Текст книги "Барабаны летают в огне"

ОТ САДА НЕОПИСУЕМЫХ НАСЛАЖДЕНИЙ, ответила ему бабушка.

Ну на меня и свалилось, восторженно пробормотал Даниэль.

В этом саду, сказала бабушка, вас незабываемо ублажат, а затем станут обмахивать опахалом из перьев божественной девушки-страуса.

А девушку-страуса потрахать мне дадут? – осведомился у бабушки Даниэль.

Ее для вас ощипали, сказала бабушка, и ее же для вас нагнут. Вы можете ее вашим пенисом или чем вам угодно – в саду наслаждений свобода ваших действий самим его названием гарантируется.

Обалденно!!! – вскричал Даниэль.

Но если в саду наслаждений прознают, что ключи у вас от меня, вы столкнетесь там с неприязнью. Когда я в нем была, я чего только там не пожгла.

Перед моим приходом от вас требовалось отношения с ними не портить, хмуро сказал Даниэль. А как поджигали?

Своим дыханием, ответила бабушка. Оно у меня огненное.

СОЛНЦЕ ЗАШЛО ЗА МАРС, прошептал Даниэль.

Такую тенденцию мне поощрять ни к чему, сказала бабушка. Консистенция выдаваемых вами глупостей густеет и подводит меня к решению ключи от сада наслаждений у вас изъять. Рискнете их отстаивать, мое дыхание на вас выпущу. Кожу на вашей физиономии вы цените?

Вы сейчас со мной говорите, на меня дышите, но язычки пламени у вас изо рта не показываются. Когда выдыхать пламя, а когда воздух, вы что же, регулируете? Надумали – и пламя; живот поджали, себе в груди вцепились – и не пламя… в данную секунду вы, не вцепляясь, без пламени выдыхаете, но вашу методу я ведь лишь предположил. Но черт побери, скажите мне откровенно, ОГНЕННЫМ ДЫХАНИЕМ вы и вправду располагаете?

Ну естественно, я им не одарена, улыбнулась бабушка.

А я-то не идиот, я верно в вас усомнился! – крикнул Даниэль.

Если в вас светится сомнение, промолвила бабушка, предлагаю вам озарить манящий вас сад наслаждений. Реальность его существования принимается вами безоговорочно?

По мере укрепления во мне неожиданного сомнения я ее… отрицаю я ее. За ключи от сада наслаждений я с вами не схвачусь. Отказываюсь я из-за них вас атаковать. Наотрез! Ключи от ниоткуда, а мне за них дерись и…

Под огненное дыхание подставляйся?

Это та же небылица, что и сад наслаждений – полудурки уши развесят, но у кого сомнение проклюнулось, тех на подобное не купишь. Вот они, ваши ключи. Забирайте. От вашей квартиры они, наверное?

От нее, кивнула бабушка.

А в моей квартире, задумчиво промолвил Даниэль, жена моего брата и его дети. Уборку ей что ли помочь сделать. Живем мы не в грязи и не в объедках, но следя за чистотой, она почти падает, а у нее маленькие дети, нуждающийся во внимании муж – помощь по хозяйству стартует у меня с раковины. Она ее трет, но у женщины разве нажим? А я губку злым мылом намылю и как пойду протирать, всем весом надавливая! И пусть раковина только вздумает добела не отмыться! Губку на КУВАЛДУ ДЛЯ СОПРИКОСНОВЕНИЯ С НЕЙ я легко поменяю!

Поправка психики у него вроде бы наметилась, сказал Онисифор, но, смотрю, снова заклинило.

Гитаристу он больше не мешал, а что у них дома творилось, Мануэль нам с бабушкой не докладывал. В туалет, где я пытался газету себе добыть, мне возвращаться?

Рассказывай, сказал Ферастулос. Однако у меня есть убеждение, что рассказывать тебе нечего. Пожилой мужик не тебе ее сунул, а в кабинке с ней заперся, точно?

Он даже из своих рук поглядеть мне не дал. Меня, мальчишку, проигнорировал, в кабинку занырнул и сидит! Про игру я ничего не узнал, а к «Передку» идти пора… а не спросить ли мне про игру у мужика, что в кабинке? не сказать ли, что игру я вчера не видел, а узнать ее ход и течение умереть, как хочу? Я к кабинке и у него, у ЗИГЗАГООБРАЗНОГО ПРОБОРА, интересуюсь, не футбольным ли болельщиком он является.

Из кабинки мне сдавленно говорят, что да, футбол, случается, не пропускаем.

А вчерашняя Греция-Австрия личным просмотром для вас ознаменовалась?

Он говорит, что в начале первого тайма у экрана он объявился.

А счет тогда какой был? – поинтересовался у него я.

По нулям играли. Наши от обороны, австрийцы поживей, у тех и у других взгляду зацепиться не за кого, и канал я переключил.

На фильм какой-нибудь? – упавшим голосом спросил я.

На Италия-Голландия. Какие в их отборочной группе они занимают места, я не в курсе, но футбол они демонстрировали классный! О нашем матче с Австрией я и помнить забыл – планировал держать под контролем, но оторваться от итальянцев с голландцами не смог. Такие охрененные перипетии! Тебе любопытно?

Знаете, нет… гадьте себе спокойно.

Нанюхавшись, НИЧЕМ ПОЛЕЗНЫМ НЕ ПОПОЛНИВШИСЬ, в моей голове я собираю военный совет, с чем мне на глаза «Передка»? ради сокрытия моего незнания футбол мне следует чем-нибудь перебить – вывалиться и об икоте, о куросе, об Орхане Вели Каныке, на проведенном мною совете темы отвлечения подбросили мне беспроигрышные.

Про икоту можно сказать, что я сейчас заикаю, а не мне ли быть осведомленным о том, что икота о заболевании брюшины свидетельствует.

«Передок» беспечно молвит, что икота – пустяк, что все вокруг без всяких заболеваний икают, а я ему про врачей, про рак, мой родственник, скажу, икал, и значения этому не придавал, а потом от врачей узнал, что икота находила на него, знаменуя образование чего-то ужасного.

Если «Передок» от икоты полностью не избавлен, волнение в нем, думаю, поселится. Не часто ли я икаю, станет он мыслить, не с ПОДОЗРИТЕЛЬНЫМИ ЛИ СПАЗМАМИ икание произвожу…

Заяви я ему про мою готовность позировать для куроса, «Передка» не слабее тряхнет.

В древнем греческом искусстве куросом наименовалась статуя.

Статуя юноши.

Обычно обнаженного юноши.

«Передок» – не скульптур, и мое предложение, вероятно, истолкуется им, как приглашение…

Голый мальчик жаждет, чтобы на него смотрели. К изготовлению из бронзы можете не приступать, но смотрите и член себе теребите.

У меня, «Передка», все бы внутри закипело – не из-за разрывающего меня влечения к юной попке, а из-за прогноза того, что же обо мне в КРИМИНАЛЬНОМ СООБЩЕСТВЕ скажут.

«Передок» с мальчиком, у «Передка» стоит на мальчишку, «Передок» четырех баб за одну ночь отдирал! Так поизносился, что какую-то эрекцию исключительно с мальчиком набирает.

Ниже карманника-гомосека Купелоса в нашем мире свалюсь.

От раздумий о куросе и последствиях сердцебиение у «Передка» участится, упор на игру Греция-Австрия пройдет, но не шагну ли я туда, где мне окажется не по себе – про курос скажу и в восторг «Передка» приведу.

Идем, мальчик, конечно же идем, препоны между нами сотрем! БЫТЬ САМИМИ СОБОЙ НАКОНЕЦ-ТО НАЧНЕМ!

Неосторожно взболтнув о куросе, мне, пожалуй, не отвертеться.

Говорить про курос остерегусь – об Орхане Вели Каныке «Передку» нашепчу.

У этого турецкого поэта я читал сборник «Вопреки», но я «Передку» не о поэзии: о турке и греке. Мужик в туалетной кабинке, скажу я «Передку», стихотворными строчками с выражением там стреляет. Я у него спросил, чьи они, и он ответил что турецкие. Я презрительно поджал губы, а он добавил, что мною были услышаны стихи Орхана Вели Каныка, который доподлинно поэтическая махина, да и вообще – ТУРКИ В ПОЭЗИИ СРЕДИ ВСЕХ ВЫШЕ ВСЕХ.

Будучи оповещенным о том, что здесь, на острове Миносе, кто-то преклоняется перед турками, «Передок» словно бы в лицо кирпичом получит – национальная рознь между греками и турками всколыхнет его процедить: а в туалете кто? не турок ли на унитазе разглагольствует?

Выговор у него типично греческий, ответил бы я.

Турку восхищение своими я бы простил, но нашего нужно порезать. Шагай за мной.

Зачем?

За дверьми приглядишь, чтобы какого-нибудь свидетеля не допустить.

Но я же его не задержу, проблеял бы я. Какими мне словами пытаться? На чем нежелательность его входа основывать?

На наркоманские забавы кивай, вероятно, ответил бы мне «Передок».

А что наркоманы? – спросил бы я. – Если у них забавы, они не просто себе тихонько ширяются? НАРКОТИК ВКОЛОЛИ, шприцы не убрали, входящих шприцами искалывают?

Болезнь, суки, переносят, ахнул бы «Передок».

Влететь и их обезвредить пришедший мужчина бы не вздумал? – осведомился бы я.

Все бы переплелось, пробормотал бы «Передок». Я в туалете турецкого прихвостня гашу, а он разрывать наркоманов вносится…

И никого, кроме вас, не узрев, считает, что наркоманы – ЭТО ВЫ ДВОЕ.

А что, похоже, сказал бы «Передок». Дозу не поделили и в махач вступили. Ты знаешь что – про наркоманов идущему в туалет не заикайся.

Про любовную парочку ему, подмигнув, поведать?

Они, допустим, там трахаются, промолвил бы «Передок», а тебя чего здесь поставили? Ты кому их них кто?

Давайте, я ему скажу, что я им одноклассник. Нет, не то, разумеется, у меня же возраст еще не подростковый, и секс моих сверстников, если и возможен, для взрослых возмутителен.

Очень даже, хмуро кивнул бы «Передок».

Поэтому из одноклассника я перерождаюсь в школьника-молокососа, чье задание смотреть, чтобы старших не запалили. Я за ними повсюду хожу. На автостоянке за машину посношаться забьются – я у бампера машины замру и подходы взором окидываю. На пляже за скалу отойдут – мне у скалы ГУЛЯЙ И ВОЛЧИЙ ВОЙ ПРИ ОПАСНОСТИ ИЗДАВАЙ. Свихнувшийся мальчик-волк, мальчик-маугли – шедшие за скалу моим случаем бы увлеклись.

Буржуа бы тебя пожалели, сказал бы «Передок», но рыбаки бы на тебя с сетью бросились. Что в их стереотипы не вписывается, то для них уродство, а его душа велит ликвидировать. Лодка под рукой, море под боком, вывезли бы и скинули.

Противник убийства чокнутого мальчика среди них обязательно бы объявился, заявил бы я. Перед большинством он бы поначалу прогнулся, но уже в море за меня бы голос подал.

Попрет, глупец, на коллектив, за тобой к рыбкам последует.

Здоровяка, что половину из них за собой утянет, они бы исключать из своей компании не отважились, убежденно сказал бы я.

По малолетству ты фантазируешь, усмехнулся бы «Передок». Мне-то, пожившему, понятно, что за тебя способен подняться человек не с избытком здоровья, а с недостатком – не квадратный здоровяк-витамин, а битый-перебитый доходяга. Он ВСЕГДА ОТСТАИВАЕТ ЧЕСТНУЮ И БЛАГОРОДНУЮ ТОЧКУ ЗРЕНИЯ, и его обкладывают, колотят, процентами с улова обделяют, но на воздвигнутые где-нибудь баррикады он не раздумывая отправится! Вырви он тебя из их рук, на баррикады ты бы с ним?

А поинтересоваться историей приведшего к баррикадам конфликта разрешено мне будет?

Доходяга величественно воскликнет: «Вперед, дружок, на баррикады!», а ты, как крыса, что и почему вынюхивать начнешь? Кровь в тебе молодая, горячая или изнутри старостью ты смердишь?!

Но самую приблизительную причину выхода на баррикады мне знать ведь нужно, пропищал бы я. Они сооружены чинить препятствия передвижениям войск?

Наверняка.

А вдруг они машинам скорой помощи отъехать от их местосодержания не позволяют?

Логику я, кажется, уловил, глубокомысленно протянул бы «Передок». Сказать тебе, кто баррикадами «скорые» не выпускает?

Кто?

ГРОБОВЩИКИ! Из-за блестящей работы врачебных бригад наплыв народа к ним спал, и они поступили экстраординарно, но объяснимо. Впрочем, скорые помощи не из одного какого-то места к больным выезжают.

Но и баррикад может быть несколько.

По канонам уличных столкновений, промолвил бы «Передок», баррикады следует оборонять, а численность гробовщиков, чтобы на каждую из них по пять-шесть отрядить….

Не договорил я за «Передка», поскольку в туалет, где я, надеясь выкрутиться, раздумывал, САМ «ПЕРЕДОК» ВОШЕЛ. Мое времяпребывание в туалете перешло все границы, и он почувствовал неладное, пропотел от волнения, двинулся туда же, куда и я; со мной, он видит, порядок. При внешних повреждениях немилую мне беседу о Греции и Австрии он бы не возобновил, но на мне ни пореза. В туалете на меня не напали, бритвой не исполосовали, погрузившись в мысленный диалог с «Передком», я не заметил – тот, у кого я спрашивал газету, из кабинки еще не выбрался?

Дверь в нее открыта. Сейчас во всем трехкабинном туалете я, «Передок» и…

Я и «Передок».

Прилипчивый футбольный микоз, этот «Передок». Крикну ему, что меня минуту назад душил семирукий змей и пусть хоть голову сломает!

Змеиным ли туловищем он меня душил, руками ли на жизнь мою покушался, ЗМЕЯ С РУКАМИ СМАХИВАЕТ НА ГУСЕНИЦУ, но у гусеницы, у сороконожки, конечности вроде бы парные, а парнишка говорит, что на него семирукий…

Седьмая, вероятно, фаллос.

Не иначе как с пальцевидными отростками – ими-то он в удушении участие и принимал.

Ими бы он мальчика задушил, но со всей плотностью на шее, видимо, не сомкнул. Прочие конечности фатальному захвату воспрепятствовали?

Приелось гегемонию терпеть – точку в удушении постоянно ставят те пальцы, что на фаллосе, и вся слава приканчивающих душителей достается им, а прочим, без которых совершение удушения было бы нереально, приходится довольствоваться статусом ДУШИТЕЛЕЙ АССИСТИРУЮЩИХ.

Устоявшаяся система будет пущена нами на слом! Твои пальцы, магистр фаллос, мы тебе оторвем!

А за пальцами и тебя самого.

За угрозу себя оскопить семирукому змею курс лечения бы пройти. Ужаснувшись, он шокированно убрался через унитаз в канализацию, но он здесь был, и «Передку» я о нем скажу. «Передок» снова станет вопрошать меня про футбол, а я ему…

Но «Передок» меня ни о чем не спрашивает. К писсуару подошел, пуговицы на штанах расстегнул и малую нужду молча справляет.

А я на «Передка» гляжу и некоторую странность в своем поведении ощущаю. Я от «Передка» вопросов, относящихся к Греции и Австрии жду, но если этого не знать, обо мне не очень хорошо подумать можно…

И «Передок», скосившись на меня, что-то такое подумал.

Ты, приятель, куда вперился-то? – поинтересовался он у меня.

На вас смотрю…

На меня, как на ПРОСТОГО ЗНАКОМОГО, или на то, как я отливаю?

Я думал, что вы меня…

Что я тебя?!

Спросите меня.

О чем спрошу?

Вы меня не спросили и спрашивать меня вам, думаю, ни к чему…. удачного вам дня, а у меня еще дела.

Постоянное и переменное, ЗАСОХШЕЕ И ПЕННОЕ, я-то тревожился, что «Передок», изводя футбольными вопросами, будет меня медленно обгладывать, а у него Греция с Австрией уже затерлись чем-то совершенно иным.

Возможно, он сколотил банду, промолвил Ферастулос, и его мысли были о том, чем бы таким ее вооружить.

На острове Минос, сказал Куперидис, оружие покупается и продается на оружейном развале: если твой дробовик замучил тебя осечками, ты его туда неси и сколько-нибудь точно выручишь. Но когда станешь торговаться, СТВОЛ ДРОБОВИКА НЕ ВСКИДЫВАЙ. За столь напористую манеру стоять на своем в тебя сразу много чего разрядят.

Данный рассадник насилия властям надо взять на контроль, промолвил Онисифор. Они туда, опасаясь вооруженного противостояния, не суются?

На кладбище кому охота, усмехнулся Куперидис.

Умирая, обаяние мы теряем, вздохнул Ферастулос.

Вам, сказал Купередис, вероятно, будет интересно узнать, что на кладбище не только могилы, но и… и… и…

Узнать бы мы узнали, сказал Онисифор, но с чего вы подумали, что нам будет интересно это предполагать? Говорите или в себе держите, но мы с жестянщиком в кладбищенскую угадайку не игроки! Вы с собственным мнением, надеюсь, не влезете?

Я, пробормотал Ферастулос, насчет кладбища бы… а почему вы угадывать отказываетесь? Откройте мне, и я, может быть, тоже тогда откажусь.

Угадывайте хоть КАКОГО ЦВЕТА У ДЬЯВОЛА ГЛАЗА, а меня оставьте, пробурчал Онисифор.

Ну если оснований поостыть вы мне не называете, промолвил Ферастулос, я скажу, что кроме могил на кладбище птички.

На ветках птички, кивнул Куперидис. А на дорожках?

И на дорожках птички. На ветках дремят, а на дорожках упавшее с веток клюют. Семена клюют, а тех птичек, что во сне с веток упали, не клюют. Мясное не для них.

Великая новость, проворчал Онисифор. Мясное не для птиц… а беркуты и ястребы, по-вашему, не птицы? Двуногие, к полету приспособленные и не птицы? Потому что зернышкам и хлебным крошкам мясо предпочитают? Заявил он тут… никакой критики ваше заявление не выдерживает.

Он, сказал Куперидис, подразумевал птиц из отрядов голубеобразных, кукушкообразных, ГУСЕОБРАЗНЫХ, а вы из отряда хищных особей нам привели. Они, разумеется, мясо употребляют. Свежего не поймают – мертвечину в пищу пускают. А на кладбище ее в изобилии.

Но она же в гробах, сказал Онисифор. Клювами деревянную крышку они не пробьют.

А хоронили бы без гробов? – спросил Куперидис. – Около двух метров земли они бы до трупов прокопали?

Гипотетически вполне возможно, промолвил Онисифор.

Отрицать гипотетический шанс было бы глупо, сказал Куперидис, но время!

Времени бы ушло порядочно, сказал Онисифор. Но до трупа они бы добрались!

Да, но какого трупа?

Ну как до какого… до того, что в могиле лежит.

Из могилы он никуда не денется, но пока птицы к нему прорвутся, он до костей весь сгниет. А птицам с него что надо?

МЯСО, пробормотал Ферастулос.

Ага! За мясом наши птички в могилу вбурились. А им не мясо, а нихиль! Мыльный пузырь!

Перед вашим, неутешительным для них заключением, голову я не склоню, сказал Онисифор.

И в чем же для вас недочеты в нем выпирают? – осведомился Куперидис.

Период, за который мясо слезает с костей, вы, уважаемый, уж слишком укоротили. Для обращения в бесполезный для птиц скелет требуются не дни – месяцы, а то и годы. Когорта крупных птиц, если клювами и лапками заодно, гораздо быстрее управится!

А объединится в подчиненную единой цели группу они по своей УМСТВЕННОЙ ОРГАНИЗАЦИИ потянут? – усомнился Ферастулос.

Но для дальних перелетов в стаю же они группируются, сказал Онисифор.

Летать, махая крыльями, у них в крови, а раскапывать труп, наверно, не заложено… волки стаей охотятся, но той же стаей смогли бы они овец охранять?

Их первооснова возразила бы, думаю, промолвил Онисифор. У животных ее строение простейшими слоями напластано. Утолить голод, избежать опасности, найти возможность для размножения. Разрывающих могилу птиц вел бы голод. А волков аналогичный мотив толкал бы не к охране овец, а к поеданию оных. В такой степени, чтобы животные настолько пошли против инстинктов, их не перекуешь.

В течении утомительной эпопеи докапывания до трупа птицы бы многократно от голода сдохли, проворчал Куперидис. Снабжение этих тружеников восстановливающей их силы кормежкой на себя кто возьмет?

Я подозреваю, что ехидна, промолвил Ферастулос.

Сдвиг, развел руками Куперидис. У тебя КОЛОССАЛЬНЫЙ СДВИГ!

В фантомную ирреальность я не ударился. Ехидна – это муравьед, а поблизости от проводимых ими раскопок внушительный муравейник. Побродив возле отощавших, взъерошенных птиц, ехидна спросила у них, голодны ли они, а когда они ответили, что голод их скоро свалит, предложила им муравьями полакомиться.

Ехидна, усмехнулся Куперидис. Любит она недобрые шутки.

Червяков же птицы из земли вытаскивают, очень серьезно сказал Онисифор. Зачем им червяки? На рыбалку с ними идти?

Извлеченных из земли червяков птицы кушают, осторожно ответил Куперидис.

А почему кое-кого веселит, что они муравьев могут жрать?

Не меня, пробормотал Ферастулос. Вы ведь помните, что я говорил? О том, что ехидна приблизилась к птицам и дала им мысль подкрепить себя муравьями – я говорил и совершенно при этом не смеялся. Он усмехаться вздумал!

Я, согласился Куперидис. И несмотря на ваши враждебные взоры, мне предствляется, что ситуацией я владею по-прежнему. Ничем, помимо взоров, вы НА МОЕ СПОКОЙСТВИЕ ПОКУШЕНИЕ НЕ СДЕЛАЕТЕ?

Посмотрим, процедил Онисифор.

Ну смотрите. Если я скажу, что муравьи для птичьих желудков вполне годятся, агрессивность с вас схлынет?

При признании вами вашей ошибки перспективы у вас самые оптимистичные, промолвил Онисифор.

Ошибка тут не моя. Вы посчитали, что я усмехнулся, поскольку не верю, что беркуты и ястребы в состоянии есть муравьев? Но я по-другому поводу усмешкой вас разозлил! Мы втягиваемся в долгие выяснения… знай вы, чему я усмехаюсь, вы бы не взбеленились. Мне что показалось смешным? Не муравьи на птичий обед, а невозможная в животном мире щедрость, ехидной продемонстрированная. Ну невозможна она! Поэтому и смешна. Ехидна с муравейника, как говорится, живет, так какого хрена ей источник своего существования измельчать? Птицы же ее обожрут! А ехидна их клювами в муравейник ткнет и скажет, насыщайтесь до отвала славные птицы? Смешно подумать!

Ехидна любит недобрые шутки, промолвил Онисифор. Я ВАС СЕЙЧАС ПРОЦИТИРОВАЛ?

Меня.

Товарищ сказал, что ехидна птицам муравьев предложила, и вы усмехнулись. Затем про недобрые шутки обмолвились.

Шутки – издевки, вставил в разговор Ферастулос.

Естественно, издевательские. Ехидна над птицами издевалась, и вы, одобрительно усмехнувшись, признали ее мастерство. Но издевка или нет, нужен показатель – им для вас что стало? А то, что вы решили! А решили вы, что муравьи для птиц не пища! Отсюда и предложение ехидны для вас чистая издевка. Оно, именно оно вас рассмешило, не что-то еще. А позже вы, видимо, поразмыслили и переиграли. Но НАС ВАМ НЕ ЗАПУТАТЬ!

Мы тебе не пустоголовые! – в унисон с Онисифором прокричал Ферастулос.

На редкость вы, друзья, дестабилизированы, сказал Куперидис. Из-за трупов, конечно. У трупа девушки стоим и о трупе, к которому птицы прут, разговариваем. Ничего странного, что в вас истеричность загрохотала.

Мы, сказал Ферастулос, говорили о птицах, о ехидне, но не о трупе, что птиц привлек. Чье это тело, мы нашим обсуждением обошли. Ну, что начнем обсуждать?

Хмм, бодро хмыкнул Куперидис.

Что? – спросил Ферастулос.

Если я абсолютно бездоказательно заявлю, что он был тестомесом, вам меня аргументированно не опровергнуть. ЧУДАКОВАТЫМ ТЕСТОМЕСОМ КИПРИЧОЛИСОМ, закрывшим перед смертью лицо!

Чтобы не зреть что-то ужасное, руками лицо прикрывший? – осведомился Онисифор.

Он месил тесто при трапезной генерального церковного учреждения. Прибывающие к нам по линии церкви делегации там принимали, пути сотрудничества обговаривали, выражение удовлетворения, взаимные обвинения, после народ шел откушать. Неприглядный акт чревоугодия заканчивался выпечкой, а без тестомеса ее не приготовить.

И без пекаря, добавил Ферастулос.

По важности они безусловно сравнимы.

Кто тесто месит, тот его обычно и выпекает, сказал Онисифор.

Там пекарь и тестомес в разных лицах были – в связи с чуть не погубившей всех шалостью тестомеса Кипричолиса к плите не подпускали.

И что же он под теми сводами учинил? – поинтересовался Ферастулос.

Он с подрывниками, что на карьере работали, знакомство свел и, РАЗДОБЫВ У НИХ ВЗРЫВЧАТКУ, в духовку ее положил. Что нужно повернул, и раскаливание духовки пошло.

Взрывчатка не рванула от того, что она не та, которая взрывом на нагрев реагирует? – спросил Ферастулос.

Та или не та, эскпериментально не вызнали. Кто-то зашел, через стеклянную дверцу в духовку глянул, а на противене не курица и не сдоба. В боевых условиях соображать надо мгновенно!

Тут же выключить плиту и я бы на месте вошедшего поторопился, промолвил Онисифор. А тестомеса Кипричолиса не рассусоливая В ЦЕРКОВНУЮ СЛУЖБУ ДОЗНАНИЯ. В ней бы его потрясли, и если бы руками хорошо постарались, чем-то новым, из его признаний пришедшим, головы бы пополнили.

В пыточных застенках душу бы из него вынули, пробормотал Ферастулос. С темных веков ничего не изменилось? От вырывания ногтей церковь не ушла?

Как представляющий ситуацию изнутри, сказал Онисифор, я вам заявлю, что подобные факты давно не отмечены. Важно понять, что церковь теперь действует иначе! Но не менее важно понять и то, что…

Горбатого могила исправит? – усмехнулся Куперидис.

Факты не зафиксированы, но пальцы тисками сжимаются.

Человек заглянул помолиться, а его куда-то затащили и изуродовали? – пораженно выдохнул Ферастулос.

Вы чего-то маньячно-психопатское здесь рисуете… кого ни попадя хватать и пальцы ломать – это НЕ ДЛЯ РЕСПЕКТАБЕЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ. А церковью сейчас они правят.

Резкому, вдохновенному, горячо верующему, в боссы никак не выбиться? – спросил Куперидис.

Его богоугодной экзальтированности применение найдется свое… миссионерское.

Неохваченных пигмеев вразумлять спровадят?

Придерживающихся католицизма перуанцев.

Католические миссионеры отбили их у индейских богов, а наши православные хотят у католиков отбить?

В порту Чиклайо высадка нашего миссионера ожидалась. Но телеграмма о прибытии от него не пришла. Потом выяснилось, что он даже на корабль не сел.

Отступил, перед грядущими трудностями задрожав? – поинтересовался Ферастулос.

На борт он не взошел из-за отсутствия у него билета. Продал он билет! И ВСЕ ДЕНЬГИ НА ПОЕЗДКУ РАСТРАТИЛ.

Ну и как же он, спонтанно или согласно плану, церковь нагрел? – спросил Куперидис. – Несомненно продуманно или его в последний момент кольнуло, что деньги себе забрать можно?

Не такой уж он идиот, чтобы вынашивать идею умыкнуть и в целости себя сохранить. Импульсивно он, не пораскинув.

А без мыслительной подготовки на дело идти, поступок не идиотский? – спросил Ферастулос. – Подумал – ОСОЗНАЛ, ЧТО БЕЗНАДЕЖНО – пошел – идиот. Ничего не обдумал – опять же пошел – и вновь, что он идиот, у нас с вами выходит. В обмене идеями я бы сказал ему, что украденные у церкви деньги счастье ему не составят. Кто не идиот, на это не пойдет! И то, что он пошел, просто поражает мое воображение! Но если он идиот, мне, господа, поражаться нечему, и я с холодной головой осведомляюсь у того, кто в курсе, насколько скоро его схватили. Сутки он в бегах продержался?

Он-то идиот, пробормотал Онисифор, но и вы, позвольте заметить, жидковаты.

А я-то чего? Я-то вам ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНО ЧЕМ НЕ УГОДИЛ?!

Его хватились, когда он в Перу не приплыл, а вы про какие-то сутки говорите… с Кипра в Перу корабли за сутки доплывают?

За сутки нет.

И за пять нет, хмыкнул Куперидис.

А вы про двадцать четыре зачем-то заикнулись, о его поимке говоря. Находиться в бегах времени у него было вагон! Если только время, в которое тебя не ищут, засчитывается.

Не отвечаю, что да, промолвил Куперидис. Непосредственно искали его сколько времени?

Около суток.

Столько я ему и отвел! – вскричал Ферастулос. – О сутках я сказал, расклад весьма чувствуя! А в бега он вообще подался? Летучий церковный отряд не у него дома его схватил?

Прикарманенные им деньги у него дома они обнаружили.

Деньги-то ладно, сказал Ферастулос, дома их, может, и я бы припрятал, но сам бы я дома год не показывался. Деньги бы меня к нему, разумеется, приманивали, но я бы твердил себе, что я за ними не рвану, что я пощупаю их попозже, СУМЕЮ УПЕРЕТЬСЯ и мое самоуважение повысится, себе бы я угодил! я бы полагал себя кем-то таким волевым… преследовавшей меня мыслью о деньгах я был бы, как лошадь, загнан! Какого черта я их не взял, а дома оставил? А он? Почему он их с собой не унес? Ряса у него без карманов? Потаенные в ней обязательно есть!

Деньги он, естественно, забрал бы с собой, промолвил Онисифор. Кое-кому представляется, что он подобным образом и поступил.

А деньги, что у него дома нашли? – спросил Куперидис.

Это его деньги. Его честно заработанные.

Фантасмагоричным нисколько не кажется, пробормотал Куперидис. А сумма похищенных и обнаруженных что, совпала?

Совпадение полностью нулевое, покачал головой Онисифор. У него дома наскребли в четыре с половиной раза больше того, чем он предположительно украл.

Очень на накопления смахивает, промолвил Куперидис.

Ворье, гневно фыркнул Ферастулос. Он жулик, но и они ворье.

А вас не смущает, что низкопоставленный церковнослужащий со своей зарплаты таких денег никогда бы не скопил? – осведомился Онисифор.

То, что здесь что-то не сходится, ВЫСМАТРИВАНИЮ ПОДДАЕТСЯ, пробормотал Куперидис. О происхождении денег пораспрашивать бы его надо.

Будьте уверены, что этим они и занялись, сказал Онисифор.

Крепость его пальцев щипцами проверяя? – спросил Куперидис.

Если он раз украл, красть он мог и раньше. А какие деньги, на что отпущенные, из каких фондов и благодаря каким технологиям: ты, сучья гнида, все нам расскажешь!

Крик из церковных застенков воспроизведен вами дословно? – дрожащим голосом спросил Ферастулос.

Я нафантазировал, но ОТТАЛКИВАЛСЯ Я НЕ ОТ ФАНТАЗИЙ, А ОТ ЗНАНИЙ.

А взяли они вора как? – спросил Куперидис. – Где он им попался?

Ему надомник приют предоставил. Изготовитель церковной и сувенирной продукции. Для туристов безделушки выделывал, а по договору с церковью и для нее начал. Они бы к нему скорее всего не зашли, но шумовая окраска яростного спора повлекла вызов полиции, а вслед за ее отъездом, у надомника появились они. Не желая порочить свою организацию, полиции они о хищении не сказали, но сказали, что некоторое лицо их интересует, и если полицейские его увидят, просьба с нами связаться. Вы в полиции гады известные, но, выполнив согласно наказанному, «обратитесь от тьмы к свету, и от власти сатаны к Богу, и верою в Него получите прощение грехов и жребий с освященными!».

Под пытки мужика слили и им, ага, прощение и классный жребий, пробормотал Ферастулос. Обещанное церковниками Бог, разумеется, проигнорирует?

По Его зафиксированному в Библии заверению их обещания для Него закон.

ОБЕСКУРАЖИВАЮЩИЙ ОТВЕТ…

А ты об этом не слышал? – спросил Куперидис.

Слышал, конечно.

А что же обескураживающего?

Да все! Вороватый миссионер, беспредельные церковники, подчиняющийся им Господь… кустарь приютил и местонахождение руганью раскрыл… до мощнейших децибелов они с миссионером из-за чего взметнулись?

Кустаря сказанное о гейшах взбеленило. Он отказался в них хотя бы частичных проституток признавать.

Наследие японское культуры обширно, промолвил Куперидис, а гейши в ней не за ширмой виновато сидят. Даже после ознакомительного захода в ее берега становится ясно, что преимущественное развитие песнопения, музицирования, танцев было за гейшами. А наш доморощенный, обобравший свою епархию эксперт обыкновенными шлюхами их назвал?

Гейши прислуживают на приемах. Подадут, потанцуют и, опрокинувшись на пол, ЗАДРАННЫЕ НОГИ РАЗДВИГАЮТ.

Данный вертеп миссионером самолично в Японии наблюдался? – спросил Ферастулос. – Он и по привилегированным странам ездил?

Падение гейш, промолвил Онисифор, в просмотренном им спектакле случилось. В японском спектакле.

Японцы бы собственные традиции в позорящем их свете не перевирали, заметил Куперидис.

Автором и постановщиком спектакля являлся Саюмото. Не привечаемой почтенной публикой Саюмото Хирано, а его однофамилец Хииро.

Ох ты! – воскликнул Куперидис. – Чувствовал я, что здесь не без подвоха. НЕ ХИРАНО, А ХИИРО! Только вы их имена произнесло, как нас будто бы осенило. Мы же великолепно понимаем, что Хирано то, Хииро это, что где Хирано, там никакого Хииро, и если Хииро дышит, Хирано его не слышит, и когда Хирано на пятиколесном велосипеде куда-то подъезжает, Хииро на надувном гусе оттуда улетает и в полете выстраивает зубодробительый звукоряд, ведь помимо пьес у них есть нотные тетради – Хирано пишет синтоисткие гимны, Хииро музыку для порнофильмов и изрываемые им в клочки партитуры…