Текст книги "Veritas"

Может быть, есть еще один Симонис, который притворяется идиотом и словно марионеток дергает за ниточки остальных троих? Этого я сказать не мог. Только однажды, с тех пор как я узнал его, мне показалось, что я на краткий миг увидел четвертого Симониса: вчера ночью, после того как мы попрощались с Популеску. Но поскольку причина такого обмана была мне неведома, я оставил свои подозрения при себе.

Из кухонных помещений, расположенных вне главного здания, мы пошли к замку. Когда мы подошли ближе, нас встретила мрачная атмосфера этих стен, своеобразно контрастировавшая с белым камнем, полными воздуха и света садами и стройными, высокими башенками.

Пересекая двор с восточной стороны и оставляя по левую руку maior domus, Симонис продолжал свой рассказ.

Едва прибыв в Регенсбург, Магдалена Штрайхер, таинственная целительница, сразу отправилась поговорить с Максимилианом, который, однако, отказался от ее лечения – он по-прежнему ждет своего верного итальянского лейб-медика, Джулио Алессандрино.

14 сентября состояние больного стало внушать надежду. На протяжении последних недель, правда, было допущено слишком много ошибок в его питании: он ел кислые фрукты и пил ледяную воду. Он снова жалуется на нарушение работы сердца, а упорный кашель не оставляет его больше, чем на два часа. Пульс слабый и неровный.

Максимилиан не дает аудиенций, однако у него достаточно сил для того, чтобы работать: каждый день он созывает тайный императорский совет и выполняет важнейшие обязанности правителя. 26 сентября наконец прибывает Джулио Алессандрино, на него одна надежда. Но до того как прибыл итальянец, шарлатанке дали полную свободу действий. Она начала давать Максимилиану собственные лекарства. Сразу же по прибытии Джулио Алессандрино берет на себя лечение больного, однако потом по непонятным причинам лечение императора снова передают Штрайхер. Метание между лекарями приводит к губительным последствиям. В начале октября лечением занималась шарлатанка, состояние Максимилиана ухудшилось настолько, что все стали ждать его смерти. Те, кто подходил к его постели, слышали, как он бормочет душераздирающие слова:

– О Боже, никто не знает, как сильно я страдаю. Молю Тебя. пусть пробьет мой час.

После обеда 6 октября он потерял сознание, на миг все испугались, что он почил. Вместо этого, однако, он снова приходит в себя и его стошнило большим количеством слизи. В течение последующих часов он, вопреки всем ожиданиям, уснул спокойным и долгим сном. Тем временем из Праги вызвали его сына Рудольфа, чтобы он вместо отца присутствовал на заключительном заседании имперского сейма.

После благословенного ночного сна с 6 на 7 октября Максимилиан почувствовал себя лучше, благодаря лечению Джулио Алессандрино. Он принимает посольство великого герцога Тосканского и республики Венеция, и они свидетельствуют о том, что ему стало значительно лучше. На протяжении всей аудиенции он говорит громким голосом, только затрудненное дыхание и учащенное сердцебиение еще напоминают о себе. Кашляет редко. Выздоровление кажется стабильным. Уже планируют перевезти больного 20 октября в Австрию. Однако 10 октября у Максимилиана наступает рецидив, и Илзунг снова призывает шарлатанку. Император испытывает боли в левом боку выше живота; женщина диагностирует плеврит и использует большое количество лекарств, плачевный результат которых скажется уже очень скоро. Наконец прислушались к бывшему лейб-медику Максимилиана, Крато фон Краффтхаиму, которого отстранили от должности не потому, что он был стар и болен, а потому, что был протестантом.

– До сих пор было сделано много, – шипит Крато и указывает всем придворным на женщину из Ульма, – однако ничего верного.

В час ночи зовут Рудольфа, высших сановников и придворных. Стало ясно, что конец Максимилиана близок. Императрицу, которая на протяжении последних трех дней не отходила от постели супруга, в пять утра разбудила герцогиня Баварская, сестра Максимилиана, сменившая ее возле больного. Та хотела отправиться на мессу, однако в слезах вернулась к супругу, на которого напал очередной приступ сердечной болезни. Императрица падает в обморок, ее уносят. Медику Крато снова позволяют обследовать Максимилиана, он измеряет пульс, но повелитель перебивает его:

– Крато, нет уже никакого пульса.

Тем не менее старый врач продолжает осмотр и обнаруживает очень слабое, неравномерное биение сердца. Уходя, он сообщает присутствующим:

– Здесь заканчивается человеческая помощь. Теперь можем уповать только на Божественную.

Шарлатанка же словно сквозь землю провалилась. И никто о ней никогда больше не слышал.

Я перебил его:

– Ты хочешь сказать, что Штрайхер отравила его по поручению Илзунга?

– Не ядом. Чтобы убить больного, достаточно допустить ошибку в лечении, – с улыбкой ответил Симонис.

Смерть уже на пороге. Остается важный вопрос: должен ли Максимилиан Загадочный, который так и не смог выбрать между римской церковью и церковью Лютера, умереть как католик или как протестант?

– Как бы он ни решил, – пояснил Симонис, – это был смертный приговор христианскому единству, которого он так желал.

Родственники, духовники и послы толпятся у постели. Они мучают императора до последнего мгновения, заклинают его принять католическое таинство исповеди или последнее помазание. Он ведь не хочет объявить себя протестантом?

Максимилиан противится, все слабее и слабее, и отказывается отвечать. Последним к его постели подвели епископа Нойштадтского. Церковник настаивает, он возбужден, повышает голос.

– Не так громко, я очень хорошо слышу, – отвечает умирающий. Однако епископ продолжает неистовствовать, под конец он почти кричит.

– Не так громко, – в последний раз повторяет Максимилиан. А потом склоняет голову и испускает последний вздох. Без пятнадцати девять утра 12 октября, в день его именин.

– Он был мертв, однако выиграл свою последнюю битву, потому что победил всех тех, кто хотел воспользоваться его концом в своих целях. Максимилиан клеймил позором коррупцию римской церкви, однако к князьям-протестантам, которые поддерживали турок и требовали, чтобы его империя навеки отказалась от католической религии, он тоже не переметнулся. Его враги-лютеране, те, кто выбрал его, а теперь, поддерживаемые Илзунгом и Унгнадом, приблизили его конец, остались ни с чем.

– Но почему они решили убить его именно теперь?

– Потому что уже не оставалось сомнений в том, что Максимилиан не подчинится их планам. Он отказался отречься от католической веры, и против турок он тоже сражался, сколько мог. Он уже не годился для их целей. Может быть, его преемником манипулировать будет легче. Когда Максимилиан отправился в путь и прибыл в протестантские земли, более удобной возможности для нанесения смертельного удара представиться просто не могло.

Тем временем мы начали искать дымоходы на первом этаже. Мы вошли через главный вход, который Фрош открыл специально для нас, и добрались до большого зала высотой в три этажа, от которого наши голоса отражались словно в церковном нефе. Когда-то по этим камням ступали сапоги Максимилиана, здесь он внутренне ликовал, когда колонна наконец вставала на свое место, покрывали штукатуркой стену или наносили поверх нее фреску.

Через большое окно на противоположной стороне открывался вид на северные сады. В стенах по правую и левую руку были две двери, ведущие в соседние залы. Все в этой огромной квадратной комнате было голым: стены, пол, потолок. Для этих печальных стен Максимилиан Загадочный хотел больших картин, трофеев, статуй и настенных ковров.

– Видите, господин мастер? Здесь ничего нет. Все его желания были раздавлены в когтях заговоров Илзунга, Унгнада и Хата.

Когда мы обернулись, то через открытую дверь увидели фиалы шестиугольных башен, возвышавшиеся над стенами, которые отделяли замок от садов. Именно с того места, где мы сейчас стояли, должно быть, смотрел Максимилиан на свой жуткий проект, пока рабочие занимались своими делами. Рассказ продолжался.

Когда Максимилиан лежал при смерти, его юный сын Рудольф держал заключительную речь имперского сейма в ратуше Регенсбурга. Текст был подготовлен поспешно, умирающим отцом, это было последним деянием Максимилиана. На протяжении последних лет ему пришлось наблюдать, как его сын то и дело сдавался соблазнам воспитателей, которых навязали ему его враги. И наследник императорского трона теперь стал слабым существом в руках Илзунга и его сторонников.

Вот он стоит перед имперскими князьями и папскими легатами, держа в руках речь отца, и тут к Рудольфу ненадолго обращается посланник. Он шепчет ему на ухо, что Максимилиан почил в бозе. По его лицу ничего нельзя понять, словно это ничего не значащее известие. Затем он продолжает читать, уже с осознанием того, что теперь император – он, и на миг его голос дрогнул. Если сейчас он утратит контроль, он знает это, враждебно настроенные по отношению к его отцу князья поднимут бурю и саботируют его выборы на императорский трон.

Заседание протекает спокойно, Рудольф выиграл борьбу со своими чувствами. Однако потрясение того мгновения и ужасные события, ожидающие его, не останутся без последствий.

Рудольф просит князей не покидать Регенсбург и созывает их на следующий день. Он должен сообщить о смерти своего отца, до тех пор императорский двор будет хранить молчание. Труп вскроют; внутренние органы будут погребены в медном сосуде в соборе Регенсбурга.

В то время как Унгнад преспокойно отбывает в Константинополь, где снова проведет два года, начинается последнее путешествие Максимилиана: самое грустное, самое мучительное, самое мрачное.

На момент его смерти еще не было решено, где должен быть похоронен император. Он выбрал Вену, однако в конце концов остановились на Праге.

– Почему же это? – удивился я.

– Дважды Максимилиан не пустил великого Сулеймана а вместе с ним и врагов христианства за священные стены Вены. Из мести теперь самого Максимилиана имперские князья решили навсегда изгнать с любимой родины, которую он охранил от попрания Мохаммедом.

– Месть даже post mortem?[68]68
  После смерти (лат.).


[Закрыть]

– Ненависть некоторых людей не знает границ.

Я вздрогнул, а грек продолжил свой рассказ. Похоронный кортеж, возглавляемый Рудольфом, повезет труп через сотни миль о Регенсбурга в Прагу, по землям империи, где властвовал жгучий мороз. На каждой остановке носилки торжественно встречают местные сановники. Эта похоронная процессия была помпезной и ужасной. Императорская семья, придворные, пажи, лакеи, трубачи, органисты, барабанщики, придворные сановники, повара подавальщики, императорские советники и канцеляристы, даже кучера и моряки, перевозившие обоз, – все они шли с пепельно бледными лицами, обрамленными белыми воротниками, закутанные в темные плащи и черную церковную парчу. Одежду они по спешно покупали на рынках Аугсбурга и Нюрнберга, откуда поставляли также огромные запасы свечей, столовых приборов, одеял, императорских инсигний, знамен, штандартов и лошадей, а кроме того обеспечивали подвоз священников и певчих.

Однако уже в момент выступления процессии судьба настроилась к ним враждебно: протестантский городской совет отказался сопровождать процессию при выходе из города и освещать им дорогу. Враг мертв и пусть отправляется к чертям один.

Процессия тронулась в путь, гроб погрузили на баржу и спустили в Дунай. Дождь, ветер и снег сделали дороги непроходимыми, затрудняли передвижение, изнуряли лошадей. Процессия движется очень медленно; от города к городу из домов выходят немногие подданные, чтобы оказать последнюю честь этому слишком загадочному императору.

Суровой немецкой зимой процессия то и дело сбивается с пути, еле-еле продвигаясь вперед. Посреди бушующей бури, в гробу, холодном, как камень, движимый повозкой со скрипящими колесами, с презрением принимаемой встречающим комитетом, перевозимый то туда, то сюда, словно ничейный узелок, Максимилиан Мудрый теперь – всего лишь тело без любви, без крыши над головой, без мира: он – покойник без родины.

Январь 1577 года: три месяца потребовалось эскорту, чтобы прибыть в австрийский Линц. Все надеются, что до Праги удастся добраться уже за восемь дней. Однако снова начинается снежная буря, дорога становится непроходимой. Нужно выбрать другой путь, ночевать в одиноких замках, и процессия сбивается с пути.

Когда похоронный кортеж прибывает в Богемию, тех немногих, кто еще выходит встречать его, не хватает даже на то, чтобы нести гроб. Они прибывают в Прагу лишь 6 февраля, спустя четыре месяца после смерти Максимилиана. Однако несчастья на этом не заканчиваются. Castrum doloris, катафалк, строящийся в церкви Святого Вита, еще не готов. Торжество приходится отложить; многие объявляют, что не смогут присутствовать, среди них – оба эрцгерцога из дома Габсбургов.

Наконец ритуал погребения проведен. Когда похоронная процессия проходит по улицам Праги, образуется небольшая толпа: в ней можно увидеть папского легата, посла Испании, посла короля Франции, венгерского магната, посланника Фердинанда, эрцгерцога Тирольского, брата Максимилиана, затем – князья империи, посланники из Австрии, Шлезии и Моравии, духовные и светские лица, кроме того, множество кавалеров, епископов, аббатов и иезуитов, прибывших отовсюду в большом количестве.

Катафалк, на котором установлен саркофаг, сделан из узловатого дерева цвета тьмы; темно-красный с позолоченным фоном саван, ярко сверкают на нем шесть императорских гербов. За гробом идет Рудольф, лицо его бледно. Он одет в черный плащ до пят, рука нервно сжимает рукоять меча. За ним следуют братья Маттиас и Максимилиан, тоже закутанные в плащи и вооруженные мечами; затем – папский легат в широкополой шляпе, с которой свисают крупные кисточки; руки, согретые расшитыми жемчугом перчатками, несут большую белую свечу. Имперские князья, завершающие похоронную процессию, тоже несут свечи, они отмечают путь светящимися точками. Время от времени кто-то проливает слезу, которую тут же смывает дождь. Кто-то в темной толпе держит на руках Священную корону Австрии, Венгрии и других земель империи; дрожа, сверкают камни, подобные зимней ночи. За проходящими людьми следует другая процессия: лошади. Впереди всех – боевой скакун Максимилиана, покрытый траурной, черной попоной с императорским гербом. Затем – конь империи, украшенный больше остальных, окруженный знаменами и штандартами; наконец, берберы Шлезии, Испании Тироля и Франции. Кажется, все идут с прикрытыми глазами неуверенным шагом и с прижатыми ушами, словно желая внести свой вклад в траур.

Похоронная процессия достигает церкви Святого Иакова в ста ром городе Праги, которая находится сразу за ратушей. Катафалк пересекает улицу между двумя магазинами при мастерских, место куда с давних времен стекаются пилигримы, чтобы почтить реликвию тела святого Хризостома. Однако внезапно кто-то, чтобы смутить народ, бросает в горюющую толпу монеты. Задуманное удалось: громко крича, плебс устремляется за монетами, возникает потасовка. Солдаты из эскорта бегут в боковые улочки для усиления головы процессии; драка и звон оружия вызывают тревогу.

– Предательство! Предательство! Как в Антверпене! – кричат зрители, наблюдающие за происходящим из окон, с водосточных желобов и карнизов. Они вспоминают резню католиков на протестантской земле.

Несущие гроб впадают в панику, катафалк качается, тленные кости Максимилиана вот-вот упадут на землю. Тех, кто устоял, охватывают дурные предчувствия: из-под саркофага выходит огромная отвратительная свинья. Носильщики пытаются прогнать ее факелами, но тщетно; и все бегут в смертельном страхе, убежденные в том, что это явление дьявола, а животное тем временем исчезает так же быстро, как и появилось.

Бледный и дрожащий, возле саркофага остался один Рудольф. Все покинули его, молодой человек хочет вынуть из ножен меч, однако один из придворных, вероятно, призрак, взявшийся неизвестно откуда, берет его за руку и мешает ему применить оружие. Оборачиваясь, Рудольф никого не обнаруживает, каждый миг он ждет предательского удара ножом. И только теперь на помощь ему приходят несколько конных лучников.

Обезумев, носятся участники похоронной процессии по переулкам, покрытым снегом и грязью. На улицах начинается безостановочная потасовка: безумие грозит поглотить Прагу, всплывает ненависть народа к клиру, всех облаченных в духовные одежды травят, словно собак. Все бегут, и быстрее всех епископы, аббаты и иезуиты. Они прыгают с мостов в ледяную воду реки, прячутся в домах, подвалах; владельцы домов находят их, отвешивают пощечины, гонят прочь пинками. Декан Градчан падает в подвал и ломает себе ногу, на него падают два каноника и два аббата, которых тут же прогоняет хозяйка дома ударами палки. Один находит убежище в кабаке неподалеку, однако его с руганью выгоняют. Во всеобщем безумии все натыкаются друг на друга, падают, кого-то утаскивают прочь, перемазывают грязью и экскрементами лошадей, убивают.

– Предатели закрепили свою сеть повсюду, – рассказывал Симонис. – Безумие в тогдашней Праге было ядом, который они влили в тело империи. То была генеральная репетиция случившегося потом. И то был знак проклятия, которое они выпустили на Максимилиана…

На улицах Праги духовные лица, будто обезумев, снимали с себя одежду, чтобы бежать быстрее, и полуголыми пытались спастись от протестантов. Приор монастыря нашей дорогой бабушки умирает от удара алебардой в лицо, венского иезуита обнаруживают с проломленным черепом.

Ужасно испачканный, в порванной на клочки одежде, епископ Ельмуцкий вбегает в лавку и на коленях умоляет хозяйку не выдавать его, он даже предлагает ей сотню гульденов, но та выгоняет его пинками. Солдат нападает на епископа Венского, крадет у него богатый, украшенный драгоценными камнями и жемчугом посох, до крови избивает его слугу, в то время как епископ бросает на произвол судьбы священное епископское облачение и пускается наутек. Даже архиепископ Пражский, который прежде и ходил-то с трудом, бежит, словно заяц.

Проходит более двух часов до воцарения порядка. Беглецы медленно выходят на улицы и вновь образуют небольшую процессию за катафалком Максимилиана. Однако этот эскорт грязен, оборван, дрожит, посерел, словно свинцовое небо над городом. На плечах идущих за гробом уже не покоятся драгоценные столы, на руках уже нет вышитых жемчугом перчаток, расшитые золотом и серебром береты лежат, затоптанные в грязь, или же в карманах шакалов. Духовенство уменьшилось наполовину, певцы исчезли, процессия продвигается вперед в глубоком молчании. Некоторые хромают, большинство испуганно озирается по сторонам; никто не отваживается прокомментировать пережитый только что позор; каждый тщетно вопрошает себя, что вызвало этот ад и почему он закончился так же внезапно, как и начался. Проповедь в церкви Вита в Градчанах длится всего полчаса. После мессы юный Рудольф идет к алтарю, чтобы возложить милостыню, в руках он торжественно держит большую белую свечу.

Все взгляды устремлены на него, все ждут ответа. Какой же глубокий след могли оставить в его душе события в Регенсбурге и Праге? Народ, с надеждой глядящий на него, еще не знает об этом, однако пережитый кошмар нанес его душе, уже похищенной врагами его отца, последний удар: отныне он будет Рудольфом Мизантропом, Рудольфом Безумным, Рудольфом Сумасшедшим.

– После первых лет правления, – декламировал Симонис, – все поняли, что дух его окутан мраком. Он одержим магией и алхимией, его мучают кошмары и страхи. Со временем Рудольф все чаще закрывался в тайных комнатах для занятий чернокнижием, впал в зависимость от самых низших своих слуг. И это место, Нойгебау, он замарал своими несбыточными фантазиями.

– Значит, правда, что в Месте Без Имени был алхимический кабинет?

Симонис подтвердил.

– Рудольф был безумен, однако, прежде всего, и для императора это беда, он был трагикомической фигурой. В юности он повидал слишком много ужасного. Поэтому предпочитал проводить вечера за тем, что изучал влияние планет, вместо того, чтобы пользоваться своим зрением и обо всем судить самому.

Вопреки воле отца Рудольф переносит столицу империи: из милой Вены он переезжает в пропитанную магией, мрачную, дьявольскую Прагу. Здесь случилось позорное происшествие во время погребения Максимилиана, здесь же Рудольфу предстояло потерять рассудок.

В августе 1584 года в город приезжают два английских мага: Ян Девус (который называет себя Джоном Ди) и Эдвард Келли. О Девусе, астрологе королевы Елизаветы, ходит слава мудреца. Он говорит с духами, предварительно призвав их с помощью магического зеркала или кварцевого шара, якобы полученного им от архангела Уриила. Трудно сказать, кто он – обманщик или одержимый. Келли называет себя Англичанином (его настоящая фамилия Талбот), и он кажется обычным мошенником: у него изуродованные уши (в Англии так наказывают фальсификаторов), которые он прикрывает длинными сальными волосами. Нос острый, словно вороний клюв, глаза маленькие, точно у мыши, взгляд трусливый и жадный.

Оба проводят спиритические сеансы и даже ворожат. С помощью различных хитростей они выуживают деньги из карманов людей: астрологические предсказания, лекарства от болезней, мутные намеки на философский камень. Ходят слухи, что они шпионы и подстрекатели, подосланные королевой Елизаветой, дабы помешать владычеству Габсбургов в этих землях. Возможно, и нет, отвратительная внешность бывает обманчива, возможно, они действительно волшебники. Однако какая разница? Дьявол – англичанин, так говорят.

Подобно магнитам Девус и Англичанин притягивают легионы ведьм, чародеев, мастеров черной магии, алхимиков и травников. Прага открывает свое мягкое черное лоно, приветствуя силы тьмы, слабый дух императора распахивает двери, и туда, ликуя, врывается грязный ветер магических искусств.

Народ смущен, аристократы опутаны сетями, английская парочка быстро наживается и, наконец, втирается в доверие к Рудольфу. Император тоже одержим астрологией; каждый, кто приходит к нему, должен принести свой собственный гороскоп, и если астрологи выносят отрицательный приговор, то посетителя отправляют прочь. Рудольф тратит невероятные суммы на талисманы, эликсиры, амулеты и чудодейственные средства. Он не делает ни шагу, даже в отношениях с женщинами, если подозревает, что они родились под несчастливой звездой. Все пользуются этой ситуацией и подкупают его советников, чтобы иметь полную свободу действий. Императора может обмануть кто угодно.

Сын благочестивого Максимилиана сначала дарит Девусу свое расположение, затем прогоняет его прочь, поскольку папский нунций чует черную магию. У него остается Англичанин, худший из двоих, который проводит время в кутежах, злоупотреблениях властью и попойках и покупает дом рядом с неким доктором Фаустом, экспертом черных искусств (черной магии и книгопечатания). Говорят, что он летал над Прагой на лошади с драконьими крыльями, а затем отправился из своей деревни Кутна Гора (по-немецки Гутенберг) в Германию, чтобы изобрести книгопечатание. Англичанин вспыльчив, он убивает дворянина на дуэли. Рудольф воспользовался этим, чтобы запереть его в башне, поскольку на1 деется посредством сурового содержания под стражей выпытали у него тайну философского камня. Англичанин пытается бежать, падает в крепостной ров и ломает ногу, которую ему заменяют на деревянную. Так из Безухого он превращается в Деревянную Ногу, доверчивые люди полностью возмещают ему убытки. Для Рудольфа он уже не желанен, но он по-прежнему верит, что Англичанин является кладезем неоценимых тайн, а потому любит и ненавидит его одновременно. Снова заточенный в темницу, Англичанин опять пытается бежать, ломает вторую ногу и погибает.

В Праге, этом дьявольском городе, целиком и полностью воплотились планы мести Илзунга и его сподвижников: Рудольф стал жертвой галлюцинаций и приступов ярости, повсюду ему чудятся заговоры и покушения, более того, он сам неоднократно ищет смерти. Что еще хуже, его безумие переживет его: его внебрачный сын, кровожадный Дон Юлий, который, будучи одержим охотой, постоянно окружает себя сворами собак – сам настоящий зверь среди зверей, который часто бывал пьян и от которого часто воняло шкурами, ведь он предпочитал дубить лично, перейдет от страсти к охоте к страсти к мучению животных, а затем начнет пытать мужчин и женщин. Во время безумной ночи любви и убийств он убил беззащитных дочерей банщика в одной деревне, где жил в уединении, и изрубил их на куски. Его объявят безумным и запрут. Он умер, а вероятнее всего, был убит в замке Крумау.

Я молчал, потрясенный этой ужасной историей. До сих пор я ловил каждое слово Симониса, теперь же посмотрел на бесконечные сады Места Без Имени.

– Как вы наверняка хорошо себе представляете, господин мастер, – заключил Симонис, – вместе с Максимилианом погиб не только дух его сына, но и Нойгебау. С тех пор никто больше не работал в этих садах, на этой вилле, в зверинце. Однако без ухода растения гибнут, стены рушатся, животных больше не покупают. Сколько еще это может продолжаться? Иосиф – первый император, у которого возникло желание спасти это место. Да поможет ему Господь.

Из большого входного зала мы пошли в комнату слева. Здесь тоже были голые стены, огромные окна, открывавшие вид на небо, а высокие потолки, казалось, пытались напомнить посетителям о великолепии Места Без Имени и о его незавершенной прелести, все еще ждавшей избавления.

Пока мы осматривали стены в поисках дымоходов, у меня не шла из головы дата: 5 сентября, день, с которого Максимилиан начал приближаться к смерти. По дороге на собрание студентов Коломан Супан рассказывал нам, что именно в этот день, во время великой осады Вены турками в 1683 году, один предатель из города открыл османам, что силы венцев на исходе и они сдадутся. Однако этот день всплывал и в моих воспоминаниях о приключениях с Атто, имевших место двадцать восемь лет назад: 5 сентября 1661 года Николя Фуке, министр финансов Франции и друг Атто Мелани, был арестован, и судьбаего трагически завершилась в Риме, в гостинице, где я в то время работал и познакомился с Атто. День ареста Фуке был также днем рождения «короля-солнце»: величайший и могущественнейший правитель Европы родился 5 сентября. И, наконец, смерть Сулеймана: снова 5 сентября.

Эта дата, пятый день девятого месяца в году, казалось, была подобна повторяющемуся судьбоносному бою часов не только в истории Европы, но и в моей собственной жизни. «Король-солнце», император Максимилиан и султан Сулейман, Фуке, Вена, Рим, Париж: мне чудилось, будто эти имена и названия водят хоровод вокруг меня, крошечного ничто в театре человеческих судеб, словно моя судьба таинственным образом связана с ними. Или это были всего лишь выдумки бедного трубочиста?

Закончив работу в левом, а затем и в зеркально отраженном правом зале, мы вышли в большую лоджию, из которой открывался вид на северный сад. В лицо нам тут же ударил холодный, чистый, зимний воздух. Бесконечная панорама Зиммерингер Хайде, окружавших замок просторных полей, городских стен Вены вдалеке, а за ними – зеленые высоты горы Каленберг. Лоджию подпирали циклопические колонны из монолитного камня, дорогая работа искусных камнетесов. Очень высокий свод лоджии над нашими головами казался созданным для того, чтобы принять на себя огромные фрески, которые Максимилиан наверняка представлял себе, быть может, даже проектировал, быть может, даже делал наброски вместе с итальянскими художниками, и которые, однако, так никогда и не были написаны.

Из стен выступал горизонтальный ряд искуснейшим образов высеченных из камня бычьих голов. Эти устрашающие, исполненные достоинства животные вызвали у меня какие-то смутные воспоминания. О чем это я вспомнил? А потом понял: это было в Риме, двадцать восемь лет назад, во время моего первого приключения с аббатом Мелани. В подземных ходах Святого города мы наткнулись на странный остров, где находились драгоценные остатки древнеримских времен. Среди них Атто, великолепный знаток античности, узнал тавробола: языческую картину, которую почитали приверженцы культа Митры,[69]69
  Античное божество, принесенное, вероятно, с Востока; главными приверженцами культа были солдаты, поскольку считалось, что Митра приносит победу.


[Закрыть] с изображением скорпиона и быка. Снова совпадение, подумал я, снова связь между прошлым и настоящим. Место Без Имени не переставая бросало мне под ноги тонкие намеки, похожие на запутанный клубок, чтобы я размотал нить и разгадал загадку.

Я вновь обвел взглядом большую лоджию и открывавшуюся отсюда панораму.

– Все здесь так грандиозно, – вздохнул я, – невиданный размах. Это как вилла Медичи в Риме, или же как венецианские виллы, и даже… да, Версаль я представляю себе тоже именно таким, – сказал я, указывая на сады и фонтаны, простиравшиеся к северу и югу от замка, перед нами и позади нас.

– Не знаю, похоже ли это на Версаль, – ответил Симонис, – но каждый понимает, какой прекрасной жемчужиной мог стать Нойгебау, если бы не был обречен на забвение.

В этот миг мы услышали странный звук, доносившийся из западного крыла замка. То было похоже на смесь звучания бучины[70]70
  Медный духовой музыкальный инструмент.


[Закрыть] и раската грома, и я не мог сказать, был ли он механического или человеческого происхождения, доносился ли он снизу или сверху. Я невольно обернулся к Симонису, однако мой помощник прошел вперед, внутрь замка, и ничего не слышал. Из большого зала нас звал малыш. Он искал нас повсюду, поскольку увидел, как Фрош вышел через восточный выход. Очевидно, старый смотритель направился в дом, находившийся на некотором отдалении от замка. Этим моментом нам нужно было воспользоваться.

* * *

Казалось, Летающий корабль терпеливо ждет прихода весны. Он по-прежнему лениво лежал на замерзшей земле. Я взобрался по большому крылу хищной птицы, быстро перелез в переднюю часть корабля, а затем снова спустился.

– Нужно искать планомерно, – сказал я Симонису, – я начну с киля, а ты поищешь на борту.

Пока Симонис прочесывал внутреннее пространство корабля надо мной, я обследовал корпус начиная с днища. Однако поскольку я устал от работы и беспокоился по поводу того, что Фрош скоро вернется, я начал охоту за Золотым яблоком в прескверном расположении духа. Посольство турецкого аги, непрозрачность позиции Евгения Савойского, продолжение войны, смерть Данило и Христо, прибытие аббата Мелани, дервиш Кицебер, болезнь императора, странные маневры Угонио и сам Летающий корабль – все, казалось, каким-то образом вращается вокруг этого символа, и мы должны были докопаться до сути дела. Если мы не разгадаем эту тайну, все останется окутанным густым туманом и я, вероятно, задохнусь в махинациях аббата Мелани, сам того не заметив. У меня просто не было выбора.