Текст книги "Барабаны летают в огне"

Хладнокровней, «Жир»! Кто перед тобой, разобрал?

Не дрейфь, моя пуля тебя не найдет. А его дострелить не нужно?

Граната его вчистую разворотила. Лежит он возле меня, но убил его ты.

За моего друга Роберто ему плата… а это он?

Подойди и изучи. Лицо взрывом почти не тронуто.

Кимбелайн Винс, удовлетворенно промолвил «Жир». В одиночку он, кажется, здесь. Не с кем потрепаться, НЕ С КЕМ РАЗВРАТУ ПРЕДАТЬСЯ, поживи он тут еще с месяц, его и эскимос бы устроил.

Хорошенькая эскимоска и меня бы…

Не эскимоска, а эскимос.

Что-то ты, «Жир», после убийства не в штатном режиме – зачем Винса порочишь? Мужик он обычный, в Нью-Йорке с продавщицей встречался. Какого черта ты на него такое навешиваешь?

Я по себе сужу. Месяц изоляции в этом охотничьем домике и я бы на кого угодно согласился.

Дерьмовость положения я понимаю, но хотеть, чтобы тебя трахал эскимос…

Не он меня! Я его.

Чуть достойнее, но твой ИМИДЖ НЕ ВОСКРЕС. Какая схожесть с Винсом! Оба трупа. Винса мы погребем?

Было бы по-людски, но вокруг снег же сплошной. А под ним мерзлота. Ты пробивать ее станешь?

Небольшую могилку я для него расковыряю. Ты его убил, а я его похороню. Солдата и мужчину – не любителя эскимосов.

С ожесточением, что завелся, Маркони размахивает и вколачивает, по-немногу выворачивает – ошметки выковыривает; собой недоволен, и это гонит, НАПОЛНЯЕТ, яма растет, взремнувший в домике «Жир» стоит заспанным. Без кирки, без перекошенности, сам себе господин, скотина пузатая!

Руки-то не натрешь? – зевотно поинтересовался он у Маркони.

Только огромное чувство может пройти сквозь эту вонь, как сквозь масло, процедил Инноцензо.

Но Винс еще не воняет. И какие у тебя к нему чувства? Мне из-за эскимоса анафема, а сам, гляжу…

Когда на износ вкалываешь, под нос всякую чушь бормочешь. Мои чувства, конечно, не к Винсу, а к женщине, но попахивало от нее – и разложившийся Винс так не будет. А мне, полюбив, ее люби…

СЧИТАЙ МЕНЯ СТРАННЫМ, промолвил, «Жир», но я бы в настолько вонючую не влюбился. Она одежду не меняла или чем обнаженнее, тем отвратительнее, пахла?

У нее грибок.

На чем? На сиськах?

Всю ее заполонил. Он невидим – не видом, а ароматом сшибает. Ты бы к ней придвинулся и лицо бы у тебя изменилось.

Я бы ОБРАТИЛСЯ В БЕГСТВО.

От ее глаз ты бы не сбежал. Их глубину и ясность ни на что бы не променял. Занимаясь с ней любовью, я периодически слышал, как поют соловьи… если ощущал, что через несколько секунд кончу. Само собой, это ощущение сопровождало не каждый наш. Тогда я улыбался.

Уныло?

Горечь примешивалась, не спорю. Мне бы не грустить, а по стопам Триндилло идти. Делать ему минет он нутрию надрессировал.

Триндилло, он…

Из филадельфийской команды ПРЕЗРИТЕЛЬНОГО ДЖЕКА.

Опираясь на типов вроде Триндилло, Джек Раболло свой кусок в Филадельфии потеряет. Зубастую нутрию до члена допускать… я уже о моральном аспекте не говорю.

Думаю, Триндилло опомнится. Господи! Пыл у меня прошел… в долблении земли ты меня не подменишь?

Необходимость его погребения я не понимаю, но пес с тобой, подсоблю.

Винс упокоен, ПРИТОПТАН, «как бы ни был путь мой долог, как бы ни был путь мой труден, гнев мой все преодолеет, месть моя врага настигнет». Гайавата. А у детишек сладкая вата. А у «Жира» с Маркони зловещий бодун.

После телефонного разговора с Чикаго они нахлестались.

До первого телефона доехали, с доном Альдони связались, и от него к ним потекло отнюдь не то, какие же они классные.

С Альдони разговаривал Маркони. Изнервничавшему «Жиру» трубку не передавал.

Из-за чего Маркони губы покусывает, что ему босс говорит…

Свой долг перед братьями Альдони мы выполнили.

Кимбелайн Винс УБИЛ, Кимбелайн Винс УБИТ, но Альдони на Маркони, похоже, кричит.

Юбку задирают, а штаны снимают.

И девушке вставляют.

О девушках Альдони едва ли.

Признательный взор Софии Браччини…

Однажды в ее попку забрался толстый член.

И БЫЛО ВЕСЕЛО! Весело не всем.

Да всем, всем, отодранная Браччини мало что весела – она счастлива. Неужели из-за секса?

Секс роль играет, сказала она, но моя признательность скорее из-за твоей ко мне приязненности: мой постоянный любовник надутым индюком передо мной ходит, а ты общителен, волосы мне прижал и извинился…

А твой любовник, он кто?

Бенито Альдони.

Когда я улетал на Аляску, босс о моей связи с Браччини не знал. Если от неведения он избавился, по телефону он сейчас высказывается насчет меня – пришей эту падлу, Маркони, эту жирную мразь в упор расстреляй… будет мне выдумывать и себя, беднягу, запугивать. Число любовниц у Альдони довольно множественное и валить переспавшего с какой-то из них он…

Эльзой ее зовут. Певичка из ночного клуба «БЕДРА». Рикардо «Туннель» Рочини замечательно ею попользовался.

За картами сидит, похваляется, про услужливость Эльзы говорит и у сдающего еще карту просит.

Бенито Альдони карту «Туннелю» дал.

Сдавленно бормоча, что Эльза вообще-то моя.

У «Туннеля» несомненно мелькнуло – отбивную из меня сделают. С РАСШИРЕННОЙ ДЫРКОЙ посередине.

Больно осознавать, что прежней жизнью тебе уже не жить, но ты мужчина и раздачу доиграть необходимо, но карты из рук вываливаются, ногти в ладонь впиваются…

Бабу босса я поимел.

Себе он вцепится в волосы, а мне, воображаю, куда – закатывается моя звезда. Оплакивают меня покоренные мною города. Янгстаун, Лорейн, Юклид, в ОГАЙО я гремел, но в Чикаго мое положение скромнее. Медяк, с прочими монетами перемешанный – не более того. Начищенный, в мешанине светящийся – отраженным светом. От Бенито Альдони он.

Не мне, а Альдони это – заголовки, ланчи с сенаторами, девки отборные; трахнув ту из «Бедер», слегка от его пирога я откусил. Подавлюсь, наверное. С худшим для меня эффектом я в близкие отношения ни с кем не вступал!

Она отборная, любых жертв стоящая! обычная провинциальная девчонка. Мордашка славненькая, ножки длинные, но ничего завораживающего. В вонючем промышленном городке красоткой именовалась, однако в Чикаго ей… одна судьба у нас с ней. Воодушевившись деревенской славой, в мегаполис завоевателями устремились и не выбились.

Давненько я шампанское не открывал.

С певичкой мы перед соитием обошлись без спиртного. Она чего-то нюхнула, лифчик сняла и, поносившись по комнате, ко мне в объятия кинулась.

Какую субстанцию она втягивала, я не в курсе, я не разбираюсь – разбирался, но вылечился. Совершенно! Себя я хорошо знаю – возрождение УПОИТЕЛЬНОГО ОХРЕНЕНИЯ мне не грозит.

Кто-то во мне посмеивается, шинкующую мелодию насвистывает, я твою музыку слышу не очень и поэтому ее игнорирую, опасность для меня не в тебе, не во мне – в Бенито Альдони она заключается.

Альдони меня разорвет, дикой кошкой намажет мне мед… на хлеб… медовый мне бутерброд от Альдони, что хищно ревет!

НАРКОТИКИ НЕ МОЕ, с ними завязано, но проперло меня, будто бы я на них.

Разволновался, плотину расшатал и подмыло, игрок в карты из меня сейчас – игрок, все правила позабывший, и вот бы Альдони домой меня отослал. Вы, дон Альдони, не против, чтобы мы потом доиграли? Покинуть вас мне можно?

Твоя неугомонность, «Туннель», зависть во мне вызывает. Вставить моей Эльзе торопишься? Никакого страха у тебя передо мной. Встречал я храбрецов, но ТЫ – ЭТО ТЫ!

За мое залезание на вашу любовницу я покорно прошу меня…

Легкомыслие, «Туннель». Ублажать себя, не прояснив, в чью бабу ты членом тычешь. Когда я в нее засовывал, я кожей чувствовал, что испытать ее неверность мне предстоит… певичка! Ночью поет, той же ночью дает… но и тебя пожурить есть за что. В этом месяце я с пяти до пятнадцати тысяч для тебя поднимаю.

Но с моих точек я всего десять-одиннадцать собираю, и пятнадцать мне…

Ты принесешь мне ровно пятнадцать. И поборы повышать ты не смей. За певичку я тебя НИЧЕГО НЕ СЛОМАЮ, но если на тебя пойдут жалобы, у тебя в целом виде лишь левый мизинец сохранится. Простых предпринимателей пощипывать нужно, но не грабить! Левый мизинец у тебя двигается?

Да, вполне…

Тебе его достаточно?

Уверяю вас, что не вполне…

«Туннель» переспал с Эльзой, а «Жир» с Браччини, но разве Браччини для босса дороже? «Жир» уповает на то, что она для него примерно то же самое. Накажет меня деньгами – я ему заплачу, и пей, гуляй, жизни радуйся! С похмелья о выпивке без оптимизма мне думается. Мы по-прежнему на Аляске, но с Аляскинского хребта мы убрались, и, проходя мимо бара, Маркони мне подмигнул – идея его, оплата моя.

Рассказать боссу о Винсе мы, конечно, были обязаны, но бар нам попался раньше, чем телефон. Небритые, проголодавшиеся, нам бы по стейку… подойдут обслужить, закажем… на неблагонадежных клиентов мы с тобой, Маркони, похожи.

Намерения у нас тут не дурные.

Увидеть это в нас надо постараться. ЗА СЭНДВИЧ ЗАРЕЖУ! Официантка на меня взглянула, как если бы я что-то такое из себя представлял.

Ты, «Жир», купюру на стол положи. Не долларовую… сотню клади!

Ну нашлась у меня сотня…

Ощущение, что ты здесь персидский шах, она тебе дарит?

Шах, он поборник ислама, а мне бы выпить…

У тебя в распоряжении все, что душа желает. На парфюмерной фабрике ты бы что пил? Одеколон или спирт? Кристофоро Орилли на спирт налегал.

А на парфюмерной фабрике он…

На конвейере.

А употреблять ДОРОГИЕ ДУХИ он…

По его конвейеру они не шли.

Не думалось мне, Маркони, что с непрезентабельными работягами якшаться за тобой водится. С детства знакомство тянется?

Немытые мальчики в поисках пищи. Частые туманы от недоедания. Росли в нищете, в стремлении к американской мечте, я потом преуспел, а у Кристофоро аккумулятор подсел. Опротивело ему куда-то пробиваться. Всех нас, что к успеху рвались, по дороге лихорадило, но мы приобретали лоск, набирали влияние, а Кристофоро нервные клетки не жег, но и в ряды по праву задирающих нос не выбивался.

У нас высокомерие, у конвейерного служащего Кристофоро природный магнетизм – если и наделен, никто не замечает.

Сутулый крот. Деспотия заурядности. ФИЛОСОФСКАЯ ГЛУБИНА ОТКАЗА ОТ СЧАСТЬЯ.

Буду работать на конвейере, буду никем, не буду рисковать что-то утратить.

Со своей точкой зрения Кристофоро меня ознакомил, но растолковать мне не не сумел.

Ты меня не понимаешь или я тебя? – беззубо усмехнувшись, спросил Кристофоро.

Я тебя.

Непонимающий, недалекий… ты.

Вывернул твой Кристофоро интересно, промолвил «Жир». Он на конвейере, а глупец ты… на парфюмерной фабрике он до чертиков в глазах надирается?

Что у него в глазах, тайна, но до потолка он подпрыгивает.

ДУРОСТЬ, НО НЕ ПОНУРОСТЬ. А с начальством у него что?

Без особой надобности начальство его не тревожит.

Экзальтированному алкоголику и я бы старался не надоедать. Ты ему замечание, а он флакон разобьет и стекляшкой тебя порежет. И врачей не подпустит. «Рана неопасна!», – будет орать.

Способен ли он человека, вопрос, однако голубя он кончал. Из голубя карпаччо. На карпаччо меня. Нет, не к себе приглашал – голубя он во дворе подавал. Кусочек протянет и кушай.

Но карпаччо же блюдо из сырого мяса… заразного уличного голубя вы сырым?

Кристофоро его ощипал и ножиком на порции. С голодухи и не то в желудок впустишь. По стейкам мы пройдемся?

Да.

Тебе с кровью?

Мне прожаренный!

Выложенную купюру она, как ворона что-то блестящее – ЗАПРИМЕТИЛА ИЗДАЛЕКА. Сочтя ее достойной своего внимания, официантка через весь зал и отдельно здоровается с Маркони, отдельно с «Жиром», для мужчин со вкусом какие стейки у вас в наличии? – осведомился у нее Инноцензо.

А ваш вкус, он…

Тонкий. У вас тоненькие ручки, тоненькие ножки, а у нас тонкий вкус. Стейки у вас из говядины?

Ну а из чего нам их…

Из голубой акулы. На Аляске этот тип акул вылавливается? Может мне У ОБЩЕСТВЕННОСТИ СПРОСИТЬ? Рыбаки сейчас в зале сидят? Подведите к нам какого-нибудь рыбака и мы с ним пошепчемся.

Болтунам вроде вас, промолвила женщина, мне сам бог Херби Диксом велит удружить. Говорит он с запинками, но разговорив, не заткнешь. За ваш столик ему уже идти?

Мне из стейков тибоун, сказал «Жир», а моему другу рибай. И никаких нескончаемых дискуссий ни с каким Херби. Мы на Аляске не рыбацкие сказки слушать. Мы по служебным делам.

Для командировочных вы что-то чересчур драные, промолвила женщина.

А кому за нами ухаживать? – вопросил «Жир». – Кто нашу одежду зашьет и погладит? В отель вселимся – в прачечную при нем сдадим.

А вы в нем еще не живете? – спросила официантка. – Если вы только приехали, что же вы столь неприглядны?

В ПУТИ ОБОДРАЛИСЬ, процедил «Жир». Вы, женщина, Херби Диксу не сестра?

Брат бы меня в подсобку не затаскивал… всякий раз я отвечаю ему отказом. А в его сестры вы меня из-за моей…

Разговорчивости!

У нас с Херби Диксом и форма носа совпадает. Набалдашник у нас на конце. Я полагала, что вы про нос скажете, а вы…

Зовите! – завопил «Жир».

Херби Дикса?

ХЕРБИ ДИКСА!

Зачем тебе этот гребаный Херби Дикс? – взирая на удаляющуюся официантку, поинтересовался Маркони.

Спровадив, мы от нее отдохнем. Не было у меня сил ее выносить.

Дикс тебя покруче нее…

Станет невыносим – и его за кем-нибудь пошлем.

За Кофейной Ширли Аппандаун, усмехнулся Маркони. Нет нужды говорить, кто она есть. Тебя она горячим кофе обливала?

В то кафе на Лонг-Айленде я не заглядываю.

ОНО БЕЗАЛКОГОЛЬНОЕ, кивнул Маркони.

Для мазохистов оно! Подобные места меня не впечатляют. Кофейная Ширли – баба сочная, и я бы ее трахнул, но усесться за столик и, подрачивая, ждать, когда она пройдет и обжигающий кофе на тебя прольет… ее фотографии тебе Тино Граппеози показывал?

Ну а кто?

А где она на связанного индейца кнутом замахивается, он перед тобой выкладывал?

С папой римским в цепях я помню, а с индейцем… на мое обозрение, кажется, не представил.

Мне показал и, вероятно, порвал. Как и собирался. Фотография с индейцем запашок имела уголовный. Ее сделали на фотосессии, с которой индеец не ушел. Жизнь участвующих в подобных съемках стоит дешево!

КОФЕЙНАЯ ШИРЛИ, считай, профессиональная актриса и чтобы она кнутом насмерть забила… и фотограф, что их с индейцем снимал, лишь обыденную работу выполнял. Если голову кто-то потерял, то не они.

А индеец ряженый или реальный?

Самый реальный. Из резервации Бэд-Ривер.

Вроде бы что-то у нас намечается… о резервации тебе Граппеози сказал?

Ни от кого, помимо НАЧАЛЬНИКА ТОВАРНОЙ СТАНЦИИ, сведений я не получал.

Постой, Граппеози же заместитель, а ты мне…

Теперь он начальник.

Граппеози прыткий сукин сын, обрадованно сказал Маркони. Склады, загрузка, беспрепятственно мы на его станции закрутим – всему есть мера, но мы из занятого им поста выжимать не постесняемся. Наша нескромность откроет для него двери тюрьмы, и мы ему, конечно, посочувствуем, но что тут попишешь… попытается нас обуздать – индейцем его прижмем. Я прикинул и считаю, что индейца фотографировал Граппеози. Кто ты, откуда, общение обыкновенное, ни к чему не обязывающее, Граппеози индейца связывает, индеец с ним говорит, Граппеози вскидывает кнутовище, индеец привычно изображает покорность, Граппеози передает кнут Кофейной Ширли и берется за фотоаппарат. Индеец на пленку нащелкан, Кофейной Ширли на сережки подкинуто, она, расцеловав Граппеози, отваливает, а с индейцем еще не закончено.

Отпадная краснорожая бестия…

Вы, господин, кого, меня так характеризуете? – спросил у Граппеози индеец.

Тебя. Разбирающей меня охотой действия ИСТОМЛЕН Я К ТЕБЕ… я тебе вгоню!

Свой мужской вгоните?!

Стальной шип! За все мои нереализованные возбуждения он тебе!

Ты бы мне не об их забавах лепил, промолвил «Жир», а о Херби Диксе сказал. Он где?

Официантка пошла за ним на улицу.

В его жилище она бы не пошла. Он снаружи, но видимо, К БАРУ ВПЛОТНУЮ.

Посмолить вышел? В баре курить разрешено, а он на холодину выбрался?

Если не сигарету, предположить мне остается…

Драку!

Возможно, кивнул «Жир». Когда в баре намечается потасовка, затевающим ее предлагают на улицу выйти. Херби Дикс, скажем, бахвалился, что к нему питала чувства женщина, к которой сватался сам губернатор.

Сватался и женился?

Скажем, женился.

А Херби Дикс почему в заднице оказался?

А Херби Дикс не в пролете. Венчалась она с губернатором, а спала с Херби.

А с губернатором что? Супружеский долг не исполняла?

Пожалуйста, она бы ему за милую душу отдалась, но КАК ДАШЬ ТОМУ, КТО НЕ БЕРЕТ?

Ну а женился он на ей…

Думал, что получится. Наполеон Бонапарт разве не думал весь мир победить?

Задача императора, мягко говоря, была посложнее.

Для кого как. Кто-то мощнейшую армию разобьет, а собственную бабу не оприходует.

Что унизительно для губернатора, и его сторонников оскорбляет. Херби Дикс что, на это нарвался? Я за губернатора проголосовал, а ты, псина ты драная, на моего губернатора брехать себе позволяешь? Хочешь, я тебе поклянусь? В том, что я твое тщедушное тело пополам одним ударом согну?

Он бы поклялся, сказал «Жир», но драный и тщедушный не обязательно, что в точности про Дикса.

Про него, «Жир», про него…

Покашливающий пенсионер в ИЗЪЕДЕННОЙ ЛИСЬЕЙ ШАПКЕ. Официанткой введенный, на столик, указываемый ее пальцем, устало смотрящий, Инноцензо Маркони ему помахал. Украшение человеческого рода, процедил «Жир».

Первый трахарь на всю Аляску, хмыкнул Маркони. На улице он загибался, но вызов сюда распад приостановил. Потому что у нас тут душевно. Рассчитывающего на нашу душевность ты не оттолкнешь? Прямо в лицо тебе гадость сказавший, из-за столика на пол не полетит?

Хамить он нам не будет, но нудными излияниями мозги нам на медленном огне поджарит. Зашагал… к нам.

Приветствую вас, джентльмены, не садясь и сняв шапки, пробормотал Херби Дикс.

Здравствуйте, мистер Дикс, промолвил Маркони. Для смелых фотографий вы никогда не позировали?

С большими рыбинами… под камеру вставал. Что смелого? А они еще не умерщвленными были. В моих руках бились и причинить мне физический ущерб норовили. Я рыбу к себе поверну, В ГЛАЗА ЕЙ ЗАГЛЯНУ, и она глаза передо мной не опускает. Держал и смотрел я для самоутверждения, но насмотревшись в пустые рыбьи глаза, боязливым я стал. В море ходить прекратил.

Сойдя на землю, вы и с вершины вашего триумфа сошли? – поинтересовался Маркони.

Триумфа-то у меня в море…

Вы были им!

Морем?

Тем, кем все без исключения, быть мечтают. МОРЯКОМ!

Моряком я, разумеется, был, но триумфального в этом…

Триуфальность статуса моряка отрицать не должен никто. Даже сам моряк. Выражаюсь я ясно?

Вы столь жестко заставляете меня с вами соглашаться, что, пожалуй, да… надо.

Он со мной не спорит, а ты? – спросил Маркони у «Жира». – Ты в отрицатели не подашься?

Я вежливо промолчу, промолвил «Жир».

А меня молчание сейчас бы стеснило. Над дверью гвоздь! На гвозде плащ. Входить в дверь он мешает. Под бравурный марш плащ срывается, дверь открывается и ВНУТРЬ ВПУСКАЕТСЯ… вы, Херби, кого-нибудь вызывали?

А кого? – переспросил Херби Дикс. – Пожарного?

Раз у вас пожар, звонить следует пожарным. Но я думал, что вы скажете мне о женщине. О той, что по вызову.

О Хильде Турлерссон что ли?

Если мадам Турлерссон предоставляет себя за деньги, то о ней. Половые взаимоотношения с ней платную основу под собой имеют?

Меня она задаром не обслуживала, а что у нее с прочими мужчинами, мне… я верю, что и мне в свое время от нее за так перепадет. Пока она ни в какую, но мы меняемся, та же Турлерссон – была по фигуре прыгунья, а теперь метательница. За десять годков неимоверно раздалась.

Из-за лишних килограммов клиентов не растеряла? – осведомился «Жир».

А кто ей альтернатива? Пегги Николс? Воспользовавшись Пегги, я чувствовал себя нездоровым… не венерически, а психически. «Постоим за родную Аляску! Не отдадим ее в лапы выходящих из моря мертвецов!». Ты женщину трахаешь, а у нее ЗРАЧКИ ЗАКАТИЛИСЬ и из уст подобное. У Пегги Николс жених в море погиб. Отдается другому, а образ перед ней возникает его. Вбежит, за неверность убьет, не какой-то, а этот кошмар расправу над ее разумом учинял. Проституция – тяжелый хлеб, но спящим с такой проституткой еще тяжелее. Кончить невозможно. Комнатка у нее с картинкой Эйфелевой башни, с черными настенными часами – гнетущее место. Местных туда не заманить, а приезжие на декольтированную наживку попадаются. Пегги Николс с шести заступает. Через двадцать минуть купить ее сможете.

А сразу с двумя она пойдет? – спросил Маркони.

В ее экономической ситуации, чтобы пойти к ней вдвоем, вам хватит за одного заплатить. Быстро вы схватываете!

Я? – удивился «Жир».

Интерес не у него, а у вас на лице стал читаться. Но вы за дешевизной не гонитесь. Если в расходах вам надлежит быть скромнее, дерите Пегги, но по мне разумнее под чистым небом ночевать, но Хильду Турлерссон взять.

ЗИМНЯЯ БЕСПРИЮТНАЯ НОЧЕВКА – навечно остановка, пробурчал «Жир». Смерть нас с распростертыми объятиями примет. Видел я такой секс, знаешь где…

Ты не безнадежен, с легким упреком сказал Маркони.

Естественно.

«СЕЙЧАС БУДЕТ СЕКС!». Эту детскую радость ты, «Жир», в себе не сберег.

У нас в Нью-Йорке мало хороших гонщиков, но много хороших угонщиков, усмехнулся «Жир».

Что тут для чего произнесено, нам с Херби Диксом нужно наедине обсудить, пробормотал Маркони. Ну, Херби, что он нам по-вашему ответил?

Заявить, что я врубился, означало бы важничать, а я не из таких. Кого-то любят, из любви у них члены сосут, а я по проституткам хожу и мифическими любовницами не хвастаюсь. По любви я скучал, скучал, а потом начал отвыкать. Скучал я не по тому, что никогда не испытывал – любовь была, но вы скажете мне, что я хвастаюсь и… так говорить причины не видите? Заедающая мешалка моих потрохов! Вы правы, хвалиться мне действительно нечем! Я – юноша, она – девушка, для семнадцатилетней сиськи у нее ого-го-го, и я решил ее покорить. ЗАТЕЯ УДАЛАСЬ. Когда я в кинотеатре за сиськи ее похватал, она совсем ко мне расположилась и куда бы я повел, туда бы со мной и отправилась.

Дома у меня мать. Приятели Джим и Майкл без обещанной групповухи меня не впустят.

Нашу площадь мы тебе предоставим, но твоя подружка и нам достанется.

С дамой я к ним пока не приходил, однако с верных слов знаю, что политику невмешательства они не проводят – девушку и раздеть не успеешь, как они возле вас образуются.

Неизлечимый колесоглотатель Джим, покусанный тропическими комарами Майкл, не на Аляске его – в ВИТОРИИ-ДА-КОНКИСТА, что в Бразилии.

Рассказывая о своем бразильском этапе, Майкл Давье всегда приосанивается.

Оперение у птички скудное, он говорит, но клюв броню прошибает! Подростком я был задрипанным, но на юношеский международный турнир не вас, а меня отобрали! В команду штата меня, поздравительное письмо из мэрии мне, особенно ярко я себя в хитрых фланговых надвижениях проявлял. Перед дуэлью со мной неснимаемый мандраж крайних защитников бил! Японец выпал мне цепкий. Против него весь мой арсенал я задействовал, но не обыгрывается японец. А парня из Аргентины я чуть ли не с усмешкой проходил. Пройду, и он меня рубит. Судья свистит, товарищи меня поднимают, я СИНЕЮЩУЮ НОГУ ВСТРЯХНУ и в обводку! Аргентинец срезает меня, как косой, я, катаясь по траве, визжу, как полоумный, от судьи аргентинцу желтая.

Фол-то на красную, указал судье наш капитан.

Заткнись, сопляк! – рявкнул арбитр.

Мы еще дети, а когда взрослый кричит на детей, он себя перед ним позорит и…

С поля вон!

Вы меня удаляете?

Красную, умник, тебе даю! Прямо в рожу тебе ее сую!

Лишившись капитана, мы безвольно просрали и в следующем матче с мексиканцами, крупно побеждать обязаны были. Капитан дисквалифицирован, боевой дух постыдно невелик, у меня травма, но доктор сказал нашему тренеру, что играть я способен.

На предматчевой установке тренер зачитал состав, и я узнал, что я в нем. Поблагодарить тренера мне не захотелось, но если отсидеться не получилось, выйду и помогу. По больной ноге вдарят, свалюсь, и меня на носилках, меня заменят, мы с Аляски! Мексикашек мы СНЕЖНЫМ БУРАНОМ СМЕТЕМ!

Перекличка настроений преследовала меня и на поле.

Заведусь, рванусь, а спустя короткое время посторонюсь: по моему флангу прорывается усатый мексиканец, и мне бы в подкат, но я в борьбу не иду. Мексиканца я пропускаю, и он на ворота; забьет – от нападок мне не уйти; он приложился, и мяч на трибуне. Над перекладиной просвистел.

Со всей своей ранней растительностью на недовольном лице мексиканец просеменил мимо меня в оборону, но прежде чем ко мне приблизился он, рядом со мной наш вратарь, Задастый Злыдень, оказался.

Он меня клеймит, тренер с бровки ему подпевает, от их наигрубейших речей я до того расклеился, что сопли почти распустил – загладить вину и заставить позабыть о моих всхлипываниях я мог, лишь ФЕНОМЕНАЛЬНО СЫГРАВ. При 0:0 я бы открыл счет, затем результат закрепил и необходимым нам третьим из группы нас вывел, но сейчас 0:2. От попадания в полуфинал нас пять голов отделяют! Мексиканцы нас на голову превосходят, и нам бы на всю команду один в чужую сетку отправить – к восемьдесят восьмой минуте уступали мы по-прежнему всухую, но уже не 0:2, а 0:6.

Я принимаю мяч, расслабленные мексиканцы на меня не бросаются, мяч у меня под правой. Ударю с правой и меня пронзит боль, да и до ворот метров тридцать пять… но я сместился в центр и засадил! Впоследствии самый красивым голом турнира признали. За него полагается приз, но призы по окончанию турнира вручали, а для нас он досрочно закончился.

Позволяю вам от моего камня откусить…

В Бразилии дают призы, а я вернулся – я на Аляске по пояс в снегу в школу спешу. Перед отъездом еще и комары покусали… открытка, сообщающая мне о призе, до меня дошла, но к серебряному блюду я не притронулся. Ну не блюду – к кубку, ну не к кубку – к какой-нибудь фигурке; церемония, награда – лучшее я пропустил. Но девок не пропущу! Любую, что в достигаемости будет, трахнуть постараюсь.

12

С основным неудобством юношеского блуда Майкл Давье покончил раз и навсегда, сказал Херби Дикс. В пятнадцать лет от родителей съехал. «Вот без обоих своих посохов остался ты». У СОФОКЛА НЕ О ТОМ, но к случаю неплохо. От матери ждешь ласки, от отца затрещин – с матерью добрые отношения Майкл сохранил, а с отцом наладил. В школе учится, в магазине подрабатывает, в воскресное утро, посетив церковь, заходит отец.

Смертельно с тобой разругавшись, я бы, сынок, невосполнимую потерю понес…

Отец – человек суровый, но когда его ни во что не ставят, начинает думать, что он, возможно, ничего и не стоит. И, комплексуя, размягчается.

Скажи мне, что я для тебя авторитет, накорми меня омлетом с томатами, паприки насыпал ты щедро! Я доем, сынок, ну что я, не доем, что ли…

Ладно, папа, не ешь. Не насилуй себя. Импульсы от меня чувствуешь?

А тобой из мозга в мозг что-то транслируется?

Я пытаюсь пробудить в тебе стремление полезть в карман и передать мне долларов двести. Добавив, что это твой ежемесячный взнос.

На кварплату я бы, сын, тебе выделил, но НЕ НА НАРКОТИКИ.

А соображение о наркотиках откуда у тебя возникло? Мне к моим средствам дополнение на квартплату требуется!

Денег тебе от меня не было, но квартиру ты снял. И без меня замечательно справился. А дальше платить, говоришь, нечем? С предыдущей зарплаты квартплату ты потянул, а теперь ко мне обращаешься… у тебя коллапс, но из-за чего он у тебя? Из-за твоих новых трат, я считаю. Ой… ой!

Что, папа?

Сердце шалит. Таблеточку своему обеспокоенному родителю не подкинешь?

Таблеток тут у меня не имеется.

А порошков? ПОРОШОЧКА ТЫ МНЕ ДОРОЖКОЙ на палец не выложишь?

Ах так ты, отец… изощренным агентом наркоконтроля ко мне подбираешься? Я, отец, тебе раз скажу и больше мы к наркотикам не вернемся! Выслушать чистую правду ты сегодня готов?

Ну, сын мой Майкл… я тебе киваю.

Меня, отец, не наркотики к обнулению привели. Низкая зарплата виновата. Вкупе со сбережениями ее на квартиру хватило, но сбережения у меня вышли – я располагаю только зарплатой, а на нее свой уголок мне не арендовать.

Квартиру ты не снимешь, но какой-нибудь уголок…

Собачью будку на автомобильном кладбище? Электричество с отоплением мне бы ни к чему, но у нас рано темнеет. Уроки мне, ЧИРКАЯ СПИЧКОЙ, делать?

Уроки приезжай делать к нам. А девушек уж у себя…

В темноте и холоде с ними обжиматься?

Темнота для этого самое то, а холод… скорее к тебе прильнут. От нас с матерью ты уехал сексуальную свободу обрести, и я тебя, Майкл, не ругаю. Ты, Майкл, вспомни, классные игрушки я тебе покупал?

По-моему, такого не было.

А классных цыпочек как бы куплю. Денег бы тебе не дал, и девушек ты бы тебе некуда, но, как говаривал Иеремия: «Заботьтесь о благосостоянии города, в который я переселил вас» – двести долларов твои. Бери.

Смета составлена, сумма к выплате поднята до двухсот тридцати, отец – помощник! Поскольку не героин, не колеса, а цыпочки, девочки… но позже и колеса. В снимаемой Майклом квартире они появились в апреле. Подселившийся к Майклу приятель в транзисторе их принес.

От сети транзистор играет, а от батареек… если из отделения для батареек колеса извлечь, заиграет, наверно.

Хрен от них тогда, а не ЦЕРКОВНАЯ МУЗЫКА, промолвил антирелигиозный, укладывающийся на полу Джим Флитч.

Почему это хрен? – спросил Майкл. – Поломанный и от розетки бы не работал, а он у тебя…

Лишь от того, что я вытащу колеса, он не зазвучит! Чтобы он жизнью наполнился, необходимо еще и батарейки вставить!

Мною такое как в отдельной строке не нуждающееся… что насчет подушки?

Негодованием не взорвусь. Подушку мне под голову?

Вздумай я тебя ею задушить, я бы тебя не спрашивал. Или следовало спросить?

Без спроса друзья, знаешь ли, не душат. Ты меня спроси, и мой ответ тебя озадачит.

Ну вряд ли же ты ответишь: души меня, не жалей… ты известен своей неустрашимостью, но когда тебя душат, тебя могут и задушить.

АНГЕЛЫ НА КОНЬКАХ НЕУСТОЙЧИВЫ, пробормотал Джим. Стучат затылками об лед. А мне и в ангельской степени на коньках не научиться! Нелегко расставаться с иллюзиями. В шестнадцать меня звали «Бугорок». От того, что он всегда в моих штанах был. Я верил, что он десятилетиями меня будет радовать, но двух лет не прошло, а время бугорок сдуло…

Тебе бы, Джимми, не время, а колеса на скамью подсудимых отправить.

Колесная составная, пожалуй, есть, кивнул Джим. Я и церковную музыку сюда припишу!

Музыку, что славит Господа, ты…

Бога нет! Мне бы эту музыку насквозь лживой считать, но я от нее фанатею! Ну и СМЕЩЕНИЕ во мне фрагментов моих! Кров ты мне предоставишь?

Мы же обсуждали.

Я попросился у тебя пожить, и ты согласился?

Точь-в-точь ты вспомнил.

Я не вспомнил, я додумал… а доля моя какая? Какой процент квартплаты на мне?

Мне показалось справедливым брать с тебя где-то четверть, но ты…

Отверг?

Послал меня в зад.

Я молодец. Надеюсь, не в сторону увеличения брякнул? Не сказал, что четверти с меня мало?

Ты просто меня послал.

Слава Богу, что УМ Я НЕ ПОТЕРЯЛ. Кливлендские закоулки бутербродной процессии… жуем их для Кришны, и он нас мотает. Перехваченный писк большегрузного хомяка-сундука. Выдвигающиеся колеса и я их за Сдобного Радетеля Произвола – откусываю, не жую, глотаю… слава Богу! Слышал, что я сейчас выдал?