Текст книги "Барабаны летают в огне"

Строгий повествовательный стиль. Питаюсь питательно, дорогу перехожу внимательно, все человечество люблю.

ЛЮБЛЮ, НО НЕ ОЧЕНЬ СИЛЬНО.

Шумная толпа идет, а я с бритвой стою. С намыленным лицом я у окошка. Бреюсь я в ванной. Почему меня оттуда к окну вынесло? А я, папа, внезапно куда-нибудь броситься пожелал.

Расшибиться или удачно приземлиться, переломавшим кости отщепенцем стонать или с людьми по улице гулять, весельем искриться…

Невыносимый треск разлома!

Дерево упало?

Нет, кто-то с дерева упал.

Из квартиры спустился, с людьми пошлялся и от них на дерево.

Горе тому, кто в своих ближних и дальних разочаруется!

Злосчастная вера в людей и крутой разворот к отчаянию. Поодаль от меня загромыхало. В тело вонзаются асфальтовые пики. АСФАЛЬТОВЫЕ КРИВЫЕ НОЖИ выпускают на простор мои изгибающиеся кишки.

Я вынужден защищаться. Член у меня маленький, но с утра он, как камень! Передай Лаурите, что в Мангейме я встречаюсь со скуластой марокканской принцессой Хишемой Хишанидой.

Парадная улыбка и раздолбанное очко моей Хишаниды.

С Хишемой Хишанидой мы конфликтуем.

Лаурите я бы с гордость рассказал, из-за чего. Отцу распространяться неудобно – тебе, папа, я поведаю, что я у окна, что я тоскую по Нью-Йорку, через открытое окно сюда вторгся твой бизон Грейсимен!

Ну и прыжок у него. Нелады у меня с ним, помнится, возникали, но прошлому место в прошлом. Подумаешь, копытом стучит, глазами прожаривает, его переправка в Мангейм в круглую сумму тебе обошлась. На мое уничтожение никаких денег не жалко?

Добрых отношений отца и сына у нас, наверно, и не было. Не возражай мне, папа! Ты можешь говорить мне любые приятности, но ТВОЙ БИЗОН ГРЕЙСИМЕН меня сейчас уроет!

До чего же я не хочу умереть на четвертом этаже, бизоном затоптанным. Если я переключу телефон на громкую связь, ты Грейсимена к миролюбия не призовешь?

Он не твой? А с чьей ладони он в нашем бассейне рыбу ел? За пышноволосыми ставридами вплавь гонялись вы оба, но ты-то ловил, а он неловкий.

Грейсимен рыбу сжирал, в ненасытности ревел и рыгал, он в воде, но он «подобен огню, и нет воды, чтобы погасить его».

Сказано о рамзесе Втором, однако и к Грейсимену подходит. Снова его рыгание, рыгание без аналогов – оно о его НЕЗЕМНОМ ПРОИСХОЖДЕНИИ говорит. Он вылупился либо из кокона выбрался высоко, непредставимо высоко, даже выше, чем на той горе, что наш бассейн тенью охватывает.

Одну минуточку. Масса снега, с горы скатывающаяся, это… лавина! Она идет!

Не переживай. Лавина не идет, дьявол под укелеле госпелы не поет – рыба плывет.

Мне, папа, ты сырую рыбу не скармливай. Ставриду на сковородку, и рыбьи волосы плавятся, смрадные клубы к потолку, нам угрожает экологическая катастрофа! Слетевшимся на совместный обед супермоделям и гангстерам выдаются противогазы. Принимать пищу в них нельзя, но кому тут до еды! Хотя я, папа, присмотрелся и скажу тебе, что им не до чего. Сидя на стульях они опали, будто всю кровь из них выпустили.

Противогазы, от вырубания оберегающие, только у нас? Что у прочих несправные, а у нас с тобой образцовые, мне весьма…

И у меня неисправный? А почему я до сих пор до выпадения из реальности не надышался?

Не в реальности я, говоришь…

А здесь у меня недурно.

Опахальщика я не приглашал. Да не маши ты, НЕ НАВЯЗЫВАЙ МНЕ УСЛУГИ!

Он растворился, а опахало надо мной снует, ветряной поток создает, гнусные магические трюки.

На опахале вроде бы какие-то значки. Ноты это!

Приостановись, дай вглядеться, что же за кусок, откуда, нотных линеек, как на магазинном чеке покупателя, на необитаемый остров отплывающего.

Тема необъятная. Повел руку к опахалу записи на нем заслонить и в руке скрипка образовалась – был мастером без инструмента, а теперь с инструментом. Играть не намерен.

Скрипку пытаюсь отбросить, но она присосалась, с ладонью слилась, обдуваемый опахальными завихрениями, я чувствую, что они становятся горячее.

Ноты наливаются цветом огня и, обретя выпуклость, от опахала отделяются, на меня сваливаются! одежду, а затем кожу мне прожигают, рука, в которой нет скрипки, У МЕНЯ ОТСОХЛА, а скрипичной рукой я очищаюсь, жгучие ноты с себя скидываю, скрипка загорелась!

Если и она, меня не потушить. Уравновешанно приму страдания, сделаю объявления, прекращающий сопротивление скрипач Марчелло Альбертини свои дела сдает.

Чтобы не было вопросов после смерти, спрашивайте и предъявляйте сейчас.

У кого ко мне что-нибудь обвинительное?

Естественно, у тебя, Лаурита.

Ты ждешь от меня ребенка, а я сгорел, не окружил его отцовской заботой ни на минуту, МЫ НИКОГДА НЕ УЗНАЕМ, КАКОЙ ИЗ МЕНЯ ОТЕЦ.

Чего-то, наверное, лучше не знать.

Поверив, что в роли отца я бы ни на что не годился, утрату ты перенесешь хладнокровнее.

Ребенок не увидит плохого отца, но ты потеряешь крутого самца.

За такое обо мне мнение мне бы тебя возблагодарить и огонь с тела сбить, но мне нечем, мои собственные возможности от пламени меня не избавят, тебя ли жалея или кого, однако передо мной кто-то с брандспойтом.

Беру свои слова назад.

Он не кто-то, а мой дирижер Даркхубер.

Какую бы глупость он ни сказал, спор с ним не заведу. Воду в меня незамедлительно пустит, и я выживу, но нужно незамедлительно! Чего вы, герр Даркхубер, с тушением не активизируетесь? Незамедлительно в меня струю подавайте!

Я его призываю, а у него личина, что, мол, НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЮ: мысли у него концептуальные, дирижерские, но я через них пробьюсь.

Вода мне от вас будет?!

Разумеется, я попробую и воду, опустив брандспойт, промолвил Даркхубер.

Но у вас альтернативы… не пивом же!

Пожары на нефтяной скважине взрывом тушат.

Подорвать меня собираетесь? Но с вашим снаряжением вам проще меня облить, у вас же брандспойт!

У меня гранатомет.

А я был готов поклясться, что вы с брандспойтом меня посетили. Своего благодетеля в вас заподозрил.

Ты оркестрант. А для него, для оркестранта, дирижер и туберкулез – сопоставимые величины. Скорее квадрат любой стороны треугольника не будет равен сумме квадратов двух других сторон треугольника минус удвоенное произведение этих сторон на косинус угла между ними, чем дирижер тебе что-то хорошее сделает.

Ну и вывалили вы на меня. Из некого геометрического закона?

ТЕОРЕМА КОСИНУСОВ.

Перед разговором со мной вы ее, наверно, подчитали и…

Со школы я ее помню.

В моей музыкальной школе я у математике в немилости оказался. А вы вот математике выучились, вы…

Меня поленом учили.

За нерешенные задачки учитель поленом вас бил?

Права учащихся у нас ущемлялись. Школа частная, методы обучения с рекомендуемыми министерством разнятся, В ВЕЧНОМ СТРАХЕ, ЧТО НАС ПОЛЕНОМ ОТЛУПЯТ мы преуспевали буквально по всем предметам. Ботанику зубришь и не о футболе во дворе думаешь, а о заученном только что Гейне. В беспокойстве, что его бродячие крысы или вавилонские заботы с сомкнутыми плодоносиками в голове перепутаются. Помарэ – это из Гейне, гинецей – из ботаники… «слава царственной Помарэ»… женские органы цветка… Помарэ не цветок, «у Помарэ дикий нрав, повадки, манеры», ты, мой свободолюбивый скрипач, затухаешь, а я возгораю! Ты свободолюбив, но у меня гранатомет! Мистер Альбертини! Вы держали себя со мной неподобающим образом. Вам конец.

Если в меня полетит граната, мой дух, ОТ МЕРТВОГО ОРГАНИЗМА ОТДЕЛИВШИЙСЯ, полетит жаловаться моему отцу. Он мужчина культуры значительной, но замогильным ветром и для вас, герр дирижер, потянет.

Сунься он ко мне с его бандитскими привычками, я твоему отцу…

Что вы ему? Ваши коготки ему покажете? Вспылившая пианистка показала зажившемуся у нее альтисту свои коготки, и он от нее съехал! С чемоданами тащится и думает: жил с ней, трахал ее, месяцами она, потея, стонала, а сегодня на меня заорала.

Повысил голос и я. Забыв у нее куртку, под ее балконом встал и закричал: куртку мне скинь!

Куртка велюровая, производства итальянского, если Магда мне куртку не сбросит, случится, что из квартиры Магды Берссон ушел я не окончательно.

Действия предприниму взвешенные. Магду НЕ ПРИОБНИМУ, НЕ НАГНУ – куртку с вешалки сниму и двери снаружи прикрою.

Без меня у Магды Берссон пойдет фривольная жизнь. Мои носки не стирай, любых мужиков води, пристыдить бы ее. Порядочная женщина себя блюдет, грузчику-качку и молочнику-бычку себя не отдает, свою любвеобильность не обуздаешь, вулкан проснется!

Я, цыпочка, я, вулкан – это я, озверевший я тебе нужен? на сегодняшний день я вкрадчив, и ты, деточка, не ухудшай.

Сядь передо мной. Сомкни твои колени. Я их тебе разомкну и рукой по локоть войду.

Не дальше, чем смогу, конечно. Ты не бездонна, но мое стремление быть с тобой, быть твоим, оно да. Даже моим недоброжелателям приходится признавать, что в чувствах к тебе я на грани фантастики.

Раскрасневшаяся от РАДУЖНОГО СМУЩЕНИЯ девочка. С твоего молчаливого согласия колени я тебе раздвигаю.

Уже сорок пять минут в тебе не присутствовал.

После перерыва в отношениях ощущения ярче. Вулканы! Я временами вулкан известный, но и ты у меня вулканическая!

На суше и на море по части страстности ровни нам не сыскать.

Лопни мои глаза, если ты не сквозь меня сейчас смотришь.

Жесткой сексуальностью взгляд твой проникся, но она предназначена не мне.

Засасывающе поцелую тебя в губы и перетяну тебя сюда, ко мне, о ком бы ты ни грезила, из его объятий я тебя вырву, и воспарять ты будешь не с ним, а со мной.

Со мной, деточка, круче, и ради тебя же самой я моими губами к твоим, чтобы в СМИНАЮЩЕМ ЗАХЛЕСТЕ у-уухх…

Твои губы шевелятся.

Целовать шевелящиеся губы мне что-то жутковато.

Бледно-красная мякоть останавливающе пульсирует, дотронувшемуся до нее придется туго, с моей эротической одержимостью я бы осмелился, но шепот… слух не ласкает.

Вильгельм, она вышептывает имя Вильгельм, он, видимо, тот, что из табачной отрасли. По приглашению американской стороны был в США.

Итог визита – удивительные личностные перемены. Щетина, ношение ковбойской шляпы, неконтролируемые эмоции; поговаривали, что в аризонском питейном заведении он полюбопытствовал, имеются ли у них в музыкальном автомате НЕМЕЦКИЕ АВАНГАРДИСТЫ, и его схватил шериф. Ты, гнида, кто такой, проревел, у тебя, гнида, руки наверняка в крови, ты, гнида, признание мне подпишешь!

К выродкам шериф нетерпим. В участок он их не доставляет.

В кукурузном поле полицейский джип, а в нем наваристые удары и музыка кантри.

От вламываемых шерифом кулаков и громкости музыкального сопровождения голова у Вильгельма сейчас, наверное, треснет.

Плечи у шерифа развитые. Женский дуэт петь кантри нестройно начал. Кукуруза стала пригибаться к земле, вид на аббатство святого Максимина открылся, в аббатстве концертный зал.

Оно в Трире. Я В АРИЗОНЕ.

Где я нахожусь, мною осознается, и это говорит, что отбито у меня еще не все. Концертный зал, аббатство… пустословие, сумасшедстие… аппарат мышления барахлит, но из строя он не выведен. Трир, аббатство, концертный зал, собранные в пучок волосы, альт. Волосы мои, играю на альте я, кроме меня и другие на чем-то играют.

Сквернослов Мартин играет и довольно различимо альтистов обкладывает. Для Мартина, поскольку он очень верующий, игра в аббатстве вещь духоподъемная, и сегодня играет он изумительно.

Ну а мы, что вместе с Мартином имеем честь составлять наш оркестр, мы обыкновенны. О себе скажу, что я бы и за повышенный гонорар, лучше бы не сыграл, не то что во славу Господа.

Пытаясь сделать из меня единомышленника, Мартин К ЕВАНГЕЛИЯМ МЕНЯ ПРИОБЩИЛ, но я религиозной пропаганде не поддался.

И Мартин Ольцторт в слезах удалился.

Предварительно насосом меня ударив.

Мы с ним на велосипедах катались – выехали поразмяться и тут он ко мне с христианством полез. Я немного послушал, затем заявил, что мне надоело, Мартин затормозил. Встал и я. Мартин извлек насос и, ударив меня, пошел.

Велосипед бросил. Мартина не было. Это благоденствие длилось минут пятнадцать.

А вот и Мартин. Какой же я глупец, что отсюда не укатил.

Мартин снова со мной, а шериф? Он меня по-прежнему бьет?

Чувствую, славно прикладывается.

В шляпе, небритый, я тоже хочу так выглядеть.

Что же со мной такое! Я из табачной области, но в этом моем рассказе я альтист.

Вильгельм? АЛЬТИСТ ВИЛЬГЕЛЬМ ИЗ РАССКАЗА СКРИПАЧА АЛЬБЕРТИНИ? Марчелло Альбертини. Марчелло, чья Лаурита мучается в родах и чей дирижер строит против козни, рассудок его помрачающие.

Пообщавшись с сыном по телефону, кое-кто из Нью-Йорка счел разумным уделить время и дирижеру Даркхуберу.

На проводе Мангейм? У вас там ночь? С вами говорит Паоло Альбертини.

Вы меня разбудили… убежден, что специально. В моем оркестре ваш сын, я не ошибся?

Моему сыну никаких поблажек не нужно, но если бы будете придираться к нему без оснований, в Мангейме я вас навещу и оставлю в вашей жизни весьма жирный след. ЖОПУ ТЕБЕ, КОЗЛУ, РАЗОРВУ!

В Мангейме? Вне сферы вашего влияния анальное преступление совершите? У нас здесь своя полиция, своя юстиция, свой уклад, а вы прилетите и давай меня в зад? В вашем положении я бы ни в одном движении уверен бы не был.

А кто на меня в ничтожном Мангейме… кто меня в нем…

Все кому не лень. Мангеймское общество.

Да ваше общество я…

ОБЩЕСТВО ДЕГУСТАТОРОВ. Общество, не как совокупность сложившихся форм совместной деятельности людей, а тайное общество «Мангеймские дегустаторы». В нем политики, военные, врачи, пожарные, с неделю и я его член. Предоставляемые им блага и на меня, дон Альбертини, распространяются. Поймите меня правильно – от вашего прилета я вас не отговариваю, но вы должны знать, что я под защитой.

Нагряну в Мангейм, наверняка зубочисткой пронзен буду. Вы же дегустаторы – фаршированную оливку на зубочистку и в рот. В клубной обстановке, под редкие вина, вальяжно восседаете, причмокиваете и параллельно лютейший характер выковывается. Меня с моей кодлой, не моргнув глазом, затравите и задерете!

Этой идеей, дон Альбертини, мы, пожалуй, воспользуемся. Я спрошу, но охоту на мафиози наше общество вроде бы еще не дегустировало. Человек шесть привезти с собой сможете?

Я и шесть десятков при необходимости подтяну.

Вас ЖАДНОСТЬ ЗАДУШИТ авиабилеты на шестьдесят человек покупать. Скажем, что с вами прилетят шестеро. Из аэропорта вы, получается, на двух такси. Первое мы отсечем и погоним на него фуру. Вы в первое такси сядете?

Все-то вам раскрой…

Опаска в вас появилась, и это здорово. Вы или не вы, но когда на зажатую легковую фура несется, из такси всякий выскочит. К сомнительным данное умозаключение вы не отмахнете?

Конкретно я в такси ворон бы не считал.

Вы бы стремительно подались наружу, ну и с вами какие-нибудь Джованни, Даниэле и Франческо. Вас бы объединило намерение держаться всем вместе, но разделение бы вас опять не миновало – половину из вас ПРОФСОЮЗНАЯ ДЕМОНСТРАЦИЯ бы в себя заточила. Проходя, заглотила и, сомкнув ряды, увела. Богом клянусь, что и вы бы к ним не пробились, и они бы к вам. Вы из Нью-Йорка, Мангейм для вас захолустье, ну и дыра же он, молвили бы вы какому-нибудь Франческо. А с кем, помимо Франческо, вам поделиться? Из шестерых при вас только Франческо, и вы, дон Альбертини, вдоволь с ним наболтаться возможности не упускайте. Пока мы его у вас не забрали, вспоминайте с ним золотые дни, «когда, как май, цвели грехи», элегантно Шекспир написал.

«Посмотри в таблицу, мать – вновь нам нечего терять».

Нашего мангеймского полузащитника вирша. Точную передачу и на пять метров не отдаст, но в число «Дегустаторов» принят. Что мы дегустируем, пробуем на вкус, вы наконец уразумели? Конечно, убийства, безусловно поджоги, несомненно разноплановые ЗООФИЛЬНЫЕ ПЕРЕГИБЫ.

Кое-кого из нас мы зовем «Космическим онанистом».

При мастурбации его мысли направляются на Создателя. На степенного бородача, что на иконах, церковных сводах, «Бородач» имет всех нас, а «Космический онанист» вгоняет «Бородачу».

За вдов, за калек, за изнасилованную и зарезанную дочь…

Non compos mentis. Не в своем уме.

Подобное горе безгранично, и ничего странного, что оно его ограждающий от помешательства барьерный риф затопило.

В «Городе квадратов» отношение к «Космическому онанисту» крайне сострадательное.

Это город не В СТРАНЕ ПСИХОВ – Мангейм это. От Мангеймского замка и до реки Неккар у нас блоки зданий, которые разделяют улицы, стенам замка перпендикулярные или параллельные – у квадратов индивидуальные названия: мнимая профсоюзная демонстрация ослабила вас в квадрате М5.

Из него вы с Франческо пойдете дальше, держась, разумеется, мужественно.

Франческо от вас слева. Безотрывно вы на Франческо, думаю, не смотрите. Когда спустя небольшое время, вы снова взлянете налево, вы полагаете, Франческо вы около себя увидите?

Ваш Франческо – облачко, наше участие – ветерок, Франческо сдуло, унесло, стольких привезли, а теперь никого, мордоворотов на нас не напасешься, без всякой поддержки порулить вы в Мангейме решитесь?

Судорожно отсюда рванув, вы все испортите. Мы же ГОТОВИМ ДЛЯ ВАС ДИКОСТЬ СОВЕРШЕННО ОСОБЕННУЮ. С сыном встретиться вы пожелаете?

До расправы с дирижером или после?

В Мангейме вами потерян весь личный состав, и это неожиданно, весьма погано, Мангейм для вас загадка, а ваш сын в нем живет, и перед тем, как напасть на дирижера, пожалуй, вы наведаетесь к сыну.

Сжать его в объятиях и что ему изнутри о «городе квадратов» известно, спросить.

Что значит, о чем? О «городе квадратов», о Мангейме твоем. Очень приятно слышать, что ты, Марчелло, абсолютно не в теме. Я намеревался таящееся за фасадом через тебя выяснить, а ты и туристическими знаниями о Мангейме не обладаешь. Ладно, сыночек, забыли… ты стал профессионалом, и я тобой горжусь… нет, я с моими людьми к тебе прилетел.

Нет, они сейчас не внизу стоят.

А черт знает, куда их унесло.

Ни к чему, Марчелло, не говори мне, что они вернуться. По моим чувствам, вряд ли они в живых. В клоаке, в бедламе, в Нью-Йорке не задело, а в «городе квадратов» накрыло. Возможно, они еще явятся, но я до глубины души проникся обратным. ВОЮЩИМ ГУСЕМ ко мне спустилось, и я уверовал.

Твоей матери пятьдесят три года, а она по-прежнему попкой перед мужиками вертит. К кому бы ни пришли, с бокалом прохаживается и привлекает.

Стефанию я приплел по той причине, что, думая о ней, я в полосу света вступаю.

На первом свидании она меня сказала к черту проваливать. За грудь я ее еще не схватил, но готовился, и она, раскусив мой план, вырез на платье ладошкой прикрыла и нежным голоском меня обложила. Вали, ушлепывай…

Сама убирайся.

Она обиженно зашагала, а я ее настиг и сзади за грудь.

Ночью я ее поимел. СПУСТЯ НОЧЕЙ ТРИДЦАТЬ-СОРОК связал себя узами брака.

Проведя с ней в браке ночей бессчетное множество, я обмолвлюсь тебе, что я поступил правильно.

Супружеская неверность? Возникала ли у меня тревога, что ее и на стороне кто-то дрючит?

Для тревоги нужны основания, а тут, будь уверен, основания нулевые. Вертлявость ей, конечно, свойственна, но она сбрасывается с нее вместе с одеждой.

Совсем не разделась, нижнее белье пока не сняла, однако уже не та. Пикантная шаловливость будто мыльная пена смылась: желание укрыться от взглядов, как если бы в нашу спальню бригада охочих до ее прелестей пуэрто-риканцев набилась.

В ней перед ней исключительно я – ее супруг. С ВЕТЕРАНСКИМ СТАЖЕМ СУПРУГ. Выключив лампу, она со мной ложилась и обязанности жены исполняла, но без удовольствия.

Поскольку я ее люблю, это мне не мешало.

Что же я каждую ночь имею, мне, естественно, хотелось рассмотреть, но у нас все всегда в темноте, а фонарик ее разбудит, и я погорю.

На полке!

Он у меня на полке. Бинокль ночного видения. Куплен для поздних полевых объяснений с кланом Филиппо Грассини.

Я не ганфайтер из вестернов, но с моим биноклем я троих уложил. Левой держал, правой стрелял, ночного видения есть и приборы, и когда его нацепишь, обе руки свободны, но я с двух рук не стреляю, да и выхваченный из-за спины бинокль приставишь к глазам быстрее, чем прибор на морду натянешь.

Помимо этого, необходимо и ОБСТАНОВКУ УЧИТЫВАТЬ.

Мы вроде бы приехали мирно дело решать, а я к Филиппо Грассини, надев прибор ночного видения, приближаюсь – не я бы в Филиппо, а Филиппо в меня тогда бы выстрелил.

Попал бы, и нет у тебя отца.

А тебе был годик. Неужели так мало… да, давно Филиппо Грассини в земле гниет.

Поклон биноклю. Для тяжелых случаев он у меня. Покончить с Грассини, насладиться наготой твоей мамы, стянуть с нее одеяло она мне позволяла. Я стягивал, ее, спящую, натягивал, ни стягивание, ни натяг толчком к пробуждению не служили.

Стянув, я раздвинул ей ноги, но не овладел.

Я смотрел. От подробностей я тебя избавлю.

Единственно скажу, что впериваться туда ЯВЛЯЛОСЬ ДЛЯ МЕНЯ МУЗЫКОЙ.

А что с музыкой у тебя?

Дирижера Даркхубера мне забодать или ты сам с ним разберешься? Ты говоришь, что в выборе ответа ты полагаешься на меня, но ты… кто их впустил? Ты дверь за мной закрыл?

Ваш сын, дон Альбертини, ее закрыл. А мы ее открыли. Человеколюбивая пятерка из всех городских слоев. Из «Общества дегустаторов». Мы у вас, и с данным фактом вам надлежит смириться. Хилли вулли бралли хиделли! Я с вами на пали. На священном языке южных буддистов. Уолли бралли хилли пашли! Никакой не пали, а шуточная бессмыслица. В вашу голову, дон Альбертини, она бы не пришла. А объединяюще скрутить отца и сына скотчем и БЕНЗОПИЛОЙ ИХ ПОКРОМСАТЬ? Вы мафиозо и творить изуверства вам… для вас чересчур? А не вы ли во всеуслышание хвастались, что Чичо «Глиста» Контеро, еще когда он дышал, распиливать начали? Кто нам сказал? Ваш сын дирижера Даркхубера вами пугал, ну и сказал. Откуда узнал, вы не у нас, а у него поинтересуйтесь. Вопрос задайте немедленно. Рекомендуем не затягивать, потому что жить-то вам…

В телефонной беседе с дирижером Даркхубером особенное обещано вам было?

Особенное – звучит обязывающе, но, думается, мы справились.

Кляпом для вас с сыном что использовать?

Носовой платок вы носите? А ваш сын? Предсмертный обмен платками вы проведете?

Трогательно бы выглядело. Отцу затыкается глотка платком сына, сыну отцовским, что вы, дон Альбертини, пробормотали? НЕСВЕЖ ВАШ ПЛАТОК? От заскорузлого, слипшегося платка вашего сына может вырвать.

Рвоте из-за кляпа идти некуда, и он ею захлебнется.

Подобное убийство мы с кем-нибудь обязательно продегустируем.

9

Вам с вашим сыном нами уготовлена бензопила и мы, дон Альбертини, никуда не свернем. У нас замысел и мы… впрочем, замыслы, они… «и замыслы с размахом и почином меняют курс и терпят неуспех у самой цели». Сумеете ответить, чьи это слова, не исключено, что наш замысел мы похороним.

Кажется, ваш начитанный сын ответить стремиться. Поручаете ему отвечать? Ну говори, Марчелло. Угу… с Шекспиром ты попал, а с Отелло промахнулся. Доведенная до вас фраза принадлежит Гамлету.

Безусловно, кто бы ее ни произносил, она принадлежит Шекспиру, а авторство ты назвал, какое надо. Требуешь засчитать? Мы между собой перемолвимся и что вынесем, скажем.

Угу… но он же… в другой ситуации и я бы… с Шекспиром он нас… это меня меньше всего волнует… МОЕ НАПЛЕВАТЕЛЬСТВО ТВОЕ ПЕРЕПЛЮНЕТ.

Марчелло! Паоло и Марчелло! Заслуживающие всяческого почтения господа Альбертини! Вам должно быть очень интересно, на чем мы с товарищами остановились, и сейчас вы узнаете – засчитать или не засчитать, вот в чем…

Нет. Не засчитать.

Вяжите их, ребята.

Да, господа Альбертини, пора. Встаньте, друг к другу прижавшись, и мы скотчем вас скрутим.

Если вы предпочтете с нами помахаться, мы вас изобьем и лежащими обернем.

Вы, дон Паоло – гангстер, и драка для вас самое оно, но сын у вас скрипач. Увидеть его беспомощность в драке вам разве нужно? Вы загрустите, станете терзаться тем, что мальчиком мне бы его в карате отвести, и он бы тут не визжал, а решал, впечатыванием пятки крушил…

К кому препроводить сына, у меня было.

ЯПОНСКИЙ САДОВОД ХИТОКИ. Твердый подбородок пересекается броским шрамом.

Садоводством Хитоки-сан занимался комнатным.

Эхмею полосатую вам посажу, компост для нее сделаю, для него понадобятся битые черепки, рубленый болотный мох, корни папоротника…

Хитоки к нам заявлялся, ковырялся, жена ему исправно платила, я его почти не заставал, но когда жена мне сказала, что Хитоки-сан такой обаяшка, их пребывание наедине я порушил.

Она ожидала меня к восьми, а я наше жилище моим приходом в пять осветил.

Японец сажал. Жена, разодевшись по-праздничному, сидела там же.

Что через верность по отношению ко мне она не переступит, я в принципе уверен, но тут японец – весьма отличающаяся энергетика, ИНЫЕ ФЛЮИДЫ, если я ничего не предприниму, нельзя не предположить, что моя жена будет вздрючена.

Ее сердцу он уже сейчас мил, а от тяги сердца до натяга хреном дорога коротка.

Садовод мне кивнул, супруга качанием ладони поприветствовала, они со мной не говорят.

А я скажу. Не хочу молчать. У тебя, Стефания, и у вас, Хикоки-сан, слабо развита интуиция. Вы проводите ваши часы без оглядки на то, что способно между вами возникнуть. Разумеется, я о сексуальной связи. Но вам, голубки, в ней не блаженствовать!

Я, пробормотала Стефания, ни в какой мере не…

Ты не растение, чтобы к садоводу бесчувственной быть! Как человек с человеком, как клиентка с садоводом, с выплавленной из общей увлеченности дружественностью пожалуйста с ним общайся, но заруби себе на носу, что садовод он японский. С оклахомским или тосканским я бы оставил тебя без волнений, поскольку бы знал, что с ним ты не переспишь, а с японским ты можешь оказаться неузнаваемой. Вернейшая, достойнейшая и отчего-то подстилкой для садовода растеклась – защита не устояла. НЕИЗВЕДАННАЯ АТАКУЮЩАЯ ЧУЖЕЗЕМНОСТЬ ее вскрыла. Привычный набор мужских свойств тебя бы не соблазнил, а этот взял.

Я, Паоло, неисправимо твоя и брать меня кому-то, кто не ты, я….

Тиски сжимаются! Измену ты не вынашиваешь, но тебе с собой, его влиянием растопленной, не совладать. Мне вмешаться? Бесчестья ты хочешь избежать или мне тебе не мешать?

Я даже при твоем попустительстве честь не утрачу. Это ты непонятными страстями обуреваем, а я и Хикоки-сан, мы умиротворенные, у нас на уме стебли и лепестки, мы…

Видеться вы перестаете! Ты меня слышала? А ты, Хикоки? Яйца мне тебе ПРОВОДОМ ПОД НАПРЯЖЕНИЕМ не пересчитать?

Жути вам на меня не нагнать, промолвил Хикоки-сан.

Ах, ты, косоглазый, ты у нас, выходит, стальной, за свою сохранность не боящийся… достану пистолет – затрясешься.

Имею дерзость с вами не согласиться, сказал садовод.

Ну что же, пистолет я вытащу и проверим.

К проверке готов.

Я за пистолетом, а он скакнет и ногой меня в стену вобьет. Ответ всем каратистам один – стрельба на поражение, но пистолетом за поясом я, не вытаскивая, лишь член себе отстрелю, а мое вытаскивание он оборвет.

Без пистолета у меня перед ним вопиющая беззащитность. Он каратист. Я нет.

Не считаясь с фактами, я бы на него и без пистолета накинулся, но он бы меня… у каратистов кодекс. Слабый и безоружный на тебя набрасывается – не срубай. Только удары блокируй.

Блоки жесткие, нарываться на такие блоки тоже болезненно – я в ванную отойду. Пришел с улицы, руки не мыл, скажу, что помою.

А сам достану пистолет и войду в комнату С ПИСТОЛЕТОМ УЖЕ ВЫТАЩЕННЫМ и на садовода смотрящим.

Ход дельный, но не слишком ли просто читаемый? догадливый Хикоки направится в ванную вместе со мной.

А в туалет? Когда я замру над унитазом, он будет из коридора меня контролировать? Дверь нараспашку, вытаскивание пистолета откладывается, да пошел он на хрен, захлопну я дверь!

И замочек в двери поверну.

Пистолет мною вытащен, с предохранителя снят, но за дверью у меня каратист. Едва высунусь, он мне ногой, и я в ауте. Надо переждать. Торопливый птенец выпорхнул из гнезда и перышки от него по воздуху.

Садовод из моего дома уйдет. Не настолько же он желает меня вырубить, чтобы несколько суток тут ошиваться.

Он бы заскучал, но рядом с ним моя супруга…

Ну трахнет он ее. Ну повторно.

Чего-то у меня настроение ЕГО СНОШЕНИЕ С МОЕЙ ЖЕНОЙ не допустить. Оно у меня и было, из-за этого настроения я и влип – в туалете себя спасаю. Крутизну ничем не проявляю. Я никчемность. Я обычный. Под наплывом самоуничижительных размышлений я могу и застрелиться. Пальну в висок и никакая японская сволочь мне не воспрепятствует!

Стараясь определить, что же меня подтолкнуло, мафиозный Нью-Йорк нещадно мозги напряжет.

А мой сын? Расскажет ему жена про японца?

Папа испугался, потом расстроился и простреленная башка бум…

ОБ УНИТАЗ.

Сын у меня скрипач, мстить кому-то за отца он не подумает, да и кому, садоводу Хикоки? Умелый растениевод, садовод, и какого черта я столько о нем напридумывал…

Но мне по-прежнему кажется, что он каратист.

Сына бы к нему, он бы моего Марчелло до боевой машины бы подтянул, «Общество дегустаторов» и с натренированным сыном меня бы распилило – чрезвычайно спорно! Пятерых бы мой сын уработал. Мною буквально азарт овладевает, когда я их поверженными воображаю.

Свали-ка их, сынок, в кучу.

РОСКОШНЫЙ ПОГРЕБАЛЬНЫЙ ХОЛМ, сынок, здорово получилось.

Если облить горячим и запалить, они загорятся.

Разорутся, расползутся, разбегутся – огонь хорошо, но нужно измыслить что-нибудь более аккуратное. Не менее страшное и мучительное, это, сынок, само собой разумеется.

Соображай, сынок, не саботируй, для улучшения умственной деятельности на скрипке, как Шерлок Холмс, поиграй.

Ах, ты же у нас теперь не скрипач, ты по карате… бойцы всякого рода единоборств соображают неважно. Иметь придурочного сына, знаешь, сынок, невесело.

Скрипач на кулаках, конечно, смешон, но скрипач, он – скрипач, а ты, сынок, у меня не удался.

В Мангейме у тебя бой, и я за тебя поболею, однако мне… я со скрипачом говорю?

Острить ты, сынок, не… фамилия Даркхубер мне что-то навевает. Что-то относящееся к музыке и проблемам. Дирижер? Которого я из-за тебя прижать думал?

Да не вылетело у меня, сынок. СОВСЕМ НЕ ТО СО МНОЙ. Тебя скотч не стесняет? Разогревочные включения бензопилы не смущают?

Наш с тобой брикетик сейчас начнут рубать.

Они нас обмотали, и мы вместе. Умрем мы вместе. Отгоняя неописуемый ужас, я стараюсь представить, что я помешался и мне все равно.

Успокойся, сынок, не рыдай. На разрезании мы присутствуем в качестве гостей. Нас подумывают принять в «Общество дегустаторов» и сегодня они нас оценивают. Выдерживаем ли мы зрелище, глядят.

Подави ты же ты наконец твои рыдания!

Сегодня день у нас тяжелый, но он отличный. ТЯЖЕЛЫЙ ОТЛИЧНЫЙ ДЕНЬ сегодня у нас!

Насмотримся мы на жутчайшее, но с нами самими ничего не случится, я, сынок, тебе побожусь, что взревевшую бензопилу не мы с тобой испробуем – объективно я сказал. Придраться не к чему.

Бензопилой они тех двоих на шмоты расчленят. Двоих обкурившихся мексиканцев в горнолыжных костюмах. Постой, сейчас те двое уже в приталенных жакетах и сомбреро. Сейчас вообще пропали… появились! В меховых шапках наполеоновской гвардии и детских колготках с пузырями на коленях.