Текст книги "Veritas"

– Но кто это и чего он хочет? – возмущенно воскликнул я. – Он обещает дервишу отрезанную голову, затем таращится на тебя, преследует, крадет монеты принца Евгения… Какая между всем этим связь?

– Я знаю только одно: человек с таким лицом способен на все. Даже на то, что случилось с Хаджи-Таневым.

Но самое печальное известие этого дня нам только предстояло услышать.

Чтобы немного развеяться, мы пошли по крестовому ходу, наблюдая за тем, как играет наш малыш. Наконец мы направились в монастырскую церковь. Сломленные всеми неприятностями, которые окружали нас, мы чувствовали потребность в молитве, чтобы просить Всевышнего о защите и милосердии.

Однако когда мы вошли в холодный, пропитанный запахов ладана полумрак, то увидели, что вся церковь наполнена сестрами монастыря Химмельпфорте. Они собрались полным составом на молитву с четками. Это очень удивило нас: слишком необычно в столь поздний час для монастыря. Мы осенили себя крестным знамением, встали на колени в дальнем уголке и страстно присоединились к молитве, о милости Божией для душ двух бедных убиенных студентов.

После молитвы с четками последовала молитва к Пресвятой Деве Химмельпфорте. Мы слышали, как к литаниям монахинь, похожим на контрапункт, то и дело примешивалось неясное бормотание, в котором мы вскоре распознали всхлипывания. Кто-то плакал. Когда мы обернулись, то увидели слева от алтаря, под статуей Пресвятой Девы Химмельпфорте, хормейстера. Грудь ее дрожала. В тот же миг вопросительный взгляд, которым обменялись мы с Клоридией, превратился в недоверчивое оцепенение.

– Pro vita nostri aegerrimi Cesaris, oramus, – услышали мы слова чтицы.

«Мы молимся за жизнь нашего тяжело больного императора». Эти слова хлестнули нас, словно ледяной ветер. Мгновение я надеялся, что ослышался, но обеспокоенное, испуганное выражение лица, с которым Клоридия ударила себя по лбу, подтвердило мое печальное открытие. Императору плохо? Жизнь нашего августейшего императора, нашего горячо любимого блистательного, юного Иосифа Первого в опасности? Что же произошло? Но задавать вопросы в такой миг было невозможно, нам нужно было дождаться окончания молитвы. А им, казалось, конца-края не было, этим минутам, которые отделяли нас от объяснения столь неожиданного известия. Наконец церковь опустела, Камилла поднялась и обернулась к нам. Едва Клоридия увидела ее, как подошла к ней и обняла.

– Камилла… – пробормотала моя жена при виде молодого, искаженного болью и горечью лица.

Хормейстер велела нам следовать за собой, ей нужно было погасить свечи. Пламя отражалось в ее залитых слезами щеках, она тщетно пыталась сдержать всхлипывания, крепко сжимая руку Клоридии.

С самого раннего утра об этом говорил весь город. Сначала весть бродила, как слух, затем информации стало больше, и наконец, как гром среди ясного неба сверху спустили приказ каждый полный час читать публичные молитвы с выносом святых даров как в императорской капелле, так и в соборе Святого Стефана. В императорской капелле час за часом собирались все придворные: трибуналы, министры, гранды, кавалеры, придворные дамы и другие придворные. Также в соборе во второй половине дня читали молитвы под руководством лично монсеньора архиепископа и всего соборного капитула, к процессиям присоединялись религиозные ордены, братства, школы искусства и ремесла, а также персонал госпиталей, всегда при участии простолюдинов, которые обеспокоенно и благочинно молили ходатайства у Господа.

Затем молитвы продолжились во всех остальных приходах города и пригорода. Были даже посланы особые курьеры во все эрцгерцогство Австрийское вверх и вниз по течению реки Энс, в сорокачасовой зоне, чтобы – как можно было прочесть в воззвании – молить Господа ниспослать нашему всемилостивому и августейшему монарху долгие годы жизни и счастливого правления, в утешение верноподданному его народу и на благо всего христианства, особенно в столь опасной и тяжелой ситуации войны, в которую втянута вся Европа.

Даже живущие в императорской столице османы и иудеи назначили особые дни молитв и поста, а также раздавали милостыню.

Император был болен. Вот уже на протяжении нескольких дней он лежал в постели, отделенный ото всех, никто не имел права приближаться к нему. Но не потому, что Иосиф Победоносный не был в состоянии поддерживать разговор или председательствовать в совете министров, а потому что болезнь его была заразной. И смертельной. Ибо диагноз был однозначен: оспа.

– Как Фердинанд IV, в точности как он, – всхлипнула Камилла.

В груди моей бились дурные предчувствия.

Мои мысли возвращались к Фердинанду IV, молодому королю немцев и римлян, которого пятьдесят лет назад унесла оспа. Первенец императора Фердинанда III и старший брат Леопольда внезапно умер в возрасте почти двадцати одного года. Я знал историю вундеркинда Фердинанда по книгам, которые приобрел по прибытии в Вену: на его необычайные таланты возлагал все надежды его отец, надеясь вернуть империи былое величие после Тридцатилетней войны. Трагедия произошла в столь затруднительный момент, что дом Габсбургов рисковал вообще потерять корону. Потому что Франция тут же воспользовалась ситуацией, чтобы помешать Леопольду быть избранным императором, и тот вынужден был передать курфюрстам-протестантам огромные суммы денег за то, что те выберут его, более того, ему даже пришлось поклясться перед ними торжественной клятвой и отказаться поддержать испанских Габсбургов в войне против Франции. Так французско-испанская война закончилась поражением, и король Филипп IV был вынужден отдать свою дочь Марию Терезию Людовику XIV вместо Леопольда. Именно из этого брака и родилось право французов на испанский престол, который представлял собой причину текущей войны за наследство. Короче говоря, если бы Фердинанд не умер столь рано и столь неожиданно, французские Бурбоны не породнились бы с испанскими Габсбургами и война за испанское наследство никогда не началась бы.

Хотя молодой Фердинанд, необычайный, красивый мужчина, обладал отменным здоровьем, он быстро слег от оспы. Когда самые старые люди в народе вспоминали о тогдашнем печальном событии в императорской семье, повлекшем за собой еще много печальных событий, они содрогались от страха.

А теперь и Иосиф заболел оспой.

– Первые симптомы появились пять дней назад. До сегодняшнего дня болезнь держали в тайне. Я сама узнала только вчера вечером, – сказала хормейстер надтреснутым от слез голосом.

Так мы узнали, что Иосиф Победоносный во вторник, 7 апреля, ужинал у своей матери, и вскоре у него возникла легкая головная боль. Незначительная неприятность исчезла уже на другой день, и молодой император решил в среду утром отправиться на привычную охоту. По возвращении он пожаловался на сильное давление в груди, удушье и странные боли во всем теле. Внезапно его стошнило, вследствие чего наступило сильное обезвоживание. Позвали лейб-медика, объяснившего недомогание чрезмерным питанием во время пасхальных празднеств, он прописал на вечер порошок из толченого гиацинта и различных драгоценных камней.

Ночь прошла беспокойно. Утром следующего дня, в четверг, 9 апреля, Иосифа снова сотряс очень сильный приступ рвоты, во время которого он выплюнул слизкую, плохо переваренную субстанцию, за ней последовала желчь в больших количествах. Небольшая головная боль вернулась, но особенно его мучила невыносимая перемещающаяся боль в груди и животе, перешедшая затем в бедра. Иосиф Победоносный, молодой человек, сильный и смелый, в прошлом – храбрый солдат, кричал как ребенок. Моча и пульс, к счастью, были в норме, поэтому поставили клистир, или инсуффляцию воды с солью, которая оказала похвальное, смягчающее действие. Боли, впрочем, продолжались до вечера, крики тоже. Клистир повторили, что привело к трем приступам рвоты с желчью. Кроме того (по известному указанию Аристотеля), ему прописали порошок из почек и качественной киновари. К вечеру участился пульс, и в час ночи у него решительно поднялась температура.

Пока Камилла говорила, в моей голове, словно погребальный колокол, била дата: 7 апреля. В этот день началась болезнь Иосифа, а также в Вену прибыл турецкий ага. Более того: через день в городе появился аббат Мелани…

– А это точно, что у него оспа? – спросил я Камиллу.

– По крайней мере, так говорят.

– А каково состояние императора на данный момент?

– Ничего не известно. К сожалению, последние события держатся в строжайшей тайне. Но… куда же вы бежите?

* * *

– Ну? Что ты такое говоришь? – бормотал аббат Мелани из-под своего одеяла, с трудом ворочая языком ото сна.

– Вы притворяетесь, что ничего не понимаете? Этого я и ожидал! – кричал я, вне себя от гнева.

Подобно одной из Эриний ворвался я в спальню Атто. Я громко стучал в двери (кельи монахинь располагались довольно далеко), и Доменико, испуганно поднявшийся с постели, открыл мне, убежденный в том, что город объят огнем или ему угрожает какая-нибудь другая катастрофа.

– Турецкий ага прибыл в Вену всего за день до вас, и не делайте вид, что вы этого не знали! На этот раз вы очень хитро все придумали, со своим дервишем!

– Дервиш? Понятия не имею, о чем ты говоришь, – ответив Атто, садясь в постели.

– Дорогой дядя… – предпринял попытку вмешаться Доменико.

– Да, дервиш из свиты турок, этот Кицебер, который во время своих противоестественных ритуалов режет себя на куски и исцеляется, словно ничего и не было. Хорошими людьми вы окружили себя, аббат Мелани! И вы заодно с дервишем, чтобы заполучить голову императора. Ха, удивились, да? Не думали, что я все разгадаю!

Дядя и племянник замолчали. Это придало мне мужества, и я продолжал:

– Вы утверждаете, аббат Мелани, что прибыли в Вену ради мира. Вы сунули мне под нос письмо предателя Евгения, который хочет продаться Франции, но о другом шахматном ходе вы умолчали, о самом важном, а именно, что необходимо убрать с дороги императора! У его императорского величества Иосифа I нет наследников мужского пола. Если он умрет, то наследником престола станет его брат Карл, который вот уже десять лет с оружием в руках оспаривает право на трон у Филиппа Анжуйского, внука «короля-солнце». Если Иосиф умрет, Карл должен будет немедленно прибыть в Вену, чтобы стать императором, и тогда конец войне! Евгений уже совершил предательство: даже если бы Австрия того хотела, она не смогла бы послать в Испанию ни короля, ни генерала. На троне Мадрида навеки будет внук вашего повелителя. Превосходный план! Вот почему заболел император. Какая там оспа: вы, французы, испокон веков были союзниками турок, и вы отравили его.

– Император болен? Что ты такое говоришь, мальчик!

– И болезнь, какое совпадение, начинается с головы… как раз с той самой головы, вокруг которой дервиш выстроил свой заговор! Или все это только совпадение? Кто же вам в этом поверит? Уж точно не я, я-то, к сожалению, вас знаю! Как вы могли это сделать? В вашем возрасте! Разве у вас не осталось ни капли страха Божьего? – спросил я, и голос мой дрогнул.

– Я не понимаю, откуда ты… – возмущался Атто, держась рукой за живот.

– И не думайте, будто я забыл, что Филипп Анжуйский был провозглашен королем Испании благодаря поддельному завещанию. Это вы, вы подделали завещание, одиннадцать лет назад, прямо у меня под носом!

– Дорогой дядя, вы не должны позволять… – произнес Доменико.

– Какое там великодушие и вознаграждение! – с разгоревшимся негодованием перебил я племянника. – Жилье и работу здесь, в Вене, вы предоставили мне только затем, чтобы снова воспользоваться моими услугами, а потом в самый подходящий момент исчезнуть, как вы это проделывали уже дважды в Риме! Но на этот раз вам нужно было совершить еще один позорный поступок: убить императора, молодого человека, которому и тридцати трех лет не исполнилось! Вот зачем вы сделали меня богатым человеком. Вы хотите купить меня. Но вам это не удастся, о нет! На этот раз вы меня не получите. Нет цены за жизнь моего короля! Я вернусь в Рим и буду снова жить в подвале из туфа, но прежде я нарушу ваши гнусные планы. Вам придется переступить через мой труп!

– Милосердное Небо, мальчик мой, не нужно… Доменико, прошу тебя! – умолял Атто, по-прежнему прижимая руку к животу и с искаженным от боли лицом пытаясь подняться.

– Дорогой дядя, я здесь, – сочувственно воскликнул племянник, спеша поддержать его и увести за занавеску, где стоял ночной горшок для телесных потребностей.

У аббата Мелани возникла сильная колика, вызванная так называемым песком в почках и сопровождаемая диареей и болезненным взрывом геморроя. Внезапно я остался без противника, причем в сильнейшем смущении. Я предложил свою помощь, которую Доменико отклонил мрачным ворчанием из-за полога.

– Император… яд… – слышал я хрип Атто.

– Дорогой дядя, вы теряете слишком много крови, вы должны непременно выпить кедрового соку.

– Да, да, сделай поскорее, прошу тебя…

Доменико отодвинул полог в сторону и кивком попросил меня немного поддержать старого аббата, который скрючившись сидел на стуле. Впервые увидел я его кастрированное срамное место. Не обращая на меня внимания, Атто продолжал причитать, в то время как вулканическая деятельность у него во внутренностях все никак не заканчивалась и геморрой по-прежнему кровоточил. Племянник выбежал из комнаты, налил пару капель из бутылочки в большой стакан свежей воды и торопливо протянул напиток своему дяде.

– Что ж, я думаю… – пробормотал я, собираясь попрощаться, чтобы более не мешать.

Но Доменико решил, что я намереваюсь продолжить обвинения, и крикнул из-за занавески:

– Вы что, совсем не испытываете ни капли сочувствия к старику? Хотите убить его? Довольно уже. Уходите, уходите прочь.

* * *

После того как меня таким образом выставили за дверь, я, обессиленный, пересек монастырский двор и потащился в постель, где обнаружил, что Клоридия, хотя и сидела на постели, уже задремала. Она хотела подождать меня, однако усталость сморила ее.

Так я остался один, борясь с безутешностью и сомнениями. Я сел за стол и закрыл лицо руками. С тех пор как я услышал в церкви печальную новость, у меня не было ни секунды на размышления. Жизнь императора в опасности? Это казалось жутким кошмаром, но слишком уж много признаков доказывало то, что я, к сожалению, не спал. Разве мы с помощником не встретили три процессии, направлявшиеся к собору Святого Стефана, когда коляска Пеничека везла нас на встречу с бедным Хаджи-Таневым?

На столе лежала шахматная доска Христо. Я провел кончиками пальцев по вмятинам, которые остановили пули и спасли мне жизнь.

Накануне вечером, вспомнил я, мы втроем заметили необъяснимое волнение хормейстера. С необычайной резкостью она возразила во время репетиции «Святого Алексия» бедному Гаэтано Орсини. Кроме того, Камилла выбрала мрачную, меланхоличную арию, а затем говорила о предсказаниях. Теперь я понимал, что печальное предчувствие смерти отягощало ее душу. Она думала об императоре, стоявшем на могиле своего друга Ламберга, о зловещем пророчестве альманаха «Энглишер Варзагер», о предупреждении того коварного иезуита Видеманна и кто знает, о чем еще, потому что было немало тех, кто желал смерти его императорскому величеству. Кто мог бы осуждать ее? Двадцать восемь лет назад, когда я был слугой в Риме, в гостинице «Оруженосец», я своими собственными глазами читал в астрологической газете очень точное предсказание смерти одной правительницы: несчастной супруги наихристианнейшего короля.

Ах, к сожалению, это не дурной сон, вздохнул я, открывая Шахматную доску. Однако один вопрос мучил меня теперь сильнее других: какие планы на самом деле строил аббат Мелани? Он прибыл в Вену всего лишь через день после прибытия аги и после начала болезни императора. Атто прибыл, чтобы сыграть партию Франции за двумя столами. С одной стороны, он намеревался вскрыть предательство Евгения и тем самым навеки вывести его из игры, не передавая принцу Нидерланды, как он того хотел. В этом мне Мелани сам признался. С другой стороны, для Франции было еще более выгодное решение: смерть Иосифа I. Каким образом связаны эти два обстоятельства, мне, честно говоря, было не совсем ясно, но какая разница? Аббат сам учил меня много лет назад: не нужно знать все; важно только понимать значение происходящего. А значение я понял, о да, к сожалению, это так. Со всем опытом, которым я обзавелся рядом с кастратом-интриганом, мне было достаточно сложить два и два. На этот раз мне не нужно было ждать исхода жутких событий, чтобы понять; я разгадал игру Мелани по прошествии менее двадцати четырех часов после того, как мы встретились снова. Ты делаешь успехи, с горькой иронией сказал я себе.

Впрочем, следовало допустить, что мои обвинения смутили Атто. Но не стоило обманываться: он всегда притворялся передо мной, даже в самые трагичные моменты. Я видел, как он оплакивал смерть одного из самых близких своих друзей, чтобы позднее обнаружить, что он сам был завязан в этом по самую шею. Мне нельзя было забывать о том, что Атто прибыл в Вену именно в тот день, когда император почувствовал признаки болезни. Точно так же уже было однажды в прошлом: двадцати восемь лет назад Мелани появился в гостинице «Оруженосец» как раз в тот самый день, когда необъяснимым образом умер тот старый постоялец-француз…

Злобный кастрат всегда пользовался мной как шахматной фигурой, но я уже не был жалкой белой пешкой, которую сам теперь держал в руках, беззащитной добычей такого хитрого черного слона, как этот подлый аббат.

Бедный я, бедный, ставший только благодаря Атто Мелани мастером-трубочистом и владельцем домика с виноградников на Йозефинзель! Если его заговор выплывет на свет божий, я отправлюсь с ним прямо на эшафот. Теперь он поставил на кон мою жизнь и содержание моей семьи, и старый кастрат грозился увести меня за собой в смерть! Вот только он был восьмидесяти пятилетним стариком, и в принципе палач сделает только то, чем вскоре должна заняться сама смерть. А я был в самом расцвете сил и должен был содержать семью! От страха у меня кружилась голова, все тело мое дрожало.

Я крепко сжимал в руке черного слона, словно мог таким образом удушить аббата Мелани, раздавить, будто по волшебству изгнать его из моей жизни.

Посмотрев на мирно спящего малыша и милое лицо своей жены Клоридии, я проклинал кастрата и его интриги, которые мешали спать моим близким! А обе мои дочери, оставшиеся в Риме и с нетерпением ждавшие, когда можно будет приехать к нам? Какая жалкая судьба ждет их, если придет известие о том, что их отец обвинен в государственной измене, а затем был казнен, словно обычный преступник, или, быть может (тут дрожь становилась невыносимой), колесован и четвертован?

Со жгучим раскаянием я признался себе, что сам виновен во всех бедах своей семьи. Каким недостойным супругом и отцом я был! Жалкий, подлый ландскнехт, столь же незначительный, как белая пешка в моей руке, которой от ярости я готов был оторвать голову.

О, моя Клоридия, смелая, обворожительная и искусная куртизанка, от вида которой у маленького юного слуги начинали дрожать колени! Какой печальный конец уготован ее бархатному, сверкающему, смуглому цвету лица, представлявшему собой милую противоположность пышным локонам, обрамлявшим ее большие карие глаза, и жемчужным зубкам ротика, округлому гордому носу, пухлым губам с оттенком красного, которого было достаточного для того, чтобы лишить их излишней бледности, и маленькой, но точеной фигурке, со снежной грудью, нетронутой и целованной двумя солнцами, плечам, достойным бюста Бернини.[58]58
  Великий итальянский архитектор и скульптор, крупнейший представитель римского и всего итальянского барокко.


[Закрыть] Я знал ее, когда она казалась возвышеннее, чем Мадонна Рафаэля, более упоенной, чем сентенции Терезы Авильской,[59]59
  Испанская монахиня-кармелитка, католическая святая, автор мистических сочинений, реформатор кармелитского ордена, создатель орденской ветви босоногих кармелиток.


[Закрыть] чудеснее, чем стихотворение кавалера Марино,[60]60
  Полное имя Джамбаттиста (Джанбаттиста) Марино, знаменитый итальянский поэт, один из крупнейших представителей поэзии барокко.


[Закрыть] мелодичнее, чем мадригал Монтеверди,[61]61
  Итальянский композитор (1567–1643).


[Закрыть] сладострастнее, чем двустишие Овидия, и приносящее исцеление скорее, чем целый сонм Фракасторо.[62]62
  Венецианский врач и писатель (1478–1553).


[Закрыть]

Что я сделал с ней? Превратил ее во вдову маятника на виселице! Поначалу я был неплохим супругом, сказал я себе: чтобы соединиться со мной, она отказалась от прибыльного ремесла, заниматься которым ее заставили позорные, тайные обстоятельства. Об этом я узнал, когда мы познакомились в гостинице «Оруженосец». Да, но потом? Мы жили в домике, который купил нам мой тесть, не я, вплоть до последних двух лет мы жили на доходы с нашего маленького поместья, которым мы тоже были обязаны ему. Я тяжело работал на вилле Спада, конечно, но чего это стоило по сравнению со славой исключительной акушерки, ремеслом которой Клоридия занялась к вящему процветанию всей нашей семьи!

Каким же ничтожным оборванцем был я, за почти три десятилетия не сумевший обеспечить своей супруге достойную жизнь, я даже не смог уберечь ее от позора бедности и потери унаследованного состояния ее отца! И тем не менее она никогда не щадила себя: она доверяла мне всем своим существом, всегда была верной и нежной, родила мне троих детей, даровав им бытие своим телом и благополучие своей грудью.

В конце этих размышлений процесс, на который я сам себя вызвал, завершился приговором.

Я снова посмотрел на черного шахматного слона. Нужно было признать: если бы он не появился, черный аббат Мелани, чтобы спасти нас от бедности, мы все еще сидели бы в Риме, голодали, малыш, быть может, уже умер бы, замерз во время очередного похолодания, я умер бы, упав с крыши или камина, либо, хуже того, сгорел бы в дымоходе, охваченный огнем. Кто знает? Хотя Атто, передавая нам свой дар, выполнял обещание, размышлял я, терзаемый противоречивыми чувствами; но если бы я никогда не знал его, разве не потерпел бы я поражения тогда, в голодный 1709 год, когда пришла в упадок семья Спада, мои работодатели?

Вена и Рим, Рим и Вена: внезапно перед моим мысленным взором размоталась красная нить всей моей жизни. Двадцать восемь лет назад, когда в Вене решалось будущее Европы, встреча с аббатом Мелани в небольшой гостинице, расположенной в двух шагах от пьяцца Навона, навсегда изменила мою жизнь. Он научил меня тайнам и хитростям политики, государственной интриги, темному faciès[63]63
  Лицо, лик (лат.).


[Закрыть] человеческого существования. Он вовремя спас, меня от слепого простодушия, на которое я тогда, казалось, был обречен. Научив меня злу в мире, он, наконец, подвел меня к тому (хотя и не собирался делать этого), чтобы искать спасения от этого зла, бросить тщетные юношеские мечты стать газетчиком и вместо этого задуматься о важных вещах: семье, любви к близким, скромном, добродетельном существовании, определенном страхом Божиим.

Однако по прошествии некоторого времени он снова использовал меня в своих целях и обманул. Я всегда был его послушным слепым орудием, потому что помогал ему проворачивать махинации в пользу короля Франции. Он получил от меня то, что ему причиталось: поддержку, совет, даже приязнь.

Все теперь, казалось, изменилось, причем до полной противоположности. Я уже не был тем простодушным юношей, каким предстал перед ним во время нашей первой встречи, и не тем молодым отцом семейства, которого он встретил, вернувшись в Рим. Я стал зрелым мужчиной сорока восьми лет, закаленным тяготами жизни. В Вене, которая играла столь большую роль во время наших первых приключений почти три десятилетия тому назад, я наконец получил возмещение за все то, что отнял у меня аббат Мелани или что он обещал мне, не задумываясь. О боже, неужели же все это действительно должно кончиться трагически, на виселице?

После того как я дал волю отчаянию и гневу, угрызениям совести и душевным страданиям, я стряхнул, словно гусь, выходящий из воды и машущий крыльями, чтобы обсушиться, с себя все воспоминания и снова задумался о настоящем. Недуг, который только что обнаружился у кастрата, казалось, не был притворным: своими собственными глазами (и не в последнюю очередь носом…) я мог убедиться в его достойном жалости состоянии, в которое его повергло известие о болезни августейшего императора. И разве не слышал я, как Атто страстно описывал геройские поступки Иосифа? Да, еще накануне, в тот день, когда мы встретились в кофейне «Голубая Бутылка», разве не описывал он в мрачных тонах позорное падение Франции и неудачу самовлюбленного правления Людовика XIV, чтобы вместо этого хвалить Вену, и Габсбургов, и Небо? Нет, то были, бесспорно, речи не врага Австрии. Если только…

Если только он не читал мне все эти лекции нарочно, чтобы обмануть меня и отвлечь от себя подозрения.

Я провалился не в сон, я почти потерял сознание, когда шахматная доска Христо выпала у меня из рук и из двойного дна показалась записка:

ШАХМАТЫ

ШАХМАТ

КОРОЛЬ ПОВЕРЖЕН