Текст книги "Барабаны летают в огне"

И у меня заскребло. Умереть я, вероятно, боюсь, к гибели я не налегке от забот, а у ужасом в душе, комком в горле, я слабенький, нуждающийся, если не в спасении, то в утешении, спасите меня.

Спасти? Но ты же на утешение был согласен.

Был, потому что стеснялся. Я стеснительных, собственных желаний смущающийся, меня что, поймали? Господи, я безнадежно шел на врезание в твердь, но меня подхватили чьи-то руки!

На меня ПОТЯНУЛО ВИННЫМ И ЧЕСНОЧНЫМ. Руки сильные, держат меня ненатужно, в мужских руках я удобно устроившаяся куколка, берега моих пристрастий размываются, грудь потеет, опускающиеся ко мне толстые губы с полоской каштановых усов настраивают меня на долгий поцелуй…

Утренние воспоминания о ночном сне меня, «Лепесток», сокрушили, нервно закуривая, промолвил Марк Партридж. С неким лосем в поцелуе вздумалось слиться. Подсознание верх неуважения проявило. Во сне личность освобождается и как она есть показать себя может? Ну теоретизировать о том, что не понюхаешь и не потрогаешь, и я в состоянии. Впрочем, чего мне в эфемерности залипать. Мне и ВНЕ ПОЛИГОНА ЧИСТЫХ ВЫДУМОК клиники под завязку. Я о жизни вообще, ну и о клинике в Уэлс-Бранч, под чьей крышей я провел неделю, вторую и третью.

На закрытии карусели Рекса Боппайна я новозеланским джином горе не с тобой заливал?

Но о Рексе и его карусели ты хоть слышал?

Для коренного остинца ты, «Лепесток», больно малоосведомленный. И другим районом ты не оправдаешься – на карусель Рекса Боппайна малышня со всего города набивалась. Ух и упрашивал я родителей меня на ту карусель отвезти!

После безмятежных лет материального довольства Рекс Боппайн прогорел. С банком не поладил, налоговую инспекцию фуфловыми декларациями не удовлетворил, карусель решено на снос, но перед демонтажом прощание назначили: приходите, шляпы снимайте, она еще здесь, но уже не работает, вы давайте не митингуйте, общественный порядок не нарушайте, но ПЬЯНКА, РАЗУМЕЕТСЯ, РАЗРЕШАЕТСЯ. Полицейские, помню, и те прикладывались. Я, кроме бутылки, флейту принес. Заиграл, неописуемо печальной мелодией безвольно сидящего Боппайна непреднамеренно добил…

Надеюсь, он и без моего вклада с потрясением бы не справился. Не в флейте, надеюсь, дело. С себя вы, мистер Партридж, не сбрасывайте, ваша игра фактор тут колоссальный – с его врачом мы к единому мнению не пришли.

Рексу Боппайну кто-то из обеспеченных доброжелателей клинину оплатил, а я в ней, поскольку меня в нее вызвали; распоясавшись в невиданных для клиники масштабах, Рекс Боппайн кидался на стены, на санитаров, флейтиста прошу мне подать!

Персонал ему говорил, что свободного человека просто так не подашь, до и неприемлемо это, под горячую руку жертву вам доставлять – мы знаем, что он за флейтист, и относительно его пребывания в вашей компании у нас обоснованная тревога: он играл на закрытии, а оно, судя по итогам, из произошедшего с вами наихудшее. Ассоциация! Закрытия с флейтистом. Наше УГЛУБЛЕННОЕ ЗНАНИЕ ПСИХОЛОГИИ подсказывает нам, что флейтиста вы попытаетесь убить. Вы, само собой, скажете, что нет, но мы… готовы быть в путах? В смирительной рубашке с ним повстречаться?

В этом одеянии вреда вы ему не причините.

А с вами что будет? Не развинтиться ли в вас все окончательно? Ниже особо некуда, но сейчас ваша агрессия вовне, а повидавшись с флейтистом, вы, глядишь, и на суицид замахнетесь – за наших пациентов нам щедро платят, и мы приучены их ценить, но с вами, простите за признание, мы замучились. Ваше самоубийство показатели нам собьет, но чем-то иногда следует поступиться.

Я, «Лепесток», не флейту держал: занят я был сексуально. Прерывание секса звонком из подобного учреждения – ИРРЕАЛЬНОСТЬ ПОРАЗИТЕЛЬНЕЙШАЯ. Когда со мной заговорили о моем прибытии в Уэлс-Бранч, я подумал, что мне и свою выгоду блюсти надлежит.

Клиника у вас богатая, почему бы вам мой визит платным не сделать, я понимаю, кто меня зовет, но днем он зовет меня, а вечером Иисуса Христа. У Иисуса в раю телефон имеется? Спросите у Рекса Боппайна, и он, полагаю, номер вам продиктует.

Он помешался! Ему что я приеду, что Микки на Дональде впорхнет, мой приезд не для него, а для вас интерес представляет – подслушивать, записывать, РАЗДЕЛ ДЕВЯТЫЙ. Беседы с флейтистом Партриджем. Замечательные, не проявляемые прежде, искривления, вскрытое хранилище стереотипного мышления по последним данным выгорело дотла, продвигать ваши научные карьеры я пожалуйста, но не за спасибо. Итак, господа, сколько за сотрудничество вы мне выделите?

Потом обсудим?

Вашими помраченными пациентами вы, вероятно, манипулируете весьма успешно, но со мной… проживание, питание и цветной телевизор?

А телевизор вы мне отдельный или мне его с психами в холле делить?

У каждого психа свой, уровень нашей клиники, мистер Партридж, любое ваше воображение превышает: я, «Лепесток», поддался. Ничем не выдающемуся порыву вкусно попитаться и телевизор в СЫТОМ ПОЛУЗАБЫТЬИ попереключать.

Разместили меня, как вип-персону, но в крыле для обслуги. В соседних комнатах посудомойка Рита и водопроводчик Ривер; посудомойка, как посудомойка, а водопроводчик точь-в-точь профессор – солидный шаг, белый халат, относительно непосредственно профессии он считался мастером, но средним.

Заманившая меня на чаепитие посудомойка отзывалась о нем уничижительно.

Безрукий павлин! Опостылевшее средоточие гонора и корявости! Вам, мистер Партридж, пончики джемом помазать?

Бабенка она услужливая, раздавшаяся, пончики я жевал неспеша. Подпуская БЕСПРОИГРЫШНЫЙ ЭРОТИЗМ в работу челюстей, выпячивание губ, Риту я бы охотно, но из сил, чтобы ее соблазнить, я не выбивался. Сложится – поимею, ну а нет – под сериал про балерин подрочу.

Водопроводчик Ривер чисто по-мужски мне шепнул, что сериал весьма пикантный.

Говоря между нами, самоудовлетворение у меня, Партридж, под этот сериал неземное. Ты-то попробуешь? Мое начинание подхватишь?

Изможденные балерины меня…

А ты не болтай, а включи. В семь тридцать по двадцать девятому.

Реакция организма тусклая. На заставке – музыка Цезаря Пуни, ДОШКОЛЬНЫЕ ДЕВОЧКИ В БАЛЕТНЫХ ПАЧКАХ, про занимающихся балетом детей он что ли? Сериал не про крошек, а про крох, однако водопроводчика он заводит: совопоставляя факты, вывожу, что свои пристрастия водопроводчику Риверу лучше не афишировать.

Мне бы не смотреть, на неприятности не напрашиваться, до водопроводчика доберутся, а он на меня – скажет, что на сериал и Партридж подсел, педофилию мы тут вдвоем исповедуем, меня вы на клене повесить думаете, а Партриджа предлагаю на воротах распять.

Правильно, мы его на воротах, мы…

Тихо, суки! Не за что меня распинать. Заставка прошла и дети исчезли. Вокруг трех взрослых девок события закрутились. Всякое бытовое и танцевальное, но если изначательно с эротическим настроением смотреть, покров сексуальности покрывает все плотно.

ГЕЙСКИЙ СТРУЧОК-ХОРЕОГРАФ к девкам не пристает, а я бы себе не воспретил. А ну-ка плие мне в пятой позиции! Приседайте, ага, кое-что приоткрывайте, ну элегантнее же, как на унитаз усаживаетесь! У нас на Багамах девки пластичнее.

Умевшая вводить в заблуждение Зэлма Крир и перенеся инсульт, врожденную пластику не утратила.

Я ее пас. Словно овечку выгуливал. Прогуляться ей необходимо, а какая после инсульта самостоятельная прогулка? Пойти пойдет, но назад не придет. МНОГОГРАННИК МЫШЛЕНИЯ, он в принципе хрустальный – расколотить несложно, тем более, что у Зэлмы Крир инсульт двигательные функции почти не затронувший, а на мышление крайне повлиявший: сплошные осколки у нее.

Овечка. Беленькая, глупенькая овечка. Беленькая, поскольку волосы обесцветила.

Встретил и сразу не узнал – умеет она, чертовка, вокруг пальца тебя обвести. Кто бы по ней определил, что у нее инсульт был? Телодвижения кошачьи, совершенно для нее обычные, по разговору, конечно, понятно – хай, Зэлма, куда идешь? А она мне… за фасадом вещей чего только не скрывается, но не у Зэлмы. За ее фасадом ровным счетом ничего.

Отутюженная пустотность, взращивания чего-либо не допускающая.

У меня накрылся нагреватель. И холодильник на свалку пора. Из жара в холод не бросает. Умонастроение – НЕПОДВЛАСТНЫЙ ПЕРЕМЕНАМ ТУХЛЯК.

Про нагреватель сериальная балерина Дженни говорила. Насчет холодильника у меня дополнением пронеслось, а о нагревателе она, с мужиком обнялась и сетует. Ее приятель, наверное, не из балета. Такому бы шкафу не вытянутые ноги в воздухе скрещивать, а веревку в зубы и автобусы двигать. Чтобы не поломать балеринку, он ее заключает в объятия по своей крепости бумажные, по нажиму пуховые, эй ты, квадрат из телевизионного квадрата, ты что, и трахаешь ее так же? Это я, Майкл Партридж из клиники в Уэлс-Бранч, у тебя интересуюсь.

Покорную девку он в сериале целует, а конный трюк исполнить бы мог?

Перед проезжающим поездом и я бы через железнодорожные пути проскакал – ты мне на лошади ПЕРЕД КОЛОННОЙ СТРЕЛЯЮЩИХ ТАНКОВ сумей пролавировать. Пригибайся, скачи зигзагом, надейся, что стреляют они холостыми – земля дрожит, вспахивается, от безвредных, закопанных пиротехниками приспособлений?

Надейся, что от них.

Глупая лошадь, почувствовав смерть, истерично ржет, а ты на чувства не полагаешься, безопасность съемок, надеешься, что абсолютная, все-таки лишь надеешься! Что-то до тебя, кажется, доходит. Пропал ты, пропал.

Началась реклама, и ты пропал. Думаешь, у нас в клинике кто-нибудь из-за этого огорчился? Клиника – не курорт! Осмотры, допросы, инъекции – пропажа какого-то амбала из сериала для здешних плохосоображающих людей проходит незамеченной.

Мы с водопроводчиком Ривером исчезновение полюбившегося персонажа, возможно, заметим.

Ты мужчина очень деликатный и мускулистый. Смотреть на тебя противно мне не было.

Педерастией мое признание попахивает. ВО МНЕ ЕЕ НЕТ НИ КАПЛИ! В Колорадо нет океана, а во мне нет ее.

Океана в Колорадо безусловно нет, но в Колорадо имеется река Колорадо – огромная река.

На что интересно, я намекаю? Показ сериала возобновился, ну и уткнись в него! нечего в себе ковыряться и пятна на солнце искать.

В кадре опять квадрат. Балерина не та, раньше он с менее темноволосой ласкался – общий любимец он тут.

Балеринки к нему неравнодушны, и багамец Майкл Партридж их понимает…

Клиника, как ни крути, накладывает. Головой я впечатляюще плохим стал.

18

Брызги на камни, КАМНИ МРАЧНЫ. Одна из балеринок с полотенцем на взморье. Шаг бесподобно летящий. При заходе в воду она будто свинцом налилась – вваливается с трудом, поеживаясь, от берега отплыла и заверещала, что тонет. Натирающийся маслом красавчик мимо ушей не пропустил, но к ней стремглав не поплыл.

Мимолетный персонаж, затаптывающего осуждения заслуживающий.

Она по-прежнему тонет, а я, привстав, переполняюсь догадками: в извлекатели ее на сушу красавчик очень даже годился, но он гад. Благодарственно поцелует она не его. А кого, испитого бомжару, тележку со всяким хламом по пляжу возящего?

Сейчас он бомж, но когда-то он был шестовиком и ихтиологом – с шестом в колледже прыгал, а ихтиологией вплоть до трагедии с сыном занимался.

Прелестного семилетнего Тимми перелетный инфицированный гусь до крови ущипнул.

К врачам с опозданием, ВРАЧИ БЕССИЛЬНЫ, крышка детского гробика опустилась, отец дьявольски забухал.

Потеряв смысл жизни, жилье и супругу, бродит с тележкой по берегу и по старой памяти на море глядит.

Он – ихтиолог, полнейшему отмиранию это не подлежит, девушка тонет, и вроде бы что ему до нее? Понятно, ихтиология, но человеколюбию точно место в огне. Однако он в воду, и балеринка уже откачивается и откашливается.

Плаваю, говорит, я здорово, но судорога у меня. Что же вы перед заплывом ваши обноски не сняли? Опасались, что не успеете?

В них сплавал и их простирнул, с отсутствующим выражением лица бомж-ихтиолог молвил. Мое сокровище от меня ушло, а вы еще поживете. Ради кого жить будете?

Ради чего, наверное. Ради балета.

Ну и живите ради него. Жить ради кого-то живого остерегайтесь. Я пойду.

Она бы поспешила за ним, обо всем ОСТОРОЖНО РАСПРОСИЛА, он бы ее рассмотрел, полюбил и счастливым отцом новорожденной девочки вернулся к себе на кафедру.

Девушка продолжает тонуть, и где же наш бомж? А нет в сценарии никакого бомжа.

Засовестившийся красавчик к девушке подплывает. Утопил бы он ее что ли…

Постучавшись, посудомойка Рита ко мне вошла – женщина, которая не может не нравиться.

И ты про балерин смотришь? – недоуменно спросила она. – Особую касту вы с водопроводчиком составляете. Рубашку ты с кровати уберешь? На плечики мне ее повесить?

Про кровать ты сказала нормально, но про плечики добавила напрягающе. Перепихнуться с тобой я пожалуйста, но в близких отношениях я сейчас не нуждаюсь. Одежду развешивать, яблоко пополам разрезать… я в клинике ненадолго. Мы потом не увидимся, так зачем сердце тебе подключать?

Посудомойка процедила, что я осел, что ноги ее больше у меня не будет, выглядит она дико возмущенной, но не отчаливает.

Я НЕ НАСТАИВАЮ, НЕ ВЫПИХИВАЮ, багамцы народ не воинственный, в сериале проводится тест на беременность. Побывавшую в туалете балерину подруги берут в оборот. Говори, Дайана, не томи, ну чего у тебя, с последствиями покайфовала?

«Свадьба Камачо», девочки. У Мендельсона свадебный марш, но у него и «Свадьба Камачо».

А к себе самой «Свадьба Камачо»…

Фамилия. Я с мужчиной по фамилии Камачо гульнула.

И нагуляла?

Тест положительный. Вы, девочки, меня не уговаривайте – избавляться от ребенка я не стану.

Верно ты, Дайана, решила. Латиносы детей любят, и когда ты твоего Камачо оповестишь, он на тебе женится и…

О свадьбе Камачо я вам сказала, не нас с ним имея в виду. Свадьба у Камачо уже была. У него жена, детей целый выводок, раздолбайства он не лишен, но за семью он горой.

Ты, Дайана, ДЕВУШКА НЕРАЗУМНАЯ.

Да, Дайана, неведомо чего ты ожидала.

Заключи он в объятия кого-то из вас, мозг бы и у вас отрубился. Непреодолимая тяга к нему всем аргументам похороны бы устроила. Я с потным трико выхожу, а у выхода праздношатающийся Камачо – в отличии от меня он свеж, весел, на незаправленной майке островок с торчащими пальмами. Я представляла, что на нем лишь мы и к нашей любви ничто не примешивается, никто нас оттуда не гонит, как-то он меня не встретил и до его появления я изводилась, куда же он запропал. Без меня на свой островок отправился? Не с женой, ее он на него не берет, но кроме меня и жены женщин-то вокруг сколько. Для развлечения он бы за десять минут подыскал. Я свято верю, что у нас с ним серьезнее! КАКОЕ СО МНОЙ РАЗВЛЕЧЕНИЕ – я вечно усталая, плоская, спичечная, после родов я рассчитываю слегка округлиться.

С набранным жирком из числа балерин тебе, Дайана, выбыть придется.

Ты, Дайана, не мелочь из кармана вытрясешь – ты из профессии вылетишь. Чем малыша кормить будешь?

Молоком! – вскричала захваченная сюжетом посудомойка. – Заяви им, что ребенка ты выкормишь молоком! А дальше Бог поможет.

Оборванке и ее оборвышу хлеб Он даст, кивнул Партридж. НЕПРИКАЯННАЯ ОТЧАЯВШАЯСЯ ЖЕНЩИНА. Передо мной бы она не устояла.

Перед тобой и я пасть способна, искренне пробубнила посудомойка. Помани меня, и я зашагаю. К кровати мне шагать?

Вроде бы блистательно ее оттрахав, впечатления на нее Партридж не произвел. Не стонала, не цапарапалась, слониха толстокожая. Когда из кровати мы выберемся, не путайся у меня под ногами – я, маршируя по комнате, на флейте заиграю, а ты можешь одеваться. На поспешности не настаиваю. Поехавшие колготки натягивая, покритикуй меня, поругай… за флейту! Никоим образом не за постель. Что тебя на нашем ложе не проперло, не я виноват, но что касается флейты, я с себя не сниму. Здесь, в клинике, флейту я еще не доставал! Надо же как работоспособность понизилась. Бутылочка пива у меня где-то тут. Во втором ящике ради интереса посмотри.

Отыскала?

Забираешь себе?

Твой план я не одобряю. За выпивку у вас в клинике чем карают, не увольнением? Кто-нибудь АЛКОГОЛЬНЫЙ ДУХ УЛОВИТ, санитаров кликнет, и они тебя к директору. С выкрученными руками поволокут. В сжимаемый рот стамеску просунут. Директорские ноздри приближаются, ты вынужденно дышишь и криминал наружу. Санитары примутся над тобой надругиваться, своего и директор не упустит, у тебя пятнышки на запястье. Не от муравьиных укусов?

Меня покусали, когда я на природе вздремнула. С кем, я бы тебе не сказала, но из клиники его выписали и друг для друга вы неопасны. Ох, не поделили бы вы меня, будь он по-прежнему в восемнадцатой! В его палату пока никого не вселили. Не итальянский, не испанский – оклахомский. ТЕНОР ИЗ ОКЛАХОМЫ. Торжествующе замечу, что твой смешок я ожидала. Стереотипы не изменишь, а тенор из Оклахомы нечто настолько нешаблонное, что смеха, наверно, достойное. Бог одарил, преподаватели муштровали, и встречайте – Кеннет Коулман Сликокс, что из Брокен-Эрро, штат Оклахома.

Чтобы из Брокен-Эрро и на оперные подмостки, должно произойти очень многое. В случае со Сликоксом это многое место имело и желанным понуждением неизбежной судьбы вознесло его туда, где он Канио из «Паяцев», Радамес из «Аиды», Отелло из «Отелло», не в Метрополитен-Опера, конечно, но и не в «Вспуччини-Пуччини», филадельфийской любительской труппе, величайшие оперы по-издевательски переиначивающей.

Весьма продолжительное время Кеннет Коулмен Сликокс пел в Портленде. Не на мосту Хауторн, а в Портленд-Опера.

Водопроводчик Ривер не верит, что в Портленде опера есть. А ты? Ну да, ты же флейтист, высокие музыкальные учреждения тебе знать положено. К оперному искусству ты приобщен? Посещал, но будто в тюремных оковах сидел? А я только по пластинкам. И ПРОТЯЖНЫМ ВЗВИЗГИВАНИЯМ КОНЧАЮЩЕГО В МЕНЯ кончающего в меня Кеннета Коулмена Сликокса. Он тенор, но визжал он, голосом вверх не взвиваясь, что объяснимо.

Голос он потерял. На частной вечеринке перетрудил. Понаехавшие из Оклахомы тупые земляки всему причина.

Плосколицый Митч Корват девять часов землю без роздыха копать может, а ты, Кеннет, сколько подряд пропоешь?

А что, Кеннет, чем не вызов? Давай, Кеннет, мы не спешим, посостязайся для нас с плосколицым.

Да не дергайте вы Кеннета, смиритесь – наш оклахомский кураж опера из него начисто выскребла.

Задета честь, ЧЕСТЬ СЕЛЬСКАЯ, «Сельской честью» и восстановим: ариями Туридду из «Сельской чести» Масканьи. Пропою до конца и назло вам затяну с начала – едва ли они поймут, что я им тоже самое исполняю. Пригласил, вечеринку для них организовал, их приезд обеспечивает мне с домом надежную связь, но так уж она мне нужна? тетя Ким убеждена, что без закрученных в банки груш жизнь ущербна, но я ее убежденность не разделяю. Муж моей сестры Тесс говорит мне за Тесс спасибо, тихое семейное счастье будет всегда его греть, ты у нее третий муж! Двоих она бросила и с тобой больше года не выдержит.

Бинг Фогель ко мне не лез. Пожимая руку, сказал, что он теперь пьет виски на завтрак, на обед и на ужин, ну и к СТОЛУ С БУТЫЛКАМИ и ЗАКУСКАМИ отошел. Из друзей детства я и Фрэнсиса Пикса позвал, но по телефону мне шепнули, что Пикс загнулся. Стараясь выплатить кредит, устроился на несколько работ и, не заведи на одной из них восемнадцатилетнюю любовницу, наверное бы, справился.

До разрыва сердца мужика довела и еще на похороны прийти осмелилась! Беседовавший со мной по телефону дядя Хэнк был весьма возмущен.

Я, дядя, надеюсь, ты вдову с детишками на нее не натравливал?

Меня, Кеннет, миролюбивым не назовешь, но на похоронах я не возникал. Чем скандал раздувать, я на ножки уставился. Ножки той девки, что Пикса укатала – прощание с ним ее ножки, скажу тебе, скрасили.

По твоему старческому разумению на такие ножки вставало и у молодых?

У молодых от всего стоять обязано. Но, конечно, не на похоронах. В подобной обстановке стояк – ПРЕИМУЩЕСТВО, ЗРЕЛОСТЬЮ ПРЕДОСТАВЛЯЕМОЕ.

Дядя Хэнк человек ума довольно посредственного, но на то, что после семи часов «Сельской жизни» я пою голосом севшим, обратил внимание он. Слушающих осталось пятеро, но уже услышанное с выдавливаемым мною сейчас соотнес дядя Хэнк: погоди, Кеннет, прервись и молви, ниже ты сполз специально? Поберечь голос задумал?

Я ничего не берег. Я в крайней степени экстаза и мне не до осторожности. Пою для родных, для друзей, крупный молот – это кувалда. Существуют теноры лирические, но я-то драматический! Эмоции и переживания меня не молоточком, ПРОХОДЯТСЯ ОНИ ПО МНЕ КУДА ВЕСОМЕЕ, оглоушенный их влиянием, я зарываюсь, ограничительных меток не вижу, забывающийся, несмышленый, от себя не закроешься, но от оперы и особенно родни я бы где-нибудь затворился.

Послезавтра у меня Зигфрид, но с моим нынешним голосом… сам Вагнер лучше бы спел. При известии о постигшей меня потере официальные лица Портленд-Опера молчать, естественно, не будут, но если им придет в голову, развонявшись, санкциями мне грозить, я о Чикагской городской опере решительно промолвлю.

На уговоры Джона Фитбойленда из Чикагской городской оперы я, господа, похоже, наконец-то отвечу согласием. Что, засранцы, привел я вас в чувство? Я призовая лошадка, но после окончания контракта я окажусь лошадкой непривязанной: к другим владельцам ускачу, а вам, господа, лишь дерьмо мое останется.

ЖЕЛАЕТЕ БЕЗ ГРУБОСТИ – поиском пансиона займитесь. Оздоровительного типа. Не с решетками на окнах, а с витаминными коктейлями, укрепляющими ваннами, заодно с нервами мне и голос подлечить следует. Разлохмаченные связки компрессами или чем – наличие соответствующего спеца, наверное, обязательно. Ну и условия проживания сюда же. Оперный небожитель на охапку сена спать не завалится. Я из Брокен-Эрро, штат Оклахома, и сеном меня, разумеется, не шокировать, но чего же назад откатываться.

Интересно, а Конни Ломбридж сейчас как, какую-то привлекательность после расставания с юностью сберегла?

Свеженькая крепенькая мордашка и засохшие травинки на ней. В Брокен-Эрро сено не посреди улиц, но загород выехай и сразу поля. Бывало, ходишь по ним и голосу волю даешь. Ты НЕПОДРАЖАЕМО ЧУДЕСНО ПОЕШЬ, а кудлатая Конни Ломбридж за тобой семенит и за нехватку сильных чувств тебя пилит.

Раз ты меня трахаешь, почему бы тебе меня не любить, сладкоголосая ты лошара, в любви ничего не понимающая.

Верно, Конни, в любви я не смыслю. Я бы тебя полюбил, но что это, я не знаю. Сказал и тебе полегчало? Ты полагала, что спишь с холодным, бесчувственным, а сейчас до тебя дошло, что я просто незнающий. Чего-то не знаешь ты, чего-то я, но что ты, что я, ребята мы совершенно неплохие. Ни к кому не пристаем, не сбавляя шага без цели идем, из «Турандот» тебе спеть? Tu pure, o principessa, nella tua fredda stanza quardi le stelle, che tremano d’amore e di speranza…

О чем я пою? Решай, Конни, сама. КУДА УГОДНО В СВОИХ ПРЕДПОЛОЖЕНИЯХ ЗАХОДИ. О принцесса, запрет напиваться до чертиков пагубно влияет на мое здоровье. Я пил – печень не болела, теперь не пью – она болит.

Раньше бы бросил, она-аааа, печень твоя, болела бы меньше гораздо-ооо…

Конни сказала, что в итальянском тексте промелькнуло d’amore.

Да, Конни, кажется, было.

По-нашему d’amore – любовь, а ты, когда про печень и врачей, ее не упомянул.

Можно и про любовь. Брокен-Эрро – священный город. В нем разгораются битвы любви. В нем…

Про Брокен-Эрро в оригинале не было.

А про безутешность? Не владея итальянским, наверняка ты не скажешь. Девочка влюбилась в опытного землемера и БЕЗУТЕШНА НЕ ОНА. Глаза на мокром месте не у нее, а у землемера, с малолеткой связавшегося. Он помог ей в сексуальном становлении, и она, применяя приобретенные с ним навыки, прекрасного землевладельца покорила. А землемеру арривидерчи – прекратила она с землемером сношаться.

Прекрасный двадцатидевятилетний землевладелец и сутулый сорокадевятилетний землемер.

Никакого тут соперничества, сетует землемер, у него такие плюсы, что мне их ничем не уравновесить… ее от него нет, а его от нее? что если попытаться его от нее отвадить?

От землемера Ходжеса землевладельцу Перкинсу.

ПИСЬМО. Считаю существенным оповестить вас, что замеченная в вашем обществе Китти Эйнч небезызвестна воровскими наклонностями – всего на сумму около трех тысяч долларов она у меня умыкнула. Прошу компенсировать.

Он, конечно, не обязан, но не уладив со мной, безоблачности ему не видать. Мои письма, звонки, частые появления возле дома и офиса, люди! помимо того, что нас обворовывают богачи, за нас и их девки принялись!

С безразличным видом не проходите! Присоединяйтесь к протесту!

Подход у меня полностью оправданный. После землевладельца Перкинса быть со мной она все равно не сможет, и чем тщетой ее возвращения себя к махинации подгонять, поведу-ка не к девушке, а к деньгам. Землевладельца при возможности пощипать – для любого землемера закон!

Насасываясь третьей порцией витаминного коктейля «Томатная польза», отдыхающий в клинике тенор Сликокс горевал, что Оклахома, что ни говори, у него в крови. И в мозгах. Деревенский у меня мозг! А какой же, если на просторах фантазии он землемера и землевладельцами оперирует?

А из женщин кто здесь нравится? На меня импозантная дама из компьютерной корпорации голодными глазами глядит, а у меня на нее на стоит – меня посудомойка возбуждает.

К чему-то близкому меня тянет… необходимо уверить себя, что к близкому в плане психического здоровья – та дама, она сумасшедшая, а посудомойка, как я, бури в голове выдержавшая.

Шумело, крутило, но не разнесло. Мысли в беспорядке, но это безусловно мысли человека разумного.

Полететь в Боготу. Посетить Большой театр Хулио Марко Санто Доминго.

Для оперног о певца разумно, понятно… а почему не в Милан? Почему не в «Ла-Скала»?

А в «Ла-Скала» я был! Мне все организовали, билет в ложу оставили, в ложе пять мест и с моего места сцену не видно. И обзор нулевой, и опера попалась удавиться можно – пять актов.

Я из Оклахомы, полулежа в кресле, мне позволительно и подремать…

Спать. Марш! С глухим рычанием под настраивающийся оркестр пробиваюсь в сонную заводь, но со стороны соседки справа мною ощущается теплота и скорость засыпания я сбрасываю.

В эйфорию стараюсь не впадать.

Я бы с ней искрометно, но на итальянском не объясниться, а для бессловесных изъявлений тут слишком людно.

Грива у нее соломенная, брови – узкая песочная дорожка на нетесанном лицевом известняке, итальянки, мне казалось, поярче.

Прикинув и заключив, что она англичанка, я поздоровавшись, сказал, что я из Ливерпуля.

Как интересно, с истинной заинтересованностью сказала она. А я из Стиллуотера.

Стиллуотера, штат Оклахома? – обо всем позабыв, вскричал я.

Ну потише, ну что же вы, мы же в «Ла-Скала». Почувствуйте, чем здесь воздух насыщен…. взгляните, какая роскошь. Что до меня, ты вы правы, я оттуда, где labor omnia vincit.

А перевод вы мне…

«Труд побеждает все». Официальный девиз штата Оклахома. Не знали?

Нет.

А насчет Стиллуотера вы в теме. И акцент у вас не британский – с вами говорю и почему-то Оклахому слышу. Нарушение слуха у меня, думаете?

Возле меня она, разумеется, не случайно – ее ко мне подсадили и, распутывая, я вспомню, что на Милане мой агент Дриллис настаивал: понюхай оперную мекку, подзарядись от нее, хлопоты, не беспокойся, я беру на себя, траты ты, конечно, мне возместишь, но они не зашкалят, вояж я тебе экономичный сделаю – без бизнес-классов, без люксов, в самом театре я обязан поместить тебя в ложу.

Из желания сэкономить мне бы тебя на последний ярус, на места седьмой категории, но ты же фигура узнаваемая. Солист Портленд-Опера! Миллионеры с первых рядов тебя бы не узнали, но настоящие фанаты оперы, худшие кресла занявшие, идентифицировали бы тебя разом.

Ой, посмотрите, многострадальной портлендской оперы тут премьер. Жалкий пивной Зигфрид… на партер и то не наскреб.

Зигфрид – Вагнер – немец – пиво. Пивной он поэтому?

Он не из-за Вагнера, а из-за Портленда, который Городом Пива кличут. Уровень тамошней публики вы представляете?

Наверно, и на оперном действе пиво сосут. А он, как может, поет и ни во что не вмешивается.

А вы с высоты ваших лет посоветуете ему на сцене бучу поднять?

Чем-нибудь из реквизита я бы, вероятно, в свиней запустил. Навел бы шороху!

У нас в «Ла-Скала» брошенный вами в зрителей шлем Зигфрида вызвал бы оторопь, но в орегонские любители оперы в прострацию не впадают. Не копьем повелителя богов, но так отдубасят – на себя, придя в сознание, поглядишь и глаза на лоб вылезут.

В «Ла-Скала» смокинги, меха, а у меня в Портленде разнузданные неандертальцы, кислым пивом рыгающие?

Настолько чушь, что и возражений не заслуживает. Да, но подобные измышления мой комплекс неполноценности, будем откровенны, усиливают. Я в «Ла-Скала», но сам-то я…. уже не измышления, а реалистичные размышления. Раньше как-то чрезвычайно не задевало, но в стенах «Ла-Скала» то, что я из Портленд-Опера, удушающей лианой меня оплетает. А рождение? Появись я не в Оклахоме, а в Вене, в мире оперы надо мной бы не насмехались, но Оклахомы я не стыжусь. Потаенный взгляд на соседку кидаю и думаю, что во всем театре из Оклахомы исключительно я и она, не поразительно ли это, думаю. Мне билет в оперу мой агент заказал, а на соседнее место он, выходит, ее усадил. Чтобы я с ней познакомился? Наконец-то в серьезные отношения с кем-то вступил? Кто я есть, она знает, а я ей про Ливерпуль… связать меня прочными узами агент Дриллис в шутку мне угрожал, но кого-то подыскивать, оплачивать ей расходы на такое дальнее путешествие, он полагает, что мне благодетельстует, но я на нее посматриваю и мне думается, что вреда от моего агента все же больше, чем пользы.

Набравшись «Гугенотов», в первом антракте мы никуда не пошли. Она поинтересовалась моим мнением насчет буфета, но я надменно молвил, что в «Ла-Скала» ходить в буфет непринято.

Она осеклась и, почесывая колено, спросила меня о традициях Портленд-Опера.

А в портлендской опере перекусить не возбраняется?

Так мои предположения стали фактом – как я и догадывался, ей прекрасно известно, что я за субъект, и разговор мы теперь поведем без уловок.

Меня зовут Кеннет Коулман Сликокс, сказал я ей, неотступным взором ее буравя. Ничего нового я для вас не открыл?

Что вас зовут Кеннетом, вы мне не говорили, а кроме вас откуда мне…

От Бью Дриллиса. Мне он агент, а вам, по-видимому, хороший знакомый. Наша встреча в «Ла-Скала» его заслуга?

Ваше умозаключение…

Действительности соответствует?

Отпираться, наверно, ни к чему. Буфетом в портлендской опере я себя спалила. Едва с языка слетело, я поняла, что два и два вы сложите успешно. Ну конечно, свел нас здесь он, ваш агент. Но что я родом из Оклахомы, моя придумка. Если до конца следовать правде, я из Миссури.

И Дриллис из Миссури, процедил я, даже приблизительно не осознавая, что же здесь скрыто.