Текст книги "Veritas"

– Торси утверждал, что Евгений никогда не писал такого письма. Принц Савойский никогда не допустил бы подобной глупости: предлагать себя врагу и тем самым ставить на кон все, что он завоевал на службе империи – славу, власть и богатство.

Министр наихристианнейшего короля был убежден, что речи шла о поставленной самим Евгением ловушке – хитрости, которая, по его мнению, полностью соответствовала неискреннему характеру полководца. Получив утвердительный ответ от французов на свое предложение, он объявил бы о заговоре против себя, затеянном заговорщиком из Вены, который был заодно с врагом.

– И Торси был прав?

– И да и нет. Письмо действительно было поддельным, как он и утверждал. Однако Евгений никогда не поручал писать его, напротив, он ничего не знал обо всей этой истории.

– Так кто же…

Я остановился и задержал дыхание. Мгновение царила тишина. Я удивленно выпучил глаза. Молчание Атто было признанием, которое трудно было расценить неправильно.

– Я надеялся, – продолжал он, опустив голову, – что тайный агент Франции передаст письмо императору. Да, я даже устроил так, чтобы приехать сюда лично и руководить операцией. Однако затем все застопорилось. К сожалению, Торси удалось убедить его величество ничего не предпринимать. Я никогда не ладил с этим министром: он слишком осторожен.

И ему не оставалось ничего другого, пояснил Атто, как отправиться в Вену и передать письмо Иосифу I или посреднику вроде Пальфи.

– Франция хочет мира. Я пытаюсь обеспечить его, – сказал он, – и если никто не поможет мне в этом, хорошо, я устрою все сам.

За этими словами снова последовала тишина, нарушаемая только звуком наших шагов по мостовой, криками группы играющих в догонялки ребят, приглушенным смехом прогуливающихся дам, грохотом телеги, заворачивавшей за угол. Это молчание между мной и Атто говорило все: оно свидетельствовало о закате аббата Мелани, о его отчаянной попытке повлиять на ход политических событий, о равнодушии короля (который вопреки всему уделял внимание предложениям своих министров), об одиночестве старого советника короны, его бессилии и жгучем нежелании признавать себя побежденным.

– Конечно, иностранные министры еще интересуются моим посредничеством для получения тайной аудиенции у короля, где хотят говорить об особенно конфиденциальных делах. Надежного посредника, которого ценили бы при дворе, не так-то легко найти, – произнес Мелани со вспыхнувшей вновь гордостью. – Однако совсем другое давать королю советы и убеждать его совершать нужные поступки.

Все было ясно: Атто, верный слуга короля, был еще хорошим связным, когда нужно было получить аудиенцию у короля или его министров. Но его мнение при дворе уже ничего не стоило. Он пытался снова написать главу истории Европы, как ему удавалось это в прошлом. Правда, на этот раз ему приходилось действовать на свой страх и риск: в Версале никто больше не слушал старого кастрата. С этой целью он сначала нанял искусного каллиграфа, чтобы он написал поддельное письмо от имени Евгения (одиннадцать лет назад я сталкивался с таким на службе у Атто), а затем нужно было переправить его к испанскому двору.

Я знал методы аббата Мелани, они были теми же, которые он использовал одиннадцать лет назад, когда велел подделать завещание умирающего короля Карла II, последнего испанского Габсбурга. Эта подделка позволила французскому Бурбону взойти на испанский трон. Кто в свое время передал листок с поддельной подписью в Испанию? С ней я тоже встречался: старая приятельница Атто Мелани, мадам Коннетабль Мария Манчини, тетя Евгения Савойского, бывшая возлюбленная Людовика XIV, долгое время была французской шпионкой при испанском дворе. Своими руками я мог коснуться их с Атто тайных махинаций в пользу Франции (да, я сам был тогда их ничего не подозревающим орудием) и был втянут в сомнительную смесь из романов, политики и шпионажа, которая связывала Марию Манчини, Атто и наихристианнейшего короля. Уже тогда я видел, с какой непринужденностью Атто и его друзья обращаются с подделками. И когда Атто вчера говорил с Клоридией о чашке испорченного шоколада, вызвавшего его недомогание, он дал понять, что все еще поддерживает связь с Марией Манчини.

Ирония судьбы. Одиннадцать лет назад эти трое – аббат, мадам Коннетабль и каллиграф – были инициаторами подделки. Подделанное ими завещание испанского короля стало искрой, от которой загорелся запальный шнур.

Теперь именно эти же три человека хотели исправить ту колоссальную ошибку, и ничего лучшего в головы им не пришло, как шаг за шагом повторить то же самое: создать вторую подделку, письмо Евгения, и отвезти его в Испанию, чтобы покончить с войной, опустошавшей Европу и, что хуже, повергнувшей, вопреки всем ожиданиям, на колени саму Францию.

Однако на этот раз ничего не вышло: горящий запальный шнур не хотел потухать; ход событий, приобретших со временем апокалиптический размах, нельзя было остановить во второй раз. И дряхлый кастрат вынужден был тряхнуть стариной и лично отправиться в Вену, чтобы передать императору копию поддельного письма, в надежде вызвать этим самым скандал, который лишил бы Евгения, противника мира, власти.

– Некогда великие министры, мои друзья, все мертвы, даже те, кто был моложе меня, – с горечью говорил он, чтобы доказать мне, что при дворе его никто уже не слушает. – Такие люди, как Помпон, Шамильяр, де Лионн, Летеллье, – их больше нет. Да, с ними у меня были доверительные отношения. Остался только этот недоверчивый Торси, не случайно он сын этой змеи, Кольбера. Через Торси я не могу передать королю даже самой маленькой записки, не говоря уже о меморандумах, которые он получал от меня всю свою жизнь. Тот, кто сегодня хочет чего-то добиться для Франции, должен делать это сам. Именно это я и сделал, мой мальчик. Как по-твоему, слава Савойского стоит больше, чем мир?

Вопрос был риторическим, и я не стал отвечать на него. Меня заставляло задуматься кое-что другое.

Прежде именно я (правда, слишком поздно) обнаруживал ложь и тайные игры Атто, которые он проворачивал с моей помощью.

Впервые за почти тридцать лет нашего знакомства я имел честь услышать из собственных уст Мелани признание в своих махинациях. Знак того, что времена изменились, подумал я, и что старый аббат уже не совсем соответствует эпохе. Он был единственным, кто остался в живых из минувшей эры, и его долголетие, вместо того чтобы принести ему покой и вознаграждение за труды, обрекло его на то, чтобы отпить из горького кубка поражения и забвения.

Хуже того, судьба еще и сыграла с ним злую шутку. Он вошел в ворота Вены спустя почти сутки после прибытия турок и начала болезни императора. Случайность? Нет: насмешливая гримаса судьбы. Новому времени он уже не нужен. Существовал Атто или нет, не имело значения. В огромной фреске мира уже нигде не найти портрета аббата.

Я с сочувствием разглядывал несчастного старика. Он повернул ко мне лицо. И мне показалось, что я вижу раненую гордость, словно его слепые глаза угадали мое сочувствие.

– И при этом я наизусть выучил все чертовы даты прибытия и отбытия официальной венской почты! Целый месяц мне потребовался на то, чтобы без ошибок оттараторить свою речь, поскольку я опасался, что на границе меня задержат и станут допрашивать, – пожаловался аббат.

– Утром понедельника прибывает постоянная почта из Берлина, Бреслау, Нойса, Глатца, Ольмюца и Брунна, а кроме того, из Польши, – внезапно визгливым голосом поведал он. – Вечером ее доставляют из Брюсселя, Голландии и всех Нидерландов, из Англии и Испании только раз в две недели; затем приходит почта из Франции, Кельна, Франкфурта, Вюрцбурга, Нюрнберга, Мюнхена, Аугсбурга, Иншпруха, Тринта, Мантуи, Флоренции, Рима, Милана и Турина, а также из Зальцбурга, Пассау и Линца. Во вторник утром ее привозят из Праги, Дрездена, Лейпцига, Гамбурга, Нижней Саксонии, Хильдесхайма, Брауншвейга, Ганновера и Хальберштадта; затем – из Эдинбурга, Вараждина, Аграма и из Хорватии. С этой почтой путешествуют также денежные переводы и письма из Петервардейна. После полудня прибывают акции из Граца, Клагенфурта и Виллаха, а также из Венгрии и Зибенбюргена. В пятницу на восходе солнца то же самое, что и в понедельник утром, добавляется только Хорватия; вечером прибывают те же, что в понедельник, письма из городов империи, кроме Зальцбурга, Иншпруха и Тринта. Дополнительно еще из Праги, Венгрии и Зибенбюргена, как и во вторник. Ну, что ты на это скажешь? Неплохо для восьмидесятипятилетнего, а? – с вымученной улыбкой заметил он.

Старый аббат хотел произвести на меня впечатление своей памятью, даром, который уже никто во Франции не ценил. Я ответил словами восхищения, которые наверняка прозвучали для моего собеседника несколько неискренне, поскольку он помрачнел еще сильнее, чем раньше.

– Синьор Атто, я вправду хотел… – попытался я подбодрить его, подыскивая слова утешения, которые так и не сорвались с моих уст.

Мелани остановил меня печальным жестом, словно говоря: «Ладно, ладно». Мы некоторое время шли молча, я поддерживал его за руку.

– Теперь, когда жизнь дофина в опасности, все стало яснее, – наконец продолжал он. – Что-то или кто-то интригует в равной степени против Франции и Австрии. Кто-то или что-то, кто выше всего, поскольку «король-солнце» и Победоносный – заклятые враги в войне, взаимно ослабляющей всю Европу.

– Значит, вы сомневаетесь, что дофин действительно болен оспой?

– А ты думаешь, что император болен? – с горьким сарказмом спросил он меня.

Больше сказать было нечего. Теперь, когда великий дофин слег, Атто открыл свои истинные мысли: он никогда не верил, что у Иосифа Победоносного оспа.

– Выдать яд за заразную болезнь легче легкого. Не только придворный лейб-медик, монсеньор Фагон, но и никто иной из врачей королевской семьи понятия не имеют, как лечить такой вид болезни, – заявил Атто. – Ибо, как только обнаруживают дом, где поселилась оспа или какая другая заразная хворь, медикам запрещается даже приближаться к больному. Чтобы ни один из членов королевской семьи не заразился. В таких случаях здравый смысл требует консультации с теми парижскими медиками, которые занимаются такими болезнями каждый день.

– Может быть, они сделали это.

– Они никогда этого не сделают, – с многозначительной улыбкой сказал он.

– Это же могло случиться и здесь, при императорском дворе! – От испуга глаза у меня широко раскрылись. – Врачи императора могут столь же мало знать об оспе, как врачи великого дофина.

Я сразу предположил, что за болезнью Иосифа I может скрываться неизлечимое действие яда, но осознав, что это подозрение подкрепляется словами Атто, я вздрогнул.

Теперь я хорошо понимал, отчего на аббата на днях напали колики. Какой там шоколад и мадам Коннетабль! Нездоровье имело причиной болезнь императора: старый опытный шпион сразу понял, что в игру вступили злые неизвестные силы и что Франция в такой же опасности, поскольку не относится к этим силам. В некоторых играх, это понял даже я, нужно быть в числе убийц, если не хочешь оказаться жертвой.

– Мальчик, – прошептал он, внезапно останавливаясь и хватая меня за плечо, – мне почти удалось в одиночку остановить войну в Европе, которая длится уже одиннадцать лет! Хорошо организованная группа заговорщиков может добиться многого, причем без усилий.

– Турки! – воскликнул я и рассказал Атто о проделках дервиша с Угонио.

– Угонио? – вздрогнул Атто, услышав имя осквернителя святынь.

Я поведал ему о тех обстоятельствах, при которых обнаружил его.

– Точно, теперь я вспомнил: это грязное создание ведь родом из Вены. Мир действительно тесен, – он почти недоверчиво покачал головой. – Спустя столько лет я и впрямь с удовольствием повидал бы его… или, скажем, снова встретился с ним, – печально поправился он, намекая на свою слепоту.

То удивление, которое вызвали мои слова у Атто, уверило меня в том (если после его признания мне это и в самом деле было нужно), что он действительно ни при чем. Я сильно ошибался.

Я пояснил ему, что Клоридия подслушала разговор Угонио и Кицебера, когда они планировали добыть чью-то голову. Аббат напряженно слушал меня. Я, рассказывая, внимательно изучал его лицо, однако черные стекла очков мешали мне разглядеть тайные движения его души. Я напомнил ему и о таинственном предложении, которое произнес ага в присутствии принца Евгения, и, наконец, подытожил все удивительными османскими легендами о Золотом яблоке.

– Только одно мне неясно, – заключил я, – имеют ли отношение турки к болезни великого дофина? Блистательная Порта всегда была союзником Франции…

– Это не важно. Важна методика.

– Что вы имеете в виду?

– Сами по себе османы – ничто. С течением столетий он всегда были вооруженной рукой Запада, которая сама восставала против Запада же. Двести лет назад король Франции, Франц I, предложил Сулейману Великолепному напасть на империю в Венгрии; предложение, которое было принято и успешно реализовано. В Италии город Флоренция попросил у Мохаммеда II помощи против Фердинанда I, короля Неапольского. Венеция пользовалась войсками султана Египта, чтобы прогнать португальцев с восточных берегов Средиземного моря, поскольку они мешали венецианцам заключать торговые сделки. Существует и множество итальянских военных техников, которые предлагали султану свои услуги, если их хорошо оплачивали. Когда Филипп II Испанский собирался захватить Португалию, он подарил королю Марокко территории, чтобы настроить его на мирный лад, и тем самым передал христианские земли в руки неверных – лишь для того, чтобы ограбить короля-католика! Даже папы Павел III, Александр VI и Юлий II искали поддержки у турок, когда это казалось им своевременным.

И тридцать лет назад, в 1683 году, я слышал большую часть этих неславных примеров из уст Мелани. Только одного эпизода не хватало в рассказе Атто, и я понял, почему он умолчал о нем: в том же самом 1683 году наихристианнейший король тайно поддерживал турок, когда они осаждали Вену.

– Османы – идеальный инструмент. За свою долгую жизнь я видел очень многих, и были среди них бандиты и злодеи.

Мне было трудно поверить в это. Кто знает, сколько грязных сделок с неверными провернул Атто по приказу своего короля…

– Среди этих бандитов были лица с живым выражением врожденной жестокости, – продолжал Мелани, – и раскаяние было неведомо им. Ибо не достаточно иметь душу, нужно ее наполнить еще и присутствием Божьим, чтобы страдать от своего падения, чтобы испытывать стыд. Христианские преступники, слава Господу, наоборот, носят на челе своем признаки борьбы со злом, пусть даже они и проигрывали бои. А среди османов преступники точно такие же люди, как мудрецы. Когда я смотрел на них, взгляд турецких бандитов был увереннее, чем мой. Я не мог не видеть в них людей с другой природой, отличной от нашей, людей, которые в действительности не понимали христианских значений слов «грех» и «добродетель». Тот, кто их не понимает, вне христианства, даже вне самой человеческой природы. Когда я имел дело с османами, мне довелось узнать, что в культуре, почти столь же древней, как христианская, все основано на совершенно иных устоях, что действительно существует такой феномен: люди без совести!

Слова Атто озадачили меня. Теперь я всем своим существом испытывал страх по отношению к туркам, подобный тому, какой чувствуешь по отношению к урагану, который уничтожает людей и предметы, однако не знает всего этого, поскольку не имеет совести. Аббат, конечно, был прав: турки всегда были орудием в руках Запада. Разве Симонис не рассказывал мне, что и несчастный Максимилиан II, создатель Места Без Имени, стал жертвой предательства князей-протестантов, которые натравили османские войска на империю? И что сделал тот советник Максимилиана, Унгнад, когда путешествовал между Веной и Константинополем, чтобы манипулировать турками в своей интриге против императора?

– Однако именно потому, что османы – кровожадная раса и всегда готовы к завоевательным войнам, – вставил я, – легко понять также, что они хотят напасть на Европу.

– Кровожадная раса, всегда готовая к завоеваниям? – повторил, задав риторический вопрос, Мелани и снова сделал несколько шагов. – Я мог бы рассказать тебе такие вещи об Османской империи, которые ты себе даже представить не можешь. Знаешь ли ты, кто такие деребеи?

– Дере… Кто?

Как и каждая империя, пояснил Атто, Османская базируется на феодальной системе. Великого султана, абсолютного повелителя, представляет в провинциях сеть местных феодалов, которые при этом вовсе не преданы ему: деребеи.

– Это маленькие жестокие властители, которые постоянно восстают против султана. Они присваивают себе собранные налоги, которые должны выплачивать султану, отказываются выполнять приказ о призыве центрального правительства и вместо этого нанимают войска для своего собственного войска; у них свой собственный флаг, своя униформа, часто они даже идут войной на султана.

Почти вся Малая Азия разделена между горсткой таких вот деребеев. Не говоря уже о горных местностях, продолжал Атто, где не повинуются даже призыву к оружию.

В гяурских областях ни один житель гор не носит униформу и не платит в казну султана ни пара, так называется сороковая часть пиастра.

Если султан пытался заставить их повиноваться, они бежали в горы, оставляя войска блуждать по их брошенным поселениям. Или обрушивались массами на солдат султана в соотношении двадцать пять тысяч к тысяче, чего в целом достаточно для того, чтобы закончить войну и вернуть мир Константинополю. По крайней мере, до следующей кампании по набору рекрутов или до следующего срока сдачи налогов, когда война неизбежно разгорится снова.

В Османской империи множество таких народов. Теперь ты понимаешь, сколь абсурдно утверждать, что турки только и ждут, чтобы напасть на соседние нации. Все совсем наоборот: у них огромные проблемы внутри страны, из-за которых внешние военные акции кажутся совершенно неразумными. То, что они желают любой ценой расширить свои владения за счет Европы, как они сделали, угрожая Вене, Венеции или же Венгрии, в то время как их собственная империя уже всего в нескольких милях от Константинополя абсолютно неуправляема, означает, что для них важнее не сохранить Османскую империю, а уничтожить христиан и их страны.

– А разве вы не считаете это неизбежным? Речь идет о людях, которые совершенно отличны от нас, которые с рождения положительно не переносят христианскую религию.

– И это тоже неверно. В Константинополе живет очень много христиан, и они свободно занимаются своими делами. Скажу тебе даже больше. Как и его предшественники, Сулейман Великолепный выбирал высших османских сановников через dev irme, так называемый «отбор мальчиков». Это нечто вроде инкубатора из пятнадцати тысяч мальчиков-христиан, которых каждый год султан велит похитить из Румелии, европейской части Османской империи, к примеру из Венгрии, а затем вырастить в Константинополе, потому что втайне он верит, что они превосходят турок по умственным способностям.

Из вот этого «отбора мальчиков» затем выбирают тех, кто будет в числе янычар, элитного отряда, возглавляющего войско. У янычар, таким образом, нет ничего общего с турецкой кровью, тем более что они живут в целибате, значит, и потомства у них нет. Год за годом выпускающихся подростков заменяют новыми похищенными мальчиками. По прибытии в Османскую империю мальчиков тщательно осматривают по законам физиогномии: в зависимости от наклонностей, которые выдает та или иная черта лица, из них воспитывают слуг в личном дворце султана, работников в управлении или янычар в армии.

– Высшие сановники, наиболее приближенные к султану, наверное, все же турки? – заметил я.

– Наоборот. Великий визирь, то есть первый министр, который подчиняется только султану, почти никогда не бывает турком и мусульманином. Из сорока семи великих визирей, которые следовали один за другим в Блистательной Порте с 1453 по 1623 год, только пятеро были турецкого происхождения. Среди остальных одиннадцать были албанцами, шестеро – греками, один черкес, один армянин, один грузин, десять халдеев и даже один итальянец. И Ибрагим-паша, знаменитый великий визирь Сулеймана Великолепного был не турком, а венецианцем.

– Как так, венецианцем?

– Ну конечно! Он родился на территории республики Венеция. Поэтому я говорю тебе: разрушительной силы Мохаммеда на самом деле совершенно не существует, она – создание Запада, направленное против самого Запада.

Эти слова заставили меня задуматься: разъяснения Атто col впадали с тем, что рассказал мне Симонис о Максимилиане и его борьбе против Сулеймана Великолепного. Огонь османской агрессии, направленной против императора, по словам моего подмастерья, разожгли князья-протестанты и их тайные партнеры, Илзунг, Унгнад и Хаг. После тщетной попытки обратить Максимилиана в лютеранство они отомстили ему, натравив на него турецкие армии.

– Однако кредиторы сулеймановской осады Вены сидели в Константинополе, – заметил я.

– Как ты думаешь, откуда они взялись, если не из Европы? Купеческие семьи, которые переехали в Константинополь из-за того, что там существует большая свобода для торговых сделок Никогда не было турок, которые были бы настолько богаты, чтобы пойти на финансовое разорение только ради удовольствия посмотреть на то, как султан будет сражаться против Священной Римской империи.

Я удивился. Я по-прежнему не мог себе представить, что среди турецких тюрбанов, опознавательных знаков сторонников Мохаммеда, скрывалось больше европейцев, чем собственно турок.

– В случае с Иосифом и великим дофином, – вернулся Атто к изначальной теме нашего разговора, – мы имеем дело с двумя покушениями, во время которых жертвы, к счастью, пока что остались живы. Чтобы найти решение, нам нужно подумать о манданте, который направляет турок по своему усмотрению и способен нанести удар на высшем уровне. Однако кто же это?

Внезапно аббат, казалось, утомился. Я предложил вернуться в «Желтого Орла».

– Лучше присядем здесь, на краю дороги.

Старого шпиона никогда не оставлял страх, что его подслушают, подумал я. Я повел его к лестнице стоящего немного в стороне от дороги здания, которое, видимо, было заколоченным уже не один год, кое-как почистил ступени от уличной пыли и помог аббату присесть.

– Их могут быть тысячи, тех, кто хотел бы видеть мертвыми обоих правителей, – негромким голосом начал Атто, – и у всех на то свои причины. Морские державы, Голландия и Англия очень заинтересованы в том, чтобы ослабить Австрию и Францию, обоих главных противников в этой войне. Поскольку кто бы из них ни выиграл войну, он приобретет главенствующее положение, а этому они хотели бы помешать. Если выиграет антифранцузский альянс и Карл, брат Иосифа, взойдет на престол Испании, то в руках у Габсбургов будет Европа от востока до запада, от Вены и до Мадрида, и они станут очень сильными правителями.

– Именно этому хотят помешать англичане и голландцы, воюя с Францией, – заметил я.

– Все верно, и спустя одиннадцать лет они своего мнения не меняют. Они практически достигли своей цели – обезвредили Францию. С экономической точки зрения страна почти уничтожена. Кроме того, внук наихристианнейшего короля не так охотно поддается руководству своего деда, как предполагалось. Поговаривают, что он даже подумывает о формальном отказе от трона, чтобы покончить с войной. Теперь в мозаике не хватает только последнего элемента: лишить Людовика XIV наследника, который мог бы перечеркнуть план по обезвреживанию Франции.

– А каким образом великий дофин может помешать их замыслам? – удивился я. – В газетах совершенно ясно пишут, что у него не настолько сильный характер, как у его отца.

– Внешность обманчива, как и в случае с его матерью, покойной королевой Марией Терезией Габсбургской, упокой, Господи, ее душу. Он не любит громких слов и сознательно не вмешивается в политические и военные дела. Однако не потому, что ему не хватает опыта, а из-за большого уважения к его величеству. Франция и вся Европа очень много потеряют, если великий дофин умрет, потому что если он когда-либо станет королем, то для его собственного народа и для других стран настанет Золотой век. Кстати, в отличие от его отца, – и эти слова аббат подчеркнул особо, – если бы тщеславие не подстегивало его к реформам, которые могут помешать государственному миру, то он был бы поистине справедливым, рассудительным и добросовестным правителем, очень милосердным по отношению к беднякам.

– А почему же такой миролюбивый король настроил против себя морские державы?

– Власть Голландии и Англии основывается на всемирной торговле, и самые пышные барыши получаются только в войне.

– Я думал, война вредит сделкам.

– Маленьким – да, и очень. А крупные трансакции приносят прибыль благодаря ослаблению стран. Господь Бог дал людям для жизни плодородную землю. Но если поля становятся неплодородными из-за грабежей, пожаров и разорения войной, народ оказывается бессилен против спекулянтов и ростовщиков, которые заставляют их платить за товары в пятьдесят раз больше, чем они стоят! Проворство рук уже ни к чему крестьянам, если нужно выжить, нужны деньги, много денег, чтобы покупать то, что в мирные времена они безо всяких усилий производили сами. Без денег вообще ничего нет, даже в самой отдаленной деревне. Ты и представить себе не можешь, сколько людей бесконечно обогатилось за время войны. Возьми Тридцатилетнюю войну, которая разразилась менее столетия тому назад. Тогдашние ростовщики – сильные мира сего сейчас. И когда короли вынуждены были влезать у них в долги, то эти гарпии принимали в качестве вознаграждения даже дворянские титулы.

«От пронырливого кастрата и до седого моралиста – как все меняется с течением времени!» – думал я, слушая Атто. Теперь аббат возмущается даже аристократией. Его рассуждения отличаются от тех, которые я слышал от него двадцать восемь лет назад; они казались мне совершенно идентичными речам моего покойного тестя, который был янсенистом.

– С таким королем, как великий дофин, – продолжал Мелани, – Франция наконец отошла бы от наглости и разрушения; однако Англия и Голландия хотят, чтобы произошло совсем иное. Франция должна продолжать приходить в упадок, народ должен ненавидеть двор. Врагам Франции досадно, что у наихристианнейшего короля есть взрослые сыновья и внуки; идеально было бы, если бы у него вообще не было наследников или только младенец, что равнозначно. Потому что сегодня все не так, как тогда, когда наихристианнейший король взошел на трон в нежном возрасте, в четырнадцать лет: в то время королева-мать, Анна Австрийская и премьер-министр, кардинал Ришелье, а позднее кардинал Мазарини заботились о том, чтобы защитить страну от других претендентов. Теперь нет королевы и нет премьер-министра. Людовик XIV сосредоточил всю власть в своих руках. Если умрет он, то при регенте страна будет все равно что без руководителя, оставленная на растерзание первому попавшемуся интригану, быть может, даже кому-то из Англии или Голландии, кто придет, чтобы разрушить Францию.

Однако существуют и другие проблемы, продолжал Атто.

– Еще в феврале начали говорить о том, что Иосиф I вынашивает мысль предложить Франции разделение Испании, чтобы его брату Карлу досталась, к примеру, Каталония и ее столица Барселона.

– Правда? Будет ли это хорошим решением для Испании?

– Пожалуй, да. Однако знаешь, что это будет означать на самом деле: что оба главных противника, Франция и Австрия, будут управлять процессом мира, и судьба Европы, как и на протяжении столетий, останется в их руках. Именно этого не хотят ни Англия, ни Голландия. Морские державы хотят разрушить старый миропорядок и возвести новый, под своей эгидой. Нет, Франция и Австрия не могут сами заключить мир, им придется его выстрадать. На условиях Англии в основном и Голландии.

– По вашему мнению, Иосиф I нежелателен для Англии и Голландии, что бы он ни сделал?

– Вот именно. Война, мир – неважно: Австрия, Франция и Испания уже не могут сами распоряжаться своими судьбами. Англичане и голландцы хотят покончить с национально-государственным суверенитетом. Поэтому они приняли участие в войне и ждут не дождутся, чтобы разделить владения испанской короны в Новом Свете. Девственная земля, огромная, без права и закона. Все хитрые торговцы, которые были всегда, точно знают: тот, кто владеет этими территориями, тот держит в своих руках мир. И они нисколько не собираются отдавать его испанцам, французам или немцам.

– Значит, по этой причине, – подытожил я, когда Атто закончил свою речь, – вы убеждены, что обе морские державы что-то предприняли против его императорского величества?

– Это одна возможность. Но не единственная.

Существовала и вторая гипотеза: причина внутри империи.

– Ты знаешь, конечно же, что Карл и Иосиф презирают друг друга, – сказал Атто. – Они всегда ненавидели друг друга, с тех пор как отец настроил их таким образом, предпочтя младшего старшему. Природа одарила их слишком по-разному, семья сделала их врагами. С момента, как Иосиф стал императором, Карл ненавидит его до глубины души, будучи вынужденным сражаться за трон.

Если бы Иосиф умер, то Карл поменял бы корону ненадежную, то есть испанскую, на верную и лучшую: императорскую корону в Вене.

– У Иосифа только две дочери, единственный сын умер во младенчестве. Если он умрет, то ему наследует Карл. Разве это кажется тебе плохим поводом для убийства?

Однако и это еще не все. За свою недолгую жизнь Иосиф нажил себе множество завистников.

– Иезуиты ненавидят его. Когда он взошел на трон, он сразу же в грубой форме отстранил их от правления. Быть может, ты тоже слышал об угрозах, которые высказывают иезуиты по отношению к нему, все то время, как он сидит на троне. Иосиф приказал изгнать их. Но и старые министры его отца тоже ненавидят его: еще в юном возрасте Иосиф сражался против них, пока наконец не стал императором, потом он просто прогнал их всех. Всех, кроме одного. Но и он теперь ненавидит Иосифа.

Я знал, о ком он говорит.

– Господин аббат, вы мне уже показывали письмо принца Евгения, и оно было подделкой.

– Да. Но все остальное, что я тебе рассказывал – Ландау, Евгений, его зависть по отношению к императору, страх оказаться не у дел, когда кончится война, – все это правда.

– И если Иосиф действительно договорится с Францией о разделении Испании и передаче его брату Карлу Каталонии, мир будет заключен.

– Именно так. Евгению никогда не удастся заставить своего молодого, но непреклонного императора изменить свое мнение. И нашему Савойскому, которому сорок восемь лет, приходится склониться перед всего лишь тридцатилетним императором. Если Евгений действительно стоит за попыткой отравить его императорское величество, то вынужден признать, что он хорошо рассчитал этот удар: в отличие от Иосифа, Карл обладает слабым характером, он не станет мешать ему продолжать войну, даже без поддержки Голландии и Англии. И если этот очаг войны затухнет, он найдет другой. Для Савойского любая война хороша; важно только, чтобы были лавры, которые можно стяжать, и власть, по крайней мере, пока ему не придется уйти в тень по причине возраста. Однако это игра, в которую Иосиф уже не играет.