Текст книги "Барабаны летают в огне"

Из Миссури я, он, и, знаете ли, много кто еще. Однако мы сейчас обо мне и о Дриллисе. В надежде на лучшую долю девушка в Миссури что делает?

Старается образование получить?

Замуж она выскакивает! Привычной для нас стезей и я направилась. Подобрала парня умного, в жизни вроде как начинающего преуспевать – Бью Дриллиса. В пресвитерианской церкви на Фишингроуд нас с ним.

И кого она обмануть пытается? С женой Дриллиса я, можно сказать, дружу. Выезжая втроем на барбекю, мы практически не ругаемся: Дриллис жарит, мы с Тарой, оценивая ландшафт, отходит от ее мужа довольно прилично, до опоры моста, помню, дотопали и мне потрахаться вздумалось.

Я осведомился у Тары, не изголодалась ли она по простому траху, она мне ответила, что я, вероятно, желаю быть ее мужем застигнутым и отлупленным, я, Тара, нечто утешительное тебе скажу. Под мостом он нас накроет, а за мостом? За мостом, за рекой, за теми вон полями – за сорок минут активной ходьбы мы забредем туда, где он нам не помешает. Смекнув, чем мы, отлучившись, занимаемся, он понесется творить суд и расправу, но куда ему бежать? В какую сторону света? По ближайшим окрестностям побегает и к мясу вернется.

Через час с небольшим и мы подтянемся. Для отвода глаз ты, Тара, о спасенном нами поросенке ему скажешь. Из его ротика торчал кончик запала. Поросенок был начинен взрывчаткой, но мы его вскрыли, очистили, зашили, и радостно хрюкающий поросенок розовым скороходом исчез за косогором.

Трезмомяслящему агенту правдивость подавай основательную, и мы ему не про взрывчатку – про того же поросенка, но под иным соусом.

Жаровню раскалили, визжащего поросенка к ней подтащили, его бы зарезали и съели, но мы его у них вырвали и вызванным защитникам животных на руки сдали.

Их ждали, время текло… убивая время мы нет, Бью, нет, мы не перепихнулись. Твое возмущение остывает?

Бью не на тебя бы гневался, сказала мне у опоры моста решившая не изменять мужу Тара. Вы, мужчины, друг друга всегда поймете, а меня он, разумеется, выслушает, но с этого барбекю мы по морю раздора поплывем в бухту развода.

Вновь одинокой мне жить? Без содрогания не подумать.

Обольщение я до извержения не довел, но кто жена Бью Дриллиса, я абсолютно в курсе, и ей, моей сникшей соседке по театру «Ла-Скала», выдавать себя за его жену совершенно нецелесообразно. Я бы и документу, приняв за фальшивку, не поверил.

Мне бы вам со светской непринужденностью поддакивать, сказал я ей, но я и в «ла-Скала» – я. Если хотите, искренний оклахомский парнишка, явному вранью в открытую изумляющийся. Жену Бью Дриллиса я едва не обесчестил, а вы мне говорите, что жена ему вы. Постеснялись бы что ли.

Сами стесняйтесь, усмехнулась она. Замужнюю женщину он чуть не раскорячил… Бью Дриллису я жена бывшая. Чего вы на меня остолбенело взираете? Люди распаляются, вступают в брак и где-то половина потом разводится. Слава Будде, мы с Бью хотя бы без бракоразводного процесса сумели. Хорошо жили, хорошо и разбежались.

Повторяю, мы жили хорошо, но Бью жил и со мной, и с необщительной Фредерикой жил.

В шести домах от нашего свою клятву верности в сперме топил.

Иссохшая, неопрятная лесбиянка – о Фредерике у нас такое все думали. Мой муж чаще остальных пренебрежительно о ней вещал: что за угловатая ящерица, да кто на нее польстится…

Я про ее задницу у него спросила, и он стушевался.

Женщину он охаивал, и мне, как женщине, стало неприятно – изъянов у нее хватает, но и достоинства ведь присутствуют.

Самое броское из них – это задница.

Общеизвестно, что человек она мышления куцого, качеств души не выдающихся, возможно, она великолепно шьет, но из того положительного, что на виду, у Фредерики лишь задница.

Мы с Бью были в бильярдной и, неточно пробив легкий шар, он на себя взъелся: козел я криворогий, процедил.

У тебя нет рогов, мягко сказала я.

Ну козел я криворукий, сказал он, исправляясь.

А какие у козла руки? – промолвила я, вновь нестыковку заметив. У козла, милый, рук нет. Ну нет же? Видишь, никак знак равенства между тобой и козлом не ставится. Ты – не козел, ты – мой муж, и мне…

Этот шар и Фредерика Ричардсон бы положила!

Ее меткий удар я бы пощечиной тебе не рассматривала. У нее влетело, у тебя отлетело, твоя гордыня тебя заклевала и ты, страдая, кричишь, а не стоило бы. Гегемонией на превосходство в бильярде мужчины не обладают. Тебе бы не себя пинать, а Фредерику похвалить за сноровку.

Тобой или женщиной наподобие тебя я бы на всю бильярдную восхищался, но уступить Фредерике столь постыдно, что одобрения мне не выдавить. Дебилка она неприкрашенная! Нарядными тряпками она бы акцент сместила, но ты в курсе, как она одевается. С монастырской распродажи будто бы гардероб.

Тебя ее манера одеваться не устраивает, но заслуга современных порядков в том, что они позволяют женщине самой определять, что ей…

Отобрать! У глупейших баб право самоопределения отобрать. Ложку в рот и глубже. Дебилку кормят, и она ест, но меню, разумеется, не она составляет.

Напрасно ты, Бью. На худшие стороны напираешь, а чем может похвастаться, обходишь. Ты на ее задницу внимание обращал? Дыхание у тебя от нее разве не перехватывает?

Вопрос о внимании моего Бью подкосил, ну а когда я поинтересовалась о дыхании, он посыпался – затрудненная речь, нервическое притоптывание, с пунцовой физиономией мямлит, что на задницы он не засматривается, его сейчас повышение кредитной ставки без остатка занимает: если от углубления в кредитовании ты, дорогая, боишься, заскучать, на религиозные темы поговорим. От Бога нам благодать, вход в Вечное Царство нам от Него…

«Так предохраняйте сынов Израилевых от нечистоты их, чтоб они не умерли в нечистоте своей, оскверняя жилище мое, которое среди них!».

Изречение из Левита я выпалила, как из магнума выстрелила. Не от гипотетического оберегая, а за содеянное убивая.

Дриллис схватился за сердце. Из левого нагрудного кармана вытащил пачку сигарет. Сказав, что идет за зажигалкой, до противоположного угла бильярдной прошелся.

Чтобы собраться с мыслями, просил прикурить у некурящих, возвращение ко мне, сколько мог, затягивал, но в руки себя не взял, сломавшимся и подготовившимся подписывать признание подростком передо мной замер.

Я – полицейский инспектор, а он – щенок. Нагадивший так, что и огромная собака так не нагадит!

С Фредерикой у тебя было? – спросила я Бью, за подбородок его поникшую голову приподнимая.

У меня с ней…

Продолжительно?!

Весьма продолжительно, но нечасто. Иногда в меня словно бес проникнет, и я к Фредерике… а у нее Эйлин Ноул.

Антиправительственная курица, которую не заткнешь?

Я в их разговорах участия не принимал. Невольно слушал и, возможно, даже размышлял, но необходимость подрыва системы Эйлин Ноул мне не внушила.

По-моему, наш строй прогрессивней некуда. Где бы я ни находился, я вижу, что Америка процветает. В Колорадо на лыжном курорте! В мичиганском скаутском лагере. Туда я еще я до тебя к одной интереснейшей девчонке наведывался.

К девочке-скауту? Да я на тебя заявлю! Отпираться ты не умеешь, и поэтому не тяни, говори, кто она.

Двенадцатилетняя девочка без сисек, но с голосом и лицом, весьма далекое восхождение сулящими. На телевидение я бы ее пропихнул и ковровая дорожка пошла бы разматываться. Напросившись к родителям, примерные перспективы я им озвучил, а они меня с порога. Выслушали меня на пороге, а выслушав, посчитали, что для меня и порога многовато.

Попытки их увлечь предпринимались и до меня, но я предполагал, что я-то сумею, пустующую нишу продвигающего агента она возжелают заполнить именно мной – за меня мое реноме, итальянский костюм-тройка, я предоставил им замечательный бизнес-план, но мне сказали проваливать.

А сама ваша девочка насчет того, чтобы сделать карьеру, что думает? – спросил я, едва ли не выталкиваемым будучи.

Ее напирающий на меня обвислым пузом отец ответил, что своего мнения девочка не имеет. Ходит в школу, помогает по дому, а о карьере не задумывается. На школьных мероприятиях поет, но в национальные звездочки не метит. И не дай тебе бог около нее объявляться и сказочными картинами ее прельщать!

Напугали вы меня, сэр. Мне сносшибательные комиссионные ломятся, а я вас, по профессии, кажется, сварщика до смерти испугался.

Подкарауливать ее по пути из школы я остерегался, но после выяснения, что Дебби отправлена родителями в скаутский лагерь, агент-искуситель выдвинулся туда вслед за ней.

Мы с ней сели, уважительно пообщались, ее глаза я зажег…

Для проникновения в лагерь потенциальным благотворителем я назвался.

Инфраструктура у вас на уровне, но внушительные пожертвования лишними, естественно, не бывают – я тут у вас пошатаюсь и применение моих неограниченных средств, глядишь, и найдется.

Оденься я средне, вариант с миллионером бы не прошел, но на мне итальянский костюм-тройка, а скромную японскую машину я где-то за километр от ворот припарковал.

Нынешние миллионеры и в шортах дела вершат, но я миллионер старой закалки, курносую женщину из руководства лагеря я покоряю исходящей от меня основательностью, вы к нам, наверно, на ролс-ройсе приехали, со вздымающейся грудью пробормотала она. Покормить вашего водителя не надо?

Что-то перекусить он с собой прихватил, а вот я…

Вы проголодались? Так мы вас мигом! Специальный заказ от вас последует? Повар у нас отличный, и если требуемые продукты в наличии, он несомненно исполнит. Я сейчас же к нему, и вы не стесняйтесь, вкладывайте в мои уши. Что вам приготовить? Оленину в соусе бешамель?

А оленя вы непосредственно перед подачей подстрелите? – спросил я, кое-как шутя. Оленина у нас, не сомневайтесь, парная. В наших лесах охота разрешена. Подспорье для стола очевидное. И что же у вас, и дети на бедных оленей охотятся? – возмущенно вопросил я. С малолетства убивать приучаете? Лагерь у нас скаутский, а это активность, решительность, выживание… американский дух поглаживанием одомашненного хорька не воспитаешь. Детишкам из младших отрядов винтовку мы, разумеется, не даем, но к расчленению оленя их привлекаем. У некоторых, к сожалению, потеря сознания случается. Обморок вызывается уменьшением кровоснабжения головного мозга, сказал я сугубо научно. Приятно поговорить с человеком, который во всем смыслит, подобострастно сказала она. К темным работягам у меня непреодолимое отвращение, а от просвещенных миллионеров я тащусь… одноразовыми связями вы не брезгуете?

Соблазн я превозмог. Жене я божился, что в скаутском лагере сексом я не занимался, и она мне, думаю, поверила, но с Фредерикой Ричардсон я спал, хозяином своей жизни себя чувствовал, от жены независимость проявил, и где она, жена, за книжкой в мой кабинет заскочила? Извинилась, что отрывает, и растрепанный том рецептуры рыбных блюд с полки схватила?

Книжные полки у нас лишь в моем кабинете, а из рыбных блюд она лишь на мидии с зеленым салатом способна.

Мидии – не рыбы, но рецепт среди рыбных, ну что же она этот рецепт все не запомнит… готовит в точности по рецепту, но на выходе дрянь. Не оленина под соусом бешамель.

Оленины я отведал, но на подкладывающуюся под меня плоть не позарился.

В волосах на груди у меня пепел. Кто тут на меня стряхивал?

Курившая в постели жена. Днем она не курит, а ночью изредка да – в особенные для нее ночи.

Если я ее не одергиваю, она при моем попустительстве сигарет пять подряд выкуривает.

Само собой, дуреет, хрипит, что со мной она помирает, я бы ее к здравому анализу призвал, но в подобном состоянии она не вразумляемая.

Вспоминая тот раз, я думаю, что больше трех подряд она не выкурила – мысли у нее в голове не в полном дыму бродили. Друг друга опознавали, соединялись в компании, говорила она со мной достаточно складно, но достаточно ли она взвешивала свои слова?

Мне от тебя была нужна твоя забота, был нужен твой член, но теперь мне от тебя нужен развод.

Ты мне изменил, и мы разведемся.

Быть женщиной для изменившего мне мужчины я никак.

Наши дорожки расходятся, и если сойдутся, я за проделки дьявола посчитаю.

Я, Бью, тебя не прощу, я от тебя ухожу, и будь уверен, я не пропаду!

Я, Хелен, желал, чтобы вышло по-твоему, но «Земля сетует, сохнет, Ливан постыжен, увял, Сарон похож стал на пустыню, и обнажены от листьев своих Васан и Кармил» – сегодняшнюю Хелен цитата из Исайи великолепно описывает.

Безжизненная сомнамбула с расстегнутой сумочкой.

Я ей про сумочку, не вор ли в нее залез, какой еще вор, пробубнила она. Я сама не застегнула, выпало у меня застегнуть, у меня теперь столько выпадений, что я даже не расстраиваюсь, я слышала, ты снова женился? Ну правильно, чего в одиночку-то мыкаться. У меня вот никого, и что со мной стало… вылитая сомнамбула? Ты давай меня не обижай. О себе расскажи. Про новую жену не вываливай – о тех, кого профессионально обслуживаешь, говори. Ну не обслуживаешь – продвигаешь, ох и обидчивый… и кого? Повзрослевшую девочку из лагеря, где ты олениной объелся? Ты трогательно заботился, всячески содействовал, но у девочки не получилось… но ведь кто-то из твоих клиентов должен наверх забраться. Не со всеми же ты напорол.

Оперный певец? До Портленд-Опера тобой поднят?

Возможно, он этого не понимает, но он перед тобой в неоплатном долгу.

Ты, Бью, не хмурься. Как бы то ни было, ты старался, следил за дисциплиной… к саморазрушительным вывертам он не склонен? Залив глаза, вертолет в аренду не берет?

Я рада, что мужчина он положительный. Женщине сейчас приличного и не встретить, а с ним, видимо, кому-то фулхаус пришел.

Рада я за нее, честно, рада… не за кого радоваться, говоришь? Постоянная девушка и у заварщика Дикса есть, а у популярного оперного певца… про Дикса я знаю, потому что знаю. Что он заваривает? Трубы заваривает. Баллоны заваривает. Если хочешь признания жри – твоя догадка точна, путаюсь я с ним, с Диксом!

В природном виде, в смысле, голым, Рой Дикс очень неплох. Расправив плечи, стоит, за член себя дергает, и я охреневаю до чего же я возбуждена…

На наш медовый месяц я бы поездку во Флориду предпочла. Дикс бы на чем-нибудь заграничном настаивал, но я бы его переубедила. Прикладом его пневматического ружья между ног ему двинула, и он бы, скукожившись, не возникал.

Моя неистощимая тяга посмешнее придумать… непринужденно! Слегка себя развеселю и духом воспряну. За заварщика я бы не вышла, и о медовом месяце спорам возникать было не из-за чего. Умоляй он меня, я бы, может, и отважилась, но женой заварщика мне… что удручает, так то, что среди крутящегося вокруг него бабья он меня нисколько не выделял.

По жопе меня во время секса набьет и на мои жалобы заявит, что неженкам подле него не место.

Ты и твою Кимберли с такой же оттяжкой обрабатываешь? – смазывая отбитые ягодицы принесенным с собой кремом, спрашивала я.

Он, ухмыльнувшись, молвил, что Кимберли везет еще меньше – с ней у него все до крайности обостряется.

Для введения тебя в тему я тебе, Бью, скажу, что Кимберли – его постоянная. У нас, других женщин, в его глазах статус приглашаемых и отсылаемых, а она с ним постоянно.

Не телесно, а в сознании. Она и визуально всегда со мной, говорил он мне, в откровенность впав. На кровати передо мной ты, но от тебя ничего не остается – ты подчистую замещаешься Кимберли. Ну и спал бы только с ней, дерьмо заварное… нет, его животное естество в непрестанном разнообразии нуждается.

Мне бы, Бью, возмутиться и волной возмущения меня бы его загаженного берега унесло, но как же я без будоражащей меня вони?

Бросит, с крючка сбросит – располземся, но сама я с крючка не слезу. И трепыхаться во избежание лишней боли не буду.

Семь месяцев я, Бью, под ощипанной кроной избранной мной философии провела. Мы с заварщиком виделись, при встречах неизменно сношались, он мне звонил, и я к нему.

Имел он меня, словно праздник в мою честь устраивал…

В какой-то момент звонки от него прекратились. Он мне не звонит – я ему позвоню, но когда он меня хотел, он звонил, и если не звонит, чего мне на его раздражение напрашиваться.

Из отсутствия его звонков вытекает, что он меня бросил. Однако по факту мне неизвестно. Вдруг он завтра наберет и скажет, дуй мигом ко мне?! От его обращения я немного отвыкла, но я, вероятно, поспешу. Лишившись его общества, я, Бью, чертовски захандрила. Сонливость, заторможенность…. ну да, сомнамбула… достал ты уже сомнамбулой называть!

Ну и что ты напеваешь?

Кусочек Беллини? Оперы Беллини «Сомнамбула»? Твоего оперного певца репертуар?

Ах, отвечающей его значительности партии тенора в ней не наличествует. Знаешь, Бью, «значительный тенор» «баса на подхвате» для меня привлекательней. Чтобы мы с ним познакомились, ты, Бью, сделаешь?

Я, Бью, от тебя не отвяжусь. Или знакомь меня с тенором, или атласные нити твоего второго брака я вредной крысой перегрызу! Себя мне не насытить, но и у вас больше жировать не получится. А то живут, горе не мыкают… с тенором ты нас не на парковке – свести ты нас обязан в обстановке, от обыденной отличающейся. Даже, думаю, не в Америке. Сохранение твоего второго брака, как приоритет, ты оцениваешь? В моей способности раздраконить тебе семейное счастье не сомневаешься? Тогда готовься слегка разориться.

Я бы слетала на Кипр, но тенору Кипр…

Верди, Беллини…

В Италию что ли… в «Ла-Скала»! Друг на друга мы впервые посмотрим в оперном театре «Ла-Скала». Он в каком городе?

А морем Милан омывается?

Мне бы попутно и на курорт… недельку в Сорренто, а после и оперу слушать можно.

Да, разумеется, женщина я испорченная, бывшему мужу на шею села и пятками по брюху его охаживаю, являясь твоей женой, я была беззлобной, милейшей, и что же ты, добром мне отплатил?

С отвратительной Фредерикой Ричардсон ты, глупыш, трахался.

Навлек осложнения. И они по сию пору не рассосались, более того, развиваются, из треугольника, в котором ты, я и Фредерика, в фигуру посложнее – в четырехугольник из тебя, твоей новой жены, меня и тенора, чья предполагаемая мною симпатия ко мне абсолютную важность для меня имеет.

Мужчина-то он не психический? Почему у него никого нет? Ну само собой ясно, нет любимой, а девок-то завались… я попытаюсь настоящие чувства в нем распалить.

Миланскую Соборную площадь, куда они пришли, оперу натужно высидев, Хелен Уотресон оглядывала с видом знатока.

Статую короля Эммануила Второго, сказала она. Около нее принято свидания назначать. Король, как видишь, верхом на коне тут запечатлен. А на свиданиях люди не молчат. А от тебя после моего рассказа слова не услышишь. Мы не на свидании, но я бы с тобой говорила и говорила, а ты со мной, по-моему, не расположен.

Король Эммануил Второй объединителем страны здесь считается. У его статуи, возможно, и мы с тобой позыв к единению ощутим.

Ты в театре не насиделся? Смотри, народ прямо на площадь задницы опускает. Кто на газетку, а кто и не подкладывая. Атмосфера вольная, не то что в «Ла-Скала». На мне вечернее платье, но я бы тем охотнее присела. Девочки в шортиках, юбочках, а на мне вечернее платье… условности над ней не довлеют, помыслят обо мне окружающие.

Мое вечернее платье в Сорренто мной куплено.

На побережье Одиссея с переменным успехом я отдыхала. Проживающий в той же гостинице швед был настырен, но я ему не отдалась, и он в качестве мести слухи о моей распущенности пустил. Приду пообедать – подмигивают, на пляж в розовом бикини выйду – чуть ли не члены из плавок достают; отравляющие мне жизнь домогательств тучный абориген, как тараканов, извел – от меня не отходил и желание этим отбил.

Заговорил он со мной, искупавшись, а продлил беседу, переодевшись – из кабинки для переодевания облаченным в сутану выбравшись.

Господи, как же я перепугалась…

Вот бы он захрюкал и помер!

Про свинью, уверяю тебя, я не потому, что он священник, а из-за того, что на свинью он очень похож.

Но испугалась-то я священника…. взявшего меня затем под свое крыло.

Под его крылом я задыхалась.

Ты падшая, но я тебя вытяну, с намеченного греховного пути ты сойдешь, «он подал им, и они насытились, и еще осталось, по слову Господню», царский дар! Книга Царств! Я тебе не Бог, но я тебе Царь!

Отец Бизерини смирением под слугу, однако эго у него царское. Повелениями он бичует, возражений не выслушивая.

После завтрака мы с тобой, Хелен, не купаться, а грехи наши отмаливать. На присмотренной мною полянке распятие установим и, преклонив колени, в молитву уйдем.

У отца Бизерини активнейшая внутренняя жизнь. Особенно после плотного завтрака. Рыгает, испусканием газов смущает, ему самому смущение неведомо – как ни в чем ни бывало молится, сжатыми руками ритмично потрясает, подошедшего из любопытства ребенка он жестким окриком отогнал.

Ну а Христос? – спросила я. Куда Христа-то девать? Не Он ли на вопрос учеников, кто больше в Царстве Небесном, призвал дитя и поставил его среди них?

Отец Бизерини трижды стукнул себя по виску и кликнул ребенка назад. Ребенок обернулся, но не остановился.

Священник с кряхтением встал и переваливающейся походкой направился за ребенком. Мальчик шагал гораздо быстрее и до выкрикиваемых священником просьб его подождать не снисходил.

Духовный отец за мальчиком, за невинным…

Внимание отца Бизерини переключилось на ребенка, и я, не упустив, от священника ускользнула.

Столь смелый поступок двумя бокалами белого вина в гостиничном баре отметила.

Маленький, наголо бритый бармен послал мне воздушный поцелуй, но разговор со мной он завел вполне благопристойный.

Лимончелло вам не налить? – спросил он у меня, плотоядно разглядывая.

Это что-то на основе лимона? – переспросила я, очень чувственно языком по губам проведя.

Лимонный ликер! – выпалил бармен, чуть было из-за стойки не выпрыгнув. У Сорренто символ лимон, а у меня… банально отправиться в ваш номер я не предлагаю. В Марина Пуоло поедем! В деревушку со старинной пиратской башней. У меня в Марина Пуоло домик, от бабушки перешедший. Я его туристам сдавал, но с ними неприятностей не оберешься… немецкая пара ужасов мне натворила. Мужская пара. Геи они, видите ли. По мне хоть коммунисты, но мою собственность прошу не курочить! А они разругались, кто-то кого-то за грудки и дверцы соснового шкафа им проломил… всего я перечислять не стану, но ремонт мне в пять моих зарплат обошелся.

Спасибо и на том, что репродукцию Модильяни не изуродовали. Моя бабушка ее очень берегла. Журнальную вырезку под стекло убирать – поняли, какая забота?

Я ее распрашивал, но на проявляемое мной стремление докопаться бабушка реагировала весьма нервно. Била меня по щекам, вопила, что столь бестактным мне не в кого, ну желаешь в тайне хранить – храни. Родительской любви я не получил, а бабушка меня любит, и закрытием темы я ее уважу.

Моя добрая вздорная бабушка Розабелла… твою любовь мне почаще бы вспоминать.

Ночи стоят звездные. Стеклянная рамка имеет дефект. Рассматривающей бессмертное творение женщине всунут в руку стакан лимончелло; подойдя к ней повторно, бармен Кирино оттирает ее плечом и тряпкой из джинсовой ткани избавляет рамку от пыли. Таинственно говорит, что на тряпку шорты пошли. Думаешь, мои? Бабушкины? Кого-то из немецких геев? Угадаешь – в постели ты командовать будешь. Ну чего ты ко мне даже голову не повернешь?

Ты не торопись. Мне Модильяни оторваться не дает. Какой картины репродукции?

«Материнство», по-моему. Производит на тебя, да?

Художник он, от всех отличающийся – совершенно рисовать не умел. Я не удивлена, что умер с голоду.

Вроде бы не от голода… но по существу так. Впоследствии на нем загребли кучу денег, но сам он жизнь материально никакую прожил.

И поделом. Рисовать не умеешь – взамен палитры возьми ведро и в красильщики. Еще вакансия трубочиста. Здесь и эротизму место. С красильщиком я бы нет, а с трубочистом…

Сажу не смывай, запрыгивай ко мне измазанным, ты меня испачкаешь, и я грязная, о-оооо, я грязная девочка, возбуждающий ветер крепчает! взбалтывающая меня действительность оказалась круче мечтаний – ко мне сегодняшней ночью пришла любовь, на мне массивный трубочист Оттавиано, и он меня глубоко! на моем лице, полагаю, экстаз. Лукаво прищурившийся Оттавиано разминает мне анус… трахаясь с барменом, воображаю я трубочиста.

Когда необходимость перемен зашвырнула меня в Италию, мне не бармен целью виделся. Передо мной трубочист в переливчатом свете маячил…

Не трубочист, а оперный певец! Знаю наперед – с оперным певцом мы что-нибудь устойчивое выстроим.

Свои жизни благодаря друг другу мы, думаешь, наладим? – покидая под руку с певцом Соборную миланскую площадь, поинтересовалась у него Хелен.

Кеннет Сликокс руку аккуратно высвободил. Зашагал в темпе возросшем, завернул в галерею и перешел на ходьбу фактически беговую, при преследовании он бы и вовсю понесся, но строившая на него планы дамочка скачками за ним не увязалась.

Мелькающие пятки. Знак нераздельной любви. В Милане было волнительно.

В клинике покой, режим благоприятствования, посудомойка не утомляет, в удушающую жару сломался кондиционер.

Объяснение проведавшей меня посудомойки Риты я выслушивал в состоянии угнетенном.

Я к тебе не спать, сказала она, наравне со мной от перегрева изнывая.

Сексуальное соединение нереально, потерянно пробормотал я. Тут с кем-то соединиться никак не соединишься, тут жутко одиноким лежишь и на одиночество в ледяной могиле променять хочешь, попрыгать бы до упаду! Имейся у меня силы, ох и попрыгал бы я… наличие сил у меня сейчас словно бы мне за восемьдесят перевалило. Лиса гоняется за зайцем не для того, чтобы его съесть!

Трахнуть?

А что еще? Здесь меня ваша техническая неоснащенность трахает. Расценки у вас люкс, а оборудование дрянь.

Медицинское оборудование у нас самое современное, с напором сказала посудомойка.

Я у вас не лечусь, и что у вас с медицинским, меня не касается. К вам я на релакс. А вы мне пустыню. Релакс в ней, разумеется, чудесный, последний… вам бы мое тело праздничной атмосферой напитать, а вы мне его гнобите. Я на таком этапе, когда я помираю. Без кондиционера мне к улучшению не поползти. На твоей кухне кондиционер исправен?

На кухне нет кондиционера, безропотно промолвила Рита.

Тебе не полагается, но мне-то да. Надеяться следует на себя, но я и на вас, на вашу респектабельность и ваш кондиционер… что с ним произошло?

Конденсатор, видимо. Засоряется, забивается, по кондиционерам у нас Рико Хид. Незаменимый работник.

Ну и чего он свою работу не делает? На катался и с обрыва упал?

У него ребенок угодил под машину.

Сочувствую. Водителя арестовали?

Он не скрывался.

И что? Ребенка сбил, а до суда не в тюрьму, а домой… будь я отцом, я бы на содержании под стражей настаивал.

Простого подхода, сказал Рита, в данной ситуации быть не может. Мужчина, что девочку сбил, никто иной, как ее отец. Со взглядом по сторонам въезжал во двор, а девочка за мячиком, она под колеса… он ее не раздавил, но травмы нанес. Возле переломанной дочки сидит и горюет. На работу, само собой, не выходит.

А работник он незаменимый…

Какая срочность, помучиться я готов, я роптал, но мне разъяснили, и я понял, из помещения для облегчения выбрался, жарит нещадно… на цветах выступила масляная роса… ощупывая сухость, чувствую масляность. Порушилось во мне порядочно. Около цветника и подлинно сумасшедший шатается. Издали я за ним уже наблюдал, но сейчас мы почти вплотную. Через посудомойку я в курсе, что он был владельцем карусели, потом обанкротился и чокнулся, своих не узнает, а чужакам не доверяет.

Пока я к нему не обращусь, между нами мир, но мир любой мир хрупок. Не лезь к нему и не нарушишь, в сферу интересов зарегистрированного психа не войдешь, ну что же ты, к чему…

Приятель моего агента, несдержанно сказал я, двухсоткилограммовую черепаху купил. В бассейн ее запустил и поплавать теперь боится. На вашей карусели дети на коняшках кружили? Кони побыстрей черепах. Но поставь вы сидениями не коней, а черепах, вращение с той же скоростью бы проходило. Она бы не возрасла, а расходы бы у вас выросли. Кони для карусели – сидения типичные, а черепах, наверно, на заказ надо. Но черепахи, что ни говорите, как-то свежее. Второе бы дыхание вашей карусели дало. О вас бы заговорили, оскудению бы заслон… не сожалеете, что до черепах не доперли?

Я флейтиста хочу послушать, так на меня и не взглянув, сказал Рекс Боппайн. Он мне раньше играл и сыгранное им меня тиранит. От сшибания сходящихся внутри мелодий у меня потливость.

Она у вас из-за температуры воздуха, вкрадчиво сказал я. Рубашка и у меня к спине прилипла, а во мне ничего не сшибается – длинные поезда и те без столкновения разъезжаются. Длинные мыслительные поезда, как вы поняли. В каждом вагоне множество мыслей, а вагонов этих… а поездов! Меня не проверяли, но я знаю, что прогрессирующее слабоумие у меня бы, проверив, не констатировали. Я оперный певец. Моя египетская мышь убита про приказу моего агента. Сказанное мной кажется вам ничем не примечательным?

Приведите ко мне флейтиста, яростно процедил Рекс Боппайн. Пусть он меня… пусть он мой мозг…

Половые действия по отношению к мозгу проведет?

Мой мозг он должен… не то, что ты говоришь! Его флейта – это интрумент… инструмент установления диктатуры. Надо мной, Боже мой! Физиономию я сейчас в гримасу рыдающего Ромео скривлю. Моя любимая, под себя мною адаптированная, какой-то безразличной мне девкой для надежности продублированная… Господи, нет. У меня поумирали все родственники. На почившую старшую сестру воззрился и колени задрожали. С похорон на карусель. Я в тебе не ошибся? Флейтиста ты прийти уговоришь?

Уверив, что выложусь, я сокрушенно отправился попить чего-нибудь холодного. О египетской мыши я сокрушался – моего домашнего питомца подло отравили, и киваю я на агента. При его появлении у меня я заставлял Дриллиса складывать ладони ковшиком и клал туда мышь. Ощути, какая гладкость, какая беззащитность и мягкость…

Морщившегося агента контакт с моей египетской мышью очевидно бесил. Большим пальцем он ее поглаживал, но передергиваясь: да, мышь у тебя изумительная, без малейшего признака положительных эмоций он мне говорил.

Свое негодование он с каждым разом наращивал, но я был настолько слеп, что не видел?

Разумеется, видел. И совал ему мышь не счастье обладания ею с ним разделить, а позлить, насилием над личностью понаслаждаться, нет, никогда, в этом я признаться себе не смогу. Мышь я любил, стремился и в нем любовь к ней вызвать… я его к самому прекрасному, к любви призывал, но он к убийству склонился. Руками прибирающейся у меня женщины. Она зудела, что я ей не доплачиваю, и его доллары, думаю, весьма жадно схватила. Ведьма шепелявая! Отравы подсыпала и не раскаивается. И не сознается. Прояви я меньшую выдержку, тебе бы не жить.