Текст книги "Барабаны летают в огне"

Классная баба, кстати. Лицо и ноги вызывают уважение, а задница так вообще прелестна. Дело за малым – подойти и попользоваться. А фотограф? Я бы его отшвырнул, но я обещал ему жену не трогать и, наваляв и трахнув, буду неправ.

А почему он со мной не вошел? Ждет, что я в нее вставлю, и тогда сзади на меня нападет? Нападет или на кнопку фотоаппарата начнет нажимать. И в газетку. «Руководствующийся нетипичными амбициями кантри-музыкант ЭРЛ СКРАББС ИМЕЕТ ЖЕНЩИНУ-ИНВАЛИДА! Откровенное фото на пятой странице!».

В каких-то штатах моя популярность возрастет, какие-то для меня закроются, деляга ты, Эрл, скажу я тебе. Перед тобой обнаженная женщина, а ты о чем? Сколько где обломится, сколько накроется – не твое это, Эрл. Ступай и вдувай! Вздрючь ее, как никого прежде не дрючил!

А она? А учет ее желаний?

Она – инвалид.

Да, она инвалид, но кто тебе сказал, что она не отвязная?

Непереносимый Эрл Скраббс, мерзости твоей жизни продолжаются, РАСТУЩАЯ ВРАЖДЕБНОСТЬ К СЕБЕ. Все явственнее формирующаяся страсть к женщине-инвалиду. Ну питаю я некоторую слабость к голым женщинам, ну что поделаешь, что питаю.

Mio Fallo у меня неудержимо раздулся и я, крошка, во всеоружии! Я к тебе, к милейшей увядающей тебе, я к тебе устрашающе – странно, но ты смотришь на меня не испуганно, а доверчиво.

Ваш довольно большой член я вижу, промолвила она, а имени вашего не знаю.

Он и мне его не назвал, вякнул откуда-то из двери Мартин Льюис Дециус Берримор Хобс. Постой, Джессика, ты что говоришь… он что, член свой достал?

Вероятно, ответила Джессика. На член это похоже сильнее всего.

Наконец! – воскликнул Мартин Льюис. – Наконец-то я прояснил, с чем затаенным он к нам приперся. Тебе, Джессика, он как, неплохой?

Я дремала, но его мощный шланг ЗАСТАВИЛ МЕНЯ БОДРСТВОВАТЬ. Преследовавший в сновидениях и воплотившийся в реальность соблазн. Прошу вас в упор! Вплотную ко мне приблизьте. Выдвинул антенну и лови, мой настрой улавливай… эй, что за паскудство, что это с ним? Чего он у тебя уменьшается?

Время быть стояку и время стояку не быть, пробормотал Эрл. Я с вашим мужем о бизнесе побеседую, вы не возражаете?

А меня сначала трахнуть? Кладите ваш болтик ко мне в ручку и эрекция к вам возвратится!

Тебе бы, солнышко, промолвил Мартин Льюис Дециус, не волны похоти – тебе бы супружескую верность источать. Я твой муж и при мне тебе бы себя…

Без секса истеричкой я скоро сделаюсь! – проорала она. – У тебя жена – тихий инвалид, но ты, фотограф, допрыгаешься! А-аааа!!! Иисусе!!! Мне не погулять и цветочки мне не посрывать, в сандалиях не поскакать и В ЛАСТАХ НЕ ПОПЛАВАТЬ, а-аааа!!! Что, Мартин, проникся ты? Фотографировать меня тебе какую, умиротворенную или перекошенную, спокойнее?

Совместно существовать мне с тихой приятнее, но что до работы, экспрессивность, пожалуй, будет нелишней. Мучительно воспаленная и, разумеется, по-прежнему голая… переговариваясь с мистером гостем, я, солнышко, поприкидываю, что для меня перспективнее.

Эрлу стакан молока, кусок магазинной выпечки, кажется, с земляникой, из тещиных запасов выужена бутылка скотча, но Мартин Льюис Дециус по бокалам его не разлил.

Льда, сказал, нет. Поставить гостю бутылку по моим законам гостеприимства обязательно, но безо льда я не пью, а выпивать в одиночку для гостя неудобно. Ну и, мистер гость, мистер Скраббс, что за бизнес вы для нас с вами наметили? Эксклюзивным фотографом вашей группы мне стать? А она, ваша группа, она… ага. Кантри-группа. А типажи в ней какие? Деревенские лоси в шляпах и сапогах? Вы одеты не так, но вы из мира кантри, а он по моим понятиям… не надо мне ничего доказывать! Против моих мыслительных установок попрете, я обиженно замолчу, и вам меня не разговорить. Вы в Баффало выступали?

Побольше взвешенности. В ДЕТСКОМ КАФЕ НАПЬЕШЬСЯ И РАЗБУЯНИШЬСЯ – мне придется тебя вывести. Пронесенное с собой вино белое. Цвет зубов иной. Если по-другому нельзя, то ладно. Нажрусь, а всем остальным пожертвую! С обнимающей меня феей трезвости перемирие у меня временное. Из ее объятий не вырвусь – в бараний рог она меня согнет!

Я тебя целую, с языком я тебя – рот у тебя упрямый. Прочных отношений приверженец я неисправимый. В бордель приду и к крепкому постоянному партнерству призываю. Ты, блондиночка, чего здесь?

Чтобы выжить.

А обрезанные ты любишь?

Я бездельничать люблю.

Славненько, крошка, я тебя понимаю, я и сам, БОЯСЬ ПЕРЕНАПРЯЖЕНИЯ, лишний аккорд не возьму.

Эрл Скраббс играет кантри и для себя он эталон. В полученном им письме говорится, что кантри-идеал он и для Сэлли из Баффало.

«Мой приятель Джимми Меннинг на вашем концерте присутствовал, а я выбраться не смогла».

Настоящая фанатка ради кумира все бы отложила, отменила, а ты, Сэлли, хрен. Недурно бы тебя раздеть и по заднице! По ягодицам тебя отлупить, а затем их раздвинуть и в еще более резкой форме… ох, ох, ты меня трахаешь… да, я тебя трахаю. Общественный интерес! Нетраханная женщина проблема для общества, ну вот я и стараюсь.

«С Джимми Меннингом я сплю, но вы, вероятно, заметили – приятелем я его назвала. Не другом, не любовником – приятелем. КЛЮЧ К ОТГАДКЕ тут в члене. Если он у тебя чуть толще и длиннее спички, твой предел для меня – это приятель. Мной овладевает, но взгляда моего избегает! Будь я мужчиной с подобной букашкой в штанах, я бы вечно деморализована бы была. Своей роли в жизни покоряющейся тебе женщины страшно бы стыдилась».

Читаю я твое письмо, Сэлли, личность твою поглубже узнаю и мелькает у меня, ну и дура, ну что раскудахталась, достоинство Джима Меннинга с мелкий шампиньон, но он мой концерт посетил и деньги за него заплатил, а ты? Где ты, сучонка, пропадала, когда я в Баффало кантри жарил? В ядовитом дыму, на залитой кровью сцене – НА МЕНЯ УПАЛА НЕВИДИМАЯ СЕТЬ! Я попался и беспокойно катающимся кулем до слез я смеюсь. Мне должно быть не до смеха! Кто покусился на мою свободу, мне полагается выяснять, не придурочно хохоча!

Происхождение у сети несомненно дьявольское.

Нервы и спина. Защемило спину! Нерв, да? Как твоя спина, морской Эрл?

Как что-то находящееся рядом с задницей она у меня. А почему я морской? Не на сцене, а на палубе я уже что ли? некоторую качку я, кажется, чувствую. Я в той стихии, что для меня плодотворна!

Сны о море – песни о любви.

Море приснится, и с раннего утра потечет: тебя обнял я и сказал, что я другой бы повгонял. Я снова этого хочу! И на этом бы я успокоился! Тебе бы изменил, не бросив – с тобой в гнезде бы я сидел и безмятежно бы седел. Любопытно, тщательно ли я сейчас пострижен. Меня, помню, в парикмахерской, но минуты в две уложившись. Ямайский ром – прекрасно, однако в ЯМАЙСКУЮ ПАРИКМАХЕРСКУЮ я раз зашел и повторять не желаю.

Меня мужик, мужик с косяком, и мужик он, регги врубивший; я думал, что если он растафари, он тягучий, весь из себя неспешный, а он меня в миг. Такая скоротечность, сказал я ему, расплачиваясь, конфликты, знаете ли, порождает.

Неприятного разговора, сказал он мне, компанейски улыбаясь, я никогда не жду. Драйвово, разгоняюще, здорово!

Что разгоняюще? – хмуро спросил Эрл Скраббс. – Над тобой затянуло, а ты дури курнул и небо невообразимо голубое? Очищение неба для вас, торчков, вопрос легкорешаемый. Ванильный растаман с шоколадными дредами! Какую часть тела тебе не жалко для любви?

Для любви с вами? – шумно проглотив слюну, переспросил парикмахер.

Слюной ты намекаешь на рот, промолвил Эрл. Ну в рот тебе и… ЛЮБОВЬ Я ГОТОВЛЮ ТЕБЕ НЕ СО МНОЙ! А с кем, я тебе после подкурки скажу. Косяк, что у тебя, он у тебя не последний? Морскому Эрлу от твоих щедрот что-нибудь перепадет?

Морскому от островного, просевший растафари пробормотал. Ямайка у нас остров. Океан у нас Атлантический.

Говорить ты стал нормально, кивнул Эрл. Ямайка остров, а Детройт не остров!

Да, Морской Эрл, ты совершенно…

Моими устами глаголет истина! Не твоим певучим, а моим надтреснутым. У меня, мать его, концерт, а голоса, мать его, никакого, отдельного косяка для меня нет, твой мне гони!

Облагораживаясь раскованным попыхиванием, из кармана письмо и почитаем. Припомним, от кого же оно. От нее, так от нее. От Сэлли из Баффало.

НАТУРА ОНА ОТКРЫТАЯ. Ну абсолютно без стыдливости девка!

«До Джима Меннинга и его плюгавого отчима Джорджа у меня Ларри, любитель долгих пеших прогулок, был. Сползающие носки подтягивает и идет, шагает – меня в укромное местечко заводит.

Везде ему опасно, нигде ему не нравится, в просвет между сплошными оградами сунется и осторожно прощупывает, можно ли здесь меня прижать, не нарвавшись.

Ларри прикидывает. На его лице отражается стычка тревоги и возбуждения.

А ты что скажешь? – интересуется он у меня.

Я отвечаю, что спаривание в похожем тупичке обернулось для нас тем, что нам пригрозили выпустить на нас скотч-терьера.

Бультерьера, поправил меня Ларри. Скотч-терьера я бы мимо ушей пропустил, но когда вгрызающегося буля представил, хрен у меня опал.

Меня, бедняжку, ты после этого целую вечность на прогулку не звал, жалобно промолвила я.

УПАДОК МЕНЯ ПОГЛОТИЛ, но я выплыл. Здесь где-то на отшибе временная постройка должна стоять – сколотили, крышей покрыли, но пол земляной. Бытовых удобств не отыщешь!

А чего ты, Ларри, такой, чего вспыхнул-то? – спросила я у Ларри, о нем беспокоясь.

Равнодушие к постройке я не питаю, поскольку я в ней лежал. Привел в нее девушку, но она вдруг протрезвела и чем-то меня вырубила. И я остался один. В дощатой времянке, где КОМАРЫ. МУХИ. И ТИГРЫ!

Насчет тигров тебе с сотрясения показалось, сказала я ему, сочувственно поглаживая. Пасти они скалили?

Они рычали, и я разбирал, что они меня, как новосела, приветствуют. Четыре тигра, и с ними теперь я. В помещении два на три метра! Я лежу, а надо мной все мохнатое, полосатое и дышит. Смеривая взглядом их побрюшья, я обнаружил, что они самцы.

Мы – тигры, и у нас члены – мы отверженные! Мы в Баффало, и чикагский фотограф Мартин Льюис Дециус Берримор Хобс нас не заснимет – мы величаво прохаживаемся, но мы неудачники! На заброшенных землях солнечной системы мы разламываемся на жалящих друг друга ос.

Мне, тигры, это знакомо. Ездить со мной по Америке помешанный на своей голой жене-инвалиде Мартин Льюис не согласился.

Свешивающиеся над трассой кроны, перегазовка при обгоне автоцистерны, фотографу комфортнее при жене, а Я ЕДУ, с идиофонистом Коннеллом Ховардом направляюсь к нему в Бивертон, опять меня с чьей-то женой встреча ждет.

Если я подкрадусь и засосу ее в губы, какое отстаивание женской чести на меня упадет?

Отчаянно рьяное? Добродушно формальное?

Я, сгорая от нетерпения, следую к разгадке, заворачивающее направо шоссе наводит меня на раздумия о левшах, говорят, что они самобытны и талантливы, но где подтверждение? кого из левшей я припомню и скажу, что он из ряда вон?

Левшой был Спичелс. Понадобившийся мне в Стерлинг Хайтсе МИНИ-ГИТАРИСТ Джошуа «Паровой котел» Спичелс. Его тошнотворные соло меня и поныне в нехорошем смысле будоражат.

Я, мистер Скраббс, этим не бравирую, но я местный самородок и вот бы мне с вами, а вам со мной – сцена ваша, но вы меня вызываете, и я выхожу, гитару втыкаю, такого крутого гитарного сопровождения вы еще не слышали!

Не слышал, паренек, и не надо.

Ему под сорок, а я его пареньком – ему бы надуться и от меня отстать, но у «Парового котла» Спичелса прилипчивости не убавилось: я, мистер Скраббс, вас не обременяю, лишь на пару песен я к вам, мне важна каждая минута, что я проведу с вами на сцене, но сколько мне отпустите, столько с вами и буду, мольба у меня единственная – «Малокровного центрового» с вами сыграть. Его исполнение вы сегодня готовите?

ГРОМЫХНУТЬ «Малокровным» я думал, но не плечом к плечу с непроверенным любителем из Стерлинг Хайтса, штат Мичиган. Вы, мистер Скраббс, не разочаруетесь, мой уровень достаточно высок…

Смелые у тебя мечты, паренек. Нарушений слуха у меня нет, твои несоответствия я расслышу, и что мне тебя, поджопниками со сцены сгонять? В пожарном управлении Стерлинг Хайтса у тебя родня, и для меня лучше бы твоей мечте не препятствовать? Понимаю, пожарные придерутся – концерту не быть… ты выходишь, «Малокровного центрового» со мной играешь и тут же уходишь!

Что? Публике раскланяться? А тебе не кажется, что твои поклоны несколько не в тему окажутся? Смех, оскорбления, плевки, а ты кланяешься, С ЛАДОНЬЮ НА СЕРДЦЕ БЛАГОДАРИШЬ, я не из своей жизни вспоминаю – если зрительный зал меня не принимал, я хрен перед ним расстилался. Кое-как доиграю и с бренчалкой на плече оставляю зрителей одних.

На плече я ее для мгновенной обороны держу – кто-нибудь недовольство мною в деятельную фазу переведет и пожалеет. Валяй, сучонок, набрасывайся, голову я тебе не снесу, но хребет перешибу! Полноценно, пидорок, ты почувствуешь, что с боковыми свинцовыми нашлепками гитара у Эрла!

Ну что, «Паровой котел», из фляжки перед концертом глотнешь?

Из какой, из моей – я о твоей говорил. Нет у тебя? И ты гитаристом называть себя смеешь? Леди и джентльмены, представляю вам вашего земляка, итак прошу любить и жаловать – Джошуа «Паровой котел» Спичелс! Талант, красавчик, но гитарист он БЕЗ ФЛЯЖКИ!

Это, паренек, извини ты меня, публичное унижение.

Примешь ли ты меня от меня со всеми моими каденциями и интенциями добрый совет, не примешь…

Тебя, наверное, осенило быстренько приобрести фляжку здесь, но в Стерлинг Хайтсе ты подходящую фляжку не купишь. В Новый Орлеан тебе необходимо – к Харрисону Худду Интрайеру, у себя на заднем дворе совершенно особенные фляжки льющему.

Скажешь ему, что от меня, об одолевающих тебя кошмарах расскажешь, найдя художественное отражение в изготовленной специально для тебя фляжке, они, кошмары, будут с тобой более выпукло. Прикладываешься и, на раскаленный бетон кошмаров слетев, обжигаешься, обдираешься, играешь на нерве страдания, НЕВЫСОКИМИ, НО ИНТЕНСИВНЫМИ ПРЫЖКАМИ я выражаю тебе одобрение!

Кто слабак, тот в Новый Орлеан за фляжкой не поедет, но в тебе, «Паровой котел», я… когда ехать? Да минуты не теряя! Пока ты без фляжки у тебя, якобы гитариста, внутри все обрываться должно. Разжившись фляжкой, в Стерлинг Хайтс ты приедешь окрепшим, подкатывающиеся к тебе снаряды уверенно пинающим, сегодняшний концерт?

Сегодня концерт безусловно, конечно – согласно намеченному.

Уедешь – само собой не поспеешь.

Полагая, что я тебя отсылаю, стреляешь ты снайперски, наповал…

«Паровой котел»! Сотрясаясь от твоей силы, как же я хотел тишины попросить! Я ловчил, но от тебя не отделался, и «Малокровного центрового» ты запилил мне маньячно.

Мужик он честный. Ничего сверх оговоренного выносить мне не выпало – после «Малокровного центрового» на сцене он не задержался. Спасибо, Эрл, спасибо, публика, Джошуа «Парового котла» Спичелса ЗРИТЕЛИ ПРОВОЖАЛИ УМЕРЕННО.

Приблизительно так же расставались они и со мной.

В Бивертоне, куда Эрл Скраббс уже въехал, чудес он не ожидает. У жены к приятелям мужа наверняка непримиримость и вряд ли она со мной задушевно – в дом впустит, но сочными отбивными с дороги не накормит. Беленькая женщина с контрабасом на спине! Мы, Коннелл, не по твоей улице едем?

По моей.

А та девушка не твоя жена?

Тебе, Эрл, пришло в голову, что я на треугольнике, а моя жена на контрабасе? Жаль, Эрл, но на правду совсем не похоже. С контрабасом Либби Пулсон идет. У меня с ней даже романа не было.

Вообще-то грех не воспользоваться, оглядывая исчезающую Либби, промолвил Эрл. Городок у вас захолустный, а тут и ты музыкант, и она, чего же вас, ИСКЛЮЧИТЕЛЬНЫХ ТУНЦОВ, друг к другу не прибило?

Не то ты, Эрл, подобрал, насупленно сказал Ховард. Тунцов не прибивает – они сами плывут. Я замечал ее, она меня, но на сближение мы не поплыли. До женитьбы я подумывал, но случилась свадьба, на которой я пообещал жене к Либби не подходить. Жена твои слова говорила – ты музыкант, она музыкант, если сейчас и не вместе, когда-нибудь прозреете и соединитесь… я жену успокоил. Сказал и держусь.

Давая жене Коннелла Ховарда точную характеристику, Эрл Скраббс бы пробормотал, что она плоская, мужеподобная, из строительного камня вырезанная. Не из драгоценного. Попить – воды, покушать – пережаренные тосты с прогорклым арахисовым маслом, мужа она взглядом не удостаивала, а на Эрла Скраббса взирала. Слегка обалдело. Вижу я, как ты на него смотришь, усмехнулся Ховард. Чтобы ввести тебя в ступор, я его сюда и доставил. И какие у тебя о нем мысли?

ТРЕТИЙ БЛИЗНЕЦ, усиливая всматривание в Эрла, протянула она.

Вылитый третий, закивал Ховард. У моей жены кузены, и они близнецы – ты, Эрл, можешь обидеться, но у тебя с ними одно лицо. Родились трое и третий отчего-то откололся: выкрали, не туда положили, фантазировать до бесконечности можно. Относительно внешности у тебя, Эрл, с твоими родителями что-то общее было? Подросшим и соображающим, ты не задумывался о том, что внешне ты не на папу и не маму?

Черты у меня отцовские, ошарашенно выдавил Эрл. Он со мной гулял и отовсюду выслушивал, что сынишка у вас – ваша копия. На мой шестой день рождения мы с ним поели и пошли ходить, ни о чем трепаться, мама мне о всевозможных болезнях любила втирать, а о отец ни о чем таком конкретном, но я помню. Он при обрушении строительного крана жизни лишился. Кончаясь в больнице, прошептал мне, что темных сил это действие. Губы запекшиеся, изо рта кровь подтекает… у ваших кузенов отец еще скрипит?

Не скрипит, а цветет, ответил Ховард. ЦВЕТУЩИЙ ДУБ В ПОМОЙНОЙ ЯМЕ! Он с сыновьями отходы перерабатывает – в дерьме, говорит, поковыряюсь, монетку отыщу и на мою вонючую монетку благоустраиваюсь. Он и вправду из своего предприятия выжимает прилично. Дом у него с лужайкой, а кадиллак с кожаными сидениями.

А у сыновей что? – спросил Эрл. – У брательников моих бивертонских! Папаша хреном их сделал и, если о чем-то заикнутся, хрен им демонстрирует? Без этого хрена, дети, вы бы здесь не оказались. Деньги вам? Я вам породивший вас хрен, а вы, гаденыши, мне о деньгах?! Нет, папа, твоего хрена нам за глаза… от достоверности я недалек?

Сыновей мистера Тетча, сказал Ховард, я обыкновенно вижу понурыми. Что здесь первоэлемент – неудовлетворенность ли материальная или личная жизнь, у обоих не складывающуяся, ни я, ни жена не допытывались. Я к ним за электронасосом зашел, а они лежат, плачут, МУЖИКИ МОГУЧИЕ, НО НЕПРИСТРОЕННЫЕ. Младший, Брюс, сквозь слезы бормотал, что в заветный автобус ему не попасть, на загадочный золотой маршрут все билеты проданы, его старший брат Перси, рыдая, кричал, что мы в салон и без билетов прорвемся, но Брюс жалобно скулил, что в Бивертоне мы отрезаны, у нас тут выпадают зубы и волосы у нас тут выпадут! Куда нам в наши годы рваться, на что рассчитывать… возраст у них, Эрл, как у тебя – двадцать, ну и еще плюс двадцать.

И вы этих великовозрастных щенков в братья мне отрядили? У меня характер! Девки, разъезды, триумфы, а вы меня… вы меня не упрашивайте, знакомиться с ними я не стану. Сказать, что я брат, подарками осыпать… говоришь, что Брюс бас-гитаре бы обрадовался? У него что, к музыке тяга?

К кантри-музыке?

А Перси, мне интересно, КОЛЕНО ОБ КОЛЕНО НЕ ЧЕШЕТ?

Да лжете вы, что замечали…

Коленом об колено – сугубо моя особенность, но раз она и у Перси, значит, у меня и у него всего лишь совпало. Никакие родственные связи вы здесь вариантом не выдвигайте! Уйдите от меня, уйдите, в христианском духе давайте, сострадая, не мешайте, я на горе, я в пустыне, меня обуяла жажда тяжелейших размышлений, со мной тут разрисованный детьми ягуар, и он недоволен – слишком жирного ягненка он съел.

Ох, Эрл, печень у меня и понос. Отсюда ты в Арканзас?

Не твое дело. Я без сопровождения путешествую.

Один ты, поскольку заимствовал у богини Кали «беспощадную мудрость различения». Различая достойных и недостойных, узреваешь, что достойных-то… где достойные? Где посланник с утешительной вестью, что достойные где-то все-таки обнаружены? На катках, на платформах, на велосипедах, на скалах – в человеческом плане вы застывшая в своей недостойности грязь, и я стараюсь от вас дистанцироваться.

Уголки губ провисли. Выражение отсутствующее. ЭМОЦИОНАЛЬНО ГЛУХ И К КАПИТУЛЯЦИЯМ И К ВОССТАНИЯМ.

У тебя, Эрл, хандра. Швырни в густую траву твою зажигалку зиппо. Была – не ценил, нет ее у тебя – воспринимаешь потерей, найдешь и настроение улучшится.

А не найду?

Надо найти.

Ну…

А как же!

17

Затягивая с броском, сижу в дождь на скамейке. Под нее забирается съежившийся до кошки ягуар. Скамейка под елью, и смотри ли вперед, назад ли оборачивайся, около нее из шишек покров.

Брошу шишку. Закурю и со всего размаха шишкой в ель. Чтобы еще шишки посыпались. Ничем не продиктовано, но я не в турне, на отдыхе, отдыхать, так отдыхать.

Для вызывания осыпания в бросание нужно вложиться. Противоположную смыслу отдыха взрывную нагрузку себе дать. Вы, миссис Гроза-Бритва-Ель, мои усилия уважайте!

Шишкой в ствол – слабенько. Иголка не колыхнется, не то что шишка упадет. Разумеется, но я собираюсь изо всех, и за выплеск, что наверняка пагубно на мне отразится, повальным падением шишек вы меня, пожалуйста, вознаградите. ВЫ ГРОЗА! ВЫ БРИТВА! Вы приятнейшая и безотказнейшая!

Стеснение у вас? По-вашему, мэм, сброс прикрывающих вас шишек с обнажением сравнимо? Тем охотнее огоньком согласия вы посветить мне должны.

Быстроногий олень!

Он промелькнул, но из-под скамейки его увидели и зарычали.

Не мечтай, ягуар. Приступить к охоте на оленя я тебе авторитетно запрещаю.

Да куда мне на оленя, пробурчал ягуар. В размере я настолько утратил, что и для пингвина едва ли опасен. Успокой меня, Эрл, скажи, что пингвина бы я одолел!

Причины для волнений, промолвил Эрл Скраббс, вероятно, не имеется. Накинься ты на пингвина, он бы от тебя, скорее всего, не отбился. В полутора километрах от этой ели раньше как раз пингвин жил. Я давно его не проведывал, но НАСТОЯЩАЯ МУЖСКАЯ ДРУЖБА, возникнув, не умирает. Бодряком ли он, болеет, я не интересовался, но мы с ним друзья и друзья навечно. Если за прошедшие годы он не помер, встретит он меня, как старый друг старого друга. О былом с ним тепло потрепемся, а затем уже выясняйте.

Твоего друга пингвина ты, Эрл, что, мне сливаешь? Меня к нему приведешь и на мои клыки его насадишь?

У моего пингвина необычная кличка – «Тринадцать плюс шесть». В честь кольта – легендарного «Миротворца», чей ствол девятнадцать сантиметров в длину имел.

Он забавнейший пингвин! веселимся вместе с ним!

Короткий вопрос тебе, ягуар. ТЫ БЕССТРАШЕН?

Гипертрофированной смелости у меня, Эрл, в обрез. Если не к пингвину, куда мы вдвоем можем отправиться?

К Разбегающейся и Останавливающейся Джабаретте. Сексуальный натиск на нее осуществлять. Ты тоже попрешь, но на мягких лапках – выгнешь спинку и как котеночек к ней, мур-мур, затрепетав от желания, Джабаретта тебя схватит и головой себе во влагалище! Тебе-то повезет, а мне человеку и мужчине, столь легко в нее не пробраться. С мужчинами она поначалу заводиться, однако непроста же ее Разгоняющейся и Останавливающейся прозвали. Любовь, планета любви, бац по планете! СПЛЮСНУТАЯ ПЛАНЕТА УКАТЫВАЕТСЯ КОЛЕСОМ.

Тебе, Джабаретта, следует учитывать, что к тебе заявился не операционист из сельского банка, а кантри-музыкант и мне бы некоторые преференции…

Горячий ужин?

Курицу с брынзой и грибами я бы… вареные бобы без всего? Замена сексу до обидного несоразмерная, но от тебя, Джабаретта, и бобы получить – исключительный случай. Каким бы ангелком ты в собственных глазах ни была, начало в тебе злое. Дружеские контакты с тобой поддерживать – штука для души изматывающая. Что это свешивается с твоего потолка?

А зачем ты жемчужные бусы к нему приклеила?

Попробовать за них дернуть?

Доступ наверх облегчает, проход туда открывает, к тебе я, Джабаретта, посношаться – не в высший мир уходить.

Ты перчи, хорошо, красным, угу, я вздрогнул, представив, что во Вселенной лишь я и ты. Помимо тебя покорять некого и, покорив тебя, я становлюсь ПОКОРИТЕЛЕМ ВСЕЛЕННОЙ…

Повременить? Но у меня появилась глобальная цель, и я… больница, куда доставляются твои воздыхатели, набита ранеными?

Ты не убиваешь, но долбишь, калечишь, домогания до Разбегающейся и Останавливающейся сулят мужчинам досаду и палату, блуждающие зрачки Джабаретты расшатывающим напоминанием над тобой нависают!

Привезли на процедуры, а над тобой они, и медсестру ты лапать перестаешь, отдернутые руки с кровати плетьми, ты отключаешься и РЕЗКИЕ ПОВОРОТЫ КАТАЛКИ, потухшие костры, чиркнув спичкой, гляжу, что бы мне запалить, и думаю, что юбочку – при ее сгорании девушка будет оголяться, и час моей славы пробьет, проигранное Джабаретте я отыграю, шансы подрываются тем, что спичку задуло.

Своим же неровным дыханием распаляющегося мужчины я ее.

Безотлагательно меня к чему-нибудь подключите, у меня нефросклероз и болотная лихорадка.

А где мой ягуар?!

Меня закономерно снедает, что затерявшийся малыш без меня пропадет. К какому городу он как угорелый приближается, к Джэксонвиллю?

Навеки ваш должник!

ВЗЯВШИМ ПОЛЕЗНУЮ ДЛЯ МИРОПОНИМАНИЯ ПАУЗУ КУРИЛЬЩИКОМ ОПИУМА Эрл Скраббс выявляет в сознании, что в Джэксонвилле не ягуар, а ягуары. «Джэксонвилльские Ягуары» – команда, в футбол играющая. «Ягуары» и «Сталевары», неудачная ставка, клуб «Блэнс и Пеггот» – на концерте больше, чем аншлаг, но им бы не Эрла, фанаты «Ягуаров» их квотербека предвкушают, эх, мужики, вам ли не знать, что обман царствует повсюду: вас, остолопов, типичные евреи Блэнс и Пеггот кинули, а с моими музыкантами я столь же гнусно обойдусь.

Заартачившись переться на сцену, я вышиб из забеспокоившихся евреев солидную прибавку, но ударнику Филлихолду и басисту Хамфризу я о ней не скажу. Они на «Сталеваров» не ставили, извлеченную из-под стельки заначку не проигрывали, к чему вам дополнительные деньги? – спросил бы я у них, грудь агрессивно выпятив.

Басист бы мне в зубы, ударник по яйцам – УМОЛЧАВ, излишнюю осторожность я не проявлю.

Касательно денег мы, товарищи по группе, единомышленники и вечные противники – тебе бы сосать, а мне набивать, у тебя зашуршало, и мне поэтому мало, после выступления в Ричмонде восхищенный мастерством Хамфриза пердунок в цветастой бандане двести долларов ему сунул.

Ты, сынок, был шикарен, от твоих цепляний послушных тебе струн у меня, сынок, перехватило…

Да хоть бы и встало у него. Двести долларов этому мудаку давать!

Сотню, ладно, тебе, но вторую ты, Хамфриз, дели между нами. Станешь упрямиться и доводами в свою пользу бросаться, мы с Филлихолдом все у тебя отберем!

Наверно, никто не поверит, но Филлихолд не в моем лагере оказался. Нагло смотря мне в глаза, сказал, что двести долларов принадлежат сугубо Хамфризу, мы на них прав не имеем, ты, Эрл, к нему не приставай. ПОНЧИК ОН ТЕБЕ КУПИТ, но на большее губы ты не раскатывай.

Сделку они за моей спиной заключили! Чья мысль, не в курсе, но она в том, что Филлихолду не пятьдесят, а где-то семьдесят, а Эрлу Скраббсу шиш.

Предчувствуя, что одну сотню я Хамфризу оставлю, а вторую потребую разделить, они условились из бенефициаров меня выдавить. Хамфриз ударнику сказал, что так бы мне сто, вам с Эрлом по пятьдесят, а так мне сто тридцать, тебе семьдесят, а Эрлу…

Из-за грошей, из-за паршивой мелочи камрада-однокорытника прокидывают!

Гниды. МОЕ ЛИЧНОЕ ОЦЕНОЧНОЕ МНЕНИЕ. Вас бы на разделочный стол и для бродячих псов нарубить. Подойди сюда, песик, подойди, попробуй, очень вкусно.

«Пудинг доберманов».

Начал про собак думать и всплыло. Мой дебютный альбом. Место в чартах девятьсот девяносто восьмое.

Конечно, повыше, но хоть куда-нибудь ввысь он не взлетел.

Ты, Эрл, еще мальчишка, тебе еще… к лучшим из лучших себя относишь?

Я, Бенни, сказал тебе четко. Неумелый юнец – абсолютно не про меня.

Два банджо и бамбуковый барабан. На лидирующем банджо я, на подыгрывающей Бенни Беннинджер, по барабану непритязательно постукивает НЕПРОФЕССИОНАЛ ЭФИОП. Кашлял и чихал он в студии немного, но долечиться ему все-таки следовало. У него простуда, но она африканская, и подцепить ее, думаю, хреново. Из студии выволакивают безжизненные организмы, мелькающий над нами эфиоп бормочет искренние извинения, я что-то забыл, ты, Бенни, этого эмигранта в урологии нарыл?

В стоматологии.

Чтобы вы, уважаемые пациенты, перед приемом у дантиста ваше волнение рассеяли, у нас в фойе стоит эфиоп!

Почему здесь эфиоп? – помыслите вы, почему на нем набедренная повязка, которая почти ничего не прикрывает? мыслительная речка в головах журчит, а эфиоп стучит. Затрагивающе стучит продирающе. Насчет эфиопа вы в волнении, но относительно дантиста волнение у вас на убыль!

Расслабьтесь, мистер Беннинджер. Барабан вам хорошо слышен или дверь пошире мне приоткрыть? Ваш ОБЛОМОК МЫ ПОЛЕЧИМ, но я, конечно, за удаление. Выдеру, и у вас будет чувство, словно Царство Божие на земле установилось! Мои выдергивания, могу вам сказать, шедевры стиля. Слегка поболит, но послеоперационная боль – символ прощания с болью. Она вас помучает, но болевое соотношение, как помидорчики черри с помидорами пондероза, килограмма по полтора весящими.

Боль у вас впереди крошечная, а облегчение ну точно Анды с водруженными на них Кордильерами!

Эфиопа сюда привести?

Красиво вы выразились. Голос его барабана – застилающий мои мозги дым. Наркоз мы вас еще не кололи, поэтому да, это барабан.

Узнать об эфиопе побольше вы не желаете?

В Эфиопии он трансфузиологом был.

Ну трансфузия, ну чего тут – смешение биологических жидкостей. Кровь, лимфа, СОВМЕСТИМОСТЬ, НЕСОВМЕСТИМОСТЬ, у нас его диплом не признали, и он теперь в медицинском учреждении, но не по профилю.

Выбравшись из кабинета напропускавшим в челюсть боксером, Бенни Беннинджер с эфиопом поговорил. У вас такая профессия, а вы на барабане, ваша жизнестойкость меня потрясает.

Вы из Эфиопии, а откуда из Эфиопии? Нет, что-то слышать о регионе Гамбела мне не доводилось.

Я американец, вы эфиоп, а американцам об эфиопах… вы не эфиоп, а оромо? Этнически вы оромо, но гражданство у вас эфиопское. Для меня ты будешь эфиопом. Станешь возникать, на запись альбома тебя не приглашу!

На тонущем у мыса Кабу-Бранку корабле продолжали лепить треугольные лепешки. Кропотливо трудился и примостившийся на стоящем чемодане Эрл Скраббс. Над текстом «Мыса Кабу-Бранку» он: как-то спозаранку у мыса Кабу-Бранку БОРТ ПРОЛОМИЛИ И НАС С ТОБОЙ К МОГИЛЕ…

Сколько я тебе говорил, дверь изнутри не закрывать! Отворяй мне скорей, я не один! Мать твою, Эрл, ты вникать в происходящее собираешься?!

Щеки впали, живот впал, ну а хрен, как штык стоял. Хорошая строчка, но в «Мыс Кабу-Бранку» не ввинтить. Песня не о том, для творящегося в ней стояк – элемент чужеродный, крестящийся аббат с печальным смехом обрастал колючим мехом… в третий куплет я это… вроде бы Беннинджер. Чего он раскричался? Квартира его, но кричать на меня… он не в квартире. Кажется, недоволен, что не в квартире.