Текст книги "Барабаны летают в огне"

Сварщик Трипос ему сказал, что про армейские учения он лишь языком болтает. Лучше сразу признайся, что из Штатов к тебе знакомые геи пожаловали! Если у тебя и учения, то с ними. Чему-то в постели друг друга научите и, хохоча, под душ набиваетесь! Палец в задницу любовника всунете и совсем яркость накроет. С ними ОТ ОРГАЗМА СОТРЯСАЕШЬСЯ, с ними и в баскетбол играй! В спущенных трусах, чтобы задницей светить и товарищей подзаряжать.

Химзащитный воин пришел постучать и побросать, но все пошло кувырком, промолвил Куперидис. Со сварщиком его кодла, и на Трипоса ему не рыпнуться, но гей он или не гей, обиду, которая кровью смывается, с площадки он унес. Непосредственно здесь не разрядил, однако патроны не вытряс, новые к ним докупил, я, разумеется, о средствах не стрелковых, а отравляющих.

Черт возьми, как же он рисковал… как же осмотрительно проводить операцию был обязан…

Конечно, помимо обидчика, и никоим образом его не задевшие могли быть зацеплены, сказал Онисифор.

ДА ПОРЕШИЛ БЫ ИХ И ПЛЕВАТЬ, отмахнулся Куперидис. Доказательство осмотрительности не в том, что кого-то постороннего не прикончил, а в том, что ты полиции не попался.

Полицию о нем и о сварщике Трипосе известили?

Трипос загибался, а следствие не шло, сказал Ферастулос. Мечется, помирает – заболел, вероятно… ознакомившись с трупом, полицейские поняли, что произошло преступление.

Врачи у сварщика бывали, но при всей очевидности вмешательства извне полицию не привлекали. Врачи-то, небось, без лицензии – чего им перед полицией проявляться. На ответственных, высококлассных лекарей денег у него не нашлось, а те, у кого лицензию отобрали, что-то ему прикладывали.

Кожа у него словно бы медвежьими когтями разодранная и отборной щелочью посыпанная, а они ему на нее детскую присыпку от воспаления. Не в точности ее, а приблизительно – нередко и СОБСТВЕННОЙ СМЕСЬЮ его нарывы засыпая. Порошки подешевле намешают и говорят, что произведение авторское, в аптеки не поступающее, свойства у него беспрецедентные, но без взятки не запатентовать.

Трипосу бы кулак об их морды разбить, но он их слушает, зароптавшую семью к послушанию призывает, чем конкретно они его обрабатывали, могила уже скрыла. Лечился сварщик Трипос незаконно, но в могилу он по закону, с составлением акта о смерти – тут-то полицию и вызвали.

У Трипоса такой вид, что, естественно, понеслось разбирательство, после опроса приятелей всплыла ссора с человеком из химзащиты, полицейские, видя, что сталось с Трипосом, за нее уцепились, но сколько они к ГОСПОДИНУ ИЗ ХИМЗАЩИТЫ не подкатывали, ничего из него не вытрясли.

Он стоял на том, что доступа к смертоносным веществам у него нет. Где они хранятся, он не знает, о способе применения не читал и не слышал, просочись он на секретный склад и что-нибудь оттуда стащи, он бы все равно компоненты не состыковал.

Или они думают, что химическое оружие в аэрозолях на военных полках выставлено?

Думаете, укради, пшикни и готово? Технические приемы нужны! А я ими, говорит, не владею.

Что он на баскетбольной площадке говорил, он сам потом на баскетбольной площадке пересказывал. Наша полиция, потужившись, была вынуждена его отпустить, и он вновь пришел играть в баскетбол.

В тех же трусах и майке? – спросил Онисифор.

В них. Парни понуро переговаривались, кто же теперь, когда Трипос умер, ВО ГЛАВЕ ЛЮБИТЕЛЬСКОГО БАСКЕТБОЛЬНОГО ДВИЖЕНИЯ на их улице встанет, ну а он ввинчивается в середину и без промедления игроков на две команды делит. А парни, что недавно вместе со сварщиком Трипосом гомосексуальной грязью под ногами его считали, они молчок. С Трипосом-то, они в курсе, что получилось…

На баскетбольный борт они химзащиту приняли и сразу капитаном, промолвил Куперидис. Спецсредства – это вещь… И не дымновато, и запах не резкий, а заденет тебя и в мучениях сдохнешь. Господин из химзащиты, он вам не госпожа Гунь… кто-то из вас про нее послушать хотел.

Я хотел, сказал Онисифор. Кроме нее, вы мне еще про мертвую девушку не рассказали.

ХУЖЕ И БЫТЬ НЕ МОЖЕТ, усмехнулся Куперидис. Рветесь про покойницу разузнать, а я, скрытный тип, умалчиваю. А ненасытный свинарь на покойнице придремнул. Грудки ей сжал и лбом ей в животик. Мертвее ее он выглядит. При взоре на них прохладное ощущении временности всех и всего в меня входит. Если говорить объективно, чувствую я себя ничего.

А если необъективно? – проворчал Онисифор.

То великолепно. Ладно, сейчас не обо мне, а о высокородной госпоже Гунь. Как и многие из ее сословия, она была сумасбродкой. Мужа у моей бабушки отбила, бесподобным сексом с ним упилась и жизнерадостность из нее утекла. Закрома у тебя набиты, мужик тебя дерет, для какой женщины это ПОЗИТИВНОСТЬЮ НЕ ПОСЛУЖИТ? Но госпожу Гунь взяла в оборот неотгоняемая грусть.

Обзаведись моя бабушка кем-нибудь взамен мужа, госпожу Гунь, наверно бы, отпустило, но соглядатаи доносили ей, что моя бабушка одна. Она покинута, глаза у нее всегда на мокром месте, развеселись она, и госпожи Гунь настроение бы подскочило, но здесь-то хмурь чем выполешь…

Клоуна бы ей на дом заказала, промолвил Ферастулос.

Госпожа Гунь моей бабушке? – процедил Куперидис. – Мужа я у вас забрала, и вы плачете, но вот вам клоун, и вы, пожалуйста, смейтесь? В сознании у тебя деформация… неисправимая.

А в Китае приглашенные на дом клоуны лишь попыткой вызвать смех ограничиваются? – осведомился Ферастулос.

А где-нибудь их обязанности простираются дальше? – переспросил Куперидис.

В Келокедаре. У тебя в Келокедаре никого?

С КЕМ-ТО ИЗ КЕЛОКЕДАРА жизнь меня сводила, пробормотал Куперидис. Вспомнил, с кем! Помиримся с ним мы нескоро.

Буйно, похоже, рассорились, промолвил Ферастулос. Ты-то хоть навешал ему не меньше, чем он тебе?

Мы в Перистероне, за столиком кафе с ним сошлись, сказал Куперидис. Поддали и языки развязались. Каждый пил свое, но затем он рюмку мне, я ему, он мне сказал, что он из Келокедара, а я ему, что в банке работаю.

Из кафе мы на дискотеку, с нее на какую-то тусовку, гульнули мы с ним угарно. Ему силы часов в пять утра изменили, а я бы в пять дерево вырвал, настолько они меня переполняли.

В ШЕСТЬ ПОПЛЫЛ И Я. В части города мы не моей, на горизонте никакие привычные черты не маячат, а мне и его куда-нибудь довести надо и на службу через час поспеть.

Я ему втолковываю, что таскать его до полудня я не смогу и поэтому ты, друг, оглядись: на что ты в состоянии рассчитывать там, где мы с тобой находимся? У тебя тут рядом квартира твоя, твоего брата, твоей любовницы, кому мне здесь тебя сбросить удастся?

Деньги мы прокутили и следовательно в такси мы садиться не будем, но если ты мне не скажешь, к кому нам с тобой направляться, на лавку в скверу ты сядешь.

Название улицы, номер дома, пробормочи он это, мы бы туда пошли, но он пробормотал, что я дырявый презерватив.

Сразу же осекся и уважительно сказал, что он хотел мне сказать, что у меня память дырявая. Разве он мне не говорил, что он из Келокедара? И что за братья с любовницами? откуда они у него в здешних краях возьмутся? И что у меня за банк? Какой банк к семи утра своих специалистов собирает?

Я ему поведал, что начальники отделов прибывают к десяти, всякие операционистки к девяти, ну а я к семи.

УБОРЩИК Я В БАНКЕ.

Когда сказал тебе, что в банке работаю, я сказал тебе, как оно есть. Не по-королевски устроился, но не стыжусь и… и на меня ливануло! Да с кем я, мать твою, пил, заверещал он, моим положением оскорбясь, да с уборщиком я бы хрен бы, наша с тобой встреча научит меня быть осторожнее и конкретнее вызнавать, с кем я бокалами чокаюсь и в компании появляюсь, для народа же не тайна, что ты уборщик, а я был с тобой и про меня безусловно подумают что-нибудь от меня отваживающее: что я вожусь с плебсом, что у меня… или что я сам плебс! Что и с меня ручьи пота в низкой производственной сфере сходят. Невозможно представить! Больно даже попытаться вообразить!

Он с Келокедара, будто с Олимпа, и ему больно. А с носка по яйцам не больно?

Ты ему что ли туда наварил? – поинтересовался Ферастулос.

Дурновкусие, но пробить мне захотелось ниже пояса. Когда я еще не ударил, но уже знал, что ударю, у меня относительно себя самого пришла мысль, что я, глядите-ка, БЕЗ ТОРМОЗОВ. Знаю, что кого-либо бить нехорошо, знаю, что подобного удара он в принципе не заслужил, но так же знаю, что по яйцам он у меня огребет. Мой ботинок – самолет, а его пах – гора, и сейчас самолет в гору врежется. И скорость полета моего самолета будет предельной!

В каменную гору вы бы его столь смело не направили, промолвил Онисифор. Надеюсь, беззащитно согнувшегося вы не добивали?

Пить не умеешь – не оперируй, усмехнулся Куперидис.

Это хирургов шуточное высказывание? – спросил Онисифор.

Оно к тому, что нет мастерства под хмельком резать – с алкоголем сдержись. А не то оперируемому кончина, тебе тюремная кручина, о заключении меня под стражу подумалось и мне. И я не разошелся.

Но мы же от тебя слышали, что ты без тормозов, сказал Ферастулос.

В гневе да, но гнев после результативного попадания по яйцам у меня прошел. ШИКАРНАЯ МЕРА ВОЗДЕЙСТВИЯ вышла! Его для его же будущей пользы осадил, а сам чудесно преобразился и не каким-нибудь уставшим ничтожеством, а гордым, освежившимся человеком убираться в банк двинулся.

В банке страны Китай вы были архивариусом, промолвил Онисифор. А в банке Кипра с помойным ведром. Произошло так, что квалификацию вы набрали или потеряли?

Что до уборщика, сказал Куперидис, то им я работал перед тем, как не работать нигде. Расчет за подметание и вытирание получил и в нынешнюю вольницу выдвинулся. Китайский банк имел место задолго до этого. В Китай я с бабушкой поехал.

Не втроем? – спросил Ферастулос.

С кем втроем?

Ты, бабушка и госпожа Гунь.

Достопочтенная госпожа Гунь свой грех чувствовала. Все годы, что она с уведенным у бабушки мужем прожила – бабушка давно на Кипре, отобранный у нее супруг ею уже порядком подзабыт, а для госпожи Гунь тяжесть содеянного нарастает, В ТРЯСИНУ ВИНЫ ЗАТЯГИВАЕТ, от китайской диаспоры на Кипре она узнает, что бабушка замуж больше не вышла.

Через год новый запрос.

Нет, отвечают, официально она ни с кем, да и внебрачно, кажется, тоже. Видимо, говорят, замены мужа Небеса для нее не предполагают.

Они говорят, а госпоже Гунь передаваемое ими идет лишь в доказательство того, что она сама думает. У бывшего мужа о моей бабушке, наверно, и мыслей вскользь не бывает, а в уме госпожи Гунь она держится, никуда не вываливаясь.

Если извилины – паутина, то бабушка – ползающий по ней паук.

Мужчину любишь, от его члена млеешь, но в тебе кричит, что ОН НЕ ТВОЙ! Началось с нашептывания, а затем словно регулятор громкости стали подкручивать.

Каждый год, проходя, на миллиметр вправо.

Вытолкать мужика назад к твоей бабке она не порывалась? – спросил Ферастулос.

В Китае он в номенклатуру пробился, а на Кипре ему что, в порту рыбу сортировать? Его бы и не выпустили. А госпоже Гунь он выездные документы справил и впитывать кипрские впечатления ее отпустил. Первостепенная задача у тебя – УСПОКОЕНИЕ СОВЕСТИ, ну и катись. Выпрашивай свое прощение.

Прощение выпрашивают, кивнул Онисифор. Можно выбить показания, но не прощение.

Чтобы из уст вырвалось: «Я тебя прощаю», промолвил Куперидис, пойдет и молоток, и дубинка, но сказано будет не от души. К желаемому не приведет и подкуп. Царь Филипп, отец Александра Македонского, говорил, что «осел, нагруженный золотом, возьмет любую крепость», но если бы госпожа Гунь дала бабушке сто долларов, и бабушка бы залепетала, что все былое это полностью искупает, госпожа Гунь за чистую монету ее слова бы не приняла.

Сто долларов – не разговор, сказал Ферастулос. А сто не долларов, а тысяч долларов, а?

ЗА ТАКУЮ СУММУ, протянул Куперидис, прощение моей бабушки, думаю, было бы искренним. Но госпожа Гунь денег нам не привезла. К колоссальному изумлению бабушки поселиться она захотела у нас. Бабушка ее впустила, но с госпожой Гунь сосуществовала молчком. А потом меня на госпожу Гунь бросила и дней на шесть запропала.

Возвратилась с синяками и перегаром разя? – спросил Ферастулос.

Когда напоминающей о всем плохом женщине предлагаешь съехать, а та лишь головой мотает, уезжать надо самой. Вместе со мной. В Никосии бабушка обходила разных китайцев насчет работы где-то, помимо Кипра. В Китае она заручилась гарантией получения места на Кипре, а на Кипре ей подкинули Грецию. В Мьянму или Лаос мы бы не поехали, но в Грецию НА ПАРОХОДЕ ВЫПЛЫЛИ.

А ваша бабушка, я забыл, по специальности кто? – спросил Онисифор.

На кого-то конкретно она не училась, но из того, чем зарабатывают необразованные женщины, проституцию вы вычеркните, а остальное относите к ней смело. Вышивать, стирать, готовить, на стройке тачки возить, в ветеринарной лечебнице вырывающегося добермана удерживать, в прибрежном магазине товары маркировать – в Греции она устроилась в магазин. Мы с судна сошли и после таможни сразу в магазин.

Сорок метров прошли, и бабушка уже при деле.

Бабушка занялась вкалыванием, а вы чем? – поинтересовался Онисифор.

Тем летом в Греции я резвился вовсю. Босиком по песочку, а за мной ВЗБЕШЕННЫЕ ФИЛИППИНЦЫ С ТОПОРАМИ!

Я неважно знаю филиппинский нрав, промолвил Онисифор, но мне не верится, что вас, ребенка, они с топорами преследовали.

Ну придумал я топоры… но толпа филиппинцев следовала за мной накатисто – догони они меня, без топоров бы урыли. Что на Филиппинах полно китайцев, вы слышали?

Их везде – не протолкнешься, хмыкнул Ферастулос.

Независимая Филиппинская республика была провозглашена в результате национально-освободительной филиппинской революции. За ее проведением стояли филиппинцы. Филиппинцы или китайцы?

Мне не думается, что это китайцы для филиппинцев свободу отвоевали, промолвил Онисифор.

Бились-то филиппинцы, но в штабах-то кто заседал?

Если китайцы, сказал Онисифор, картина будет такова, что китайцы планировали и решали, а филиппинцы каштаны из огня таскали.

А как им еще в своей революции поучаствовать? – вопросил Куперидис. – ХОРОШИХ МОЗГОВ НЕ ДОСТАЛОСЬ, значит, давайте, братья и сестры, под пули полезем.

Я уверен, что ваше принижение филиппинского мышления не на исторических фактах основано, сказал Онисифор.

Да уж, усмехнулся Куперидис. В филиппинском ресторане я гнал полную лажу. Людей иных кровей она со стульев не подняла, а филиппинцы повскакивали и попытались до меня дотянуться. Не задействуй я мои молодые ноги, наша с бабушкой семья кого-нибудь бы точно недосчиталась.

ВЫ С БАБКОЙ свалили из Греции из-за этого, из-за твоих неладов с филиппинцами? – спросил Ферастулос.

Не догнав меня тогда, филиппинцы меня впоследствии не трогали. Я вновь зашел в их ресторан, не дожидаясь пока у них относительно меня все уляжется, но вы думаете, что я одиноким мальчишкой в него зашел? Хрена с два!

Ты что же, твою бабку в разборки с филиппинцами впутал? – поинтересовался Ферастулос.

В Греции мы с ней жили на острове Милос. А на Милосе о ком из его жителей вопросы не принято задавать? О Картерии Лимбасе, чья кличка «Передок» и на чьих пальцах всегда есть следы пороха от недавней стрельбы.

С «Передком» ты вошел, за его мелкого подручного себя выдавая? – спросил Ферастулос.

Накануне сборная Греция играла в футбол с австрийцами. До меня донеслось, что «Передок» поставил в тотализаторе на своих и проиграл на этом СЕРЬЕЗНУЮ ПАЧКУ ДРАХМ. Он угрюмо брел отобедать, а я у дверей в филиппинский ресторан сел и глаза кулачками растираю. Пройди он в него без внимания ко мне, механизм плаксивости я бы не запустил, но он за плечо меня дернул.

Я руки от глаз не убираю.

Затрясся, озвучку рыданиям поддал, «Передок» осведомляется у меня, из-за чего я тут, а я ему, что из-за вчерашнего футбола.

Он глухо заявляет, что он, мол, меня понимает. Зайдем, говорит, я пучеро тебя накормлю.

А пучеро, промолвил Ферастулос, оно типа…

Типа супа. Но «Передок» к филиппинцам не за пучеро ходил. Во вкусовую зависимость он впал из-за балюта. От утиного яйца.

Деликатесность утиного яйца, фыркнул Ферастулос, мне, как его ни отваривай, не видна.

Балют является яйцом с уже сформировавшимся плодом. У которого перья, хрящи и клюв.

И это, пробормотал Онисифор, употребляется кем-то в пищу?

Совершенно сознательно.

А в виде подается…

В сыром.

БОГ ТЫ МОЙ, СОЗДАТЕЛЬ ТЫ НАШ, кого же Ты насоздавал-то… лишенных твоего управления. В сыром… вдумайтесь все вы, в сыром!

Можно и в жареном, сказал Куперидис.

Не смягчайте, процедил Онисифор. «Передок» заказал в сыром?

Да.

Ну и прочие, вероятно, в сыром берут. Ох, не вырулит человечество, куда нам! «Передок» ел балют, а вы подле него, предъявляя близость с ним филиппинцам, продолжали из-за футбола хандрить?

Австрия выиграла три-один. Счет матча я, разумеется, знал, а вот ход нисколько. Греция ли вела, а затем напускала или австрийцы сразу греков выносить стали, я без малейшего предствления. А «Передок» все об игре да об игре. Ты вспомни, говорит, что на шестой минуте случилось! Я горько вздыхаю, а он меня спрашивает, ЧТО БЫ Я НА МЕСТЕ ГЕОРГАТОСА СДЕЛАЛ.

Какого, думаю, Георгатоса – вратаря, нападающего, пенку ли он запустил, пенальти ли не забил… и на его месте мне что: не рукой, а ногой мяч отбивать? пенальти не в верхний, а в нижний исполнять?

«Передок» относительно Георгатоса от меня не отстает, я отчаянно ищу, как мне вывернуться, а пожилой мужик с зигзагообразным пробором идет с газетой в туалет.

Туалетная бумага в филиппинском ресторане отсутствует? – осведомился Ферастулос.

Возможно, он ее почитать. Что меня никак не устраивает.

Для чего ему его газета, вас разве касается? – спросил Онисифор.

Когда я увидел газету, меня прошибло соображение о напечанном в ней отчете об игре – мне бы на секундочку в него заглянуть, и что говорить «Передку» я бы понял!

А если газета не сегодняшняя? – спросил Ферастулос.

Мужик с газетой под мышкой прошел вплотную к нам, и число я на ней углядел. Она сегодняшняя, но помещен ли в ней отчет? Закончись матч около полуночи, рассказ о нем будет в газете завтрашней. В сегодняшнюю попасть не успеет.

Я, сказал Ферастулос, ОДНАЖДЫ ИСКАЛ. Спортивные новости в утренней газете. Вечером смотрел телевизор, набрел на показ бадминтона и приник. Ирландская мужская пара боролась с китайской.

Ирландцы с китайцами? – усмехнулся Куперидис. – В бадминтон? А рядом с площадкой медведь с тушканчиком канат не перетягивали? Их противоборство отличалось бы непредсказуемостью гораздо большей.

Что китайцы безусловные фавориты, промолвил Ферастулос, и комментатор говорил, но первая партия осталась за ирландцами.

Это выдумка тебя недостойная, пробормотал Куперидис. Ирландцы, бадминтон, победа на китайцами – АБСУРДНОЕ СОЧЕТАНИЕ. Уверяю тебя, что ты просто не разобрался.

Ирландцы народ странноватый, но проиграв, они бы не обнимались и руки вверх не вскидывали. И комментатор сказал, что на наших глазах сенсация произошла. И очков на экране под китайским флагом было меньше, чем под ирландским. В бадминтоне победа за теми, у кого очков меньше?

Очки у них не штрафные, пробурчал Куперидис.

Тогда твои китайцы ирландцам слили.

Партия-то ничто… отдав партию, разозленные китайцы зеленых выскочек разнесли. Правильно?

Я из-за резкого перехода в сон не досмотрел. Почему, ты думаешь, мне газета с колонкой спорта наутро понадобилась?

Ну говори мне результат из газеты. ПОБЕДА В МАТЧЕ ЗА КИТАЙЦАМИ?

В газете его итоги не напечатали. Из всех спортивных событий она лишь для фигурного катания место выделила.

Кто-нибудь из киприотов на мировом первенстве прогремел? – поинтересовался Онисифор. – Умопомрачительно притягательная красавица-одиночница?

Одиночник у нас. На европейском чемпионате он в финальную группу не отобрался.

Туда, кажется, человек двадцать проходят, промолвил Куперидис.

А он не прошел. Газета писала, что его засудили. Португалец был еще хуже, но португальца судьи в финал пропихнули. И наш, и португалец одинаково попадали на всех прыжках, но наш, писала газета, катался НАМНОГО ЭЛЕГАНТНЕЕ.

Газета, пробормотал Куперидис. И элегантность. Когда с газетой идут в туалет, тут уж элегантность повествования вам не предложишь. Он идет мимо меня, а я, твердо решив, что эта газета мне нужна, думаю, для чего же она ему: вместо туалетной бумаги? для скрашивающего потуги перелистывания на толчке? если для перелистывания, в туалете я завязну и «Передка» напрягу, а если он ее для задницы приготовил, всю он ее не использует, и я, едва он выйдет, в кабинку войду, из корзинки остатки газеты выну и, возможно, обрадуюсь тому, что страница с футбольным отчетом в унитаз не спущена. Я уже открыл рот, чтобы сказать «Передку», что меня приперло, а сказав, за мужиком с газетой не медля направиться, но я удержал себя, подумав, что помедлить-то можно. Судя по газете, он в туалете по-любому какие-то минуты побудет, так что в туалет я не потороплюсь, в него я попозже… но «Передок, пока я не отвечу насчет Георгатоса, тему не сменит, и что же мне… поскорее за мужиком выдвигаться – в газету, прежде, чем он закроется в кабинке, заглянуть! Здорово меня осенило?

Ознакомиться с газетой до того, как с ней скроются в туалетной кабинке, сказал Онисифор, видится мне в сто крат ПРАКТИЧНЕЙ И ГИГИЕНИЧНЕЙ.

И мне, кивнул Ферастулос.

Надумай я подобное раньше, я бы и сам, господа, к кабинке, где навалили, приближаться не собирался. Я же это не как удовольствие, а как выход из положения в намерение возвел. В общем, отправляюсь я за мужиком и в туалете, у кабинки, поворачиваю его к себе просьбой газету для просмотра мне одолжить.

Он цедит, что туалет – не английский клуб, в котором джентльмены сигары смолят и газетами обмениваются. Вы, сэр Роберт, мне «Морнинг Пост», а вы мне «Дейли Ньюс», вы же о замене формы регбийного мяча с овальной на грушевидную прочитать хотите?

А сэр Роберт родом из того самого ГОРОДКА РЕГБИ, откуда все пошло.

Сэр Роберт касательно регби пламенный фанат и закостенелый консерватор. И чувства юмора у сэра Роберта нет.

Ему о видоизменении регбийного мяча, и он, дернувшись, с кресла сполз.

Конфуз для английского клуба неизгладимый.

Вы полагаете, что джентльменам в нем плохо не становится? – спросил Онисифор. – Кризисов и конвульсий у джентльменов в их клубе не бывает?

Я в его стенах кожаные диваны не протирал, пробурчал Куперидис. Для постоянных членов у них, наверное, кресла, а для приглашенных диван. Ход времени на нем был бы не быстротекущим.

Ласковую девушку они бы к тебе на него не подсадили, усмехнулся Ферастулос.

Клубы у них мужские. Женский пол снаружи они оставляют. В клубе ЧОПОРНО поприсутствуют, выйдут и на них заждавшиеся их бабы виснут.

Супругам джентльменов по повадкам надлежит быть леди, сказал Онисифор.

Леди у них дома, а возле клуба их отвязные подружки толпятся. В клубе уважаемые джентльмены для общественного статуса показались, и теперь свободный отрыв! Чтобы иметь энергию на коробящие добропорядочных граждан непотребства, сначала надо поесть.

Высококачественное объедание наисвежайшим, мечтательно пробормотал Ферастулос. Повар подскакивает узнать, хорошо ли ему все удалось, а ему не слова, а рыгание.

Сытое рыгание звучит для кулинара БЛАГОДАРСТВЕННО, сказал Куперидис. Моя бабушка на Миносе с семьей никарагуанцев сдружилась, и после дня бабушкиной зарплаты их ждал у нас накрытый стол. Нас с бабушкой двое и их семеро, но в нашей комнатке мы как-то размещались. Мануэль, его жена Флорес, ее неадекватный брат Даниэль и четверо детишек.

Флорес не работала из-за сидения с ними, Даниэль по своим причинам, а Мануэль в городском парке на гитаре играл.

САЛЬСУ ОН ИГРАЛ? – спросил Ферастулос.

Угу.

А блюз?

Он все играл.

Я думаю, для вашей бабушки он сыграл что-то, ее зацепившее, промолвил Онисифор.

Он попытался исполнить мелодию народной китайской песни «Причуды нежной Хэ». Бабушка ему похлопала, и он на бис повторил. Играя вторично, ноты переврал он уже по-другому и от нежной Хэ практически к дегенератке Вэ мотив увел.

У вас и про дегенератку Вэ песня сложена? – осведомился Онисифор.

Любить так, как она, нельзя. Ей по песне пятьдесят годов миновало, а ВЫЗВАВШЕМУ ЕЕ ЛЮБОВЬ ГОРШЕЧНИКУ и до двадцати не дошло, и у него ровестница-невеста, активно собирающие деньги на их свадьбу папа и мама, перед гостями им скудостью мероприятия опозориться не след, и они…

А что же горшечник сам на свою свадьбу не заработает? – перебил рассказчика Ферастулос. – Об этом в песне что-нибудь поется?

Молодой горшечник в ней не штамповщик, а творец. Он не потоки глиняного дерьма выдает, а к созданию произведения искусства примеривается. Пока продвижение идет едва ли заметное, но родители его не подгоняют и упреками не заедают: от имени отца в песне говорится, что ты, сынок, в противоположность нам с матерью не бездарен, а от материнского добавляется, что из-за дара ты наша будущая гордость и слава!

От парня в доме никакого прибытка, но от папы и мамы ему не облаивание в две глотки, а поддерживающие и успокаивающие поцелуи в две пары губ. ЕГО РАЗОЧАРОВАНИЕ В СЕБЕ приостановили они слаженно.

Но его периоды неверия в себя удлинялись, промолвил Ферастулос, и для переключения на плотские утехи родители подтащили ему девку – проститутка подешевле невесты им бы обошлась.

Приличным родителям, сказал Онисифор, приводить сыну шлюху, вы должны согласиться, отвратительно.

К тому же невеста, она окупится, сказал Куперидис. Траты на свадьбу и последующее содержание безусловно будут, но регулярно вызывать проституток еще менее экономично. Из-за прекрасного мнения о сыне родители убеждены, что с женщиной сыну понравится, и им, если практика с привлечением проституток им не по средствам, реальнее всего обеспечить его сексом путем семейной жизни. Поискав, они бы, наверно, и простую, не разоряющую на свадьбу сожительницу ему откопали, но тут вновь проблема ее моральной состоятельности встает.

Живущая с мужчиной НЕВЕНЧАННОЙ та же шлюха, кивнул Онисифор.

А его родителям нужно, чтобы их сын трахал достойную, усмехнулся Ферастулос.

Мы же о таинстве супружеской спальни, поморщился Онисифор. Где ваши манеры?

Я потерял их в толпе, ответил Ферастулос. Она меня толкала, сдавливала, сбивала, и они из меня вылетели. Их потоптали, обесценили, я их не подобрал, а без них огрубел. Столкновение с людьми лишениями у меня сопроводилось.

Ты еще с дегенераткой Вэ не сталкивался, промолвил Куперидис. На память я не надеюсь, но к горшечнику ее вроде бы в СНЕЖНЫЙ ДЕНЬ занесло. Из-за скованности холодом она еле шла, а снег валит, ее заваливает, она для спасения организма подковыляла к ближайшей двери и, повалившись на нее всем телом, издала шум, на который вышел горшечник.

Продрогшую до бесчувствия женщину он втянул в помещение, избавил от обледеневшей одежды, вдавливающим растиранием восстановил кровопоток.

А она, неблагодарная, очнувшись, его совратила.

ДЕГЕНЕРАТИВНОСТЬ на нее навесили не зря, констатировал Онисифор.

Вы ее всерьез обвиняете? – поразился Ферастулос. – Но он же ее возбудил! Ее реакция была продиктована состоянием, из-за него ее охватившим! Мужчина ее раздел, он ее энергично трогал, вы представляете ее состояние?

Попав в подобный переплет, заявил Онисифор, приличная женщина находилась бы в состоянии шока, а не похоти. Вы относительно вашего мнения со мной?

И с вами, и с ним, ответил Куперидис. В здравом смысле не откажешь ни вашей позиции, ни его, но поскольку в песне она закреплена, как дегенератка, в моем последующем повествовании дегенераткой она и останется.

Брависсимо! – воскликнул Ферастулос. – Но из этого не следует, что дегенераткой считаю ее лично я.

Ладно, ладно, отмахнулся Онисифор. Давайте поведайте нам, каким же образом дегенератка Вэ за осквернение того юноши поплатилась. Не он ли сам, выйдя из-под ее чар, БЕЗ ОДЕЖДЫ НА МОРОЗ ЕЕ ВЫТОЛКАЛ?

Он ушел вместе с ней. Собрал свои вещи и под руку с дегенераткой Вэ удалился в тревожную неизвестность. Он к ней воспылал, но она ему не папа и не мама, кормить она его и в голове не держала. О неотделимой от его сути непривычки заботиться о хлебе насущном он ей, разумеется, сказал, но ее не растрогал. Под крыло она его не взяла и хуже того – от себя совсем отделила.

Говоря без прикрас, послала она его.

Он побирался, сколько-то от голода этим спасался, но до следующей зимы, чтобы от обморожения умереть, не дожил. В облетающих осенних кустах смерть от истощения принял.

А В КУСТАХ ПРЯТАЛСЯ СЛОН, пробормотал Ферастулос.

А кустами, способными скрыть слона, природа разве богата? – осведомился Онисифор.

Слон у меня вылетел из-за грандиозности произошедшей с горшечником трагедии. Слоновий масштаб… не оторвавшись от родителей, он бы в защищенности от невзгод драл молодую жену, осуществлял бы в минуты отдыха от секса плавное продвижение к задуманному им произведению искусства, а тут ЛЮБОВЬ, КРАХ И ПОГИБЕЛЬ. Из белого в черное… размазывающей переброской. Любовью и судьбой.

5

Не для позитивной подпитки данная песня, вздохнул Куперидис. История обоюдной симпатии моей бабушки и никарагуанского гитариста Мануэля пободрее. О ходившем с гитаристом в парк БОЛЕЗНЕННОМ БРАТЕ упоминание я уже делал?

Что-то о брате было, промолвил Онисифор.

Но о том, что когда Мануэль играл, его брат Даниэль распугивал слушателей, я вам точно не говорил. Мануэль, сидя на короткой принесенной скамеечке, выдавал многочисленные аккорды, а его брат к остановившемуся послушать метнется и в глаза ему вперится.

А во взгляде чума.

Слушатель бочком удаляется, монету Мануэлю не кидает, пальцы он об струны стирает, а поживиться из положенной шляпы гитаристу почти нечем. Кто мимоходом пройдет и со взглядом Даниэля не встретится, монеты в нее, бывало, опустят, но кто вставал и действительно его слушал, те, сойдясь взорами с Даниэлем, заплатить Мануэлю забывали.

И вот в парке ОКОЛО ГИТАРИСТА и моя бабушка. Мануэль для нее играет, а Даниэль, едва гитарист первую песню повел, подлетает к нам и взглядом, от которого бы и победивший всякое волнение йог к коробочке с успокоительными потянулся, находит глаза моей бабушки.

Она от Даниэля не отворачивается.

Смотрит. Выдерживает. В сумочку к себе лезет.

За наточенным складным ножичком? – спросил Ферастулос.

За связкой ключей.

Поместив ее в кулак, челюсть при ударе до положения сдвинутой встрепенешь, ухмыльнулся Ферастулос.

По моим представлениям о человеческих характерах удара в челюсть от его бабушки не последовало, промолвил Онисифор.

С Даниэлем она обошлась безударно. Схватила его за руку, повернула ее ладонью вверх и вложила в нее ключи. Он на них, на бабушку, в забегавших глазах паника, от чего ключи-то? – спросил он взволнованно.