Текст книги "Остров душ"

Глава 39
Пляж Чентомила, проспект Поэтто, Кальяри

– Ну что? Тебе нравится? – спросила Мара Раис. – Конечно, она немного маловата, но…

– Беру, – сказала Ева, застигнув свою напарницу и ее подругу врасплох.

– Может быть, ты хочешь попробовать пожить тут неделю-две, посмотреть, подходит ли она тебе? – предложила хозяйка дома Рафаэлла после нескольких секунд смущенного молчания.

– Нет-нет. Она идеально подходит. Беру, – повторила Ева, обводя взглядом комнату, в которой не было и двадцати пяти квадратных метров. – Она небольшая, но с восхитительным видом. И кофемашина имеется; чего еще можно желать?

Рафаэлла уставилась на Мару, которая пожала плечами.

– Она из Милана, – сказала Раис, словно это должно было объяснить причуды коллеги.

– Когда я могу заселяться? – спросила Ева.

– На самом деле это было так внезапно, что у меня даже не было времени… – Рафаэлла оказалась не готова к такому нетерпению. – Я не знаю… Жилье свободно, но я должна хотя бы прибраться и…

– Я могу и сама прибраться, не переживай. Если ты не возражаешь, я бы заселилась сейчас.

– Сейчас? Это как?

– Вот прямо сейчас, – ответила Ева, улыбаясь.

– Черт, Кроче… Дыра, где ты остановилась, должно быть, действительно отстой, если ты так спешишь оттуда сбежать, – сказала Раис.

– Нет, я просто хочу иметь место, где буду чувствовать себя дома.

– Ну, это, конечно, лучше, чем помещение, которое тебе дали бы в казарме… Рафаэлла, что скажешь? Она хочет прямо сейчас, ничего не поделаешь.

– Хорошо, тогда… дайте мне время спуститься вниз и распечатать документы, я вернусь быстро.

– Спасибо, – сказала Ева.

– Тебе тут действительно нравится? – спросила Раис, когда они остались одни.

– Это рядом с морем. Его видно даже из того окошечка… И потом, эта маленькая терраса… Иди сюда.

Ева открыла окно, и Мара последовала за ней на небольшой крытый балкон с видом на проспект Поэтто, откуда можно было увидеть огромный неподвижный водоем, усеянный сотнями розовых фламинго и окруженный болотистой растительностью.

– Это безумие… – прошептала миланка, любуясь видом и облокотившись на перила.

Раис покачала головой и вернулась в мансарду, где приготовила пару кофе и поставила их на столик на двоих на терраске.

– Спасибо, – сказала Ева, потягивая кофе.

Мара указала на пруд:

– Sa genti arrubia.

– Прошу прощения?

– Розовые фламинго. Здесь мы их так и называем. Это означает по-сардски «красный народец».

– Они великолепны.

– Они – символ города. У нас самая большая постоянная колония в Италии и одна из самых больших в Европе. Отсюда их хорошо видно. На закате они мигрируют в природный парк Молентаргиус, к пруду Санта-Джилла. Сотни и сотни розовых птиц, пересекающих небо. У меня тоже дух захватывает, а я-то к этому уже привыкла… Со всего мира приезжают посмотреть на них.

– Тогда я бы сказала, что это жилье стоит денег лишь ради прекрасного вида из окна, правда ведь? – сказала Ева.

– Ты уверена, что тебе хочется тут жить? Больше похоже на обиталище бедной студентки или проститутки, без обид.

– Ну, я не путана, но ведь я в каком-то смысле студентка, не так ли? В конце концов, я тут город изучаю, правда ведь?

Раис улыбнулась.

– Ну, тогда… – сказала она, вытаскивая из сумки скомканную газету. – Вот тебе новый урок. Это самая читаемая газета в Кальяри.

Ева улыбнулась:

– Так…

– Ты знаешь, какой самый популярный раздел среди жителей Кальяри?

– Какой же?

– Некрологи.

– Да ладно тебе…

– Клянусь. Деревенские мужики читают их с ручкой в руке и с улыбкой на губах – и радостно представляют себе образы бедняг, которых они пережили.

– Святые небеса… Жуть какая-то, Раис.

– Мы, сардинцы, умеем быть очень жуткими, Кроче. Конечно, недотягиваем до твоего уровня, но приближаемся…

– Я не посылаю тебя на хрен лишь потому, что ты нашла мне дом… Есть новости о Долорес?

– Никаких. Я газету для этого и купила, но нет никаких новостей.

– Ты смогла поспать прошлой ночью? – спросила Ева.

– Только с помощью снотворных… А ты? Мучили кошмары?

– Ага. Мне приснились две жертвы.

– Понимаю тебя. Но я уверена, что через несколько дней мы забудем об этой истории. Потому что мы решили поставить на ней красивое надгробие, верно?

Мара не заметила в глазах коллеги очень сильной убежденности в собственных словах.

– Кроче… Мы решили закрыть дело, верно?

– Конечно-конечно, – сказала Ева, словно внезапно придя в себя.

– А вот и я, – сказала Рафаэлла, возвращаясь в мансарду с документами в руках.

– Ну, – сказала Раис, вставая, – раз ты так спешишь, подпиши эти бумажки, а потом мы поедим спагетти с морскими ежами, чтобы отпраздновать переселение в твою новую камор… Прости, в новый дом.

Глава 40
Карбония

Площадь в двадцать четыре тысячи квадратных километров лесов, гор, сельской местности, пещер, прибрежных и внутренних деревень. Долорес Мурджа, если она действительно исчезла по не зависящим от нее причинам, могла быть похищена или спрятана где угодно. Один только парк Дженнардженту занимает территорию почти в восемьсот квадратных километров, и в самых высоких своих частях он имеет леса настолько непроницаемые и густые, что, поговаривают, в некоторых местах никогда не появлялось ни единой души; это земли, сохранившие нерушимое первозданное изящество и тысячелетиями не знавшие присутствия человека. Неприкосновенный рай. Идеально подходит для примирения с духами древних.

Маурицио Ниедду обнаружил, что лидер секты «Нураксия» обычно брал своих последователей в «паломничества» в скрытые места, как можно дальше от цивилизации, где никто не мог потревожить их «трансы».

Обыски с помощью Лесного корпуса[91]91
  Лесной корпус – подразделение итальянской полиции, в основном выполняющее природоохранные и связанные с ними функции.


[Закрыть], сил гражданской обороны и государственной и местной полиции не дали никаких результатов. Комиссар подал запрос на крупномасштабное прочесывание с помощью дронов, но получил отказ; каждый год пропадало много девушек, а Долорес не было дома меньше недели. Одного того, что она вошла в ближайший круг неонурагистов, было недостаточно, по мнению судьи, чтобы поднять расследование на более высокий уровень. Ощущения, которые испытывал Ниедду, не могли быть переведены в бюрократические действия или вещественные доказательства, поэтому они не учитывались. Поиски продолжались в фоновом режиме, чтобы он успокоился.

«Чушь какая, – думал Маурицио, припарковавшись возле дома лидера секты. – Этот сукин сын идеально подходит под описание психопата и в прошлом совершал изнасилования. Обвинения против него растворились в воздухе. Кто-то защищает его, и чем раньше ты это поймешь, тем лучше. Хватит играть по правилам».

Ниедду вышел из машины и огляделся. Он ждал ночи, чтобы сделать то, что задумал. Дом по-прежнему производил впечатление нежилого. В то утро комиссар совершил вылазку, чтобы понять, есть ли в доме сигнализация, и ничего не нашел. Единственным препятствием были замки. Впрочем, ничего такого, что он не смог бы взломать под покровом темноты, проявив немного терпения.

Ниедду понятия не имел, что может скрывать этот дом. Но ему нужно было что-то, хотя бы минимальный след, чтобы иметь возможность руководить расследованием и поиском девушки.

Осмотревшись, он перепрыгнул через каменный забор и направился к двери, ведущей в сад на заднем дворе дома. Принялся за замок, осознавая риск, которому подвергался.

«На карту может быть поставлена жизнь этой девушки. К черту последствия», – сказал он себе.

Через несколько минут работы Ниедду повернул ручку и вошел. Расстегнул кобуру, вытащил пистолет и включил фонарик.

Глава 41
Проспект Поэтто, Кальяри

Она открыла и привела в порядок содержимое багажа, привезенного из Милана. Чемодан – точнее, чемоданчик – она оставила напоследок. Ева смотрела на него так, словно он был чудовищным существом, как будто яркая графика Минни– и Микки-Маусов вселяла в нее больше ужаса, чем демонические маски, которые ей показывал Баррали. Она огляделась в поисках других занятий, чтобы оттянуть время и избежать этой болезненной задачи, но мансарда после нескольких часов уборки была идеальна. У нее больше не было оправданий.

Принятие перевода было для нее очень важным шагом. Это означало отвернуться от боли, от прошлого и попытаться начать жить заново. Спустя почти два года пришло время сделать это. Ева начала с работы, как бы желая заново присвоить прежнее «я», чтобы возобновить свое существование с того места, где оно было прервано. Тем не менее оставалось еще несколько вещей, с которыми нужно было разобраться. С содержимым детского чемодана для начала.

– Боль можно победить, если не прятаться от нее, а преодолевать, – повторяла она слова своего психолога.

Хватит самоустраняться. Хватит чувствовать вину.

Ева Кроче взяла чемодан, положила на кровать, расстегнула молнию и открыла его. В нем была одежда для девочки. Для девочки шести лет, хотя той было восемь, когда она в последний раз надевала эти вещи: болезнь уже остановила ее рост.

Ева обернула в целлофан все платья, чтобы сохранить их первоначальный вид, чтобы каким-то образом увековечить ее присутствие, и прежде всего запах. По нему она скучала сильнее всего, и больше прочего ее огорчало то, что она забывала запах ее кожи. Ее личность, ее телесность в сознании Евы состояли из запахов, которые время с каждым днем уносило все дальше.

«Странно, – подумала Кроче. – Иногда память сосредоточивается на незначительных деталях и пропускает элементы, которые должны иметь первостепенное значение для выживания образа. Я помню все ее оценки в школе, но уже не помню ее запах».

Хотя это стоило ей немалых страданий, Ева освободила все до единого предметы одежды от целлофана и разложила их по порядку на матрасе. Все пижамы, футболки и блузки несли с собой каскады воспоминаний, в большинстве своем сладких. Всю одежду, которая напоминала ей о боли, слезах, отчаянии и болезни, Ева выбросила полтора года назад.

Когда она закончила раскладывать их, вещи дочери заняли всю поверхность кровати.

Кроче закрыла глаза, и вдруг запах маленькой девочки ударил в нее так сильно и живо, что она почти как будто ощущала ее рядом с собой и чувствовала на себе ее взгляд.

Ева боялась открыть глаза и обнаружить, что Майи нет среди ее маленьких платьиц. Или, может быть, еще больше она боялась возможности увидеть ее большие глаза, длинные развевающиеся рыжие волосы и озорную улыбку. Поэтому, с закрытыми глазами, упала поверх платьев дочери, опьяненная их ароматом. Чудовищная сила запаха открывала шкафы и ящики памяти, возвращая к жизни горькие воспоминания. Через несколько минут Ева перешла от смеха к слезам, от радости к боли. И все же она знала, что совершает операцию по спасению своей души: она возвращается домой, в последний раз.

– Я скучаю по тебе, моя радость, – прошептала Ева, по-прежнему с закрытыми глазами, поглаживая свой живот, как будто этот простой жест мог перемотать ленту времени, вернув в ее утробу священную жизнь. Ее охватило мучительное чувство вины за то, что она не смогла справиться со своей самой основной задачей – защищать ее. Она потерпела неудачу, и ей не было оправдания.

– Ты сможешь простить меня? – спросила Ева пустую комнату, каким-то образом наполненную присутствием дочери.

Через несколько минут она уснула, убаюканная волнами аромата своего ребенка, цепляясь за платья, как будто они были амулетами, способными отогнать ее отсутствие.

Глава 42
Карбония

Когда мерцающий луч фонарика обшарил стены кабинета лидера секты, Маурицио Ниедду проклял себя за то, что так долго ждал, прежде чем совершить этот рейд.

– Господи Иисусе… – прошептал он, не сводя глаз с рисунков, сделанных белым мелом на черных стенах, напоминающих школьную доску.

Комиссар почувствовал, что его затянуло назад во времени, в ноябрь 1986 года, когда – он был еще мальчишкой – его вызвали в качестве поддержки на место преступления в археологическом районе Мацанни между горами Виллачидро и Вальермоса. Наброски на стенах изображали найденную ими жертву, стоящую на коленях перед одним из трех священных колодцев: ее руки сцеплены за спиной, лицо скрыто деревянной маской быка, тело покрыто нестриженой овечьей шерстью. У этого ублюдка был талант к рисованию, но больше всего комиссара обеспокоили раны от укусов на открытых участках кожи жертвы; у неопознанной девушки, которую они нашли в Мацанни, были такие же язвы в тех же местах: как будто этот ублюдок присутствовал там или даже…

– Черт, да это мог быть он, – пробормотал полицейский, делая быстрые вычисления в уме. В то время Мелису, должно быть, было чуть за двадцать. – Впрочем, возможно, он для этого был слишком молод, – сказал себе Ниедду.

Он пошел дальше, продолжая освещать стены фонариком. Еще одно граффити мелом подробно показывало место другого ритуального преступления, 1975 года. Ниедду в то время видел документы об убийстве и узнал преддверие священного источника Су Темпиесу в сельской местности Оруне, а также безымянную жертву, нарисованную очень подробно.

– Сукин сын… – прошептал он.

Меловые рисунки продолжались: зооморфные маски, обнаженные женщины перед нурагическими алтарями и менгирами, фигуры животных, мегалитические круги… Мелис как будто запечатлел на стенах свое извращенное воображение. С комком в желудке полицейский продолжил их изучение. Он нашел изображение оружия и самые разнообразные маски сардинского карнавала. Когда свет упал на череп козла, Маурицио подпрыгнул, и фонарь выпал из его руки.

Стол был завален книгами по оккультизму, рисунками и зарисовками темных обрядов и жертвоприношений, фотографиями, на которых Мелис с его адептами были в лесах, их лица скрыты масками, тела часто обнажены: процессии среди священных источников и других затерянных в лесу археологических памятников.

Рука, защищенная полиэтиленовой перчаткой, которой комиссар трогал изображения, дрожала. Он почувствовал, что не может дышать. Ему хотелось включить свет, чтобы рассмотреть фотографии поближе, но он не стал: с одной стороны, боялся выдать свое присутствие, с другой – боялся оставить следы на доказательствах. Чем больше времени он проводил там, тем больше рисковал наследить.

Ниедду вспомнил лицо Долорес Мурджа, и его охватил ужас при мысли, что девушка могла оказаться в руках этого психопата.

– Ты должен был прийти сюда раньше… – упрекнул он себя.

Затем вернулся к граффити ритуальных убийств. И, глядя на них, подумал: «Что, черт подери, мне теперь с этим делать?»

Глава 43
Полицейское управление Кальяри

Кроче и Раис снова встретились ближе к вечеру перед кабинетом начальника отдела по расследованию убийств. Кроче все утро занималась административно-бюрократическими делами, которые необходимо было решить, чтобы официально приступить к службе, и воспользовалась этим, чтобы ознакомиться с различными отделами. Фарчи вызвал их обеих, чтобы они оценили ситуацию и имели возможность приступить к обработке результатов.

Раис с отвращением заметила, что наряд коллеги не изменился: поцарапанные ботинки, рваные джинсы, футболка рок-группы, о которой она никогда не слышала, кожаная куртка, пирсинг в носу и большое количество серег. Как всегда, единственным элементом на этом прозрачном лице был слишком обильный мазок черным карандашом по контуру глаз, придававший мрачный вид ее взгляду; волосы – слишком длинные и темные, по ее мнению, – усиливали ощущение изможденности; на ногтях не было лака, и они были подстрижены по-мужски коротко.

Проведя почти четверть часа в прихожей, Мара не выдержала, заскучала и, оглядывая Кроче с ног до головы, поддразнила:

– Скажи мне, ты только что с рок-концерта или хочешь, чтобы на тебя обратили внимание в отделе по борьбе с наркотиками?

Ева посмотрела на нее с презрением:

– И это мне говорит человек, одетый как секретарша в порнофильмах…

Раис холодно улыбнулась, показывая ей средний палец.

– Да пошла ты, – прошипела она.

Ева начала играть с пирсингом, чтобы досадить ей.

– Ну и? Как тебе в твоей консервной банке? – спросила Мара через несколько секунд, отводя взгляд.

– Это просто точка опоры, Раис. Временное пристанище.

– Значит, ты не собираешься задерживаться? Тебя переводят?

– Святые небеса, да твое лицо прямо сияет… Я только приехала. Уже так сильно тебя злю? – поддразнила Ева.

Мара хитро улыбнулась:

– Не совсем так, Кроче. Я начинаю понимать, что мне придется мириться с тобой. С твоим метал-снаряжением и твоей трупной бледностью.

– Ты все о том же? Я тоже не в восторге от того, что остаюсь здесь, но в любом случае… Может, покажешь себя с профессиональной точки зрения и просветишь меня насчет нашей работы?

Раис фыркнула.

– На данный момент нам сообщили о тридцати нераскрытых убийствах. Пока ты совершала экскурсию по управлению, я просмотрела их один за другим и разделила на два блока, по пятнадцать на каждую, от самых новых до самых старых. Большинство из них – семейные преступления: люди достаточно глупы, чтобы избежать за них наказания.

– Держу пари, мне ты оставила самые паршивые дела…

– Естественно. Я выбрала те районы, в которых говорят только на диалекте. Жду не дождусь, чтобы услышать, как ты будешь допрашивать народ в Сант-Элии или Сан-Микеле… В любом случае с ДНК, я думаю, мы сможем раскрыть половину из них за месяц. Это больше работа судмедэкспертов, нам просто нужно все скоординировать.

– Так-то лучше.

– Мой план такой: если мы хотим сэкономить время, будем работать самостоятельно и объединяться только в том случае, если нужно допросить подозреваемого или произвести арест.

– Чем меньше нам придется иметь дело друг с другом, тем лучше. Я согласна… Убийства Баррали включены в тридцать файлов? – спросила Ева.

– Нет, я вернула их в архив.

– Хорошо. Но Фарчи об этом сама говори.

– Большое спасибо, Кроче, очень здорово работать в паре с тобой.

– Кто бы говорил…

– Впустите кошку и лисицу, – сказал комиссар из кабинета достаточно громко, чтобы его было слышно.

Илария Деидда, коллега по отделу убийств, вышла и, улыбаясь, сказала им двоим, что начальник их ждет.

– Какое у него настроение? – спросила Раис.

– Как обычно, – пояснила Илария.

– Значит, жена опять ему не дала.

– Я услышал тебя, Раис! Давай двигай, я не могу терять время!

– О-о-о… – сказала Мара, подняв брови. Она глубоко вздохнула и вошла в кабинет начальника, сопровождаемая Евой, которая качала головой.

Глава 44
Земли Ладу, Верхняя Барбаджа

Лежа на лугу, усыпанном цветами, двое молодых людей смотрели, как лошадь пьет из реки. Они наслаждались тишиной природы после того, как занялись любовью на складе возле сада. Недалеко тек изумрудно-зеленый ручей. Было прекрасное позднее утро. Янтарный свет залил ручей, окаймлявшие его олеандры и ивы и согрел двух обнявшихся влюбленных. Запахи леса пронизывали воздух, а журчание бегущей воды успокаивало.

– Куда ты ходил вчера утром? Я слышала, что ты уезжал с отцом, – сказала по-сардински Эздра Ладу, которая была на год старше Микели.

Юноша продолжал гладить ее бархатные волосы, вспоминая, что всего несколько лет назад, когда они были еще детьми, он спускался с ней на реку, они доставали камыши и наслаждались ловлей форели и других пресноводных рыб.

– Когда мы повзрослели? – удивился парень. – Когда мы влюбились?

– Ну! – сказал Эздра, сильно тряся его. – Скажи мне, куда вы ходили, я умираю от любопытства.

– В одно место… – неопределенно сказал он.

Она ткнула его локтем в ребра, заставив засмеяться и вскрикнуть от боли одновременно.

– Ну же!

– Отец водил меня в музей в Сеньорби.

Эздра сделала удивленное лицо. Она просто не могла себе представить, чтобы такой человек, как ее двоюродный дядя Бастьяну, ходил в музей.

– И что ты видел?

– Статую… Ее называют Богиня-Мать, – сказал Микели. Он остановился, чтобы свистнуть чистокровному жеребцу, который пробирался через тростник на излучине реки, вонзая копыта в болотистую землю с риском вывихнуть ногу.

– Она красивая?

Парень пожал плечами:

– Статуя как статуя. Кусок мрамора, ничего особенного. У тебя фигура лучше.

Девушка несколько секунд молчала.

– А потом?

– Что потом?

– Что вы еще делали? – нетерпеливо спросила Эздра.

– Ничего. Вернулись домой.

– Я имею в виду, ты проделал весь этот путь только для того, чтобы увидеть эту статую?

– Да. С ума сойти, правда? Мне тоже это показалось пустой тратой времени.

– А что сказал твой отец?

– Что я пойму позже.

– Как странно…

– Мой отец и мой прадед довольно странные, знаешь ли.

– Ты никогда не задумывался о том, чтобы уехать отсюда? – спросила Эздра после нескольких минут задумчивого молчания. По ее тону было ясно, что она долго обдумывала эти слова, словно боялась их выдать. – Тебе не надоела эта скучная жизнь посреди полей и животных, без телевизора, без сотовых телефонов, отрезанная от всего? Не надоело повиноваться старикам, словно мы звери?

– Мир снаружи – дерьмо. Мы живем так, чтобы защитить себя, ты же знаешь, – сказал Микели с кислой ноткой в голосе.

– Это то, во что нас всегда заставляли верить, но ты в этом уверен? Ты в курсе, что значит жить нормально?

– Я доверяю отцу.

– А я хочу уехать. Больше не могу.

Микели серьезно посмотрел на нее, затем улыбнулся:

– Ты шутишь, да?

– Вовсе нет… Я сыта по горло. Не хочу закончить как мои сестры.

– Ты не хочешь жить со мной?

– Конечно, я хочу жить с тобой, но не здесь. Не среди нашей семьи… Я хочу увидеть мир. Ты понимаешь, что я никогда не видела моря?

– Эздра, будь осторожна со своими словами. Если твоя мать услышит их, она сдерет с тебя шкуру, как со свиньи.

– Так в этом-то и проблема. Что тут плохого? Мы только до средней школы доучились, и то в деревне на нас все смотрели косо. А потом? Запертые здесь, вдали от всего и всех… Твой отец рассказывает нам, каков мир, но мы не можем его видеть. Почему?

– У нас здесь есть все, что нам нужно. У тебя есть я.

Эздра погладила его по щеке, сквозь которую уже начала пробиваться борода.

– Знаю, но я хочу жить с тобой где-нибудь в другом месте, не здесь.

Микели нахмурился:

– Мне не нравится этот разговор. Здесь у тебя семья; неужели ты хочешь бросить всех? Вот так неожиданно?

– Ты когда-нибудь задумывался, почему они заставляют нас жить вот так?

Парень энергичным жестом оттолкнул ее в сторону и встал, подзывая лошадь.

– Мне не нравится твой тон, Эздра. Ты мелешь чепуху… Это твоя земля и твоя семья. Кто, черт возьми, ждет тебя снаружи? Кто позаботится о тебе там? – резко сказал он, указывая подбородком на гору. – Я тебе скажу: никто.

– Я не хотела тебя сердить…

Юноша раздраженно покачал головой и оседлал лошадь.

– Шевелись, – резко позвал он девушку. Помог ей сесть, а затем погнал коня рысью вдоль горных тропинок, которые поднимались к поселению Ладу, сильно стегая животное.

Всю обратную дорогу ни один из них не вымолвил ни слова.

Сердце Микели было в полном смятении. Слова любимой девушки пробудили в нем старые тревоги, горькие вопросы, на которые он так и не нашел ответа. «Что, если Эздра права?» – задумался он.

Он хлестал лошаль все сильнее, огорченный этими вопросами, и тщетно пытался не думать об этом.

– Увидимся вечером? – спросила девушка, когда он высадил ее на окраине деревни.

– Нет. Сегодня вечером я должен пойти с отцом, – резко ответил Микели.

– Куда?

– Иди домой, Эздра, и поскорее забудь то, что ты мне сказала, – произнес он, прежде чем уйти к конюшням, не оглядываясь.