Текст книги "Ученик брадобрея"

ТЮА

Приземистый лайнер ухмылялся и хвостом напоминал акулу. Это мой первый самолетный опыт. Странно влезать внутрь этой штуки.

Когда мы садились на свои места, Вайда вызвала обычную панику среди мужской части пассажиров. Мы немедленно пристегнулись. Все, кто садится в аэроплан, вступают в братство нервозности.

Я выглянул в окно – мы сидели над крылом. Потом я с удивлением обнаружил на полу аэроплана ковер.

На стенах висели картинки с видами Калифорнии: трамваи, Холливуд, башня Койт, телескоп на горе Паломар, калифорнийская миссия, мост Золотые Ворота, зоопарк, яхта и т. д. – а также здание, которое я не узнал. Я очень пристально всматривался в это здание. Может, его построили, пока я был в библиотеке.

Мужчины продолжали таращиться на Вайду, хотя в самолете было полно симпатичных стюардесс. Вайда делала стюардесс невидимыми – наверное, для них это редкость.

– Я в самом деле не могу поверить, – сказал я.

– Пусть забирают, если так хочется. Я ничего не делаю специально, – сказала Вайда.

– Ты – настоящая награда, – сказал я.

– Только потому, что я с тобой, – ответила она.

Перед взлетом какой-то мужчина обратился к нам из динамиков. Он приветствовал нас на борту, потом долго рассказывал о погоде, температуре, облаках, солнце, ветре и о том, какая погода ждет нас на калифорнийской земле. Нам вовсе не хотелось столько слушать о погоде. Я надеялся, что это сам летчик.

За бортом было серо и холодно – и никакой надежды на солнце. Мы уже взлетали. Катились по взлетной полосе – сначала медленно, затем быстрее, быстрее, быстрее: господи боже мой!

Я смотрел на крыло. Заклепки в нем выглядели ужасно хрупкими – как они вообще могут что-то скреплять? Крыло время от времени подрагивало – очень мягко, но с весьма прозрачным намеком.

– Как тебе? – спросила Вайда. – Ты что-то позеленел по краям.

– Как-то странно, – сказал я.

Когда мы взлетали, с крыла свесилась пола средневековых лат – металлические кишки какой-то птицы, втягиваемые и воображаемые.

Мы пролетели над клубами тумана и вырвались на солнце. Просто фантастика. Белые прекрасные облака росли, как цветы, на верхушках холмов и гор, лепестками скрывая от нашего взора долины.

На своем крыле я разглядел что-то похожее на кофейное пятно – словно кто-то поставил на плоскость чашку. Круглый след от донышка, а потом – густая плотная клякса, точно чашка все-таки опрокинулась.

Я держал Вайду за руку.

Время от времени мы натыкались в воздухе на что-то невидимое, и самолет вставал на дыбы, будто призрачная лошадь.

Я снова взглянул на кофейное пятно, и так высоко над миром оно мне даже понравилось. Меньше чем через час мы приземлимся в Бёрбэнке, Лос-Анджелес, высадим пассажиров, возьмем новых и полетим дальше, в Сан-Диего.

Мы путешествовали так быстро, что через несколько мгновений нас не стало.

Кофейное пятно

Я просто полюбил это кофейное пятно у себя на крыле. Оно идеально подходило этому дню: словно талисман. Я начал было размышлять о Тихуане, но затем передумал и снова вернулся к кофейному пятну.

А в самолете что-то происходило со стюардессами. Они собирали билеты, предлагали кофе и вообще старались понравиться.

Стюардессы, похожие на красивых монахинь из «Повесы», прогуливались взад-вперед по коридорам, точно самолет был женским монастырем. Они носили короткие юбки, щеголяя симпатичными коленками и красивыми ногами, но их коленки и ноги становились невидимы рядом с Вайдой, которая спокойно сидела в соседнем кресле, держала меня за руку и думала о Тихуане – месте назначения своего тела.

Среди гор возник изумительный зеленый кармашек. Наверное, ранчо, поле или пастбище. Я полюбил этот зеленый кармашек навечно.

Таким чувствительным я вдруг стал от скорости нашего самолета.

Через какое-то время облака неохотно отказались от долин, теперь мы путешествовали над угрюмой землей, и даже облакам ее не хотелось. Под нами не было ничего человеческого – лишь несколько дорог извивались в горах длинными сухими червяками.

Вайда сидела тихая и прекрасная.

На моем крыле взад и вперед раскачивалось солнце. Я смотрел мимо кофейного пятна вниз на полупустынную долину, где аграрные планы человека размечены желтым и зеленым цветом. В горах деревьев не было – горы оставались бесплодными и покатыми, как древние хирургические инструменты.

Я посмотрел на средневековую кишечную полу крыла – она поднималась и поглощала сотни миль в час прямо перед моим кофейным пятном-талисманом.

Вайда была изумительна, хотя глаза ее грезили югом.

Люди у другого борта смотрели куда-то вниз. Мне стало интересно, и я тоже посмотрел туда со своей стороны: крошечный городок, ласковая земля, снова городки – уже наползают один на другой. Нежность земли превратилась в сплошные городки, раскорячилась Лос-Анджелесом, и я стал искать глазами автостраду.

Человек, который, как я надеялся, был летчиком или выполнял еще какие-то авиационные обязанности, сообщил, что идем на посадку через две минуты. Мы неожиданно влетели в облачную дымку, ставшую аэропортом Бёрбэнк. Солнце не светило, все было сумрачным. Этот сумрак был желтоват, серый остался в Сан-Франциско.

Самолет опустел и заполнился вновь. Пока все это происходило, Вайда оказалась под прицелом множества взглядов. Одна стюардесса замешкалась в нескольких рядах от нас и уставилась на Вайду, словно проверяя, действительно ли она там сидит.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.

– Отлично, – ответила Вайда.

Мимо нас вырулил на взлет крохотный авиалайнер величиной с «P-38» [74]74
  «Lockheed P-38 Lightning» (1939) – американский тяжелый двухмоторный истребитель, в США состоял на вооружении с 1941 по 1949 г.


[Закрыть], с ржавыми на вид пропеллерами. К его иллюминаторам прилипли перепуганные пассажиры.

Перед нами теперь сидели какие-то предприниматели. Они разговаривали о девушке. Все ее хотели. Она была секретаршей в Фениксовском филиале. Они разговаривали о ней на языке предпринимателей:

– Хорошо бы получить доступ к ее счету! Ха-ха! Ха-ха! Ха-ха! Ха-ха-ха-ха!

«Летчик» приветствовал новых пассажиров на борту и снова долго говорил о погоде. Слушать его никому не хотелось.

– Мы приземлимся в Сан-Диего через двадцать одну минуту, – завершил он свой прогноз.

Когда взлетали над Бёрбэнком, параллельно нам неподалеку от аэропорта ехал поезд. Мы оставили его позади, точно его там и не было, как, впрочем, и Лос-Анджелеса.

Пробились через плотную желтую дымку, на крыле снова спокойно засияло солнце, и мое кофейное пятно расплылось в улыбке, как сёрфер, но скоро прошло и это.

Динь-дон до Сан-Диего

Динь-дон!

Почти весь путь до Сан-Диего прошел в облаках. Время от времени динамики разносили по самолету звон колокольчика. Я не знал, что это такое.

Динь-дон!

Стюардессы снова собирали билеты и нравились пассажирам. Улыбки не сходили с их лиц. Они улыбались, даже когда не улыбались.

Динь-дон!

Я подумал о Фостере и библиотеке, потом очень быстро сменил тему размышлений. Не хотел я думать о Фостере и библиотеке: гримаса.

Динь-дон!

Затем мы влетели в плотный туман, и самолет начал издавать потешные звуки. Звуки были довольно крепкими. Я даже подумал, что мы уже приземлились в Сан-Диего и катимся по взлетной полосе, но стюардесса сказала, что мы только собираемся приземляться, то есть пока еще мы в воздухе.

Хм-м-м-м-м-м-м-м-м…

Динь-дон!

Горячая вода

Мы удалялись от Сан-Франциско с поразительной скоростью. Без малейшего усилия покрыли сотни миль, будто на крыльях лирической поэзии. Неожиданно вырвались в просвет между облаками и поняли, что летим над океаном. Я видел, как внизу разбиваются о берег белые волны, – Сан-Диего. Увидел штуку, похожую на тающий парк, потом у меня заложило уши, и мы начали снижаться.

Самолет остановился – напротив аэропорта было пришвартовано множество военных кораблей: они стояли в низком сером тумане цвета их корпусов.

– Можешь перестать зеленеть, – сказала Вайда.

– Спасибо, – ответил я. – Впервые играю в дерево. Наверно, не мое призвание.

Мы вышли из самолета, и Вайда, как обычно, смущала пассажиров-мужчин и сердила пассажиров-женщин.

Когда мы входили в терминал, два моряка вытаращились на нее так, точно глаза им заклинило пинбольными автоматами. Аэровокзал был маленьким и старомодным.

И мне захотелось в туалет.

Чем отличается международный аэропорт Сан-Франциско от международного аэропорта Сан-Диего? Мужским туалетом.

В международном аэропорту Сан-Франциско горячая вода остается горячей все время, пока моешь под краном руки, а в международном аэропорту Сан-Диего – нет. Если нужна горячая вода, приходится постоянно жать на кран.

Пока я проводил свои наблюдения над горячей водой, к Вайде клеилось пятеро мужчин. Она отмахивалась от них, как от мух.

Мне захотелось выпить, что для меня весьма необычно, но в маленьком темном баре толпились моряки. Бармен мне тоже не понравился. Похоже, это не очень хороший бар.

Среди мужчин в зале поднялась какая-то суета и беспорядок. Один даже упал. Не знаю, как ему это удалось, но как-то удалось. Он лежал на полу и смотрел снизу на Вайду как раз в тот миг, когда я решил не выпивать в баре, а лучше сходить в кафе и выпить чашечку кофе.

– Мне кажется, ты повредила ему вестибулярный аппарат, – сказал я.

– Бедняга, – сказала Вайда.

Полет задом наперед

В кафе аэропорта Сан-Диего все было мелкое и невзрачное, какой уж там интерьер. Меня поразило огромное число молодежи и ящики, набитые восковыми цветами.

Кроме этого, в кафе было полно летающего народа – стюардесс, пилотов и прочих, которые говорили о самолетах и рейсах.

Вайда, как обычно, всех ошеломила, пока я заказывал две чашки кофе у официантки в белой форме. Женщина не была ни молодой, ни хорошенькой и к тому же еще не проснулась.

Тяжелые зеленые шторы на окнах кафе не пускали внутрь свет. Снаружи тоже ничего видно не было – даже крыла.

– Ну, вот мы и приехали, – сказал я.

– Это уж точно, – сказала Вайда.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.

– Скорей бы все кончилось, – сказала Вайда.

– Ага.

Два человека рядом с нами разговаривали о самолетах, ветре, снова и снова повторяя цифру восемьдесят. Они говорили о милях в час.

– Восемьдесят, – сказал один.

Потеряв нить их разговора, я задумался об аборте и Тихуане, а потом услышал, как один человек сказал:

– На восьмидесяти ты будешь лететь задом наперед.

Центр города

День в Сан-Диего выдался облачный, никакой. Мы сели в желтое такси до центра. Таксист пил кофе. Мы влезли в машину, и он, допивая кофе, долго и внимательно глядел на Вайду.

– Куда? – спросил он больше у Вайды, чем у меня.

– В «Зеленый отель», – сказал я. – Это…

– Я знаю, – сказал он Вайде.

И вывез нас на автостраду.

– Как вы думаете – выйдет солнце? – спросил я, не зная, что можно сказать еще. Конечно, можно было вообще ничего не говорить, но он таращился на Вайду в зеркальце заднего вида.

– Выскочит часиков в двенадцать, но мне и так нравится, – сказал он Вайде.

Поэтому я хорошенько рассмотрел его физиономию в зеркале. Похоже, его избили до смерти винной бутылкой – но не самой бутылкой, а содержимым.

– Вот, приехали, – сказал он Вайде, наконец остановившись у «Зеленого отеля».

На счетчике было доллар и десять центов, поэтому я дал ему на чай еще двадцать центов. Он очень расстроился. Разглядывал свою руку с деньгами, а мы выбрались из такси и пошли к «Зеленому отелю».

Он даже не попрощался с Вайдой.

«Зеленый отель»

«Зеленый отель» оказался четырехэтажной гостиницей из красного кирпича через дорогу от стоянки и рядом с книжным магазином. Я не удержался и бросил взгляд на витрину с книгами. Конечно, не то что у нас в библиотеке.

Когда мы вошли, портье поднял голову и посмотрел на нас. У окна стояло большое зеленое растение с громадными листьями.

– Здрасьте вам! – сказал портье и очень приветливо продемонстрировал нам полный рот искусственных зубов.

– Здравствуйте, – ответил я.

Вайда улыбнулась.

Это ему очень понравилось, поскольку он стал вдвое приветливее, что было очень сложно.

– Нас прислал Фостер, – сказал я.

– О, Фостер! – сказал он. – Да. Да. Фостер. Он позвонил и сказал, что вы приедете – и вот вы здесь! Мистер и миссис Смит. Фостер. Превосходный человек! Фостер, да.

Его улыбка достигла десяти баллов. Наверное, дочь его работает стюардессой.

– У меня есть для вас славная комната с ванной и видом, – сказал он. – Совсем как дома. Вам она очень понравится, – сказал он Вайде. – Совсем не похожа на гостиничный номер.

Ему почему-то не нравилась мысль о том, что Вайда остановится в гостиничном номере, хотя управлял он именно гостиницей, и это было только начало.

– Да, прекрасная комната, – сказал он. – Очень милая. В ней Сан-Диего станет для вам родным домом. Сколько вы здесь пробудете? Фостер по телефону почти ничего не говорил. Просто сказал, что вы приедете, и вот вы здесь!

– День или два, – сказал я.

– По делу или отдыхать? – спросил он.

– Мы приехали в гости к ее сестре, – сказал я.

– Ох, как же это мило. А у нее мало места, да?

– Я храплю, – сказал я.

– О, – сказал портье.

В регистрационной книге я расписался за мистера и миссис Смит из Сан-Франциско. Вайда смотрела, как я подписываюсь нашим новым мимолетным семейным именем. Она улыбалась. Господи! как же она прекрасна.

– Я покажу вам комнату, – сказал портье. – Прекрасная комната. Вам в ней будет хорошо. И стены толстые. Совсем как дома.

– Приятно слышать, – сказал я. – В прошлом этот мой недостаток причинил мне массу неудобств.

– В самом деле громко храпите? – осведомился он.

– Да, – сказал я. – Как лесопилка.

– Если вы согласитесь минутку подождать, – сказал портье, – я позвоню брату и попрошу его спуститься присмотреть тут за делами, пока я провожу вас наверх.

Он нажал кнопку безмолвного звонка, который через несколько секунд доставил к нам на лифте брата.

– У нас очаровательные гости. Мистер и миссис Смит. Друзья Фостера, – сказал портье. – Я дам им мамину комнату.

Заходя за конторку, брат-портье серьезно оглядел Вайду с ног до головы и принял штурвал у нашего портье, который из-за конторки вышел.

Обоим было под сорок.

– Это хорошо, – удовлетворенно произнес брат-портье. – Им понравится мамина комната.

– Там живет ваша мама? – спросил я, несколько сбитый с толку.

– Нет, она умерла, – ответил портье. – Но раньше это была ее комната. Отель принадлежит нашей семье уже больше полувека. Мамина комната осталась точно такой же, как и при ней, упокой Господи ее душу. Мы там ничего не трогали. Мы сдаем ее только приятным людям вроде вас.

Мы вступили в допотопный лифт-динозавр, и он поднял нас на четвертый этаж, к маминой комнате. Для покойной мамы комната действительно славная.

– Превосходно, не так ли? – сказал портье.

– Очень уютно, – сказал я.

– Славно, – сказала Вайда.

– С такой комнатой Сан-Диего понравится вам еще больше, – сказал портье.

Он отодвинул жалюзи и показал нам отличный вид на стоянку – впечатляет, если вы никогда раньше не видели стоянок.

– Я в этом не сомневаюсь, – сказал я.

– Если вам что-то потребуется, просто дайте мне знать, и мы обо всем позаботимся: разбудить вас утром, что угодно – только дайте знать. Мы здесь для того, чтобы сделать ваше пребывание в Сан-Диего как можно приятнее, хоть вы и не можете остановиться у вашей сестры, потому что храпите.

– Благодарю вас, – сказал я.

Он ушел, и мы с Вайдой остались в комнате одни.

– Зачем ты наплел ему про храп? – спросила Вайда, садясь на кровать.

Она улыбалась.

– Не знаю, – ответил я. – Просто подумал – это то, что надо.

– Ты странный, – сказала Вайда.

Потом немного привела себя в порядок, смыла дорожную пыль – и мы стали готовы к визиту в Тихуану, к доктору Гарсии.

– Наверное, нам пора, – сказал я.

– Я готова, – сказала Вайда.

Призрак покойной мамы смотрел, как мы уходим. Привидение сидело на кровати и вязало какую-то призрачную штуковину.

Автобус в Тихуану

Не нравится мне Сан-Диего. Мы прошли несколько кварталов до автостанции «борзых» [75]75
  «Greyhound Lines» (с 1914) – американская компания междугороднего автобусного сообщения.


[Закрыть]. На уличных фонарях болтались корзинки с цветами.

В то утро Сан-Диего напоминал бы заштатный городок, если бы по улицам не бродили усталые моряки-полуночники и бодрые моряки-ранние-пташки.

Автостанция была под завязку набита людьми, игровыми автоматами, торговыми автоматами, тут было больше мексиканцев, чем на всех улицах Сан-Диего. Как будто автостанция – мексиканский квартал города.

Тело Вайды, ее идеальное лицо и длинные смерчи волос совершили свои обычные подвиги, вызвав у мужчин состояние, близкое к панике.

– М-да, – сказал я.

Вайда ответила молчанием.

Автобусы в Тихуану отходили каждые четверть часа, билет стоил шестьдесят центов. В очереди толклось множество мексиканцев в соломенных и ковбойских шляпах, лениво, врастяжечку направлявшихся в Тихуану.

Музыкальный автомат играл квадратные популярные наигрыши того времени, когда я ушел в библиотеку. Странно снова слышать эти старые песни.

Перед нами дожидалась автобуса молодая пара. Они были консервативно одеты, консервативно держались, сильно нервничали, о чем-то беспокоились, но старались не потерять лица.

В очереди стоял человек с «Беговым формуляром» [76]76
  «Daily Racing Form» (с 1894) – таблоидная газета, публикующая статистическую информацию о конных бегах.


[Закрыть] под мышкой. Он был стар, на лацканах и плечах его куртки и на газете лежала перхоть.

Я никогда раньше не был в Тихуане, но пару раз бывал в других пограничных городках – Ногалесе и Хуаресе. Нельзя сказать, чтоб я с нетерпением ждал встречи с Тихуаной.

Пограничные городки – не очень приятные места. Они высвечивают худшее в обеих странах, и все американское торчит там неоновой болячкой.

Я заметил пожилых людей, почти стариков: их всегда видно на переполненных автостанциях, но никогда не видно в пустых. Они существуют, лишь когда их много, и, кажется, так и живут в автобусной толпе. Похоже, им нравились допотопные пластинки в музыкальном автомате.

Один мексиканец держал какое-то месиво пожитков в коробке из-под томатного соуса «Хант» [77]77
  «Hunt's» (с 1888) – американская марка продуктов из помидоров, компания была основана в Калифорнии братьями Джозефом и Уильямом Хантами.


[Закрыть] и целлофановом хлебном пакете. Судя по всему, это были все его сокровища, и он возвращался с ними домой, в Тихуану.

Диапозитивы

Хотя до Тихуаны недалеко, путешествие оказалось не очень приятным. Я посмотрел в окно и понял, что у автобуса нет крыла, а значит, нет и кофейного пятна. Мне его не хватало.

Сан-Диего стал совсем нищим, пока мы выезжали на автостраду. Местность по пути довольно-таки никакая, не стоит и описывать.

Мы с Вайдой держались за руки. Наши руки были вместе у нас в руках, и наша судьба придвигалась к нам все ближе. Идеально плоский живот Вайды таким и останется.

Вайда смотрела в окно на то, что не стоит и описывать, тем более, что оно уже описано холодным бетонным языком автострады. Вайда ничего не говорила.

Молодая консервативная парочка сидела в креслах перед нами, как две замороженные фасолины. Им действительно было паршиво. Я догадывался, зачем они едут в Тихуану.

Мужчина шептал что-то женщине. Та кивала, ничего не отвечая. Казалось, вот-вот расплачется. Она закусила нижнюю губу.

Из окна автобуса я разглядывал всякое на задних сиденьях машин. Очень старался не смотреть на людей, только на вещи на задних сиденьях. Бумажный пакет, три вешалки, какие-то цветы, свитер, куртка, апельсин, бумажный пакет, коробка, собака.

– Мы на конвейере, – сказала Вайда.

– Так легче, – сказал я. – Все будет хорошо. Не волнуйся.

– Я знаю, что все будет хорошо, – сказала она. – Но скорей бы уже приехать. Эти люди впереди – гораздо хуже, чем сам мысленный образ аборта.

Мужчина зашептал что-то женщине, та смотрела прямо перед собой, а Вайда отвернулась и стала смотреть в окно, на ничто, ведущее к Тихуане.

Человек из Гвадалахары

Граница представляла собой массу въезжающих и выезжающих машин, которые возбужденно толклись под героической аркой, ведущей в Мексику. Там висел знак, гласивший нечто вроде: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ТИХУАНУ, САМЫЙ ПОСЕЩАЕМЫЙ ГОРОД В МИРЕ.

Тут я немного не понял.

Мы просто перешагнули границу в Мексику. Американцы даже не попрощались, а мы вдруг очутились там, где всё по-другому.

Перво-наперво мексиканские пограничники с автоматическими пистолетами 45-го калибра, так популярными у мексиканцев, проверяли все машины, въезжающие в Мексику.

Затем другие люди, похожие на детективов, стояли вдоль пешеходной дорожки в Мексику. Нам они не сказали ни слова, но остановили шедшую следом пару – молодого человека и девушку – и спросили, какой они национальности. Те ответили, что итальянцы.

– Мы итальянцы.

Наверное, мы с Вайдой выглядели американцами.

Арка, помимо того, что была героической, выглядела очень красиво и современно на фоне приятного садика с множеством прекрасных речных валунов, но нас больше интересовало такси, потому мы и направились туда, где стояло много такси.

Я узнал ту знаменитую сладкую резкую пыль, что покрывает всю Северную Мексику. Точно снова встретился со старым загадочным другом.

– ТАКСИ!

– ТАКСИ!

– ТАКСИ!

Таксисты вопили и подзывали к себе свежие партии гринго.

– ТАКСИ!

– ТАКСИ!

– ТАКСИ!

Такси были типично мексиканскими, и водители лупили по ним, как по кускам свежего мяса. Мне не нравится, когда мне что-то пытаются жестко впарить. Я к такому не приспособлен.

Подошла молодая консервативная пара, очень испуганные. Забрались в такси и исчезли в сторону Тихуаны, плоско простиравшейся перед нами, а затем покато уходившей наверх, в смутно-желтые, нищие на вид холмы, усыпанные домиками.

Вокруг царила давка за американским долларом и его библейским посланием, воздух уже искрил от напряжения. Таксисты казались нескончаемыми – как мухи, они тащили нас к своему мясу, а с ним – к Тихуане и ее прелестям.

– Эй, кр-ра-сот-ка и БИ-итл! Залезайте! – вопил нам один таксист.

– Битл? – спросил я у Вайды. – У меня что, такие длинные волосы?

– Длинноваты, – улыбнувшись, ответила та.

– Эй, БИ-итл, и эй, красотка! – завопил другой таксист.

В воздухе неумолчно жужжало: «ТАКСИ! ТАКСИ! ТАКСИ!» Неожиданно в Мексике для нас все пришпорилось. Мы оказались в другой стране, которая видела только наши деньги.

– ТАКСИ!

– ТАКСИ!

(Посвист.)

– БИ-итл!

– ТАКСИ!

– ЭЙ! ЭЙ ВЫ!

– ТАКСИ!

– ТИХУАНА!

– КАКАЯ ЛАПУСЯ!

– ТАКСИ!

(Посвист.)

– ТАКСИ!

– ТАКСИ!

– СЕНЬОРИТА! СЕНЬОРИТА! СЕНЬОРИТА!

– ЭЙ, БИТЛ! ТАКСИ!

И тут к нам спокойно подошел мексиканец. Казалось, он несколько смущен. В деловом костюме, на вид – лет сорок.

– У меня есть машина, – сказал он. – Вас довезти до центра? Машина вон там, недалеко.

Машина оказалась «бьюиком» десятилетней давности, пыльная, но ухоженная – казалось, ей хочется, чтоб мы в нее сели.

– Спасибо, – сказал я. – Это было бы замечательно.

Человек выглядел нормально – просто хотел нам помочь, судя по всему. Непохоже, чтобы он что-то продавал.

– Это вон там, недалеко, – повторил он, давая понять, что гордится своей машиной.

– Спасибо, – сказал я.

Мы подошли к машине. Он открыл нам дверцу, потом обошел машину кругом и сел за руль.

– Здесь шумно, – сказал он, когда мы тронулись в Тихуану, до которой оставалась примерно миля. – Слишком шумно.

– Да, шумновато, – сказал я.

Чуть отъехав от границы, мужчина как бы расслабился, повернулся к нам и спросил:

– Вы на эту сторону просто день провести?

– Да, решили посмотреть Тихуану, пока гостим у ее сестры в Сан-Диего, – сказал я.

– Здесь есть на что посмотреть, это правда, – сказал он. Но при этом, казалось, был чем-то недоволен.

– А вы здесь живете? – спросил я.

– Я родился в Гвадалахаре, – сказал он. – Это прекрасный город. Это мой дом. Вы когда-нибудь бывали? Там очень красиво.

– Да, – ответил я. – Я был там лет пять или шесть назад. Очень славный город.

Я выглянул в окно: у дороги разлеглась небольшая брошенная ярмарка. Плоская и застоявшаяся, как грязь в луже.

– А вы были раньше в Мексике, сеньора? – отечески спросил он.

– Нет, – ответила Вайда. – Я здесь впервые.

– Не судите о Мексике вот по этому городку, – сказал человек. – Мексика отличается от Тихуаны. Я работаю здесь уже год, и через несколько месяцев вернусь домой в Гвадалахару, теперь уж навсегда. Глупо, что вообще уехал.

– Чем вы занимаетесь? – спросил я.

– Работаю на правительство, – ответил он. – Опрашиваю мексиканцев, которые переходят границу в вашу страну и обратно.

– Узнали что-нибудь интересное? – спросила Вайда.

– Нет, – сказал он. – Всё одно и то же. Никакой разницы.