Текст книги "Veritas"

– Я могу снабдить ваше высокомерие несколькими известиями. С дервишцем у меня только деловые связи, и совершенно легитимные исчезновелния. Однако я изнаружил ножик и черный объектат, которые Кицебер применял в лесистой заросли и которые вы привели в своих подкладках.

– Значит, ты знаешь, о чем я говорю? – снова воодушевился я.

– Знаемо. Я уже заприметил интересность объектатов дервишца.

– Да, и что? Ты понял, зачем нужны эти вещи?

– Дабы быть скорее отцом, чем отцеубийцей, я могу информировать вас, что после внимательного изучения речь идет о железе для болезненных целей.

– Они имеют что-то общее с болезнями? – спросил Симонис.

– Слушай, ты дервишец? – раздраженно ответил Угонио, бросая горящий взгляд на связку ключей, которую я все еще держал в руках.

– Ага, это медицинские инструменты, – разочарованно пробормотал я.

– Я подтверждаю.

Конечно же, как я раньше об этом не подумал? Клоридия ведь рассказывала мне, что некоторые дервиши являются и целителями. А то, что мы видели в лесу неподалеку от Места Без Имени, похоже, было мистическим ритуалом, служившим для улучшения его целительских способностей. Я искал в действиях дервиша указание на яд, который должен был убить императора, но теперь я узнал, что дело было совершенно в противоположном: все это творилось в терапевтических целях.

Я блуждал в потемках. До сих пор я не нашел доказательства моих подозрений относительно аббата Мелани и османского посольства или же тайного отравления Иосифа I. Но, черт возьми, я должен найти их, я должен сделать хоть что-то, сказал я себе, наблюдая за Угонио. Если Атто Мелани, вражеский агент, будет обнаружен, я окончу свои дни на виселице, вместе с ним. И тайна о голове, в которой – это уже было ясно – содержался ключ ко всему, останется нераскрытой. Однако мне еще предстояло найти возможность вытрясти правду из осквернителя святынь. Я попытался подойти к делу с другой стороны:

– Угонио, ты слышал что-нибудь о Золотом яблоке?

Он задержал дыхание. Такого вопроса он не ожидал.

– Это сложная и страшнейшая история, – произнес он наконец и начал рассказывать.

По сообщению Угонио, история началась три года назад. Как мы уже знали, в 1708 году сестра Иосифа Победоносного, Анна Мария, была выдана замуж за короля Португалии, Иоганна V. Несколько месяцев спустя юная королева через своих придворных дам узнала о странном предсказании. Война за испанское наследство, бушевавшая в Европе, могла быть выиграна Австрией только в том случае, если изначальное Золотое яблоко Юстиниана, обеспечивающее владычество над христианским Западом, будет воздвигнуто на самой высокой башне самой священной церкви императорской столицы, то есть на колокольне собора Святого Стефана, причем на месте богохульного шара, который велел поставить на вершине колокольни Сулейман. Однако теперь Золотое яблоко Юстиниана загадочными путями попало в Испанию, а оттуда – в Португалию. Более того, император Фердинанд I приказал поставить на шар Сулеймана священный христианский крест, а подвигло его на это событие, которое назвать ошеломляющим будет мало: едва султан отказался от осады, как среди белого дня в небе показался не кто иной, как архангел Михаил и выцарапал сверкающим острием своего обнаженного меча таинственное послание светящимися буквами на пьедестале, где лежал богохульный шар.

– По слухам, как раз архангел Михаил держал в руках державный символ, когда изгонял Люцифера мечом в форме священного креста, – удивился я, вспомнив слова Коломана Супана.

– Совршенно точно! – подтвердил Угонио.

Осквернитель святынь продолжил свой рассказ. Семь раз опускал архангел свой меч на пьедестал, и семь слов начертал он на нем. Появившиеся под мечом слова видела большая толпа верующих, собравшаяся на площади перед собором Святого Стефана. Все они без тени сомнения свидетельствовали истинность чудесного события, и император тут же послал двух поденщиков на вершину башни, чтобы они точно скопировали то, что начертал там архангел. Оба они были тщательно отобраны из неграмотных, чтобы никто, кроме императора, не был посвящен в тайну. То, что ему потом передали, потрясло его настолько, что он целую ночь молился, распростершись на полу в императорской капелле. На следующий день он приказал немедленно воздвигнуть священный крест Спасителя на кощунственный шар и таким образом превратить его в державный символ архангела. Однако Фердинанд I никому никогда не сказал, что написал архангел. Он унес тайну с собой в могилу. После его смерти предпринимались неоднократные попытки послать кого-нибудь наверх, чтобы прочесть надпись на вершине храма, однако все они были обречены: один упал, другой внезапно был ослеплен вспышкой в небе и тоже упал, etc. Говорили даже, что духовенство соборного капитула однажды отважилось забраться туда в полнолуние, но больше ничего не известно. Говорят, впрочем, что послание архангела завершается однозначным приказом хранить молчание.

Эти истории о Золотом яблоке и архангеле Михаиле были переданы сестре Иосифа I, молодой невесте короля Португалии. И вскоре после этого из Лиссабона в путь отправился Летающий корабль, оснащенный тайным двигателем, управляемый загадочной личностью, которую никто не знал. Ему было поручено водрузить Золотое яблоко на место на самой вершине собора Святого Стефана и прочесть таинственное послание архангела.

Мы с Симонисом переглянулись: рассказ Угонио совпадал с рассказами студентов. Христо, Популеску, Коломан и их друзья тоже выяснили, что, согласно легенде, Золотое яблоко – это символ (а быть может, и больше) власти над Западом. Они разузнали, что окруженный ореолом тайны предмет имеет отношение к Юстиниану; что он был погребен в Константинополе вместе с Айуубом, знаменосцем пророка Мохаммеда; что позднее он попал в Испанию; и что Сулейман приказал изготовить новое яблоко во время первой осады Вены. И наконец, то, что Фердинанд I велел поставить на шар Сулеймана крест Христа, что вызвало гнев Сулеймана. Важно и то, что я сам прочел в брошюре Фроша: Летающий корабль действительно прибыл в 1709 году из Португалии, ведомый человеком, которого не знал никто, и он, кроме всего прочего, зацепился за острие башни именно собора Святого Стефана. Все эти совпадения не могли быть случайными.

Существовало и еще одно ошеломительное совпадение, о котором знал только я: неизвестный летчик, которого в «Виннерише Диариум» представили как бразильского ученого, во всем был похож на то удивительное создание, с которым я встречался одиннадцать лет назад в Риме, во время своего второго приключения с аббатом Мелани, скрипача Альбикастро, который постоянно наигрывал мелодию, именуемую фолией, танец из Португалии.

– Давайте подведем итоги, – сказал я. – В то время как в Португалии происходили все эти странные события, принц Евгений принимает агу и тот говорит ему «soli soli soli ad pomum venimus aureum». A твой Кицебер планирует, что голова…

– Моментик, пожалуйста.

Угонио попросил, чтобы я повторил предложение, которое сказал турецкий посланник Евгению Савойскому.

– Это сигнификативная, тенденциальная и истинная фразеология.

– Что-что? – переспросил Симонис.

– Он говорит, что послание турок совершенно ясно, – перевел я.

Нет никакого сомнения, уверенно подтвердил осквернитель святынь: османы тоже предприняли поездку в Вену, чтобы заполучить обратно Золотое яблоко. Только ради этого они прибыли «к Золотому яблоку», как дословно переводилось латинское высказывание аги.

– Может быть, – согласился я, – но почему они объявили об этом Евгению?

– Это я совсем не знаю, – пожав плечами, ответил Угонио.

– А где сейчас Золотое яблоко?

– Я выследивал его с крайне тщательной настойчивостью и очень упрямым педантизмом. Некоторые предположивают что управитель кораблем спрятал его на Летучем корабле, прежде чем его бросили в темницу. К сожалению, там я тоже ничего не смог загарпунить. Насмотровщик и его кошачьи пантеры слишком сильно вынюхивают, но я его еще отругаю.

– Так где же яблоко?

– Дабы быть скорее отцом, чем отцеубийцей, я подожду, пока не смогу выследывать более основательно. А еще я обустрою, чтобы заставить говорить диакона собора: он страстный собиратель сакрантных мелочей. Завтра, быть может, он выдаст предложение арцангелуса в обмен на corpus santus.[67]67
  Искаженное corpus sanctus – святое тело (лат.).


[Закрыть]

– Очень хорошо, браво. Подари ему огрызок от яблока, которое съел Адам, – принялся насмехаться над ним Симонис.

У нас с помощником не осталось времени на обмен впечатлениями после встречи с осквернителем святынь. Через несколько минут после того, как он ушел, в нашу дверь постучала сама хормейстер. Сначала она осведомилась о последних событиях, поскольку сестры рассказали ей о нападении на Клоридию, о нашем преследовании и, наконец, о суматохе на улице. Я поведал о том, что произошло, при этом умолчав о своих связях с осквернителем святынь. Я сказал ей, что это мелкий грабитель, с которым я познакомился давным-давно в Риме, и решил пощадить его, потому что он – мой земляк. Впрочем, новости, которые принесла нам сама Камилла, были гораздо более важными.

– Возблагодарим все Господа, – со вздохом произнесла она. – Императору лучше. Похоже, болезнь протекает благоприятно, врачи считают, что через несколько дней его величество будет не только вне опасности, но и снова здоров.

Общественные молитвы, начавшиеся вчера по всему городу, особенно же в соборе Святого Стефана, помогли. Поэтому теперь священные молитвы продлятся еще шесть дней, чтобы Небо прислушалось к мольбам подданных императора. На данный момент начата сорокачасовая молитва, учрежденная несколько лет назад во время опасной болезни эрцгерцога Карла, младшего брата Иосифа, которая при Божественной поддержке окончилась счастливым исходом. Молитву могли читать только мужчины, и длилась она неделю. Нужно было молиться шесть часов в день, каждый цикл (об этом вряд ли стоит напоминать) разделен по слоям общества. В первый день, то есть вчера, в воскресенье, молилась императорская семья, сегодня настала очередь дворянства, затем будут молиться пять слоев общества, конечно, в рабочее время: с восьми до одиннадцати и с пятнадцати до восемнадцати. На седьмой день закончим молитву мы, ремесленники и торговцы. Женщинам на протяжении этих дней предписывалось молиться в церквях с наибольшей страстью.

Мы возликовали, услышав эту чудесную новость. Мы с Симонисом обняли несчастную Камиллу, которая так страдала и была готова к долгим бдениям и молитвам. Мы не спали и даже не завтракали, но эта новость пробудила в нас чувства.

– Сегодня понедельник, Симонис.

– За работу, господин мастер, – ответил мой помощник со своей глуповатой улыбкой, всегда вызывавшей доверие.

Конечно, пора приниматься за работу. Но мы оба знали, что на самом деле нами владела тайна Золотого яблока. И ответ на наши вопросы ожидал нас там, за стенами города, в Нойгебау, в месте Без Имени.

7 часов: звонит Турецкий колокол, также именуемый Молитвенным

Улица наконец очистилась от снега. Очень своевременно, подумал я, пришла новость о вероятном выздоровлении несчастного императора. Однако черная паутина из смертей и несчастья, опутавшая нас всех, ни в коей мере не развеялась: во время поездки я снова думал об ужасном конце Христо и Данило Даниловича, о причинах болезни Иосифа Победоносного и о неожиданном известии о том, что Хаджи-Танев был османским подданным. А как понять загадочные намеки бедного болгарского студента о взаимосвязанности «soli soli soli» с шахматным матом?

Ночную ссору с аббатом Мелани тоже еще нужно будет уладить, поскольку мои подозрения нисколько не улеглись и рано или поздно мы с Атто снова поговорим, и тогда я, вероятно, лучше пойму его странное поведение. Признаю, на него напал серьезный недуг, когда я обвинил его в том, что он планирует убийство императора. Однако это могло быть и испугом пойманного с поличным виновного, а не несправедливо обвиненного невиновного. Да, возможно, это было искусное притворство, чтобы выпутаться из затруднительного положения и обернуться невинным ягненочком, – разве я недостаточно знал о поразительной изворотливости этого мошенника, лжеца и обманщика?

Сегодня в Нойгебау нас ждало не только расследование, касающееся Летающего корабля, но еще и куча работы. Кроме того, я опасался, что мне придется частично отказаться от помощи Симониса, поскольку он должен был присутствовать на церемонии возобновления учебы после пасхальных каникул.

– Не волнуйтесь, господин мастер, – успокаивал он меня, – праздник начнется во второй половине дня.

– Во второй половине дня? А лекции?

– Они начнутся только завтра. В противном случае было бы больше отсутствующих, чем присутствующих.

– А почему?

– Студенты здесь обычно используют свои каникулы до последнего момента. Они всю ночь, до рассвета, праздновали, ели и пили. Сегодня студенчество Alma Mater Rudolphina преспокойно спит, чтобы проспаться. Поэтому сочли, что будет разумнее перенести церемонию возобновления занятий на вторую половину дня, а лекции начать только со вторника.

Мы остановились на виноградниках монастыря Химмельпфорте в Зиммеринге, где обследовали подвал и почистили дымоход, как и обещали хормейстеру. Здание было очень просторным, и мы не смогли устоять перед искушением налить себе немного вина и выпить его в уютной комнате перед камином.

На обратном пути мне внезапно пришло в голову, что во время двух моих посещений Места Без Имени я не видел ни малейшего намека на присутствие других рабочих. Да и Фрош, угрюмый сторож Нойгебау, ничего не сказал мне по поводу того, что в замке и его садах находятся другие рабочие или же архитектор. Наоборот, казалось, он совершенно не знает ничего о реставрации, желаемой императором. Предположительно, сказал я себе, архитекторы и столяры тоже решили подождать, пока сойдет снег. Кто знает, может быть, они появятся уже на днях, чтобы приступить к работе. Тем не менее все это показалось мне странным, и я решил спросить об этом у Фроша.

После неожиданного снегопада, случившегося на днях, природа, казалось, с опаской возвещала о приходе прекрасного времени года. Все уже таяло, но колючий морозный воздух и мрачный утренний туман разогнали лучи дневного светила и прохладный, кристально-чистый эфир венской весны.

На горизонте уже показалось Место Без Имени, когда розовые пальцы зари еще несмело касались его стен. Только-только огненный луч, взмахнув невидимой кистью, окрасил башни в розовые и золотые цвета, заставляя вспыхнуть ослепительной белизной первые участки патины. Едва последняя полоса тумана растаяла на горизонте, как сильные радостные лучи солнца дотронулись до крыш замка, фиал башенок на внешних стенах и верхушек больших шестиугольных башен, на которых сверкали отблески медных черепиц, отбрасываемые в тысячи направлений. Так, остро и мощно, преломленный крышами Места Без Имени, справедливый, благословенный свет солнца проливался на весь Зиммерингер Хайде. Мы удивленно прикрыли глаза руками, чтобы не ослепнуть от этого света. Ибо каждый куст, каждая травинка, каждый камень, казалось, был озарен этим великолепным, почти невыносимым видением. Казалось, замок, объятый пламенем, каждый миг снова возрождается из огня, укутанный в фиолетовую тишь пышно заросшей равнины. Какая злая ирония, подумал я, по этой же дороге мы следовали за мрачным Кицебером, а теперь оказались перед таким великолепием.

– Вы только посмотрите! – воскликнул мой малыш, показывая на солнце.

Борясь с ослепительным светом, я несколько секунд смотрел на дневное светило.

– Оно кроваво-красное, оно опять кроваво-красное! – озадаченно заметил я.

Симонис ничего не сказал по поводу этого странного феномена, который повторялся не раз за последние несколько недель и трактовался как признак близкой беды.

Снова прикрыв глаза руками, мы поехали медленнее, а разворачивавшееся действо одновременно очаровывало и слепило нас. Поскрипывая, за нами катилась тележка с инструментом, как вдруг издалека до нас донесся знакомый звук. Он слышался из самого замка, словно из реальности, принадлежавшей только Месту Без Имени: мирное начало дня мощно взорвал львиный рык.

Сейчас мы въехали через западные ворота, через которые уходили в прошлый раз. Пересекая главный двор перед фасадом замка, я сторожко оглядывался по сторонам, поскольку воспоминания о приключении с Мустафой все еще приводили меня в дрожь.

Первая мысль, конечно же, была о Летающем корабле. Однако мы были разочарованы. Придя на площадку для игры в мяч, мы наткнулись на Фроша, который неутомимо носился туда-сюда: он разносил корм в птичьи клетки и время от времени бросал куски мяса в ямы с дикими животными. Воспользовавшись моментом, сторож указал нам на лаз, находившийся в стене одного из рвов: то был небольшой туннель, перекрытый обычной дверью Штольня была остатком подземных ходов, которые в случае необходимости позволяли бежать из Места Без Имени. Ибо пройдя по ним совсем немного, можно было выйти в окрестные поля.

Пока Фрош объяснял нам это, мы с Симонисом переглянулись: лучше дождаться более благоприятного момента, чтобы осмотреть корабль.

Поэтому мы вынули из повозки инструменты и принялись за работу. Когда появился Фрош, я вспомнил о своем намерении и спросил его, действительно ли мы единственные из ремесленников, кто на сегодняшний день приступил к реставрационным работам в Нойгебау.

– Ну, ясн', что вы ед'нственные; кто ж еще за'мется этим?

Я ответил, что его императорское величество очень щедро оплачивает эту работу и нет никакой причины столярам, художникам, каменщикам или декораторам отказываться почтить столь великолепный монумент своим трудом.

– Да, почтить они хотят, – с ухмылкой ответил Фрош, – вот т'лько боятся.

– Чего боятся? Львов? – удивленно спросил я.

Фрош громко расхохотался и спросил меня, кто же, ради всего святого, станет бояться несчастного Мустафы, единственного дикого животного, которое время от времени может гулять по территории. Я покраснел от гнева. Меня Мустафа напугал изрядно, когда я столкнулся с ним впервые: его лапы и клыки были созданы поистине не из пуха. Фрош тут же посерьезнел и почти неслышным голосом произнес:

– Не-ет, все свеем не так: они боятся пр'видений.

Теперь я улыбнулся и скорчил недоверчивую физиономию. Однако Фрош не обратил на это внимания и пояснил мне, что в Нойгебау, как болтают люди, вот уже многие десятилетия показываются странные существа, из-за которых это место кажется негостеприимным и жутким.

– Все знают о пр'видениях, – добавил он, – но д'лают вид, б'дто ничего не знают. А если кто спросит, то п'ворчиваются и уход'т.

Он ушел поискать пшена для птиц. Из клеток в старых конюшнях доносился радостный щебет крылатых певцов.

Теперь я вспомнил, что ни один из моих собратьев по цеху, трубочистов, когда я спрашивал о Месте Без Имени, не предложил проводить меня туда, напротив, все делали вид, что не знают о замке, хотя о его существовании было известно всем в Вене.

Другое воспоминание, из далекого прошлого, заставило меня призадуматься еще сильнее. Одиннадцать лет назад, во время Моего последнего приключения с аббатом Мелани в Риме, мне самому на заброшенной вилле, похожей на корабль, являлось бестелесное существо, природу которого я так и не смог объяснить. Сегодня утром я еще подумал об этом, слушая рассказ Угонио: не напоминает ли загадочный, одетый в черные монашеские одежды штурман Летающего корабля из Португалии, о котором я читал в брошюре Фроша, того черного скрипача по имени Альбикастро, который, казалось, летал над зубцами виллы «Корабль» и наигрывал португальскую фолию?

Так, из Нойгебау, заброшенного замка, снова пришло неожиданное указание на заброшенную римскую виллу в форме корабля. Но что означает этот намек, это созвучие между двумя строениями, двумя переживаниями, отделенных друг от друга временем и пространством?

Тут вернулся Фрош. Конечно, я не мог посвятить его во все свои размышления, поэтому удовлетворился тем, что спросил, не расскажет ли он подробнее о привидениях в Месте Без Имени.

Тут вернулся Фрош. Конечно, я не мог посвятить его во все свои размышления, поэтому удовлетворился тем, что спросил, не расскажет ли он подробнее о привидениях в Месте Без Имени.

По моей просьбе он рассказал, что сын и наследник Максимилиана II, несчастный император Рудольф, был фанатичным оккультистом. Постоянно окруженный астрологами и алхимиками, он ежегодно тратил огромные суммы на то, чтобы приобретать редкие субстанции, реторты и колбы и вознаграждать сведущих! в волшебстве советников, и все это делалось в попытке (легиону алхимиков это не удалось) создать знаменитый таинственный камень мудрости.

Я спросил его, почему он назвал Рудольфа «несчастным».

– Усе это знают! – воскликнул он. – Несчастен был тот, потому что отец умер.

Может быть, все дело было в тишине, царившей в Зиммерингер Хайде. В любом случае сын Максимилиана избрал Место Без Имени в качестве своей лаборатории и устроил там тайный, очень хорошо оснащенный алхимический кабинет.

– Вон тама, в южной части, – сказал Фрош и показал мне вход в круглую башенку, расположенную в восточной части замка, где во время своего первого посещения Места Без Имени я наткнулся на подвешенную к потолку тушу барана.

Когда Рудольф проводил свои ночные эксперименты, в единственном круглом окошке его алхимической кухни из окрестностей Зиммерингер Хайде было видно переливающееся всеми цветами пламя над колбами, над которыми наследник Максимилиана размышлял о тайных силах стихий.

– Вот это и есть пр'видения, но некторые наз'вают их «ведьмовскими котлами», – с ироничной улыбкой пояснил Фрош, давая понять, что страх, гонящий всех людей от этого места, настолько же велик, насколько мимолетны эти привидения.

– Господин мастер, мы с малышом закончили, – перебил нас Симонис, который как следует экипировался и подготовил все инструменты, необходимые для работы.

Для малыша у меня было особое задание. Я приказал ему не спускать глаз с Фроша и дать нам знать, как только тот удалится. Мы должны были воспользоваться его отсутствием, чтобы наведаться на Летающий корабль.

По рассказам Фроша, Место Без Имени обзавелось еще одной тайной. Пока мы трудились, разгребая пыль в каминах и дымоходах, чтобы закончить начатую в прошлый раз работу, его слова не шли у меня из головы.

Надсмотрщик за львами говорил о смерти Максимилиана и сыне, который ему наследовал, несчастном Рудольфе II. Странно, однако рассказ Симониса, который он вел во время нашего прошлого посещения замка в Зиммеринге, оборвался как раз на смерти Максимилиана: мой помощник внезапно вспомнил, что ворота Вены вскоре закроют, и нам пришлось срочно возвращаться в город.

Поэтому я рассказал Симонису о том, что поведал о Максимилиане и его сыне Фрош. Сначала он молчал и продолжал отскабливать куски сажи большим железным шпателем. Затем отложил орудие труда в сторону, и мне показалось, что с лица его вместе с частичками угля и зернами пыли спал тонкий слой кожи. Мой помощник Симонис, безденежный молодой человек с улыбкой слабоумного, невеселый и довольно ленивый студент, снова превратился в того самого знатока истории империи, каким он показал себя несколько дней назад.

– Надсмотрщик за львами не солгал вам, господин мастер; жители Вены действительно полагают, что в этом месте водятся привидения. Верно также и то, что Рудольф, сын Максимилиана, был алхимиком, оккультистом, и был очень несчастен. Однако Фрош не пояснил вам почему. Как вы знаете, у этого места нет имени.

– Действительно. Поэтому оно и называется Место Без Имени.

– Вы также наверняка знаете, что у него есть прозвище Нойгебау, что означает «новое здание».

– Да, знаю.

– А вам не кажется это странным? Такое впечатляющее место, и два не-имени: «Место Без Имени» и «Новое Здание»?

– Я думал, Максимилиан умер, прежде чем успел подобрать окончательное название, – ответил я.

– Нет, господин мастер. Есть резиденции, к примеру Шенбрунн, которые получили свое название еще до того, как был заложен первый камень в их фундаменте. Нойгебау никогда не был крещен, его нужно было разгадать.

– Разгадать?

Студент снова вытер пот со лба и принялся чистить шпатель, который выпал из его руки.

Изменчивая история Места Без Имени, пояснил Симонис, была загадкой, разгадка которой должна была открыться по мере продвижения строительных работ. И только по завершении замок и его сады должны были открыть свою истинную природу тем, кто мог это увидеть. Тогда его имя спонтанно сорвалось бы с губ всех, кто разгадал бы символику.

И vox populi, вероятно, назвал бы его «Палаткой Сулеймана», или «Гибель турок», или «Месть Максимилиана», или «Триумф Христа», в зависимости от склонностей и остроумия посетителей.

Но Максимилиан умер слишком рано. Его жемчужина осталась незавершенной, а потому осталась безымянной, просто зданием, то есть Местом Без Имени.

– «Смерть Максимилиана», господин мастер: все, что произошло после, началось здесь.

В 1576 году, в год смерти императора, Нойгебау еще не был готов. В основном не хватало внутренней отделки главного здания: в длинной галерее на первом этаже по планам должен был находиться антиквариум, то есть собрание диковинок, которые должны были удивить весь мир. В нем будут статуи, прицелы орудий, картины, гобелены, монеты, золотые украшения и дорогая посуда, и все это соберет Джакопо Страда, гениальный итальянский антиквар, которого Максимилиан нанял за высокую плату. Он известен потому, что придал блеска и прославил величайшие дворцы Мюнхена. Когда последняя часть будет завершена, Нойгебау сможет предстать перед миром.

Но имея за спиной Илзунга и Хага, императору было очень трудно раздобыть деньги.

В прошлом году Унгнад вернулся после двухлетнего пребывания в Константинополе, и смотри-ка, турки снова начали атаковать границы империи. Теперь нужно непременно созывать в Регенсбурге рейхстаг, собрание всех имперских князей. Первого июня Максимилиан выезжает из Вены, чтобы председательствовать на собрании. Как и первое заседание, которое он возглавлял десять лет назад, этот имперский сейм имеет решающее значение: князья, будь они католиками или лютеранами, должны прийти к соглашению, в противном случае турки победят.

Максимилиан сообщает своим людям, что хочет присутствовать любой ценой, даже если во время этого путешествия ему придется распроститься с жизнью. Пророческие слова. Императорский обоз едет вниз по Дунаю, погода стоит плохая, настроение у императора не лучше. Он признается своим советникам, что он, наверное, никуда бы не поехал, если бы не нашел в себе силы для путешествия сейчас. Он чувствует себя плохо, все слабее и слабее. 25 июня он открывает работу рейхстага, после нескольких вступительных речей сам берет слово. Он производит на слушателей огромное впечатление силой слов, которыми описывает турецкую угрозу, она все ближе и все ужаснее. Нужно прийти к соглашению, чтобы не оказалось сломленным все христианство. Непосредственно после этого начинаются переговоры между князьями-протестантами и католиками, а также папскими легатами. То были долгие, коварные и утомительные дебаты. Максимилиан кажется очень усталым, воздух Регенсбурга не идет ему на пользу, жалуется он, и хочется вернуться в Вену.

В конце июля у него неожиданно появляется геморрой. Август проходит без проблем, однако в ночь с 29 на 30 у него обостряется мочекаменная болезнь, сопровождаемая ускоренным сердцебиением, и продолжается эта болезнь аж до 5 сентября. В этот день он с сильными болями выталкивает из себя камень величиной с оливковую косточку.

– Впрочем, 5 сентября – это судьбоносная дата для Максимилиана, господин мастер. Если вы помните, я вам рассказывал: именно в этот день десять лет назад умер Сулейман, а Максимилиан не узнал об этом. И в последующие дни он потерпел военное поражение от турок, что навеки разрушило его авторитет.

С 5 сентября состояние Максимилиана резко ухудшается. Пульс остается ускоренным, дыхание затруднено, аппетита нет. Приступ сердцебиения продолжается девяносто часов. Всем, кроме врачей и советников императора, занрещено приближаться к дому епископа Регенсбургского, гостем которого является Максимилиан. Запрещен даже колокольный звон. Император стоит на пороге пятидесятилетия, критический возраст, как говорят врачи. В течение следующих дней у него колики, одышка и желудочная слабость. Он плохо спит, и это затрудняет выздоровление.

Тем временем вызван его старый лейб-медик, итальянец Джулио Алессандрино, вышедший в отставку по причине пожилого возраста и уехавший в Италию. И в этот же период те, кто ухаживает за Максимилианом, начинают говорить о довольно странной женщине. Она родом из Ульма, и зовут ее Магдалена Штрайхер.

– Она была целительницей, говорят одни. Другие, однако, считали ее шарлатанкой, – со строгой ноткой в голосе сказал Симонис. – Поначалу никто не возражал против того, чтобы позволять ей приходить. Быть может, потому, что идея эта принадлежала очень влиятельному человеку: Георгу Илзунгу.

– Илзунгу? – озадаченно переспросил я. – Илузнгу? Предателю?

Да, повторил Симонис, это он посоветовал нанять шарлатанку. Он уверял, что эта женщина способна разобраться в самых тяжелых случаях, в таких, где официальная медицина вынуждена капитулировать. Князья и придворные сановники старательно кивали головами: да, они уже слышали хорошие отзывы об этой женщине, и некоторые утверждали даже, что она успешно вылечила их.

Работа на кухнях была завершена. Симонис поднялся, при этом шпатель опять выскользнул у него из рук и упал прямо мне на правую ногу. Мой помощник извинился, и пока мы собирали инструменты, намереваясь отправиться на осмотр замковых комнат, я снова обратил внимание на то, как неуклюже двигается Симонис и как сильно противоречит его неловкость ясности его рассказов и той легкости, с которой он передвигается ночью.

Существует три Симониса, думал я, когда мы направлялись к замку. Первый – это Симонис повседневный: слегка глуповатый студент с идиотским видом, глаза немного скошены, улыбка глупая, движения непроизвольные. Затем появляется второй Симонис: идиотское выражение лица еще остается, однако за полуприкрытыми веками беспрепятственно несется продуктивный поток мыслей (как, например, во время его рассказов о Максимилиане), со множеством поворотов. И наконец, существовал решительный, мужественный, даже жестокий Симонис, который мучил несчастного младшекурсника и возил меня в маленькой коляске Пеничека по ночной Вене, невзирая на смертельную опасность. Впрочем, глуповатое выражение появлялось и на лице последнего, третьего Симониса. Я же сам все еще дрожал при мысли о пуле, которая попала мне в спину в Пратере, и как я чудом спасся, благодаря шахматной доске Христо. А какие воспоминания сохранились у него о тех ужасных опасностях, которым мы подвергались вместе, о последних словах, которые прохрипел Данило, о замерзшем теле несчастного Христо? Ничего этого нельзя было прочесть по его лицу.