня на стрелково-пулемётных курсах, изучал взятый в курсовой библиотеке томик Клаузевица! Младшему лейтенанту куда полезнее был бы том, собранный и подготовленный Владимиром Ставским, об итогах и уроках советско-финской войны. Это вот генерал-лейтенанту Клаузевиц в помощь бы пригодился…

На Ленинградском блокадном радио, в Радиокомитете, как тогда говорилось чаще всего, Хаустову поручили вести передачи для детей и юношества. Какие-то, конечно, «выходы» на военную тему были, но с учётом специфики аудитории – минимальные. Фактически недавний фронтовик Хаустов приобщился к детской литературе. Прирождённая детская писательница Антонина Георгиевна Голубева, не фронтовичка, но блокадница говорила мне, что «с Лёней работать было легко: он быстро входил в тему, с каждым разом всё лучше и лучше вникал в специфику разговора с детской радиоаудиторией, да и как с человеком с ним общаться было просто и легко». И это говорил человек отнюдь не сахарного характера!

К величайшему сожалению, пока удалось найти только два документа, непосредственно говорящих о работе на блокадном радио молодого поэта и учителя Леонида Хаустова: это экземпляр договора (мы публикуем его в этом мемориальном сборнике)[43]43
  См. стр. 399–400.


[Закрыть] и личный план радиопередач Хаустова, который к моей огромной радости я встретил в новой экспозиции музея Дома радио! Он не где-то там, среди многих документов той поры, а на самом видном месте – около реконструированной аппаратной радио блокадных времён.

Да, Хаустов внёс свой, пусть и кратковременный, и скромный, но профессиональный и сердечный вклад в работу блокадного радио. О сроках договора узнать не удалось, но, вероятнее всего, после снятия блокады, а тем более в 1945 году Хаустов уже почти полностью переходит на преподавательскую работу во Дворец пионеров и практически всё оставшееся время посвящает подготовке к изданию своей первой книги «Утренний свет», редактировать которую взялся Александр Андреевич Прокофьев, что бывало крайне редко вообще в литературной практике этого классика нашей поэзии.

Леонид Иванович на всю жизнь запомнил его, Прокофьева, слова: «Приходи ко мне, Лёня, рукопись приноси, прочту, сразу же прочту. Как поэт поэта!».

В последующие годы творческие контакты Хаустова с Ленинградским радио были непостоянными и периодическими, причём, как я уже подчеркивал это, преимущественно в 60-е-70-е годы с редакцией общественно-политического вещания, чаще всего в связи с военно-героическими юбилеями, памятными датами, встречами однополчан.

Сотрудница этой редакции Марина Алексеевна Петрова так мне говорила о своей редакторской работе с Хаустовым: «С ним было работать легко и вдохновенно. Он понимал и чувствовал специфику радио, несомненно во всём ощущался опыт постоянной профессиональной радиожурналистики. Не могу не сказать об артистизме его чтения. Наверное, тут сказались и семейно-театральные традиции, и личная одарённость, и постоянная работа над собой. Оговорок, неверных ударений у него я не замечала никогда. Интонации были разнообразными и богатыми, особенно ему удавались передачи с большим числом участников, как правило, ветеранов Ленинградского фронта. В ходе передач он был изобретателен, артистичен, но при этом вёл себя и скромно, и очень естественно – никаких переигрываний, никакого наигрыша! И ещё очень важное обстоятельство: он никогда не выпячивал себя, давал возможность высказаться людям, бесконечно далёким и от журналистики, и от сцены, и от литературы.

Одно жаль – очень много из его передач пропало бесследно! Это ведь были не радиоспектакли, не радиоконцерты, который шли в наш радийный золотой фонд, а текущие, так сказать, рабочие передачи, разового действия. Правда, кое-что сохранилось, но очень плохое качество звукозаписи. Реставрация почти невозможна! Не сохранилось и машинописных материалов, которые тоже носили скоротечный характер. Немало у меня за годы работы в редакции общественно-политического вещания было выступавших, но такого, как Хаустов, я не припомню! Он – несомненно явление не только в поэзии, что неоспоримо, но и в радиожурналистике!».

Возникают закономерные вопросы: «А как Хаустов работал в телеэфире и на эстрадах, эстрадах в широком смысле слова, потому что наскоро сделанный дощатый помост где-нибудь на заводе или в селе – тоже эстрада?

Что касается телевидения, то преимущественно это были короткие поэтические выступления либо в новостных передачах, либо в более продолжительных передачах редакций литературно-драматического вещания, например, в ходе проведения литературных праздников, дней литератур в Красноярске, в Нечерноземье, в Рязани, в Сыктывкаре и других городах, областях и краях. И, конечно, – в республиках – прежде всего в Белоруссии на празднествах в честь Янки Купалы и Якуба Коласа. Где ж теперь соберёшь все эти магнитные и киноплёнки? Это всё тоже продукт разового пользования!

А вот в 70-е годы Хаустов на сравнительно короткий период стал постоянным ведущим поэтического обозрения одной из передач литературно-драматической редакции Ленинградского телевидения. И тут его постигла неудача! Эту неудачу признавал и сам поэт: «Радио для меня привычней, я с ним, можно сказать, сросся. Устные выступления перед самыми разными аудиториями я тоже всегда проводил с готовностью, даже если чувствовал себя неважно либо очень устал в пути. Как правило, после таких выступлений меня обступали слушатели-читатели, завязывались интереснейшие беседы… На телевидении этого всего нет! Получался конферанс, но не такой, какой хотелось бы. Не очень-то меня радовал и постоянный крупный план. Лицо у меня изменчивое, бывали какие-то не очень выигрышные мимические жесты… Короче говоря, я понял, что это – не мое амплуа!».

Строго, самокритично и честно. Ведь что получалось? Литературнопедагогический и литературно-критический разговоры в таких передачах были неуместны да и невозможны. Оставался именно конферанс. Разбирая архив Хаустова, я нашел среди бумаг несколько черновых подготовительных записей к таким передачам, внимательно проанализировал их и понял, что как публикатор использовать их не смогу.

Иное дело – устное выступление поэта! До сих пор храню живо в памяти наше выступление (Анатолий Чепуров, Олег Шестинский, Леонид Хаустов и автор этих строк) в одном большом воинском гарнизоне. Большущий Дом культуры, в зрительном зале – ну целый полк! И вот на сцену выходит, как всегда чуть прихрамывая, Хаустов и читает своё стихотворение о солдатском треугольном обелиске! И – всё! Короткое стихотворение, а аплодисментов – не счесть! Шквал! А с какой гордой простотой и с каким трагизмом это стихотворение было прочитано! Поэт то приближал к себе микрофон, то отходил от него… подлинное чудо!.. Чудо таланта поэта и таланта артиста.

ДОГОВОР

2 ноября 1944 года

г. Ленинград

Ленинградский Областной комитет по Радиовещанию и радиофикации, именуемый в дальнейшем «Радиокомитет», в лице Заместителя Председателя т. Лейко Михаила Григорьевича, с одной стороны, и литератор Хаустов Леонид Иванович, с другой стороны, заключили настоящий договор в следующем:

1) Радиокомитет приглашает Хаустова Л. И. на постоянную литературную работу (очерки, рассказы, стихи).

2) Тов. Хаустов обязуется выполнять упомянутую литературную работу по заданиям редакции, в сроки, установленные ею.

3) Тов. Хаустов Л. И. обязуется не менее 10 раз в месяц посещать редакцию в установленные Радиокомитетом сроки и проводить срочную авторскую работу по заданиям в помещении редакций.

Примечание: Радиокомитет вправе вносить редакционные поправки и т. Хаустов без особой доплаты обязан соответственно вносить изменения.

4) Уплата причитающихся т. Хаустову Л. И. сумм Радиокомитет производит по расценкам, существующим в Комитете, в установленные сроки.

5) В случаях нарушения т. Хаустовым одного из пунктов договора Радиокомитет имеет право расторгнуть настоящий договор без какой-либо компенсации.

Договор заключается на срок со 2/XI 1944 года по 31 ⁄XII 1944 года.

7. Юридические адреса сторон:

Радиокомитет: Ленинград, II, ул. Пролеткульта, 2

тов. Хаустов: Ленинград, 49, Гулярная, дом 25, кв. 54.

Автор: Л. Хаустов Зам. Председателя Лен. Радиокомитета

(Лейко)

Уроки мастерства – уроки вдохновенья

Конец мая 1963 года. Дворец пионеров. Литературный клуб «Дерзание». Последнее выпускное организационное собрание. Наш администратор поздравляет нас с окончанием учёбы, заодно – с близким завершением среднего образования, желает нам поступить в избранные нами вузы, но категорично подчеркивает, что с сентября мы можем приходить в «Дерзание» лишь как гости – клуб только для школьников! В клубную систему входили разные кружки (фантастики, зарубежной литературы, критический, два поэтических), но больше всего огорчились именно старшие стихотворцы: «Что же нам делать теперь?..» В ответ нам зачитывается список городских литкружков и литобъединений – с указанием адресов и фамилиями руководителей. Список немалый. И всё-таки он куда меньше, чем был и в довоенные годы, и в годы первые послевоенные.

Мы все очень разные, но есть какое-то ядро человек в шесть, которые при всех несхожестях собираются продолжать восхождение на Парнас, в Литинститут поступать не рискуют, предпочитая гуманитарные факультеты университета. Мы уже довольно свободно ориентируемся в какой-то мере в обстановке на нашем городском Парнасе, в именах, пристрастиях… Я лично бурно реагирую, узнав, что и в новом сезоне будет вести своё литобъединение при Доме культуры «Октябрь» у нас на Петроградской Стороне Леонид Иванович Хаустов. Прошу меня предварительно записать именно к нему.

Осенью я становлюсь студентом, чему несказанно рад, но при знакомстве с расписанием выясняется, что посещать занятия у Хаустова я никак не смогу: именно в эти часы у нас на вечернем отделении журфака пойдут лекции по политэкономии капитализма, а доценту Котовой сдать экзамен ох как нелегко даже на трояк!..

Через два года перехожу на дневное отделение и… опять «сюрприз» с расписанием: обязательный спецсеминар как раз в тот день и час, когда занятия ведёт Хаустов! Прямо невезение какое-то, становящееся системой!

Личным учеником Хаустова я всё же становлюсь, но лишь через десять лет, когда начинаю работать в аппарате Правления Ленинградской писательской организации в качестве литконсультанта по общим и организационным вопросам. Встречаемся мы с Леонидом Ивановичем спустя двадцать лет после разлуки! Встречаемся легко, дружелюбно. Оказывается, он следит за моими выступлениями в печати, а это в ту пору преимущественно рецензии на поэтические книги.

Я отвечаю за оргработу по проведению Дней белорусской литературы в Ленинграде, а Хаустов с большим удовольствием принимает участие во всех мероприятиях той памятной трёхдневки.

В итоге он приглашает меня к себе в гости, и мы начинаем наши редкие, но очень полезные для меня занятия. В занятиях коллективных, кружковых, я так никогда участия больше и не принял, хотя в 70-е годы помог Хаустову организовать литкружок на базе завода «Арсенал». Для Леонида Ивановича это было весомое материальное подспорье, а для меня – большая радость помочь и Хаустову, и моим друзьям – поэту Анатолию Храмутичеву и прозаику Вячеславу Всеволодову, который штатно работал ответственным секретарём газеты «Заводская правда». Храмутичев был на заводе конструктором-испытателем, а как общественник стал старостой литкружка при редакции. На этих занятиях я тоже не присутствовал никогда (время не совпадало!), но всячески помогал другу готовить литературные выпуски и литературные полосы заводской газеты.

Конечно же, и Храмутичев и особенно Всеволодов мне обстоятельно рассказывали об уроках Хаустова, о методике его занятий, о наиболее интересных его советах и заветах. Именно Хаустов стал помогать и Анатолию, и Вячеславу формировать первые книги – соответственно стихов и прозы. Его творческое влияние на обоих было весьма значительным и плодотворным.

И всё же главным Хаустов считал индивидуальную работу с каждым из своих отобранных им учеников (с графоманами и любителями он индивидуальных занятий не проводил принципиально!). Что же касается «дельных» учеников (он именно таким словом пользовался), то всегда стремился к конкретике: подготовить подборку для очередного выпуска альманаха «День поэзии», для какой-либо газеты. Исподволь он начинал готовить своего подопечного и к первой книге.

Занимался с ними он так. Сперва брал на предварительное прочтение с запасом рукописи, при этом неустанно приводил в пример слова Александра Блока о том, что при формировании книги стихов надо непременно иметь запас раз в пять больший, чем тот строкаж, который войдёт в состав сборника. Во времена Блока таких жёстких строгостей с договорами и объёмами, как это стало в 60-е годы и далее, не было, легче решались вопросы вёрстки, могли быть пустые страницы, свободнее решались оргвопросы и с полиграфическими тонкостями. Сам опытный книжник, Хаустов ориентировал нас на максимально возможные трудности и в этом плане несомненно закаливал нас, готовя к грядущим испытаниям.

У каждого поэтического педагога свои приёмы работы: один подробно рассказывает, как можно улучшить текст и отдаёт рукопись, так сказать, на дом, как урок домашний, другой настаивает на том, чтобы подопечный тут же попробовал исправить ту или иную ошибку, а сам сидит и смотрит, как начинающий её исправляет… Хаустов не отрицал эти приёмы в работе, но предпочитал действовать по-боевому, сходу: он тут же намечал, что и как нужно исправить, хватал со стола широкий мягкий карандаш и буквально впивался им, как скальпелем, в неудачные строки. Одни густо зачёркивал («Чтобы их больше и не видел!»), вторые сводил воедино с третьими, а на полях начинал набрасывать чистовой вариант. И вот только тогда опять отдавал автору лист для чистовой переписки прямо на месте. Затем почти всегда он настаивал на устном прочтении: «Послушай теперь, что твои слова теперь скажут?»…

Когда у Хаустова и ученика созревало оперативное решение по дописанию, переосмыслению, перекомпоновке стихотворений, он уже ни перед чем не останавливался, пока чистовой во всех отношениях экземпляр, вариант не ляжет перед ним.

Отстаивал он своих подопечных горячо, неуёмно и даже зачастую во вред себе, особенно – на заседаниях редколлегии альманаха «День поэзии». Сейчас, оглядываясь в те далёкие уже года, я не могу не подивиться: сколько барьеров, сколько сит вставало на пути стихотворения и тем более подборки! Казалось бы, каждый выпуск альманаха был близок к парнасским кручам. Ан нет! Тираж расходился плохо, происходили затоваривание, уценка, списывание (в значении – в макулатуру!), о чём мне прямо говорили руководители Ленкниги, добавляя при этом не самые литературные, крепкие, выражения. Зато московский «брат» нашего альманаха шел на ура!

«Всё дело – в именах! Пусть живой классик даже «дрозда даст», а всё равно имя его привлекательно: за ним стоит широкий круг ассоциаций, прежние, подлинные, стихи как бы покрывают грехи новых, ниже их несравненно уровнем. А у нас таких «подборок» почти нет»! – сетовал Леонид Иванович в беседах со мной.

Однажды он, тяжело дыша (лестница у нас в Доме писателя была крутая) притащил в мою тогдашнюю комнату № 14 ДВА МЕШКА: «Это – отсев «Дня поэзии». Только тебе могу доверить. Первый секретарь принял решение не раздавать страницы обратно, а тут же уничтожить, чтобы и следов-то не осталось! Тебе на это три дня дают!». Вот и такой работой мне приходилось заниматься! Но я, конечно, не просто рвал и метал клочки бумаг, но и присматривался к пометкам членов редколлегии, к их возможным правкам… И это тоже была поэтическая, а впоследствии и редакторская школы.

Приводил ли Хаустов примеры из классики? Обращался ли он к опыту современников? Да, но если он верил в своего подопечного. Если это была просто консультация, просто «отбой», отказ, то, как шутил Леонид Иванович, «орудия главного калибра раскалять не надо»! Вообще он любил порою уместно вставить какой-нибудь военный термин, привести какой-нибудь фронтовой пример. К тому же он чаще обращался к опыту СОВРЕМЕННИКОВ: «Понимаешь, так вернее, доходчивее, куда ближе к сердцу, к жизненному опыту. Ну, может быть какая-нибудь дивная инверсия у Державина! Так для претворения в жизнь ТАКОГО опыта ещё расти и расти надо!».

Не раз мы с ним беседовали о проблеме разовой удачи, о судьбе поэтов одного, двух-трёх стихотворений. «Разовая удача возможна в любом деле, согласно теории вероятности. Вот я, к примеру, блины печь не умею, но недавно у приятеля на даче пришлось его жену на минутку заменить у плиты, и представь себе, испёк неплохой блинчик! Меня даже за него похвалили. Попробовал второй, третий, четвертый… Уже нет! Так что переходить в блинную поваром я пока воздержусь!».

«Блинный» пример дополню тебе примером поэтическим. Эдуард Асадов, поэт весьма средний и довольно однообразный, вдруг написал превосходную «Балладу о любви и ненависти». Она в его творчестве возвышается, как гора среди равнины. В чём тут дело? Есть у меня гипотеза: вероятно, в личной судьбе Асадова был подобный случай, когда именно ревность, а не любовь помогла мужчине в расцвете сил собрать в критический момент все последние силы в борьбе со стихией и победить! Напомню тебе, что герой баллады – лётчик, потерпевший аварию, но радиосвязь не пострадала…»

Почти любое занятие как коллективное, так и индивидуальное Хаустов старался насыщать юмором. Жаль, что он не работал в сатирических жанрах, хотя есть у него и несколько эпиграмм и посланий, но они такие ядрёные, что подходят лишь для дружеской сугубо мужской компании… Ни одну я воспроизвести не решусь, хотя вспоминая, хохочу до сих пор!

Уроки Хаустова мне очень помогли и в сугубо штатной деятельности: слово СЛУЖЕБНАЯ я не люблю и стараюсь почти никогда им не пользоваться. Дело в том, что я был не только литконсультантом и помощником руководителей писательской организации, но и собкором двух изданий: «Литературной России» (только по отделу информации) и ведомственного «Информационного бюллетеня Секретариата Правления Союза писателей СССР». В этом журнале был очень силён методический уклон, велась школа передового опыта. Однажды мне заказали материал об истории РЛУ (Рабочего литературного университета) второй половины 30-х годов. Очень помогла мне в работе выпускница этого двухгодичного учебного заведения детская писательница Аделаида Котовщикова. Материал подошёл, мне заказали другой – на грани корреспонденции, исторического репортажа и проблемной статьи – об опыте именно ленинградской организации литературной учёбы в кружках и объединениях.

Естественно, я обратился к Леониду Ивановичу, хотя широко использовал опыт и других поэтов (реже – прозаиков). В спорах мы определили принципы и задачи ведения таких занятий, их положительный и отрицательный опыты (отрицательного тоже хватало!), наметили некоторые перспективы, выстроили лесенку по степени трудности и квалификации авторов-учеников и авторов-руководителей. Получился в конце концов весьма большой материал, обративший на себя внимание руководства Союзов писателей и СССР и РСФСР. И оттуда, и отсюда мне дали уже административное поручение расширить «проблемную справку» (именно так был назван мой текст), что я выполнил. В итоге получил две благодарности, а от Союза писателей СССР ещё и премию.

Мой тогдашний шеф Анатолий Николаевич Чепуров вник в это дело и как внештатный секретарь и того, и другого Союзов и заявил, что ему мера признания сотрудника отрадна, но, как говорили ещё в средние века, «вассал моего вассала – не мой вассал»: «Заведите себе такого сотрудника и давайте ему свои задания, а мне мой помощник всё время нужен!». Чепуров, как и Хаустов, тоже любил меткое острое словцо и даже собирал такого рода текстики, называя их литературными байками.

Опыт написания этих аналитических справок мне и сейчас помогает и в литературной, и в чисто педагогической работе. Ведь воистину – сколь разными были все эти кружки, ЛИТО, студии и т. д.! Одни представляли из себя просто досуговые кружки, где в конце занятий в ход шли кружки (игра слов и ударений!). Другие скорее походили на бурсу времён Помяловского (скука, вялость, сумбур, отсутствие всякого рода поисков и свершений). Третьи были скоротечными, скороспелыми консультативными пунктами. Четвёртые – просто внештатными отделами при малых газетах…

А вот школа Хаустова была по сути своей высшей школой поэзии!

Иногда в конце занятий Леонид Иванович подводил меня к одному из своих стеллажей и показывал ряд книг по поэтическому мастерству: «Вот – Исаковский, вот – Маяковский, вот – жеманная Аделина Адалис, а вот венец венцов в конце концов – Шенгели, тот самый, про которого Маяковский написал «ишак твой стих»! Ну, ты же помнишь сами те шенгельские слова: «И шаг, и шаг мой стих»! С таким-то фонетическим чутьём он брался учить других, а в предисловии к своей книжке 1940 года написал такую несуразицу: «Этот том не имеет в виду делать поэтов»! У меня нет слов для комментария! Молодец Маяковский!»

А я добавлю: «Молодец Хаустов! Спасибо судьбе, что у меня был такой учитель!».

ЛЮБИМЫЕ УЧИТЕЛЯ ХАУСТОВА:

Василий Алексеевич Десницкий – доктор филологических наук, профессор, заслуженный деятель науки РСФСР, проректор по научной и учебной работе, одно время декан факультета русского языка и литературы Педагогического института имени А. И. Герцена.

Александр Андреевич Прокофьев – поэт, лауреат Ленинской и Государственной премий, Герой Социалистического труда, редактор первой книги стихов Леонида Хаустова «Утренний свет».

Павел Николаевич Шубин – поэт, поэтический педагог.

ЛЮБИМЫЕ УЧЕНИКИ Л. И. ХАУСТОВА:

Юрий Петрович Воронов – поэт, журналист, лауреат Государственной премии РСФСР имени М. Горького.

Олег Николаевич Шестинский – поэт, переводчик, прозаик, лауреат премии Ленинского комсомола.

Алексей Яковлевич Гребенщиков – критик, публицист, педагог.

Олег Александрович Цакунов – поэт, журналист.

Анатолий Фёдорович Храмутичев – поэт.

Вячеслав Викторович Всеволодов – прозаик, журналист.

Эти списки – безо всяких колебаний и оговорок.