Текст книги "«Жизнь, которая вправду была»"

Приложение

Лев Дёмин
Семейные корни рода Хаустовых
(Были и легенды)

Все Хаустовы, которых я знал, были чернявы, безалаберны и талантливы. Чертовски талантливы! Внешне – вылитые цыгане.

Фамилия Хаустовых сугубо местная, вятская, и довольно распространённая в наших местах. Встречается она и в Кирове, и в Шабалинском, и в других районах области. А ведь многие читатели и коллеги писатели считали, что ХАУСТОВ – это псевдоним Леонида Ивановича!

Бабка Леонида Ивановича с отцовской стороны была чистокровной цыганкой. Василий Степанович Хаустов взял её из табора. История эта и романтична, и грустна. Сам Леонид Иванович не очень-то любил обращаться к этой теме. Отец же его Иван Васильевич, наоборот, порой любил бахвалиться своим полуцыганским происхождением. Он был в дружбе с цыганскими артистами, знал немало старинных таборных песен, мог и посостязаться в пляске с заядлым плясуном! Да и внешне был он вылитый цыган, пожалуй, более ярко выраженный, чем его сыновья Леонид, Андрей и Ярослав.

У меня в Москве дома хранится старая и не очень-то хорошего качества фотография деда поэта. Цыганского в нём ничего решительно нет! С малолетства он страдал полиомиелитом: застудил ноги в ручье, оставшись без присмотра взрослых. В зрелом возрасте волостной писарь Василий Степанович Хаустов вынужден был пользоваться порой инвалидной коляской, утомляясь от ходьбы. Но всё это не помешало ему плениться юной красавицей из проезжего цыганского табора. Свататься пришлось идти к предводителю табора. Тот, поразмыслив, запросил весьма солидный выкуп в денежном выражении. Писарь что называется напряг все финансовые ресурсы, но искомую сумму набрал!

Так певунья и плясунья стала женой русского и полностью вынуждена была отрешиться от привычного и дорогого ей образа жизни. Больше всего досаждала юной цыганке русская свекровь. Перелом в судьбе оказался очень болезненным и в прямом, и в переносном смысле слова: юная красавица вскоре умерла.

И вот тут-то начинаются расхождения между былями и легендами: в превосходном стихотворении «Бабка» Хаустов вроде бы не отступает от той канвы, которая была изложена, не скрывает и чисто житейских тягот, выпавших на долю красавицы-гордячки, и в то же время я, например, как знаток, в какой-то мере историк рода Хаустовых, вижу, что что-то очень существенное в стихотворной истории опущено, а что-то возвеличено. Судя по контексту стихотворения Хаустова, бабка умирает в родах, произведя на свет первенца, а мне старшие Хаустовы не раз говорили о том, что детей у неё было несколько. Совершенно выпадает из повествования (и правильно, если говорить о чисто творческом подходе к теме!) тот факт, что после кончины цыганской жены Василий Степанович женится повторно, но уже на русской, у которой детей было немало, даже исходя из тех «норм» и «мерок», которые тогда бытовали в глубинке в сельском миру. Опять же, судя по рассказам, ВСЕГО детей у волостного писаря оказалось по одним источникам ШЕСТНАДЦАТЬ, а по другим – ВОСЕМНАДЦАТЬ! Сколько из них от цыганки, а сколько от русской, сведений нет. Но всё равно, цифра весьма впечатляет. Их же, детей этих, надо было вскормить и вырастить, а доходы у самого мелкого должностного лица были более чем скромными. Может быть, кто-то из ребят умер «во младых летах», как тогда говорили? И всё равно, даже состоятельному помещику поднять такую ораву было бы трудно! Что уж тут говорить о волостном писаре…

По складу характера Василий Степанович не был и не мог быть ревностным служакой. Знаниями особенными похвалиться не мог, но имел отменный писарский почерк, был начитан, любил и читать, и сочинять. Писал стихи, слагал песни, частушки. Мой отец Михаил Дёмин хорошо знал Василия Степановича, был для него своим человеком и однажды получил щедрый дар от приятеля – толстую тетрадь в клеёнчатой обложке. Встречались в той тетради и какие-то, как помню, деловые записи, но больше было стихотворных текстов. Отец ими дорожил и не раз перечитывал. Тетрадь эта погибла у нас вместе с другими вещами в блокадную пору.

По словам моего отца, хаустовский дед во многом подражал Кольцову, своему любимому поэту. Но не только стихи короткие писал волостной писарь: как рассказывала мне младшая дочь Василия Степановича Тамара Васильевна Жеребцова, учительница, однажды её отец принялся даже за большую сказку в стихах, только вот не помнит она, завершил эту сказку или нет. Но совершенно ясно, что при всём при том дед Хаустова был и оставался любителем, вероятно, и не помышляя публиковать свои сочинения.

Вообще-то Ключевская волость считалась медвежьим углом, пока незадолго до революции не проложили здесь железную дорогу, связавшую Вятку с Петербургом. «Железка» прошла несколько южнее волостного села. Это внесло заметное оживление в жизнь лесистого северо-запада Вятской губернии. В волости стал набирать силу торговый капитал, выросло число лавок, оживлённее стали и ярмарки. Среди местных жителей появились и первые студенты, отъезжавшие на учёбу в Петербург, в Москву и даже далёкий Томск. Сперва это были сыновья духовенства, торговцев, зажиточных мещан. Вскоре к ним приобщились и те, кто победнее. Вот и оказались студентами сыновья многодетного волостного писаря и мой отец крестьянин по достатку ниже среднего. Иногда (очень редко!) вятское земство раскошеливалось на стипендии для студентов-вятичей из малоимущих семей.

Сравнительно большое по местным меркам село Новотроицкое постепенно превратилось в своеобразный культурный центр волости, со временем сложился небольшой кружок сельской интеллигенции. В этот кружок вошли земский врач, учителя, волостной писарь. Стал к ним тяготеть и местный священник Серапион Фаворский. Человек начитанный, не лишённый светских интересов, он резко отличался от других попов, ограниченных корыстолюбивцев, стяжателей или же беспробудно-дремучих фанатиков. Епархиальное начальство настаивало на том, чтобы на собранные прихожанами деньги строилась в селе вторая церковь, но Фаворский рассудил иначе и основал для крестьянских ребят школу. Двухэтажное здание этой школы можно в селе видеть и сейчас. Именно здесь был основан на общественных началах музей Леонида Хаустова, где бережно хранятся книги поэта, его фотографии, вырезки из газет, журнальные страницы…

Но возвратимся в более давние времена. Кружок местной интеллигенции собирался в доме священника или волостного писаря потолковать о последних книжных новинках, послушать стихи старого Хаустова. Благодаря усилиям этого кружка удалось основать в селе весьма солидную библиотеку, открытую для всех желающих.

Летом в село съезжались на каникулы учащиеся-реалисты и студенты, совместно с Новотроицкими учителями молодежь ставила спектакли. Сами сооружали несложные декорации, делали парики, шили костюмы из недорогих, конечно же, тканей. По общему признанию, самым непревзойдённым актером был Иван Хаустов, отец Леонида Ивановича. Озорной выдумщик, он преображался то в комического старика, то в разбитного замоскворецкого купца, то в пылкого влюбленного юношу… Недаром друзья пророчили Ивану Васильевичу актерскую карьеру, но он не оправдал их надежд, так как увлёкся науками техническими и в 1915 году поступил в недавно основанный Томский политехнический институт. Но и в Томске Иван Васильевич всё свободное время тратил на посещение спектаклей и концертов, был непременным участником студенческих любительских спектаклей.

В Томском политехническом институте Иван Васильевич смог проучиться всего лишь один год, так как в 1916 году его призвали в армию и направили в школу прапорщиков. В ту пору подобная судьба ожидала всех пригодных по здоровью к военной службе студентов. Не избежал её и мой отец, учившийся в Петроградском лесном институте. Россия несла огромные потери на полях мировой войны, и поневоле царизму приходилось мириться с пополнением офицерского корпуса людьми низших сословий.

Случайно и с большим удивлением для себя я обнаружил воспоминания об отце поэта, читая мемуары театрального режиссёра и литератора Ф. Н. Каверина «Воспоминания и театральные рассказы»: «В те дни моим другом был прапорщик Иван Васильевич Хаустов. Я очень любил его за светлый оптимизм, за языческую влюблённость в жизнь, за чуткое отношение к людям. Похожий на цыгана, с цыганским темпераментом, некрасивый с первого взгляда, он превращался в красавца, как только его смуглое лицо озарялось улыбкой»[45]45
  Каверин Ф. Н. Воспоминания и театральные рассказы. М., 1964. С. 73.


[Закрыть].

Прапорщик Хаустов стал инициатором создания гарнизонного любительского театра и сумел подсказать воинскому начальству идею сделать театральным руководителем своего друга Каверина, уже имевшего до военной службы некоторый театральный опыт. Иван Васильевич уверовал в талант своего друга и не ошибся. «Нельзя не вспомнить, что в 1919 году, работая в Малом театре, я получил открытку с красным крестом, написанную Иваном Васильевичем из немецкого плена. Уверенный во мне, мой дорогой друг вывел четкий адрес: «Москва, Малый театр, Фёдору Каверину». До последних дней своей жизни И. В. Хаустов сохранил дружбу со старым однополчанином»…[46]46
  Там же. С. 75.


[Закрыть]

Предпринятое Временным правительством неудачное, неподготовленное контрнаступление на Юго-Западном фронте закончилось для прапорщика Хаустова и многих его товарищей немецком пленом. Лишь после установления Советской власти Иван Васильевич вернулся в Новотроицкое и стал там учительствовать, женившись на дочери своего старого друга Ивана Петровича Селивановского Лидочке. Василия Степановича к тому времени уже не было в живых. Лидия Ивановна стала учительствовать вместе с мужем.

О быте сельских учителей первых лет Советской власти знаю со слов своей матери, также трудившейся на этом нелёгком поприще. Школьных помещений катастрофически не хватало, приходилось вести уроки в крестьянских избах, по очереди. В переполненных классах рядом с малышами сидели подростки-верзилы, которые уже метили в женихи. Зарплату учителя получали нерегулярно, да если и получали, то на обесцененные денежные знаки ничего нельзя было купить.

Бывало и так, что местная общественность создавала в том или ином селе школу, не предусмотренную никакими штатами и сметами. И тем не менее такие школы всё-таки существовали! Родители учеников сами заботились о пропитании учителей, выделяя из своих скромных запасов продукты, кто сколько сможет. Случалось, что учитель, подобно пастуху, кормился сегодня у одного, завтра у другого крестьянина. Авторитет учителей был очень высок: к ним шли за всевозможными советами, за свежим номером газеты, с просьбой написать сыну письмо в Красную Армию или заявление в волисполком.

Черты быта того времени весьма красноречиво передают воспоминания профессора-металлурга Бориса Борисовича Гуляева, присланные мне братом Леонида Ивановича Хаустова Ярославом. Мать профессора Гуляева Нина Николаевна в ту пору учительствовала вместе с Хаустовыми. Гуляев цитирует дневниковые записи своей матери: «Иван Васильевич был романтиком. Он умел всех увлечь. Дети в нашей школе его обожали. Такой трудный предмет, как химия, он превращал в увлекательный устный роман. В те годы мы жили бедно. Бывали месяцы, когда нам вместо зарплаты выдавали по двадцать фунтов овса. Поневоле приходилось заводить хозяйство…»

Гуляев вспоминает, что Иван Васильевич сперва появился в Ключевской волости как военный комиссар, а затем стал и учительствовать. Новый учитель проявил себя и хорошим организатором, наладив школьное подсобное хозяйство. Воскресил Иван Васильевич и давние театральные традиции. Спектакли и концерты с участием учителя Хаустова привлекали не только односельчан, но и жителей окрестных сёл. Особенно Хаустову-актёру удавались роли комических стариков. В роли мольеровского Скупого он был бесподобен!

В посёлке Ленинском, административном центре Шабалинского района, мне посчастливилось встретиться с престарелым Иваном Семёновичем Смердовым, бывшим учителем пения Новотроицкой школы, другом Ивана Васильевича. Друзья в те далекие годы часто пели дуэтом романсы и песни. Их любимым номером был известный романс «Нелюдимо наше море».

Учительствовал Хаустов в родном селе недолго: стремление получить высшее образование заставило его прервать учительствование. Однако в Томский технологический институт он решил не возвращаться, а поступил в Петроградский сельскохозяйственный институт, который закончил в 1924 году. Посему мы вправе говорить о том, что город на Неве вошёл в жизнь отца поэта гораздо раньше, чем писал об этом сын, считая, что их семья – ленинградцы с 1930 года. Тут, правда, есть некоторое разночтение: в ряде документов Леонид Иванович пишет об окончательном переезде в Ленинград в 1931 году, но в других (а их большинство) указывает на дату годом раньше – 1930 год.

И вновь – возвращение в село Ивана Васильевича. Некоторое время он вновь учительствует, но затем по примеру старшего брата Евгения увлекается геологией.

Ещё в учительскую пору Иван Васильевич стал выезжать в геологические экспедиции, а затем и вовсе переменил профессию. В 1931 году он, отец трёх сыновей, вновь становится студентом: его зачисляют в Ленинградский горный институт по направлению Нижегородского геологического управления. Завершил своё высшее геологическое образование Иван Васильевич всего лишь за три года! Рекордный темп!

Как геолог он специализировался на разведке сыпучих пород формовочных песков, необходимых для литейного дела. Он участвовал в геологоразведочных поисках под Москвой, под Ленинградом, в Саратовской и Кировской областях. Изобрёл так называемый «ударный стакан» – приспособления для проходки буровых скважин в сыпучих породах. О том и других нововведениях Ивана Васильевича имеются сведения в специальной литературе. Однажды, как вспоминал в беседе со мной Леонид Иванович, в электричке он разговорился с молодыми геологами (это было уже в шестидесятые годы) и вдруг сделал для себя неожиданный вывод: его, поэта, геологи не знают, а отец Иван Васильевич, в геологических кругах популярен и авторитетен. Очень даже не простой вопрос для поэта, знающего себе цену! Всё же, что ни говори, но поэзия – для всех, а геологические изобретения – для узких специалистов!..

Геология – геологией, но был и у Ивана Васильевича и несомненный педагогический дар, и умение быть, говоря современным языком, коммуникабельным. Например, он очень легко сходился с друзьями сыновей, когда они были ещё школьниками, легко и органично вошёл в литературную среду своего сына Леонида. Однажды приятель Леонида Ивановича, в годы войны дальний разведчик, а впоследствии профессиональный поэт Игорь Ринк написал шуточные куплеты об отце своего приятеля:

У тебя талант различный, широка душа твоя, но всего тебе отличней удаются сыновья!

Сыновья у Ивана Васильевича действительно удались на славу: Леонид стал поэтом и литературным педагогом, Андрей – скульптором и художественным педагогом, а Ярослав – военно-морским хирургом высокого класса, но больше всего отец гордился, конечно, Леонидом.

Иван Васильевич не только выступал как актёр и режиссёр на любительской сцене, но и пел, немного танцевал, исполнял частушки, задорно, живо, весело, особенно – вятские, умел видеть рост таланта и быстро замечал зарождение талантливости в человеке. Например, в ту пору, когда Борис Чирков был ещё рядовым актером ЛенТЮЗа на Моховой улице, он уже предсказывал ему большое будущее… И, как мы знаем, не ошибся в своих прогнозах. Роль Максима из кинотрилогии о Максиме это роль всемирного звучания, а не только всесоюзного. Был Иван Васильевич ярким самобытным чтецом произведений классики. Не от отца ли у Леонида Ивановича и умение артистично читать свои стихи, и такой пристальный интерес к театру одного актёра, прежде всего – к творчеству Владимира Яхонтова!

Да, недаром так охарактеризовал своего отца Леонид Иванович в одной из автобиографических заметок: «У меня был замечательный отец, сыгравший в моём становлении первостепенную роль».

1995–1996, Москва

Николай Сотников
Друг на всю жизнь…
(О том, кем был Лев Дёмин для Леонида Хаустова)

Повезло Леониду Ивановичу и с другом – Львом Михайловичем Дёминым. Я с ним познакомился уже после кончины Леонида Ивановича в один из приездов Дёмина в родной Ленинград, где у него было немало и друзей, и родственников. Горе нас сблизило. Мы подружились, несмотря на весьма большую разницу лет. Не раз встречались на невских берегах, заходил Лев Михайлович к нам в редакцию художественной литературы Лениздата на Фонтанку в Дом прессы. Несколько лет мы вели переписку, которая оживлялась в канун юбилеев Леонида Ивановича. Я прочитал очерковую книгу Дёмина «Сахалинские записки», главы из которой предложил включить в сборник «Советские писатели о Японии», выходивший в серии «XX век: два лика планеты».

Я очень высоко ценил Дёмина как специалиста-востоковеда, знатока Юго-Восточной Азии, честного и удивительно трудолюбивого автора популярных научно-познавательных книг, патриота Вятского края и прежде всего, как верного и давнего друга своего учителя. Но…

Без этого НО мой комментарий полным и честным не будет. Выпускник Высшей дипломатической школы, дипломатический работник, а затем собственный корреспондент «Правды» в Индонезии (а затем – и в Юго-Восточной Азии), заведующий сектором Юго-Восточной Азии Института востоковедения Академии наук СССР, одно время – руководитель нашего ленинградского музея антропологии и этнографии Академии наук СССР, он был замечательным собеседником, человеком весьма обширной эрудиции и всё-таки писал он тяжеловато, порою – несколько старомодно и даже провинциально, но чаще избыточно информационно. У таких авторов даже сравнительно большие биографические и географические очерки воспринимается как очень-очень расширенные информации, в чём я убедился еще в 1963 году на добровольной практике в отделе публицистики журнала «Нева», работая преимущественно с самотёком.

Как пишет сам Дёмин, он пробовал себя как поэт, но получил взбучку от Хаустова: «Не твоя, Лёва, стезя!». Не ЕГО стезёй оказалась и критика. Там, где Дёмин в своей брошюре «Леонид Хаустов. Литературный портрет» пишет о делах исторических, этнографических, краеведческих, когда приводит редкостные примеры (не всегда точные с точки зрения знания внутрилитературной жизни), он читается на одном дыхании. Но там, где начинается обязательный для критика литературно-критический анализ поэтического мастерства, скудеют либо самые общие слова, либо звучат весьма приблизительные суждения.

Вот почему я ещё в начале девяностых годов очень просил его сосредоточиться на биографических страницах, раскрывающих судьбу рода Хаустовых. Текст, который вы только что прочитали, написан по моей просьбе. С некоторыми изменениями он вошёл в брошюру, изданную в Москве в 1996 году в издательстве «Альфа и омега» тиражом в 600 экземпляров. Как мне писал Дёмин, брошюра эта продавалась в Книжной лавке писателей на Кузнецком мосту. В Ленинграде я её ни в продаже, ни в библиотеках не видел.

В самом конце жизни Дёмин перешёл на преподавательскую работу на факультет журналистики Московского университета. В ту пору он выпустил несколько брошюр, весьма меня огорчивших: это автобиографические заметки о его работе в Джакарте и, что самое удивительное – очерк жизни сельских священников Вятского края! Обе темы сами по себе возражения не вызывали и не вызывают, но трактовки многих явлений для меня были неприемлемы. Убеждён, что не одобрил бы эти тезисы и Леонид Иванович.

Все эти издания были полусамоделками: изданы небрежно, блёкло, вероятно, в каких-то явно не книжного профиля типографиях.

В самых последних письмах Дёмина усилились мотивы горестей, одиночества, ожидаемой кончины. На одно из моих писем, в котором я пытался приободрить друга своего учителя, он не ответил. Я так и понял, что в квартире на Комсомольском проспекте больше уже никто из Дёминых не живёт.

И всё же живой остаётся дружба двух вятичей, двух ленинградцев, двух гуманитаров, дружба во многом для молодых поколений образцовая.

Л. Зубарева, Е. Б. Бурова
К истокам рода Селивановских

Леонид Хаустов по линии матери Лидии Ивановны Хаустовой (в девичестве – Селивановскои) происходит из старинного вятского рода церковно– и священнослужителей Селивановских. Первый из известных нам представителей этого рода, Авраамий Артемьевич (пр. 1718 – после 1800), был рукоположен в 1745 г. в сан священника к церкви села Шошмы Иранского уезда. Женат он был на поповской дочери Параскеве Ивановне. В Шошме родились их дети: Григорий, Ефим, Василий, Александр, Егор, Елена. После многолетней службы в Шошме, по распоряжению Вятской духовной консистории, в 1767 г. Авраамия переводят на священническое место в село Ижевское Иранского уезда. В 1776 г. его назначают на место первого священника к Богородской церкви во вновь открытом селе Макаровке того же уезда, а с 1785 г. он «уволен по старости за штат на пропитание к сыну своему, священнику Василию».

Четверым сыновьям Авраамий Артемьевич дал духовное образование несмотря на довольно скромный достаток в семье. Мальчики учились в Вятской духовной семинарии на содержании отца своего, т. е. были своекоштными в отличие от более бедных казённокоштных семинаристов, содержавшихся за счёт епархиальных средств. Надо сказать, что открытая в 1756 г. Вятская духовная семинария поначалу не пользовалась популярностью среди духовенства. Приходилось привлекать туда церковно-священно-служительских детей уговорами да принуждением, как видно из указов Вятской духовной Консистории:

1) отъ 14 февраля 1764 г. – объ обученiи священно-церковно-служительскихъ детей до десятилетняго возраста россiйской грамоте для определенiя ихъ въ Славенолатинскую школу и о штрафе за неисполненiе сего указа;

2) отъ 27 марта 1766 г. – о высылке священно-церковно-служительскихъ детей для осмотру и разбору въ г. Хлыновъ для определенiя въ школы въ Вятскую семинарiю;

3) о присылке священно-церковно-служительскихъ детей отъ осми до тринадцати летъ, грамоте и писать умеющихъ, въ Вятскую семинарскую контору для определенiя въ школу;

4) отъ 29 сентября 1767 г. – о присылке въ Славенолатинскую школу для обученiя священно-церковно-служительскихъ детей, какъ обучавшихся, такъ и необучавшихся россiйской грамоте въ твердость;

5) о взысканiи со священно-церковно-служителей за укрывательство ими детей своихъ отъ школьнаго ученiя денежнаго штрафа и о мерахъ ко взысканiю последняго.

Интересно, эти Указы начальства в XVIII веке исполнялись столь же «ретиво», как и в наше время?.. История, которая произошла с Авраамием Артемьевичем Селивановским и его сыном Василием, в какой-то мере даёт ответ на этот вопрос (1). Случилась это 245 лет назад.

Действующие лица:

Авраамий Селиванский – священник при Рождественской церкви села Ижевского (Спасское тож) Иранского уезда

Ефим – старший сын Авраамия, дьячок в том же селе

Василий – 14-летний сын Авраамия, студент школы инфимы Вятской семинарии

Крестьянин села Илгани – остался в истории безвестным

Хлынов – до 1780 г. название города Вятки

Кукарское духовное правление — грозная организация уездного масштаба, которая ревностно следила за пребыванием семинаристов в нужном месте и в строго нужное время

Инфима – низший класс в семинарии. В XVIII веке полный курс семинарии мог занимать 8 лет в следующих ступенях (школах): фара (или аналогия), инфима, грамматика, синтаксима, пиитика, риторика, философия, богословие.

Итак, Василий, отпущенный из семинарии на зимние каникулы, не явился в срок обратно. Вятская семинарская контора была начеку и учинила розыск.

ОРДЕР

Из Вятской семинарской конторы в Кукарское духовное правление

«Вятской семинарии школы инфимы студент Кукарского духовного правления села Ижевского Рождественской церкви попа Авраамия сын Василий Селиванский прошлого 1768 года декабря 16 дня за необходимыми его нуждами уволен был в дом сего 1769 году января до 8 числа. Но неведомо за какими причинами и по сие время в семинарию не явился. Того ради Кукарскому духовному правлению по получении сего Ордера выше писанного студента, не взирая ни на какие отговорки, в Вятскую семинарию выслать в самой скорости. А отца его, попа Авраамия, за таковое вторичное уже удержание, Кукарскому духовному правлению не оставлять без штрафа и Кукарскому духовному правлению о вышеписанном учинить по сему непременно».

Кукарское духовное правление не осталось в стороне и тоже отреагировало, призвав отца к ответу:

«1769 года февраля 13 дня Ку карского заказа села Спасского (Ижевское тож) священник Авраамий Артемьев по присланному из Вятской семинарской конторы в Кукарское духовное правление Ордеру отпущенного из семинарии на срок и жившем в доме его, священника, сыне его родном Василии Селиванском в духовном правлении сказал:

Означенный его, священника, сын Василий Селиванский по отпущению его из Вятской семинарии на время явился в дом к нему, священнику, прошлого 1768 года декабря 18 дня и находился его сын в доме его, священника, января до 15 числа сего 1769 года. Хотя и имел он, священник, намерение отослать его, Василия, в семинарию по праздновании Богоявления 6 дня, но только препятствовали тому великие из снегов метелицы; также и положенного о явке сыну его Василию в семинарию срока, то есть к 8 числу января, он, священник, не знал. Однако де вышепоказанного 15 числа января того своего сына Василия в Вятскую семинарию отослал с сыном же своим Ефимом, который Василия и довёз по лежащему до Хлынова тракту до деревни Мочалище. И как за неспокойной дорогой лошадь у него обессиленной пристала, то послал он, Ефим, помянутого Василия до Хлынова с едущим туды села Илгани крестьянином, а как его зовут не упомнил, а сам он, Ефим, поехал обратно в двор свой. Оной же крестьянин его, Василия, привёз ли в Хлынов, или где он, Василий, ныне находится – о том он, священник, не известен. И в сей сказке сказал он, священник, самую сущую правду.

К сия сказке священник Авраамий руку приложил».

Действительно ли сказал Авраамий правду или слукавил, – история умалчивает. Однако заведённое на него дело после объяснения в Кукарской конторе сразу закрыли. Мальчик Василий не пропал, остался жив и здоров. Впоследствии он благополучно окончил школу риторики Вятской духовной семинарии, «был уволен 19 мая 1777 г. с аттестатом вовсе» и в том же году рукоположен в сан священника.

Александр Аврамиевич (1760–1798), младший сын Авраамия Артемьевича, родился в селе Шошма. В 1767 г. семья переехала в село Ижевское, где мальчик уже с 15 лет начал служить пономарем при Спасской церкви.

Зимой 1775 г. Александр, тогда ещё 14-летний подросток, вместе со старшим братом Ефимом, дьячком при той же Спасской церкви, совершили рискованное путешествие, чтобы вызволить из беды сестру Елену. Вот что писал Ефим в прошении в Кукарское духовное правление 30 декабря 1774 г.: «Надлежит мне именованному с братом моим родным Александром ехать в Казанский уезд Сарапульского заказа до села Берёзовки для взятия после оставшей в том селе умерщвлённого известною злодейскою толпою священника Якова Пачинского жены, а нашей родной сестры Елены Авраамовой с малолетней её дочерью. А о проезде до показанного села от Кукарского духовного правления увольнения и указанного пропуску не имеем». В резолюции правления указывалось «оного дьячка Ефима Авраамова с братом до показанного села уволить до сроку февраля 15 дня 1775 г. и дать подорожную». В этом документе речь идёт о восстании Емельяна Пугачёва, охватившем в 1773–1775 гг. значительные районы России – часть восточной Сибири, Урал, Поволжье и юго-восток Вятской губернии. На захваченных территориях «злодейская толпа» пугачёвцев чинила самосуд, жестоко расправляясь не только с помещиками, но и с теми представителями духовенства, которые не оказали поддержки восставшим. Можно представить, насколько опасным было путешествие братьев, имевших при себе подорожную от духовного правления! Не сохранилось документальных свидетельств, какова была судьба Елены, но её маленькую дочку удалось спасти. В Клировой ведомости церкви села Макаровки за 1783 г. отмечено, что «в доме священника Авраамия Селивановского живёт внука его, поповская дочь сирота Анна И лет» (2).

В 1775 г. Александр был определён по Указу Консистории «в правление пономарской должности на два года для совершеннаго по книгам читать, петь и писать обучения», т. е. начал служить указным пономарем без права получения дохода. Через два года, обучившись наукам, он подаёт прошение о переводе на должность действительного пономаря, чтобы получать доход наравне с церковным причтом. Приводим полностью с сохранением орфографии этот любопытный документ (3), очень похожий на современную автобиографию:

«1778 года марта 19 дня в духовной преосвященного Лаврентия епископа Вятского и Великопермского консистории ведомства Кукарского духовного правления села Ижевского Спасской церкви исправляющий по Указу дьячковскую должность села Макаровки священника Авраама Артемьева сын ево Александр спрашивай и сказал:

– родился он Александр в 1760 году в июне месяце, и тако ему ныне от роду девятнатцатой год;

– дед ево просителя Артемей находился ли где при какой церкви и каким, и в котором году помре – он проситель за младенчеством не помнит;

– а отец ево просителя Авраам находится села Макаровки при Богородской церкви действительно служащим священником и поныне в живых;

– как дед и отец, так и он проситель в подушной оклад положены не были;

– славено-латинского диалекта, кроме российской грамоты, не упивался;

– для исправления к означенной Спасской церкви дьячковской должности по Указу из консистории определён он проситель в 1775 году;

– родственников он проситель при той Ижевской Спасской церкви никого не имеет;

– женат он проситель того же Ижевского приходу починка Микленура дворцового крестьянина Василия Дмитриева на дочере девке Федосье и в прижитии у него дочь Фекла 2-х месяцов;

– раскольнической прелести и церкви святыя противности за собою не имеет, и за другими ни за кем не признаёт;

– ежели впредь кого потаённого раскольника или церкви святыя противника усмотрит, то о таковых доносить обязуется;

– естли соблаговолено будет ево просителя определить к показанной Ижевской Спасской церкви в действительного пономаря, то он быть желает и питаться имеет от приходских людей доброхотным денежным доходом и хлебною ругою и определённою от приходских людей на всех священно– и церковнослужителей пашенною землёю и сенными покосами;

– и от той церкви к другой переходить не будет;

– пьянства же и других причетническому званию не надлежащих поступок всячески удаляться обязуется.