Текст книги "Veritas"

Камилла уже давно знала о том, что аббат приедет в Вену, как мне признался сам Атто. Но по его просьбе она хранила тайну; наверное, поэтому несколько дней назад она с улыбкой Сивиллы сказала, что нас ожидают «очень радостные часы». Что же было известно Камилле о намерениях, приведших Атто в столицу императора? Об этом аббат мне вообще ничего не сказал. Не должен ли был показаться хормейстеру странным визит старого кастрата, прибывшего, кроме всего прочего, из враждебной Франции? Знала ли она, что Мелани – профессиональный шпион?

Нет, наверное, не знала, сказал я себе. Атто просто рассказал ей красивую сказку. Возможно, он сказал ей, что хочет перед смертью поглядеть, что да как. Вероятно, он прибегнул к театральному тону, который так умело использовал в своих целях… А Камилла попалась на это.

Вопросы множились в моей голове, словно в зеркальном кабинете. Почему Атто не воспользовался Камиллой для того, чтобы передать императору письмо Евгения? Не знал, что хормейстер – подруга Иосифа? Вероятно, не знал. В противном случае он не вышел бы на Марианну Пальфи, вообще не упомянув Камиллу. Я сам ведь узнал о дружбе Иосифа с нашим хормейстером совершенно случайно, благодаря болтливости Гаэтано Орсини.

Что же мне делать? Передать эту драгоценную информацию Атто или умолчать? Для Камиллы будет легче легкого передать письмо Евгения Савойского императору. Но что случится, если Атто, как я подозревал, был заодно с турками? Разве не оказался бы тогда его императорское величество под ударом опасного заговора? Разве не могли меня обвинить в пособничестве?

Нет, лучше ничего не говорить Атто. Напротив, я буду тщательно следить за ним (что будет не так трудно, как когда-то, теперь, когда он совсем старик). Но в первую очередь я скрою от него, что связь с императором, которой он так желал, совсем рядом, за углом, точнее, в самом монастыре, где он квартирует.

Если бы Атто знал, как легко может встретиться с императором! Из болтовни своих собратьев по цеху, клиентов и посетителей трактиров и кофеен я узнал, хотя и был очень глубоко предан ему, что молодой император, невзирая на свои блестящие подвиги, носил в душе глубокие раны, зарубцевавшиеся и превратившиеся в нечто вроде наивности. Именно на этом мог сыграть аббат Мелани. Если бы ему удалось получить аудиенцию у императора через Камиллу, его наверняка выслушали бы и, вероятно, ему удалось бы достичь желаемого. И это было бы хорошо, если в намерения Атто действительно входит мир, как он утверждает. Но это было бы плохо, если на самом деле он заодно с турками и преследует их мутные цели.

Иосиф Победоносный родился с огнем, достоинством и душевным благородством истинного монарха. Он был способен на широкие жесты, мог увлечь нерешительного, тронуть бесчувственного. Он был нетерпелив, энергичен, скор на решения, пылкий импровизатор. Но прислушивался даже к ничтожным жалобам, давал обещания, далеко превосходящие его возможности, и никому ни в чем не мог отказать.

Причиной этой скрытой и коварной слабости была ирония судьбы: он был сыном человека, представлявшего собой его полную противоположность.

Отец Иосифа, Леопольд, был набожен, стеснителен и мелочен, он же – смел, безудержен, обходителен. Леопольд был осторожен, флегматичен, нерешителен и массивен; Иосиф искрился жизнерадостностью. Уже в двадцать четыре года он отправился в бой против французов, лично командовал войсками и захватил известную крепость Ландау. С тех пор его называли «победоносным». Отец же его, когда в 1683 году турки двигались к Вене, бежал сломя голову.

Молодой Иосиф – первенец, а значит, претендент на престол – изначально чувствовал себя призванным править. Он любил свой народ, а народ любил его. Но он требовал еще и повиновения от своих подданных, а потому выбрал себе латинский девиз «Timoré et amore». Он собирался использовать для правления «любовь и страх», два самых сильных чувства.

А его отец стал императором случайно: в молодости его готовили к монашеству, поскольку для трона был предназначен его старший брат. Когда же тот умер от болезни, правление стало для Леопольда тяжкой повинностью, с которой лучше всего было справляться с помощью терпения. Не случайно его девизом было «Consilio et industrie»: «Размышлением и усердием». Его воспитали могущественные иезуиты, завладевшие его легко управляемой душой. Вместо того чтобы позволить религии направлять себя, Леопольд использовал ее в качестве щита. Трусливый характер заставлял его колебаться в вопросах веры, он был одержим суевериями и колдовством, боялся магии. Убежденный в том, что должен быть терпеливым, он даже просителям позволял обращаться плохо по отношению к себе.

Иосиф был набожен, конечно, но презирал интриганов-иезуитов. Он поклялся себе, что прогонит их с королевского двора, как только взойдет на трон.

Из лени, а также чтобы не потерять своих лизоблюдов, отец Иосифа на протяжении десятилетий поддерживал двор и правительство как цветущий аппарат ненужных, праздных, склочных министров, которым к тому же еще и переплачивал. Иосиф не мог дождаться, когда наконец сможет выставить их всех за дверь и заменить молодыми, деятельными и знающими людьми, которым доверял. Министры знали об этом (Иосиф основал даже нечто вроде параллельного правительства, так называемый «молодой двор») и ненавидели его.

Постоянные нравоучения отца, попрекавшего его завоеваниями женских сердец, только ухудшали ситуацию. В итоге отец запретил ему заниматься государственными делами. Он не понимал и не выносил сына, который был так не похож на него и так похож на его величайшего врага, «короля-солнце»: тот тоже был выдающимся человеком с располагающим к себе характером, любимцем женщин. Леопольд предпочитал блестящим победителям заурядных людей, молодым – стариков, специалистам – неумех, бесстрашным – трусов. Как он мог любить своего первенца?

В действительности он любил Карла, своего младшего сына.

Карл был идеальным воплощением той заурядности, которую так ценил Леопольд. Иосиф был пылок, а Карл, воспитанник иезуитов, сдержан. Первый обладал привлекательной внешностью, второй выглядел всего лишь терпимо. Иосиф был скор на суждения, красноречив, Карл же колебался и поэтому молчал. Иосиф смеялся и заражал всех своим смехом, а Карл опасался, что смеяться будут над ним.

Они вышли из чрева одной матери, только первый родился правителем, второй – спутником. Карл, возможно, смог бы уживаться со своим братом без особых ссор, но зерно раздора посеял их собственный отец, поскольку никогда не скрывал, что предпочитает младшего. На смертном одре он поспешно добавил в завещание несколько пунктов не в пользу Иосифа, согласно которым именно в тот момент Карл был предпочтительнее, поскольку закон отказывал ему в престолонаследии.

Иосиф был смертельно оскорблен, а Карл ненавидел его, так как думал, что сам заслужил трон. Разве отец не говорил, что он – лучший? Младший сын, человек мрачного и злопамятного характера, воспитывался не как второй сын, а как будущий король: король Испании. И теперь он не мог смириться с судьбой, согласиться, что останется без короны на голове.

Оба брата не виделись вот уже восемь лет: Карл уехал в Испанию в 1 703 году, чтобы оспорить корону у Филиппа Анжуйского, внука Людовика XIV, и больше не вернулся в Вену. Слишком много было камней преткновения: сначала из-за владычества над Миланом и Финале, затем из-за управления Ломбардией, наконец, из-за Неаполя, где схлестнулись протеже обоих. Даже если братьев разделяли народы, войска, моря и горы, расположенные между Австрией и Испанией, Карл каждый день, каждый час, каждый миг с завистью думал о брате. Хорошенькое наследство оставил отец Иосифу, думал я: недоброжелательность министров, соперничество с братом и ту странную юношескую наивность, из-за которой он подвергался множеству опасностей, к примеру маневрам аббата Мелани.

Размышляя таким образом, я встал с кровати и на цыпочках пошел к своим старым бумагам. Поскольку сон полностью оставил меня, мне захотелось продолжить чтение тех брошюр о моем дорогом Иосифе, которые я несколько дней назад собирался прочесть как можно скорее.

Однако теперь я не искал ответов на вопросы по поводу Места Без Имени. Нет, теперь, когда аббат Мелани планировал с моей помощью передать Иосифу I доказательства измены Савойского, сам император завладел моими мыслями больше, чем раньше.

Я принялся перелистывать бумаги на немецком языке. В руки мне попало сообщение о его свадьбе:

Пышный въезд в город Его Королевского Величества Иосифа, короля Рима и короля Венгрии/ и т. д. с Ее Величеством Вильгельминой Амалией, королевой Рима /супругой Его Величества/ и т. д. 24 февраля 1699 года между 4-м и 5-м часом.

Пробегая глазами по строкам, по обычаю тевтонских газет изобиловавшим скучными подробностями, я вспоминал другие голоса, которые слышал в городе по поводу Иосифа. Сколько милого прямодушия было в его поведении, сколько юношеской непосредственности, сколько благородных мыслей! Для хитрого аббата Мелани было бы легче легкого завоевать доверие молодого владыки, если бы он говорил на чистом итальянском языке и умолчал, что является французским посланником. Но если Атто все же заодно с турками?

Только после того, как Иосиф сочетался браком (он женился на немецкой принцессе Вильгельмине Амалии Брауншвейг-Люнебургской), Леопольд позволил ему снова заниматься государственными делами. Но молодой человек уже успел снискать ненависть отцовских министров.

5 мая 1705 года Леопольд почил после полувекового правления. Ситуация в империи была крайне серьезной: бушевала ужасная война против Франции и ее союзников, целые армии были готовы в любой миг вторгнуться на австрийские земли. Система налогообложения практически уничтожена, финансовое положение шаткое, императорская сокровищница стояла пуста. В войсках царила сумятица, солдаты были плохо вооружены, недисциплинированны. Императорские территории (восставшая Венгрия, неспокойные регионы Италии, вечно враждебная Богемия) угрожали отколоться.

Во время поминок по Леопольду один иезуит, придворный проповедник, отважился предостеречь Иосифа: только принц, воспитанный иезуитами, может надеяться править успешно и счастливо.

Иосиф не позволил запугать себя: он изгнал иезуита из страны и приказал изъять две сотни печатных экземпляров его речи. Остальным иезуитам, оставшимся при дворе, он объявил, что отныне они не имеют права голоса в вопросах политики. После этого уволил одного за другим бездарных министров и государственных деятелей, которые были столь дороги его отцу, и призвал новых молодых людей, желавших служить ему. Единственным, кто не был отправлен домой, был Евгений Савойский. Новые министры, которых выбрал Иосиф, не были невинными ягнятами. Были меж ними ссоры и соперничество. Но благодаря своему воздействию он справлялся с ними и разрешал все споры.

Молодой император вскоре принялся за скучную и сложную задачу лечения государственных финансов, впрочем, не забыв о тех реформах, которые могли улучшить, пусть и незначительно, жизнь его подданных. Начиная с Вены, он ввел, наряду с множеством других инициатив, регулярную уборку улиц; заложил сеть канализации; распространил предписание каждый день записывать умерших в городе и в пригородах и приказал построить неподалеку от Каринтийских ворот театр для народа, где ставились старые добрые венские комедии, черпавшие в свою очередь вдохновение в еще более старых комедиях итальянского искусства. Наконец, он приказал вывезти сто восемьдесят турецких пушек, оставшихся в городском арсенале после осады 1683 года в качестве военного трофея: литейные цеха должны были переплавить их в новый роскошный колокол для собора Святого Стефана, самый красивый и большой колокол, который когда-либо видели в Вене, столице и резиденции императора; и работа должна была быть представлена и торжественно освящена в июле 1711 года, к тридцать третьему дню рождения Иосифа Победоносного.

Затем я добрался до «Прототипического каббалистического прогностикона», иными словами, гороскопа Иосифа: Horoscopus gloriae, felicitates, et perennitatis, Josephi Primi, Romanorum Impe ratoris, semper Augusti, Germaniae, Bohemiae, Hungariae, с. с Regis.[48]48
  Предсказание славы, счастья и долголетия Иосифа Первого, императора Священной Римской империи, короля Германии, Богемии, Венгрии (лат.).


[Закрыть] Он был составлен с помощью арифметических расчетов на основании Священного Писания, причем в 1709 году доктором saluberrimae medicinae[49]49
  Исцеляющей медицины (лат.).


[Закрыть] из Падуи Иосефом Валлихом, olim Хертцваллих, на еврейском, латыни, греческом, халдейском, сирийском, каббалистическом, раввинском, иерусалимском, польском, итальянском, французском и немецком языках и с великолепнейшей ясностью сообщал:

 
ИОСИФ Первый, Римский император,
Укрепитель империи на все времена
Богом благословленный отец
К выгоде подчиненных стран
И все его дни станут победоносными
 

Пророчество было просто в точку. В этом, 1711 году, похоже, окончательно закончилась анафема иезуита Видеманна. Экономическая и военная ситуация заметно улучшилась. Народ боялся и любил Иосифа, как он того и хотел: timoré et amore. Теперь, когда фигура отца исчезла из его жизни, он чувствовал себя властелином империи. Но за кулисами нового курса осталась не смягчившаяся ненависть прежних министров, мечтавших о мести. И не менее ядовито, словно живое существо, пульсировала враждебность брата: змея, давно питавшаяся неутомимо тлеющей ненавистью.

Вот она снова, подумал я: ненависть, та же самая ужасная страсть, отметившая судьбу Места Без Имени и его строителя, равно как и предшественников покойного императора. Может быть, здесь и крылся ответ на мои вопросы: Иосиф Победоносный привык преодолевать препятствия – он оставлял только одному себе право внушать страх: timoré et amore…

В конце прошлого года, однако, опять случилось кое-что, внушившее беспокойство верным подданным. Альманах «Энглишер Варзагер» объявил свои рифмованные предсказания на грядущий 1711 год:

 
Ходят слухи о необычной хвори:
Двор королевский обеспокоен.
Быстрое падение императора
Эхом звучит повсюду;
Много зла произрастет из этого
И несчастья простому люду.
 

Мрачное пророчество распространилось по городу подобно пожару. Едва прибыв в Вену, я уже слышал, что говорят по этому поводу мои соотечественники. Альманах «Энглишер Варзагер» предупреждал о «падении» императора, которое причинит много страданий и ввергнет цветущий народ в пучину зла – кто не опасался бы за двор Габсбургов и felix Austria,[50]50
  Счастливая Австрия (лат.).


[Закрыть] как называли приютившую меня страну? К счастью, вскоре после этого вышел «Варшауер Календер», чтобы остановить пессимизм «Энглишер Варзагер» и страх народа своим четким и ясным пророчеством:

 
Австрия
Будет последней в мире
 

И страх вскоре забылся. Но перед первыми апрельскими днями наблюдался странный атмосферный феномен: иногда солнце вставало не обычного, золотого цвета, а окрашенное в кроваво-красный. По дороге на работу я тоже неоднократно наблюдал это непонятное явление. Некоторые приписывали это естественным причинам, но венцы бормотали, покачивая головами, что это предвещает несчастье: невинная кровь прольется в эрцгерцогстве Австрийском.

Мало того, венчало опасения еще одно необычное происшествие.

Император находился в церкви, где был похоронен его дорогой друг, князь Ламберг, всегда сопровождавший его на охоту и иногда сводивший с молодой любовницей. Иосиф I спросил одного из присутствующих министров, в каком месте находится камень с гробницей Ламберга, и министр ответил: «Ваше Величество, прямо у вас под ногами». Молодой император расценил это как знак, что вскоре последует за своим другом.

С того самого дня в Вене говорили об этом печальном эпизоде, и некоторые сравнивали его с Praesagium Josephipropriae mortis, то есть с историей из книги Бытия, когда отец Иосиф, предвидя свою собственную смерть и утрату любимых, говорит своим братьям:

– Я должен умереть. Господь примет вас и поведет из этой страны в ту, которую клятвенно обещал Аврааму, Исааку и Иакову.

А еще вспоминали о том, что император Фердинанд I во сне предсказал, что умрет в день святого Иакова. Так тянулась цепочка мрачных воспоминаний об известных предсказаниях смерти из Библии, истории или из легенд, передававшихся из уст в уста.

Я вернулся обратно в постель, размышляя о словах хормейстера. Предвидение, сказала она, Божественный дар мудрых.

23 часа, когда в Вене спят (а в Риме совершаются самые страшные злодеяния)

Я наконец уснул и вдруг услышал легкий стук в дверь.

– Кто там? Кому я понадобился? – крикнул я по-немецки и вскочил с постели. Мне приснилось, что я сижу на уроке немецкого у Оллендорфа, и от испуга и внезапного пробуждения я как попугай повторил слова, которые он мне втолковывал.

– Господин мастер, это я.

Симонис: я совершенно забыл о нашей договоренности на полночь с Данило Даниловичем, его товарищем из Понтеведро.

Через несколько минут мы были уже на улице. Из-за усталости я сильнее чувствовал холод, и больше всего мне хотелось вернуться в свою теплую мягкую постель. К счастью, в переулке стояла карета, призванная облегчить тяготы полуночной вылазки. На самом деле это была открытая повозка, или, проще говоря, коляска. Скромное средство передвижения, предназначенное для перевозки людей на небольшие от города расстояния. На козлах сидел Пеничек, с которым я поздоровался удивленно и в то же время весело. Когда мы устроились в коляске, Симонис пояснил мне его неожиданное присутствие.

– Наш Пеничек подрабатывает кучером, чтобы оплачивать занятия.

Тут я припомнил, что нищие студенты из-за изданного деканом эдикта могли попасть в темницу университета, если их заставали за попрошайничеством без месячного разрешения, которое было довольно сложно получить.

Симонис добавил, что коляска, в которой мы ехали, была экземпляром старой «зашиты от мух», то есть открытой каретой с сеткой от насекомых.

– Значит, твой Пеничек работает на кого-то, у кого есть лицензия, как и ты?

– Нет, господин мастер, не всегда удается найти постоянное место, как то, которое вы были так добры предоставить мне. Скажем так, Пеничек… не связан обязательствами.

– Что ты хочешь этим сказать? У него нет разрешения перевозить людей или товары? – обеспокоенно спросил я.

– М-м, официально – нет.

– Незаконно работает? Как это возможно? Я знаю, что каждого, кто водит в Вене транспортное средство, проверяют строжайшим образом. Все кучера подлежат контролю и даже обязаны записывать данные всех людей, которых перевозят!

– Да, к сожалению, это так, – согласился младшекурсник, – моим ремеслом занимается множество шпионов, но есть инспекторы, которые, скажем так… толерантны! – закончил он, заговорщицки подмигивая нам.

– Пеничека, – добавил Симонис, – власти терпят, как и других. Достаточно заплатить небольшой «вклад»… и вот уже такого рода деятельность обретает целый ряд преимуществ. Поясни ему, младшекурсник.

– О да, конечно, господин мастер, – подтвердил Пеничек, пока коляска ехала по пустынным улицам города. – В первую очередь, не нужно платить налоги, поскольку мы не относимся ни к мелким перевозчикам, которые перевозят по нескольку пассажиров, ни к грузоперевозчикам, которые перевозят тяжелые предметы. Кроме того, коляску и лошадь у меня не отнимут для путешествия придворных или для транспортировки пушек, когда начнется война. Я не обязан принимать участия в расчистке улиц от отходов или, когда настает зима, уборке снега. Если я не хочу, я даже могу не возить уголь и не мучиться перевозками между Веной и Линцем. Я езжу между городом и пригородами, мне этого вполне достаточно. С недавнего времени грузо-перевозчики обязаны иметь по меньшей мере восемь лошадей и четыре кареты. В прошлом году гильдия прокатчиков лошадей объединилась с гильдией мелких перевозчиков. Так что теперь нужно решить, чьи правила будут действовать. Все становится настолько запутанным, зачем мне в это вмешиваться? У меня есть моя лошадка, четыре колеса и каретный сарай в районе Россау. Все это стоило мне недорого. Если я захочу покончить с этим, то просто снова все продам. Конечно, нужно быть начеку: если со мной что-то случится и кто-то обнаружит, что я был пьян, с меня сдерут хороший штраф и у меня возникнут серьезные трудности. Всегда нужно держать ухо востро.

Несмотря на его подобострастные манеры, подумал я, похоже, этот Пеничек умеет здорово лавировать по жизни.

– Симонис, – снова обратился я к своему помощнику, – ты поступил ко мне на службу, чтобы заработать немного денег. Пеничек работает кучером. А учебу Даниловича, поскольку он граф, наверное, оплачивает его семья, или как?

– Да, он граф, происходит из одной из самых известных в Понтеведро семей, но это маленькое государство – полный банкрот. Чтобы поправить дела своего народа, Данило даже пытался подцепить себе здесь богатую вдову, но его постигла неудача.

– Сплошные святоши! – покачал головой Пеничек, натягивая поводья. – В Париже можно было бы попытаться, там есть веселые вдовушки…

– Но тут проклятая война все ему испортила, – пояснил грек. – И чтобы как-то прожить, он вынужден унизиться до того, чтобы заняться не слишком почетным ремеслом: он шпион.

Я вздрогнул: после Атто – опять тайный агент?

– Не такой, как вы опасаетесь, – тут же добавил Симонис, – он легальный шпион, так сказать, уполномоченный.

Он пояснил мне, что прошлый император Леопольд, отец Иосифа I, был набожным и справедливым человеком. Он страшился каких бы то ни было эксцессов и в высшей степени ценил осторожность, терпение и бережливость. И поскольку Австрию, как мне было, наверное, известно, поцеловала богиня изобилия, и даже последний подданный обладал достаточным имуществом для того, чтобы жить как король, Леопольд, дабы не путать дворянина с поденщиком, князя со столяром, даму со служанкой, разделил общество на пять классов. И каждому подробно расписал, сколько ему роскоши положено и что запрещено. В классификацию не входили только дворяне и кавалеры орденов, поскольку обладали особыми привилегиями.

– Действительно, я слышал об этих пяти классах. Однако с тех пор, как я здесь, никто никогда не спрашивал, к какому из них я принадлежу, – вставил я.

– Может быть, потому, что вы – чужестранец и никто не подумал о том, что вас нужно контролировать. А для венцев это очень серьезный вопрос.

Симонис кратко описал мне пять классов. К первому принадлежали уважаемые императорские и княжеские чиновники: вицедоны, придворные и военные казначеи, императорский управитель соляного ведомства, главный лесничий и управитель железного ведомства, придворные квартирмейстеры etc. Второй класс охватывал представителей несколько более скромных занятий: советников бухгалтерии, придворных музыкантов, контролеров, гардеробщиков, цирюльников, поваров и так далее. В третьем мы спускались еще ниже: бухгалтеры, канцеляристы, управляющие винными погребами, обойщики. К четвертому классу принадлежали сокольничьи, охотники, носильщики, сторожа, школьные учителя, повара и низшие служащие. К пятому, последнему классу относился простой народ помощников и поденщиков.

Для каждого класса было точно установлено, сколько денег можно тратить на то, чтобы одеться, поесть, выйти в свет, жениться и даже умереть.

Граждане первого класса и их родственники, к примеру, не могли носить украшения из золота и серебра, настоящего и фальшивого жемчуга, броши, кнопки с украшениями, позументы, пряжки, кинжалы и мечи, парчовые ткани, кружева, меха горностая, рыси, лисы или бобра, страусиные перья и парики. Запрещены были также духи. Рукава: без крылышек. Женщинам: ни локонов, ни юбок или платьев изысканного покроя. Было запрещено пользоваться элегантными каретами, сани тоже должны были быть скромными, без излишней резьбы. На улице только мужчин мог сопровождать слуга, при этом не более одного. Даже дома граждане первого класса не могли чувствовать себя свободно: были запрещены красивые столовые приборы, обивка мебели, скатерти, стулья, дорогие шторы и предметы из красного дерева. Даже ткани балдахина, скрывавшего интим супружеского ложа от посторонних глаз, должны были быть простыми. Во время свадьбы нельзя было потратить более сотни гульденов на банкет, вино, цветы и музыку, если же речь шла об обычном ужине с гостями, то не более двадцати. Даже к лошадям и похоронам граждан первого класса предъявлялись строгие требования: не слишком дорогая повозка, для мертвецов – двенадцать подсвечников с белыми свечами и ничего более.

Излишним будет упоминать, что представителям второго класса было запрещено еще множество других вещей, третьего – еще больше и так далее, так что то, что бедным гражданам пятого класса было разрешено дышать, граничило с чудом.

– Я не понимаю: кто же следит за тем, чтобы все эти запреты не нарушались?

– Но это же ясно как божий день: сами жители Вены. И в первую очередь студенты.

Леопольд организовал что-то вроде полиции нравов: отряд шпионов, тайно присутствующих на свадьбах, праздниках и даже в частных домах, для слежки за тем, чтобы никто из граждан не нарушал закон. Данило Данилович был одним из них.

– Студенты, всегда стесненные в средствах и обладающие острым умом, самые лучшие шпионы, – заметил Симонис.

Уполномоченным шпионам причиталась треть штрафа, который платили нарушители закона, поэтому можно было предположить, что они очень тщательно выполняли свой долг. Впрочем, это было не всегда легко: откуда им, к примеру, было знать, стоит платье тридцать, пятьдесят или двести гульденов? Поэтому портных, меховщиков и вышивальщиц заставляли (под угрозой того, что им самим придется платить штраф) доносить на клиентов, которые заказывали платья, не соответствующие их классу. Аналогично были наняты легионы поваров и поварят (которых называли «надсмотрщиками за кастрюлями»), чтобы они доносили на излишне прожорливых хозяев. Столяры сообщали о заказах роскошной мебели, торговцы тканями уведомляли о покупке дорогих тканей, а художники доносили властям на клиентов, которые заказывали слишком большой портрет. За доносы об излишней роскоши в каретах заботились извозчики, кучера и ямщики.

Со временем в Вене не осталось ни одного места, где за прохожими не наблюдал бы шпион: их сапоги (не слишком ли высокие каблуки?), их лица (французская пудра?) или мушки у дам (слишком много на левой щеке?). Из-за большого количества шпионов в кухнях царило недоверие, в портняжных мастерских люди быстро оглядывались, в карете изучали ямщика, словно ожидая от него ножа под ребра. Тот, на кого доносили (и кто, конечно же, мстил, донося в свою очередь), вынужден был запирать кладовую, чтобы скрыть лишнего поросенка, обитые кресла прятать в подвале, а золотое колечко младшей дочери закапывать в саду. Но кто мог упомнить все запреты? В праздничные дни украшения и прически не должны были стоить более шести сотен гульденов в первом, трех сотен во втором, двадцати-тридцати в третьем, пятнадцати-двадцати в четвертом и четырех крейцеров в пятом классе. Бедный поденщик и безграмотный человек из пятого класса должен был следить за тем, чтобы у него не было платков на более чем один гульден и тридцать крейцеров, ботинки и шляпы не стоили бы более одного гульдена и чтобы он не заказывал блюда или банкеты за цену более пятнадцати или, если они предназначались для детей, пяти гульденов. Выходит, каждому в жизни нужно было заводить заполненную цифрами книжечку и отрываться от нее только затем, чтобы проконтролировать соседа.

Жизнь превратилась в ад, что, конечно же, не входило в планы Леопольда. Однако жители Вены, обладавшие природной мудростью и ценившие мирную жизнь, скоро сами поняли: то, что они зарабатывают шпионажем, стоит гораздо меньше, чем утерянная свобода. Тем более что дворяне, министры и высшее духовенство, которых не касались запреты Леопольда, продолжали кутить, праздновать и наряжаться, как им угодно. В их среде стало модным иметь животик (знак уважения и зажиточности), на который спадали любимые тогда алонжевые парики, придавая власть имущим неповторимое сходство с грушей.

– Как же ты тогда объяснишь, – вставил я, – что в домах крестьян, где мы с тобой чистим камины, на столе лежат столовые приборы из резной слоновой кости, можно увидеть тарелки из чудеснейшей керамики, гардины и скатерти с великолепными кружевами, красивые бокалы, мягкие кресла и причудливо украшенные печи? Даже в домах за городом кладовые всегда полны, а из кухни доносится аромат, от которого слюнки текут?

– Обстоятельства с тех пор очень сильно улучшились, – сказал Симонис.

Утомившись от вечного шпионажа, жители Вены наконец начали закрывать глаза на нарушение законов соседями. Леопольд, издавший первое предписание в 1659 году, вынужден был повторить его в 1671, 1686, 1687, да и потом тоже, потому что жители временами словно глохли и многие хитрецы находили пути, чтобы обходить предписания, продавая предметы роскоши под названием скромных товаров.

– Поэтому вы наверняка поймете, господин мастер, что жители Вены вздохнули с облегчением, когда старый император Леопольд умер, после пятидесяти лет правления. А шпионы, такие как Данило, зарабатывают меньше, чем раньше, поскольку толерантность таки пробила себе дорогу, особенно с учетом Иосифа, который представляет собой полную противоположность своего отца. Он любит роскошь, красоту и помпезность.

– Откуда же ты знаешь, что Данило – шпион? Разве это не должно быть тайным занятием?

– Господин мастер, от тренированного взгляда студента не ускользнет ничего. И нас, товарищей Данило, слишком много, чтобы он мог заниматься этим у нас под носом незаметно.

– То, чем занимается Данило Данилович, не делает студенту чести; тем более графу, путь даже он и нищий.

– Но Данило – граф из Понтеведро, господин мастер, а Понтеведро расположен посреди полу-Азии, помните? – ответил он мне с заговорщицкой улыбкой. – Точно так же, как и эта бестия, мой младшекурсник. Ведь правда же, Пеничек, что ты – полуазиатская бестия? Кивни, младшекурсник!

Бедный Пеничек повернулся и кивнул.

– Еще, младшекурсник! И покажи, что ты доволен, – упрекнул его грек.

Пеничек повиновался, несколько раз кивнул головой в знак согласия и глупо улыбнулся.

– Да, Симонис, я припоминаю, что на церемонии снятия ты что-то говорил мне о полу-Азии, – сказал я, без удовольствия наблюдая за этой сценой, впрочем, не желая вмешиваться, поскольку речь шла о студенческих обычаях. – Ты говорил, что страны на границе Азии, такие как вот это Понтеведро, в корне отличаются от наших.

– В них встречаются европейское образование и азиатское варварство, – ответил Симонис, внезапно посерьезнев, – западное стремление вперед и восточная инертность, европейская гуманность и дикий, жестокий раздор между народами и религиями, господин мастер, которые должны казаться нам с вами, поскольку мы – европейцы, не просто чуждыми, а неслыханными. Этих людей нужно остерегаться. Но теперь нам следует прерваться, господин мастер: мы на месте.