Текст книги "Барабаны летают в огне"

Ролью зрителя я довольствуюсь.

И что же я, УСИЛЕННО ВЗЫСКУЮЩИЙ ПРАВЕДНОСТИ Я, я бы смотрел?

Я бы не смотрел!

Пластмассовую ложку я сломаю, а железную только погну, что значит, что если я могу, я под искушением не прогибаюсь, но когда до его одоления по сумме моих качеств я не дотягиваю, одоление мне, как бы я ни причитал, не дано.

Прекратить желать Антиопу?

Не выйдет.

Удержаться от вливания в состав надругивающейся над трупом компании?

Раз плюнуть!

Я еще и их, В МЕРТВЕЧИНУ САМОЗАБВЕННО ЗАСАЖИВАЮЩИХ, шугану. «Кто ест, не уничижай того, кто не ест! и кто не ест, не осуждай того, кто ест!

Потому что Бог принял его».

Павел написал римлянам, а я кому гаркнул? Не им, исключено, наружу я не высказывался – себе самому цитату привел. Допущение беспрепятственного продолжения для себя потребовав?

Апостолом сказано никому и ни с чем не выступать. Ты голодный, он сытый, и ты не возникай. А когда набивший пузо ты, а изголодавшийся он, ты его не чмыри, ему и без того худо.

Ну а в моем случае, когда я верующий в Троицу, а психопаты при мне истово трахают труп, мне, отстранившись, своими выступлениями им не мешать?

Такая позиция какие-то неудобства в моей душе вызывает.

Но пораскинув, кажется, охватываю.

БЕДНЯКУ ГОСПОДОМ БОГОМ ОПРЕДЕЛЕНА БЕДНОСТЬ, и бедняк голодает, бедняку туго, а труп имеют, и что трупу? А ничего трупу особенного. Черви ли поживятся, огонь ли сожрет, психопаты ли оттрахают – перспективы у трупа беспросветные, но для трупов абсолютно обыденные.

А кто его трахает-то?

Не бедняки ли? Приговорив их мыкать горе, им посочувствовали и нечаянной радостью одарили?

Дерут они труп, сменяясь – после акта не выдохшиеся, заступившего собрата подгоняющие, энергия в них фонтаном.

Где-нибудь работая, столько не сохранишь.

Вы безработные? – поинтересовался у них Онисифор.

СТРАНСТВУЮЩИЕ БЕЗРАБОТНЫЕ, ответил ему вставший с девушки интеллигент в роговых очках.

Как в американскую депрессию в поисках работы по стране ходите?

Мы не работу – мы приключения ищем, промолвил интеллигент. Все усилия на этом сосредотачиваем! Я Куперидис, а они Саполодис и Ферастулос. Насчет устройства на работу что между нами общего? Я архивариус, а они бидонщик и свиней в свинарник загонщик!

Я не бидонщик, а шире, процедил, пронизывая труп, мелкоголовый Ферастулос.

Ты затягиваешь, прогнусил разминающий себе фаллос Саполодис.

Я не ты! – крикнул Ферастулос. – Мне в полминуты не уложится. Телочка же сахарная… для остальных бесполезная, а нам впору пришлась.

А вы обзавелись ею, как поступив? – спросил Онисифор. – Поймав и убив?

Убегающей от нас ее не видели, ответил Куперидис. Нам ее мертвой на растерзание отдали.

Деляги? Скупавшие в моргах красивых, неживых, никем не востребованных девушек? Они?

Они бы нам ее не отдали, а за деньги загнали, промолвил Саполодис. Сказали бы покупайте, но мы бы не купили. Я бы точно свою долю не внес. Когда же у меня деньги-то были… настолько мне мою память не расшевелить. ДЕНЕГ НЕТ, А ТРАХАТЬСЯ ОХОТА!

Но лично вам же проще, чем им, негромко сказал Онисифор.

С чего же? – несогласно выпалил Саполодис.

Я слышал, что вы со свиньями… что вы свинарь. Хрюшки у вас под боком, и при желании кого-то попользовать, вы со всем удобством их…

Свиней я не деру! Я их наоборот защищаю. От Димоса Бусироса – собственника свинофермы. До меня он к ним вваливался и понравившейся ему вгонял, а я, как в должность вступил, между Бусиросом и свиньями встал не на жизнь, а насмерть. Он меня даже прибавлением зарплаты прельщал, но я ему сказал, что если он к свиньям соваться не бросит, я о его пороке всем сообщу.

Поняв, что со мной не договориться, он меня уволил, и я звоню на радио, говорю, что взорву их эфир сногсшибательным заявлением, но мне говорят, что о заготовленной мною речи они осведомлены и оболгать достойного человека у меня не выйдет.

Он УКРЕПЛЯЮЩИЙ ЭКОНОМИКУ СОБСТВЕННИК, а ты стремящийся все развалить коммунист!

Конечно, кодла у них одна… я бы на мировой порядок не рыпался, но я за моих свиней переживаю.

К свиньям вы жалостливы, пробормотал Онисифор.

На мясо пожалуйста забивайте, но трахать-то чего, проворчал Саполодис. Свиньи не для того, чтобы люди их трахали!

А мертвая девушка, она для этого? – наполняясь с каждым словом гневливостью, спросил священник.

Да она же трупак, отмахнулся Саполодис. Ее хоть на всю катушку жарь, настроение ей не изменишь.

Она ничего не почувствует, но общечеловеческие нормы вы…

Ой, я кончаю! – вскричал с девушки Ферастулос.

Кончай, но меня не перебивай! – прикрикнул на него Онисифор. – Ну и отребье… а где у вас богобоязненность? Над вами небеса и у них есть глаза. Что бы мы ни делали, мы обязаны осознавать, что Он глядит на нас безотрывно! ПОСТОЯННОЕ ВЫСШЕЕ ПРИСУТСТВИЕ! На вас смотрят, а вы… мертвую девушку вы.

Изъявите охоту – и вам перепадет, сказал Куперидис. Со следующего круга, ладно уж, за мной встраивайтесь.

А наше мнение ты спросил? – недовольно осведомился свинарь.

Мнение неученого плебса меня не колышет, сказал Куперидис.

Ты бы нас не…

Друг друга вы подпитываете, а меня? Для бидонщика среди нас свинарь, для свинаря бидонщик, а мне с кем о своем, об умном, перемолвиться? С ним, когда он к нам примкнет, подобная тупиковость будет для меня в прошлом. Ни с чем не посчитаюсь, но с нами его удержу.

Из эгоистических соображений, пробубнил Саполодис.

От двух утонченных людей и вы скорее, чем от лишь от меня, чего-то дельного наберетесь. А если он с нами, то БЕЗ ПРЕДОСТАВЛЕНИЯ ЕМУ НАШЕЙ БАБЫ НЕ ОБОЙДЕШЬСЯ. Этот пункт кем-нибудь оспаривается?

Нечего обсуждать, молвил ерзающий на девушке Ферастулос. Он покажет нам член, мы для успокоения убедимся, что он нам ее не разорвет, и пусть себе тыкает.

Действительно, кивнул Куперидис. Мы подозреваем, что у тебя самый обыкновенный, но перед подключением в цикл ты нам его предъяви. Я без замеров – на глаз определю, подпускать ли тебя к нашей крошке. Он у тебя сейчас возбужден?

Эрегированный оценивать легче, сказал Саполодис.

Я не сомневаюсь, что у него такой и есть. Поглядывая, как Ферастулос нашей девочкой обладает, потенции он набрал!

А у меня она, по-моему, падает, пробормотал с девушки Ферастулос.

Очень много разговариваешь, промолвил Куперидис. Пальцы ей обсоси и стояк у тебя возобновится.

ТВОИ СПОСОБЫ МНЕ НЕ ПОДХОДЯТ, пробурчал Ферастулос. Я вот на нее посильнее налягу… чтобы кости у нее затрещали.

Ты тревожился, что он ей урон причинит, а сам-то чего затеял?! – вскричал Куперидис. – Вбилось идиоту расплющивать… эй, ты, немедленно завязывай!

Не остановим его – она в капремонте будет нуждаться, сказал Саполодис.

Я его с нее за волосы сдерну, процедил Куперидис. Ты понимаешь, чей клок волос я сейчас вырву?!

Мой, чуть ослабляя нажим, ответил Ферастулос. Вредить моей прическе вы обождите – я еще недолго… пока скажите новому, чтобы он член вам показал.

Да меня это затруднит, вероятно, промолвил Куперидис. Что-то он с прихода сюда посуровел. Как по злому волшебству из человеколюба в ненавистника переделался.

А я в нем человеколюба и прежде не видел, сказал Саполодис. Но член-то почему не показать?

Посмотреть на его член тебя что же, так безудержно манит?

Он собирается иметь нашу бабу, и нам для уверенности в ее…

Не вторгнется он в ее плоть, перебил свинаря Куперидис. Я за ним понаблюдал, и мне ясно, что он в нее не загонит. Побрызгай мы на ее духами, вы бы ее оприходовали?

БЕНЗИНОМ ЕЕ ОКАТИТЕ, грустно молвил Онисифор.

Облить и поджечь? – уточнил Саполодис. – Ну вы и человек! Я бы обугленную не стал.

Надумали идти первопроходцем, сказал Куперидис, девушку мы вам подготовим. Но вы без шуток настроились? Не получится, что мы ее для вас поджарим, а вы от нее нос отворотите?

Ноздри-то он не уведет, сказал Саполодис. Запах-то, как от барбекю, чего его сторониться. Но будет ли он зажаренную иметь, я… а по поводу запаха я не прав. От жареной человечины запах тошнотный.

А что же ты только что о барбекю нам брякнул? – осведомился Куперидис. – Я курсе, почему. Тебе думалось, но потом тебе вспомнилось! Противоположное тому, что тебе думалось. В памяти ты не копался, но РАЗ И ВСПОМНИЛОСЬ. Из прочитанного или из личного вспомнилось?

На свиноферме мы шалили.

Над тем, кто был в живых? – спросил Куперидис.

Он был не умершим, кивнул Саполодис.

Если вы кого-то сожгли, промолвил Куперидис, перегородки вы снесли. Между шалостью и преступлением. Опаляясь, волчком он завертелся?

Сначала он лежал без движения, но затем началось. Мы же не трезво осознающего – одуревшего от выпивки углями осыпали. Штаны с него стянули и из ведра на задницу высыпали. Будет знать, как из-за смерти отца до чертиков набираться!

Утрата дорогого отца, сказал Онисифор, бывает настолько труднопереносимой, что перебор алкоголя вполне извинителен, и перебравший его такого отрицательного отношения…

Траурный пиджак на сыне, заливающемся слезами и метаксой, сидел бы безукоризненно, но он не от горя нажрался! Над горюющим сыном мы бы с парнями разве шутили?

Мне ситуация непонятна, убито прошептал Онисифор.

А я догадываюсь, что здесь зарыто нечто несложное, сказал Куперидис. Лишь одно из двух. Либо ярое неприятие, либо наследный барыш. И я склоняюсь к наследству. Эйфория из-за наследства его посетила?

Когда скончался мой папа, промолвил свинарь, и я от него кое-что унаследовал, в угарном веселье я не закружился. И у прочих ребят со свинофермы родители мерли и что-то им оставляли, однако никто из них это не праздновал. Сосфену Салостеусу от его мамаши исправный ЯПОНСКИЙ ТЕЛЕВИЗОР достался! И что он, вокруг телевизора приплясывать бросился? Он и включить-то его не смог!

Позвал бы того, кто в японской технике смыслит, сказал Куперидис. Но нет, наверное, нет, он бы с телевизором справился, но телевизор принадлежал матери, она его смотрела, и ему после нее… телевизором он как-нибудь распорядился?

В комиссионный отнес.

Ваш свиноводческий кадр меня расстроил, пробормотал Онисифор. Повышенной чувствительностью он себя возвысил, но комиссионным снизил до стереотипности.

Я бы в детский дом оттащил, ПРОХРИПЕЛ С ДЕВУШКИ Ферастулос.

Разумеется, в детский дом, поморщившись, сказал Онисифор. На телевизор смотреть не мог, а на деньги с него запросто… и свою чувствительность уважил, и благосостояние подтянул. Сколько он с комиссионного стряс?

Комиссионный, думаю, был не в убытке, промолвил Куперидис. Об устройстве системы комиссионных продаж представление вы имеете?

 
Я не торгаш, чтобы как бетоноукладчик в бетоне, в ней разбираться, проворчал Онисифор.
 

А какое ремесло вы освоили? – поинтересовался Саполодис.

Ничего еще не освоил.

А про бетоноукладчика вы сказали…

Сказал и сказал, перебил Саполодиса Онисифор. Бог ты мой, что же у меня за озлобленность. От вашего разгула страстей она у меня! Чем покойницу осквернять, отрывались бы по полной друг с другом.

Позвольте мне вашу инициативу принять в штыки, промолвил Купередис. Определенные мужчины с товарищами сношаются, но мы, знаете ли, вне такой игры.

А вы, сказал Онисифор, пошагово в нее вступайте. Искрометно вогнать мужчине вам не дано, так вы за руки подержитесь. Жестянщик нынче на девушке, а вы, господин архивариус, рядом с ним прилягте и ощутите его руку в своей. Глядишь, ток между вами и пройдет.

Не нужен он мне возле меня! – крикнул Ферстулос, девушке ноги приподнимающий. – У меня и без его близкого присутствия тут застой. ПОЛОВИННАЯ ЭРЕКЦИЯ. Член не опадает, но до приличествующего не набухает.

Недостающее можно восполнить, промолвил свинарь.

Ноги я ей задрал, втыкания убыстрил, но усилия сплошь бесполезные, пожаловался Ферастулос.

Они твои, сказал Саполодис. А рука моя.

Но я же говорил, что…

Ты это не мне говорил. Архивариусу да, но мы же с ним не на одно лицо и не одинаковой стати. Он тощ, а я здоровячок! Жгучего стремления ко мне ты, присмотревшись, не обрел?

Я останусь нем, процедил Ферастулос.

НАХЛЫНУВШЕЕ ЖЕЛАНИЕ КО МНЕ просит у тебя удовлетворения, но ты ему не ответишь? – спросил свинарь. – Даже «нет» ему не скажешь?

Ты меня, сволочь, уничтожаешь… я подкисал, но сколько-то у меня стояло! Огоньком чуть-чуть обогревало. Теперь мой огарок закидан твоим дерьмом. Обрушили на меня ковш самого зловонного… на девку я никого не пущу!

Демарш? – строго осведомился Куперидис.

До тех пор пока я в нее не изольюсь, вы на ней позицию не займете, заявил Ферастулос.

Я отобью ему почки, промолвил Куперидис.

А я шею сломаю, сказал Саполодис.

Первым, значит, я, кивнул Куперидис.

Ты ему вмажь, а я затем крутану.

Вы это о чем? – пробормотал вскочивший с девушки Ферастулос.

Да перешучиваемся мы, промолвил Куперидис. Стадия недоразумения нами пройдена?

Девушка в вашем распоряжении, буркнул в сторону Ферастулос.

Ее потенциал, по-моему, не исчерпан, стаскивая свои вельветовые штаны, сказал Куперидис. Кто-то пошел отдыхать, но у меня он ВСЕ ТВЕРЖЕ. По гроб жизни инспектору Галоктодуло спасибо говорить буду.

За твердость вашего пениса? – сконфуженно спросил Онисифор.

Пенис – фамилия игрока «Аксаса», промолвил Куперидис. Защитника он играет.

Пенис и защитник? – хмыкнул Саполодис. – Чепуха. Он может быть исключительно нападающим!

Их тренеру, чтобы он перевел его вперед, телеграмму я отошлю, сказал Куперидис. Мне на девушку забираться или на ваши вопросы об инспекторе Галактодуло отвечать?

А давать мне взвешенные ответы ваше возбуждение вам позволит? – переспросил его Онисифор.

Разумнее его сбросить, промолвил Куперидис. Засечем-ка полминуты. Если я ее расхочу, мы спокойно поговорим об ИНСПЕКТОРЕ ГАЛАКТОДУЛО – девушку он нам дал, ничего за это не взял… если меня не отпустит, я ее трахну, а после мы с вами побеседуем. Вы, смотрю, при часах. Я бы по своим отмерил, но они у меня не ходят.

Часы у вас на руке внешне ценные, сказал Онисифор. Для форса их носите?

Я за прилежный труд в архиве народного банка их получил. Народного банка Кипра, вам думается?

О существовании у нас подобного банка, я…

А в Китае он существует.

Но вы же не в китайском архиве работали, пробормотал Онисифор.

Вы готовы настаивать на этом, несмотря ни на что? – усмехнувшись, спросил Куперидис.

Для работы в китайском архиве совершенно необходимо знание иероглифов, сказал Онисифор. Если иероглифы вам непонятны, в китайском архиве вы не работали.

Полностью с вами согласен, кивнул Куперидис. БЕЗ ЗНАНИЯ ИЕРОГЛИФИКИ бумаги на китайском не разгребешь.

Вы что, хотите сказать, что вы ее знаете? – спросил Онисифор.

Тридцать секунд прошло стопроцентно, промолвил Саполодис.

Мы не засекали, но похоже на то, сказал Куперидис.

К траху ты расположен? – осведомился Ферастулос. – Вдуть девке тебя подмывает?

Да за разговорами эрекция у меня несколько…

Тогда ты их продолжай, а на нее я возлягу. Я ей, а ты ему… про инспектора Галоктодуло.

До Галактодуло, сказал Онисифор, я про иероглифы послушать желаю. Не подумайте, что данную тему я мусолю, но если вы заговорили, извольте договорить. Вы необычны? Вы и сейчас от обыденности отходите, но иегроглифы изучить – не мертвую оттрахать. ГНИЕТ ДОХЛАЯ АНТИЛОПА! Я не спрашиваю у вас, трахнули бы вы ее, не трахнули, я насчет иероглифов. Что-нибудь ими написанное вы прочтете?

Без напряга, ответил Куперидис.

«На свадьбу смерть зовет», – процитировал Новалиса батюшка. – А вас на иероглифические луга что позвало?

Меня растила бабушка.

Ну бабка… и что с того, что бабка….

Бабка – китаянка.

По вам не видно, что у вас в роду есть китайцы, пробормотал Онисифор.

У меня почти сплошные киприоты, но киприоты на меня забили, а бабка-китаянка всю душу мне отдала. Дед, отец, четыре родных дяди – они киприоты без примеси. Столь же чистейшие киприоты, сколь и чистейшие гниды. Мама наполовину китаянка. Сбагрила меня и в Бразилию!

К любовнику? – вкрадчиво поинтересовался побродивший и вернувшийся Ферастулос.

Для нее пришло время создавать вторую семью и вот она кого-то повстречала. Он ЗАНИМАЛСЯ РАЗГАДКОЙ ШУМЕРСКОГО ЯЗЫКА.

Он бразилец? – спросил Онисифор.

Да киприот он какой-то из Коурдаки, проворчал Куперидис. В Бразилию он вести свои исследования улетел.

Но Шумеры – это около современного Ирака, промолвил Онисифор. В Бразилию-то его в какой связи забросило?

Возможно, в Бразилии обнаружился последний древний шумер.

Выживший что ли? – спросил Онисифор. – Века прошли, а он сквозь века? Более допустимо, что в Бразилию его привлекли какие-нибудь материалы, невесть как занесенные туда артефакты, увлекшись ими, в Бразилии он засиделся, и ваша мать не выдержала и к нему. А отец почему вас бросил?

После ее отъезда он неожиданно всего китайского стал противником. Его семья и до этого женитьбу на полукровке не одобряла, а когда мама свалила в Бразилию, ШОВИНИЗМ ВЗЫГРАЛ и в отце. Я не забыл, насколько неблагосклонно на меня он глядел… мне и пяти не исполнилось, а он на меня будто на кровника смотрит. Однажды он привел меня к бабушке, усадил за ткацкий станок и хлопнул дверью. Естественно, н не первый, кто так прощается.

Ткацкий станок у бабушки, потому что она ткала? – осведомился Онисифор.

На нем ткала не она, а поступившая к ней в услужение Гунь. Из кантона Сыцунь.

А бабка-то у него ушлая, присвистнул Ферастулос. Наемный труд использует.

Госпоже Гунь она ничего не платила, промолвил Куперидис. Госпожа Гунь из поднебесной знати – корячиться на простолюдинку никогда бы не нанялась. Но на мою пролетарскую бабушку ГОСПОЖА ГУНЬ впахивала.

Не за деньги, пробормотал Онисифор. Что же у нас получается… на Кипр госпожа Гунь приехала из Китая?

Примерно тогда же, когда моя мать улетела в Бразилию.

А отлет матери и прибытие Гунь между собой как-то…

Совершенно не взаимосвязанные события.

4

Значит, рассеивать неясность мы будем, выискивая иное, сказал Онисифор. Гунь, Гунь, Гунь… в кантоне Сыцунь она госпожа Гунь, а на Кипре никем не оплачиваемая ткачиха. С головой-то у нее порядок? УМОПОМРАЧЕНИЕ МНЕ ВЕРСИЕЙ ВЫДВИГАТЬ?

Здоровье психики, вопрос растяжимый, протянул Куперидис. У моей бабушки госпожа Гунь мужа увела. Бабушке было сорок шесть, госпоже Гунь пятьдесят четыре, но он перебежал к той, что постарше.

Из каморки во дворец и я бы рванул, лаская мертвую девушку, сказал Саполодис.

У нее не дворец, а одноэтажный дом, возразил Куперидис. Ты чего с девкой-то тянешь? Чего не вставляешь?

Я тонко понимаю свою природу, ответил свинарь. Если без спешки, кайф я продлю. Я на плоскогорье, но в высшей его точке. Сам секс – отвесная скала, на которой я непродолжительно держусь и срываюсь, а отсюда я камнем в туман не обрушусь. Я о тумане, что у меня перед глазами, когда я оргазм испытал. Туман такой непроходимый… ЧТО-ТО ПЕРВОБЫТНОЕ!

Относительно лобовых встреч с прекрасным ты на передовой, кивнул Куперидис. А моя бабушка, лишившись супруга, только своей рукой и затуманивалась. Чуточку, скромнейшую чуточку…

Ты за твоей мастурбирующей бабкой подсматривал? – недоверчиво поинтересовался Ферастулос.

Я верю, что без вовлеченности в секс человеку не протянуть, сказал Куперидис. Не сподобил бог заиметь партнера – действуй воображением и рукой, но действуй. День светлым не сделаешь, но к следующему дню и возможному приглашению на свидание мостик перекинешь. С заржавевшими половыми органами на свидание чего заявляться? Чувство ориентации отсутствует! Ты почти не врубаешься, зачем ты у памятника или в кафе. На что напирать, к чему подводить – к кровати, но до тебя из-за создающей помехи ржавчины это не доходит и СО СВИДАНИЯ ТЫ УХОДИШЬ В ОДИНОЧЕСТВЕ СПАТЬ. А мастурбировал бы, в боевой готовности твою репродуктивную часть бы удерживал, и она бы тебя из одиночества и депрессии вывела.

Как мастурбирует моя бабушка я, разумеется, не наблюдал, но поскольку на мужчин она направляла взоры эротически содержательные, я считаю, что ночью она себя разминала.

А предоставить себя мужчинам? – спросил Ферастулос. На ее муже они не заканчиваются.

Они к ней заходили, но она несговорчивой с ними была.

Говорила, чтобы приходили, а затем вырывалась и отбивалась? – осведомился Ферастулос. – Входили в костюме и галстуке, а выходили в разорванном пиджаке и с лицом расцарапанным?

Мужчин моей бабушке ее подруга Вин Бин присылала. На Кипре и достойных китаянок хватает, но моя бабушка сдружилась с Вин Бин, ОБЛАДАЮЩЕЙ БЛАГОВОСПИТАННОСТЬЮ ПОРТОВОЙ ШЛЮХИ – в местном отделении косметологической корпорации она на жизнь зарабатывала.

Косметику продают женщины элегантные, промолвил Онисифор.

Но она же не продавцом, хмыкнул Куперидис. Водителем электропогрузчика. Сигаретой попыхивает, сквозь зубы плюет, мужикам… ну не прохода – проезда не дает. И если найдет, что этого или того мужика отдать не жалко, наш с бабушкой адрес ему выкладывает.

Они, придя, бьют копытом, а с вашей бабушкой их появление не согласовано? – спросил Онисифор.

Тип мужчин, отсылаемых к ней Вин Бин, она нарекла «вырожденцами». ПОПИВАЮЩИЕ, НЕОПРЯТНЫЕ, выражающиеся по-рабочему, приличному мужчине она бы подчинилась, но тут и речи нет. На них поглядишь, их послушаешь и от чувственной легкомысленности ни следа. И соберешься ты весьма в срок. Они же, едва войдя, к тебе уже тянутся! Размягшей от них не отмахаться, но с напрягшимися под платьем мускулами ты за свою честь успешнее постоишь.

Твоей бабушке не мужчин бы колошматить, а подруге разок наварить, сказал Ферастулос.

В рыло, целуя мертвую девушку в шею, конкретизировал Саполодис.

Вин Бин в рыло, а она тебе за это в спину шило, промолвил Куперидис. Как мужика ни избей, женщине побои он спустит, но намереваясь ударить Вин Бин, ты подумай. Бабушка, вероятно, подумала и заключила, что у меня внук, мне его растить, продолжу-ка я с мужиками драться.

А добром ее попросить поганых мужиков ей не скидывать, вашей бабушке в голову не приходило? – спросил Онисифор.

Сплавляя ей поганки, Вин Бин могла просмотреть и пусть не подосиновиком, но шампиньоном ее облагодетельствовать. Листочки и травинки с поганки соскребешь и перед тобой уже шампиньон – гриб, из которого что-нибудь удобоваримое сваришь. ГРИБНАЯ ИЛИ ЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ ВИДИМОСТЬ, она иногда обманчивая. До госпожи Гунь моя бабушка со своим мужем была неразрывна, а он перед ней не во всей красе благородного гриба возник.

Сморкается не в платок, на баню не тратится, а вздувшаяся щека тряпкой подвязана.

Пока он по наущению бабушки к стоматологу не сходил, она его лицо передернутым от боли видела – когда он из зубоврачебного кабинета к ней вывалился, она даже опешила, сколь он, оказывается, привлекателен.

Я не думаю, что раньше она в нем ничего не разглядела, но полное представление о его наружности накрыло ее у той двери.

За дверью вскрикивания и всхлипывания, а у бабушки ПОД НИЖНИМ БЕЛЬЕМ ПОТЕПЛЕНИЕ.

Твою бабку он разблокировал, промолвил Ферастулос. До свадьбы она не подождала? Тут же в клинике с ним слилась?

Девственность она до квартиры не донесла, кивнул Куперидис. С упоением мне говорила, что местечко они отыскали у уролога. В скольких кабинетах кто-то был, они со счета сбились, а у уролога не люди, а бутылка. Пустое помещение и на столе стеклянная емкость с наклейкой «Tinctura ginsengi».

Это происходит в Китае, а наклейка не на китайском? – удивился Онисифор.

Врачи и в Китае латынью пользуются. А мой дед фактически неграмотен, но девушка приведена, бутылка стоит – пойдет в дело! Перед тем, как бабушку подпоить, а самому взбодриться, он спросил у бабушки, что по ее мнению в бутылку налито, и она, призвав знания и смекалку, объявила, что в ней настойка корня женьшеня. Весьма неслабая, как они после опробования уяснили.

Градусов сорок? – спросил Ферастулос.

ВСЕ СЕМЬДЕСЯТ, ответил Куперидис.

Для преодоления женской застенчивости, промолвил Ферастулос, самое то. Наша-то не стесняется, но если девушка жива, стеснение ее придерживает.

А нас, мужчин, не стеснение? – отвлекаясь от покойницы, спросил Саполодис. – Бутылка-то у кого была? У уролога.

У уролога из нее пили, не чтобы стеснение сбросить, сказал Ферастулос. Возможно, для успокоения. Ну или сексуальные силы вселить.

Пациент рыдает, и уролог ему наливает, пробормотал Онисифор. Мужчине ничем не поможешь, и расстроившийся доктор привлекает его к себе, сожалеюще обнимает, встает и приносит бутылку. В ресторане сюрприз от шеф-повара. А здесь СТАКАН ОТ УРОЛОГА. Ты, горемыка, обожрись, с уровня сознания в бессознательное забытье подлети… но почему я бедственное положение пациенту, а не урологу приписываю? Не он ли, не уролог, в одиночестве женьшеневую настойку глушит?

У него могла найтись супруга, промолвил Ферастулос.

И поэтому такая печаль, что он с нее напивается? – спросил Онисифор. – Не жизненно. Настолько не переносить жену все-таки не из жизни, а из юмористических программ.

А разве доказано, что повод для выпивки у него непременно грустный? – вопросил Ферастулос. – Жена какое-то время нигде не просматривалась, и тут она нашлась! Если он ее любит, женьшеневой он на радостях принял. Я-то свою обожал…

Про твою жену ты еще нам поведаешь, сказал Куперидис, но заканчивая с урологом, я вытряхну из мешочка вариант без жены и вообще без женщины. С мужчиной он бухал! С коллегой-врачом. В кабинете уролога из-за того не было никого, что уролог и его собутыльник в кабинет ко второму переместились. В кабинет, скажем, лора.

А женьшеневую настойку они почему с собой не захватили? – разрываясь между влечением к покойнице и интересной беседой, спросил свинарь.

У себя в кабинете угощать будет лор, сказал Куперидис. Женьшеневой он попил, а теперь ему выставлять. «Бифитером» он на женьшеневую достойно ответит? МНЕНИЕ ВЫСКАЖИ и давай про твою жену говори.

Женьшеневую я не пил, пробормотал Ферастулос, а «Бифитер» мы с женой пробовали на рождественском обеде у заведующего мастерской Сосия Димаса, к которому я жену приревновывал. Она к нему не платье до пола – коротенькое напялила. В Иисуса и Рождество веры у нас нет, но конспирацию соблюдать надо, а она, идя на рождественский обед, словно проститутка на ночную смену нарядилась. Димаса этим не покоробить, но из нашей мастерской к нему на обед и верующие были званы. Их возмутишь, и на работе потом проблем не оберешься…

ВЕРОВАТЬ В ХРИСТА ОЧЕНЬ ПРАВИЛЬНО, с уверенностью заметил Онисифор.

А для волка правильно овец резать, проворчал Ферастулос. А что некоторые христиане свирепее волков, я бы вам… с невероятной убедительностью. Семья умершего сварщика Трипоса отпевать его не собиралась, но из нашей мастерской к ним явилась делегация и от ее напора папа сварщика упал без чувств.

Он сокрушенный, изнеможденный, а него надвигаются и орут про ад, про то, что если тебя не отпоют, с крючка утаскивающих в ад тебе не сорваться, сваривал же ваш мужик отлично! Досадно будет знать, что в преисподнюю из-за вашей бестолковости он отправился.

Очнитесь!

Ужаснитесь!

Переиграйте!

Отца их крики выключили, мать до истерики довели, жена, догадываясь, что они и ее достанут, на отпевание обреченно согласилась.

На нем я не был, а на кладбище, на церемонию погребения, пришел. Кроме меня, у гроба присутствовали все наши христиане – наша мастерская представительство выдала внушительное.

Почетно это весьма для тебя, СВАРЩИК ТРИПОС!

С одной семьей многолюдности бы не сделалось, но рабочий коллектив ее сотворил!

Заболев, сварщик Трипос месяца полтора на работе не появлялся, однако в коллективе его не забыли.

Отпевание за деньги, похороны, само собой, тоже, я, сколько мог, материально его семье подсобил.

А наши христиане ничем ее залезание в долги не ослабили.

В наставлениях мощны, в вере прочны, а бумажники на задвижке. Семья хоронит того, кто ее содержал, а мы его от ада оградили и будет с нас.

Пренебрежительно преуменьшать их заслугу вам бы не надо, сказал Онисифор. Похоронные хлопоты связаны с большими расходами, но СПАСЕНИЕ…

Семья и за отпевание заплатила, перебил его Ферастулос. Не закладывалась, но христиане уговорили. Для малоимущих в нашей сердобольной церкви скидка положена?

О церковных расценках, пробормотал Онисифор, мне вам, наверно, и нечего…

Расценки я выяснил, сказал Ферастулос. За клочок кладбищенской земли, за копание могилы… и батюшке. Я не говорю, что тот батюшка нечист на руку, но затребовал он с меня хорошо.

За церковные процедуры такса у них разорительная, кивнул Куперидис. А решишь без них обойтись, гомонят, что перед Богом ты очернишься. Ими воображается, что по ту сторону божье к тебе расположение им на откуп дано. Но это же, господа, не так.

В Библии написано, что так, механически сказал Онисифор.

Ясно, БЕЗ ПОДТВЕРЖДЕНИЯ В БИБЛИИ народ бы не повелся и занятие у них было бы неприбыльное, промолвил Ферастулос.

У вас незрелость, и мне вас… да и нужно ли мне вас… мудрости вы не нажили, но со сварщиком дружили и его семье от вас прок. Низкооплачиваемый, обреченный на поражение сварщик… смерть он от чего принял?

От нарывов, отвечая Онисифору, сказал Ферастулос. В атмосферу выпустили кожно-нарывные отравляющие вещества, и сварщик Трипос вскоре окочурился.

Какая-то ВОЕННАЯ УТЕЧКА что ли? – поинтересовался Онисифор.

Специально травануть сварщика, не думаю, что кто-то намеревался, промолвил Куперидис.

Я бы об этом и не помыслил, сказал Ферастулос, но у сварщика Трипоса был недруг из подразделения химзащиты.

Трещина между ними из-за женщины пролегла? – спросил Куперидис.

Того, из химзащиты, сварщик Трипос в любительскую баскетбольную команду не взял. Сварщик ее организовал, всем в ней запралял, мужички после работы на площадке сойдутся и, носясь, в кольца накидывают. А тот из химзащиты у площадки в спортивное переоделся, а сварщик ему сказал, что у нас тут баскетбольный матч, а не РАЙ ДЛЯ ГОМОСЕКОВ.

Гость из химзащиты ладно скроенный, дорогим парфюмом отдающий… комплект для игры – трусы и майка.

На майке у него загорающий у океана юноша.

На трусах он же, но поменьше.

Юноша, кстати, голый.

Но тот из химзащиты ведь в армии служит, пробормотал Онисифор.

Голос у него армейский, кивнул Ферастулос. На сварщика он, как на пьяного, помочившегося ему на штаны рядового, заорал. Объяснений, заорал, жду.

Трипос ему про одежду, про юношу, что на ней у него, а он выпаливает, что он носит погоны и данная форма таких же американцев дар: приплыли на СОВМЕСТНЫЕ УЧЕНИЯ и расщедрились на подарочный трикотаж.

Юнец, что нагишом, из Калифорнии, как выясняется, протянул Куперидис.

А не из Флориды? – спросил Онисифор.

Наше солнце никакому не уступит, промолвил Куперидис. И некрепкие мозги под ним растекаются… американцы, когда спортивную форму передавали, уже самим вручением издевались, а наш дурак ее еще и надел.

Французам они бы педерастическую форму не подсунули, а нам извольте, процедил Ферастулос.

Уяснив, что у него за форма, господина из химзащиты до игры допустили? – осведомился Онисифор.