Текст книги "Veritas"

Потом я помню, что мы очень долго ждали: Атто на корабле! куда я с трудом поднял его, а я – спрятавшись среди досок птичьих клеток. Вчера они сломались под ударами слона, да так и остались лежать на площадке для игры в мяч.

Наступил вечер. Не знаю, сколько часов мы провели в свои J укрытиях. Время от времени мы слышали выстрелы из пистолета – верный признак того, что Симонис и стражники по-прежнему гоняются друг за другом по садам Нойгебау. То была позиционная война: попасть в противника, не подвергая при этом опасности свою жизнь. Симонис не мог бежать, с другой стороны, наши враги, похоже, не могли рассчитывать на подкрепление. Я спрашивал себя, как Симонису удается все еще держаться на ногах: перед тем, как я бежал из подвала, ему попали прямо в грудь, и с очень небольшого расстояния.

При каждом новом выстреле мы слышали раздраженный рев львов в черном небе над Зиммерингер Хайде. Значит, хищники Места Без Имени снова на своих местах, подумал я. Трупы, должно быть, убрали недавно. Я не боялся: пару раз я слышал разъяренные крики наших врагов. Можно было предположить, что Симонис попал в одного из них.

Мы с Атто время от времени что-то кричали друг другу, но только для того, чтобы удостовериться в присутствии друг друга. Мы были в ловушке: невооруженные, не в состоянии ввязаться в поединок (я – из-за небольшого роста, аббат – по причине преклонного возраста). В той темноте, которая окружала все, было бессмысленно пытаться бежать через стены Нойгебау. Я отважился на вылазку в основной двор, чтобы проверить, нельзя ли открыть ворота. Однако раздавшиеся рядом со мной выстрелы заставили меня снова отойти в свое укрытие. Когда я, возвращаясь на площадку, проходил мимо Летающего корабля, то услышал, как аббат Мелани шепчет «Ave Maria» и молит о помощи.

Прошло много времени, а потом что-то изменилось. Несколько выстрелов, раздавшихся прямо у меня за спиной, заставили меня вздрогнуть: поле битвы, похоже, переместилось в узкий коридор, из которого вчера вышли Мальчик, то есть слон, и другие животные. Оттуда, насколько я знал, можно было попасть к ямам, в которых жили дикие хищники.

Некоторое время я не слышал ничего. Я знал, что Атто будет терпеливо ждать на Летающем корабле, даже не шевельнувшись. Поэтому я встал и вышел с площадки. Луна была благосклонна ко мне, и, пригибаясь к земле, я подошел достаточно близко, чтобы видеть происходящее. У меня были кое-какие опасения, и они, к сожалению, подтвердились.

Бледный, словно трагичная Пульчинелла, кривясь от боли (сколько же раз они в него попали?), Симонис стоял на невысокой стене между ямами, где содержались хищники, пытаясь удержать равновесие. Он походил на циркового акробата, который вдруг понял, что выбрал слишком трудную задачу, и не знает, как извиниться перед публикой. Под его ногами справа и слева бушевала свора рычащих диких кошек. Слабый лунный свет мог обманывать, однако мне показалось, что среди кровожадных тварей в ямах я различил черную пантеру, которую Симонис победил с помощью метлы во время нашего второго полета на Летающем корабле.

Пытаясь скрыться от своих противников, мой героический подмастерье отошел за площадку и оттуда проскользнул в галерею, проходящую вдоль загонов. И вот здесь и должен был быть сыгран решающий акт. Потому что приспешники Кицебера окружили его: они стояли по одному с каждого конца галереи. Чтобы уйти от них, Симонис, словно акробат на канате, принялся балансировать на стене, которая отделяла загон для львов от клеток других животных. Он надеялся дойти до противоположной стороны.

Лунный свет только частично рассеивал темноту. Я сразу оценил ситуацию: оружия не было больше ни у кого. Теперь все решало численное преимущество, а Симонис был один. Когда он, подобно акробату, покачиваясь, шел по стене между рвами с животными, он, вероятно, надеялся, что таким образом сможет пересечь пропасть. Но оказался в тупике: в конце стены его ждал ряд железных прутьев решетки, которые должны были помешать посетителям нечаянно свалиться в ров.

Приближаться к месту развития событий оказалось очень неразумным с моей стороны: если я теперь попытаюсь уйти, то приспешники дервиша сразу же услышат меня. Я заметил, что Кицебер стоит в конце стены, на которую в приступе мужества вскарабкался Симонис. Кицебер подался вперед, словно хотел поговорить с беглецом. Я почти не видел Симониса – настолько было темно, и полагал, что он не видит меня. Но вдруг понял, что он меня заметил. И в этот самый миг заговорил дервиш.

– Остановись, – приказал он Симонису сухим, строгим голосом.

– Даже если бы я хотел, к сожалению, не могу, – иронично ответил мой подмастерье.

– Ты пропал.

– Я знаю, Кицебер.

Дервиш перевел дух, а затем сказал:

– Ты знаешь меня как Кицебера, индийца; другие называют меня Палатино Кальдеорум. Кто-то – Аммон. Однако мне безразлично мое имя. Я один, я никто, меня сотни тысяч. Мне ничего не нужно, я не ищу никого, я делаю добро бедным и пленным. На вид мне сорок пять, однако я путешествовал по свету изменить черты своего лица, разгладить морщины, вырастить новые зубы взамен выпадающих. Мое царство повсюду. Я прошел по дорогам Турции и Персии, я был гостем Великого Могола в Сиаме, Пегу, Кандагаре, в Китае. В пустыне Тартар я учился переносить голод, в Москве дрожал от холода, я был пиратом в Индийском океане. Я чудом выжил после семи кораблекрушений, восемь раз меня бросали в темницу, даже в темницу Римской инквизиции. И я всегда выходил на свободу благодаря своему могущественному покровителю, однако и темница мне безразлична. По чистой прихоти однажды я освободил всех остальных пленников, а сам остался в камере.

Симонис молчал. А дервиш тем временем продолжал:

– Мне было тридцать лет, когда я оставил родину. Тогда меня называли Исаак Аммон, я был перворожденным сыном Авраама Аммона, несторианского патриарха Халдеи. На протяжении многих поколений в нашей семье передается и сан патриарха, но для меня он ничего не значил. Только один человек вызывал у меня восхищение: брат моей матери, который жил уединенно на горе в Халдее. Он был таким же, как я или ты: не обычным человеком. Большой мудрец и астролог, который вел жизнь отшельника и относился к остальным людям, как к зверям. Он воспитывал меня плетью и учил тайным свойствам трав и звезд, их соединению с камнями, животными, живущими в воздухе и в воде, четвероногими и рептилиями. Он научил меня согласно циклам и часам дня влиять на людей и их темперамент.

Симонис продолжал молчать. Но Кицеберу это, похоже, не мешало.

– Ты можешь подумать: и чего бы тебе не замолчать, дервиш? Зачем ты мне все это рассказываешь? Почему не убьешь меня и не покончишь с этим? Но я говорю не затем, чтобы хвастаться. Тот, кто проигрывает, должен понимать и страдать. Мы, победители, питаемся вашей болью, она – наша лимфа и смысл жизни.

Затем Кицебер (или Палатино, как утверждал он сам) спокойно продолжал, словно уже сказал все самое важное:

– Именно брат моей матери открыл для меня свет истинной мудрости. Она ничто, когда обладаешь ею, и все, если ею не обладаешь. С ее помощью здоровый почтенный человек может жить тысячу лет, как во времена Авраама и Ноя. Довольно держаться подальше от женщин и скандалов. Моему мастеру, моему дяде, было семьсот лет.

Я слушал речи безумца, и Симонис, видимо, думал точно так же.

– В таком случае ему, похоже, было что рассказать, – скептичным тоном произнес мой подмастерье. – Наверное, он и сказал тебе, какой яд подложить в тарелку императору.

Дервиш не заметил иронии.

– Да что ты знаешь о ядах? – спокойно ответил он. – Существует семьдесят два различных вида, и самые тонкие из них даже в рот не нужно брать. Пара обуви, одежда, парик, цветок, палатка, дверь, скальпель, письмо: отравить может множество вещей. Впрочем, для всех для них в природе существует противоядие. Некоторые действуют лишь несколько часов или в определенные дни, недели или месяцы; но они все безотказны. Нужно только знать ранг и темперамент человека, которого надо отравить. Что касается Иосифа, то ты думаешь, что в этом случае дело в яде, а не в болезни. Что ж, болезнь – это яд, а яд – это болезнь. Это не альтернативы, а одно и то же: заболевание, вызванное медицинским путем. Оспа искусственным путем инфицировала молодое тело императора, равно как и тело великого дофина Франции, конечно же, при помощи предателей, которые всегда есть среди вас, христиан. В обоих случаях все будет выглядеть как естественная смерть.

Я задержал дыхание: теперь у нас был ответ на все наши вопросы. Оспа, которая поразила его императорское величество и наследника Людовика XIV, хотя и была болезнью, но вызванной искусственным путем, с помощью яда!

Хотя Угонио говорил мне, что инструменты, которыми пользуется Кицебер в своих ритуалах, служат для прививки, но я не понял истинного смысла слов «болезненные цели» и подумал, что назначение у предметов этих целительное, не преступное.

– Для вас это идеальное решение, – заметил Симонис. – Никто ничего не заподозрит. Еще Фердинанда, старшего брата императора Леопольда I, полвека назад унесла оспа, и Габсбурги едва не лишились императорской короны. Может быть, вы и теперь хотите…

– Леопольд должен был заплатить деньги князьям-протестантам, чтобы они выбрали его, и торжественно поклялся им, что не придет на помощь испанским Габсбургам в войне против Франции, – рассмеялся дервиш.

– И, кроме того, Фердинанд в двадцать один год был слишком усерден, слишком образован, слишком умен, – саркастичным тоном продолжал Симонис, – все это слишком много для представителя Габсбургов, которые стали императорами именно по причине слабости и послушания. Едва один из них начинает доставлять неприятности, как его устраняют! Пожалуйста, следующий! И если он будет трусом, как Леопольд, тем лучше.

– Благодаря своей мягкости Леопольд правил почти полвека, – загадочно произнес Палатино.

– Но все равно устроил вам некоторые неприятности. То, что его посадили на место брата, помогло мало. Хотя он и бежал из Вены, словно тать в ночи, в 1683 году, когда пришли турки. Но христианские армии все равно победили. Несмотря на все ваши усилия, Палатино, ваши желания исполняются не полностью. Такова ваша судьба.

– Молчи!

– Зачем все это? – резко спросил Симонис.

– Вот это правильный вопрос, – ответил дервиш. – Но это знают только такие люди, как я и ты. Зачем. Как и кто – это отвлекающие маневры для простого народа. Быть может, однажды кто-то заподозрит, что Иосиф Победоносный был убит, и спросит себя: кому это было нужно? Кто обладал такой силой, чтобы все замаскировать? Была ли это оспа или яд?… Все время кто и как. Словно в игре, мы займем людей этими вопросами и помешаем им спросить самое главное: зачем?

– А это не так сложно понять, – сказал Симонис. – В первую очередь, война: император Иосиф собирается поделить Испанию с французами, а своему брату Карлу оставить только Каталонию.

Я вздрогнул. Это совпадало с тем, что рассказывал мне Атто: император хотел разделить полуостров Испания и предполагал, что брату останутся только Барселона и окружающий ее регион.

– Так будет урегулирован испанский вопрос, – продолжал Симонис, – и наступит мир. Но вы хотите, чтобы война продолжалась, вы хотите окончательно поставить Европу на колени, чтобы навязать ей перемирие на ваших условиях и спокойно в ней распоряжаться.

Кицебер молчал, словно соглашаясь.

– Потом торговля, – добавил мой подмастерье. – Война вредит сделкам, но только мелким. А среди вас есть люди, которые продают оружие, строят корабли, проектируют крепости. Вы как раз и обогащаетесь за счет войны. Это означает большие деньги. Во время мира денежный поток иссякнет.

Кицебер-Палатино весело взвизгнул.

– И наконец, вы хотите убрать с дороги опасного правителя, чтобы заменить его другим, более послушным. У вас всегда одна и та же стратегия, только теперь вы ее улучшили. На протяжении столетий вы мучитесь, пытаясь испортить этот мир, завоевывая один святой город за другим. Вы использовали неверных, чтобы завоевать Иерусалим. Позднее вы пошли на север, пока в 1453 году не заняли Константинополь, а затем и Будапешт… Вам потребовались столетия, чтобы достичь этого: огромные суммы денег были потрачены, войска посылали на смерть, уничтожали целые народы. Только Вена устояла перед вами: хотя вы придумали лютеранское разделение, с помощью которого погрузили Европу в пучину Тридцатилетней войны, ваши османы во время осады 1529 и 1683 годов оказались побеждены. Вена – последний святой город, не считая Рима, конечной цели. И вам пришлось изменить свои планы. Вместо того чтобы нападать на христианские империи, вы сконцентрировались на внутренних операциях: напрямую убирать королей. Затем вы завладеваете душами и разумами их сыновей, выбирая для них придворных учителей: палачей духа, годных только на то, чтобы разрушать характеры юных принцев и искоренять в них все добрые качества. Практика, которую вы успешно применяете уже на протяжении многих столетий: здесь, в империи, от этого пришлось пострадать еще Рудольфу, сыну Максимилиана II. Но теперь это станет вашим самым надежным оружием!

И я вспомнил: разве не рассказывал мне мой подмастерье о том, как Рудольф Безумный, сын строителя Нойгебау, подвергся чему-то вроде промывания мозгов со стороны своих воспитателей? Симонис и Кицебер говорили о невидимой войне, действующими лицами в которой являются такие люди, как Илзунг, Унгнад и Хаг, те конспираторы, которые устроили заговор против Максимилиана.

Сначала Симонис посмотрел на небо, потом бросил молниеносный незаметный взгляд на меня и наконец опустил глаза, чтобы взглянуть на львов, которые с пеной у рта бегали взад и вперед, приходя в бешенство из-за такой близкой, но недосягаемой добычи.

– Хорошо. Ты много знаешь и страдаешь, потому что ничего не можешь сделать, – произнес дервиш. – Поэтому слушай меня: я скажу тебе, что и Людовик XIV, король Франции, умрет от яда. Это будет похожим на гангрену на ноге, но будет искусственно привитой болезнью. Врачи, самые глупые из людей, не поймут ничего. Прежде «короля-солнце» во Франции таким же образом умрут великий дофин, герцог и герцогиня Бургундские, равно как и их сын, герцог де Берри. Все они умрут одинаковым образом, от специально введенной им болезни. И прежний король Испании, Карл II, из-за наследства которого так дерется вся Европа, был отравлен таким же образом, хотя ему и так жить оставалось недолго. Теперь ты знаешь: Иосиф Победоносный умрет. Сегодня вечером ему будет сделана решающая прививка.

Я вздрогнул: Кицебер говорил о лечении, о котором утром узнала во дворце принца Евгения Клоридия. Однако вместо того, чтобы исцелить его, оно окажется смертельным. Значит, Иосифа предал его собственный протомедик! И кто знает, кто еще. Аббат Мелани был не прав.

– Император будет… как бы так выразиться? Отравлен оспой, – продолжал дервиш. – Он заслужил такой конец, потому что считал себя очень могущественным и думал, что сможет действовать без нас: единственный человек, который одинок на земле.

– Я знаю, «soli soli soli», – процитировал Симонис.

– Совершенно верно. Этими словами ага объявил Савойскому, как обстоят дела: или с нами, или против нас. Император думал, что может действовать так, как ему вздумается: заканчивать войну по-своему, разделить Испанию с французами, словно нас и не существует. О нет, война закончится на наших условиях, так и тогда, когда захотим мы! Потому что Иосиф думает, что правит империей, однако он всего лишь одинокий человек, который не может распоряжаться даже самим собой. «Soli soli soli» прибыли турки, «к единственному одинокому человеку на земле». Этот Савойский, знакомый с зашифрованной речью, понял все очень хорошо. И он решил оставить своего правителя, чтобы присоединиться к нам. Вот вам ваш храбрый генерал, ваш герой: он тоже предатель, как и все остальные.

Я в ужасе слушал разглагольствования Кицебера. С помощью Атто мы таки выяснили истинное значение «soli soli soli», теперь же мы узнали, почему ага адресовал эти слова Евгению Савойскому.

– Ты говоришь «мы». Но кто вы? Османы? Англичане? Голландцы? Иезуиты?

– Ты настолько наивен? Нет, не думаю! Ты просто хочешь, чтобы я подтвердил то, что ты и так уже знаешь. Мы повсюду, и мы все.

Я огляделся: застыв, два убийцы слушали речь своего господина на языке, которого не понимали.

– Мы – истинная власть, – продолжал Палатино. – Он, император, не менее презираем и одинок, чем любой голодающий. Турецкий ага сказал Евгению правду в глаза, правду, которая у всех на виду, но которую никто не видит. В этом наша сила: мы повсюду, вездесущи, но невидимы. Мы едим с вашего стола, мы спим в ваших постелях, мы копаемся в ваших сумках, а вы нас не видите. Кажется, что нас мало, мы одиночки, на самом же деле имя нам – легион. Вы думаете, вас много, но вы всего лишь один человек: человек, который одинок.

– Вы мните себя всесильными, поэтому заставили агу произнести эти слова в присутствии всех.

– Мы никогда ничего не скрываем. Это у вас нет глаз, чтобы увидеть.

– Нет, Кицебер, у народа есть глаза, но пред лицом вашей бесчеловечности никто не может поверить в то, что видит. И в этом ваша истинная сила.

– А теперь молчи! – пригрозил ему тот. – Дому Габсбургов скоро придет конец. Из-за смерти Иосифа в Италии рано или поздно появится свой король, а в Германии – свой.

– Вы поэтому убили того несчастного годовалого ребенка, сына императора, руками своих врачей?

– Я знаю, что это кажется тебе невозможным, – продолжал дервиш, не отвечая, – потому что в Италии на протяжении многих столетий существует множество княжеств, а в Германии курфюршества имеют многолетнюю историю. Однако обе страны станут великими, в то время как Габсбурги непременно должны умереть, потому что этого хотим мы, и история в наших руках.

– О да, убив королей и их сыновей, вы посадите на трон новых наследников, еще совсем детей, которыми руководят воспитатели, служащие вам, и превратите молодых людей в слабоумные и жестокие фигуры, – повторил Симонис.

– Народ с полным правом будет ненавидеть их, их головы падут под секирой толпы, которая думает, что производит революцию, а на самом деле делает не что иное, как претворяет в жизнь наши планы, – добавил дервиш. – Новый порядок заменит старый мир. За каждое новое право, предоставленное народу, мы отнимем у него десять других. Законы улучшатся, жизнь ухудшится. Мы перепишем историю: старое будет выглядеть смешным, и человечество будет убеждено в том, что живет в лучшем из миров. Мы распространим искусственные заболевания, чтобы ослабить целые народы. В принципе мы это уже делаем, ты только посмотри, что творится с Иосифом! Лекарства, которые мы будем поставлять, будут хуже всякой болезни. Потому что медики и пропаганда практически полностью в наших руках. Мы отнимем малышей от груди матери. Народы не смогут этого даже заметить, и их слабость передастся их потомкам. Войны, которые мы развяжем, разрушат документы прошлого, чтобы память о нем стерлась и мир превратился в серую темницу, где человек будет печален и покорен.

– Быть покорным иногда трудно, – сказал Симонис, кивком головы указывая на бестий, рычавших на него из рвов.

Дервиш продолжал говорить, радуясь тому, что унижает Симониса видениями мрачного и такого, казалось, неизбежного будущего.

– Все будут считать страдания нормой, а счастливых будут презирать. О, как страстно надеюсь я, что зависть нанесет свой отпечаток и осветит грядущие столетия! Массы будут жить в невежестве, таким же людям, как ты, тем, которые понимают, нам придется, по крайней мере, дать немного побунтовать. Мы убьем не всех вас, мы просто позаботимся о том, чтобы преподнести вам ложных проповедников, которыми мы будем управлять и держать под контролем. Да, они будут знать каждого из вас, если мы решим уничтожить вас. Вашими страданиями мы питаемся, это подстегивает нас, придает нашей задаче оттенок веселья. Разве почетно было бы восторжествовать над стадом слепых и глухих животных? Нет ничего великого в том, чтобы действовать в гармонии с законами природы. Истинная власть заключается в том, чтобы суметь направить течение воды вспять, позволить средним подняться над храбрыми, вознаградить несправедливость, похвалить уродство. Мы отделим людей от природы и поселим их в большие ульи без окон. В конце концов они забудут, как получается куриное яйцо, что такое копна сена, как выглядит обычный цветок одуванчика. Наш триумф наступит, когда мы отделим народы даже от Бога и займем его место. Вот что уготовила вам судьба: судьба – это мы.

– Может быть, вы и есть судьба, но без денег, без оружия и лжи вы ничто, – со странным спокойствием ответил Симонис, словно проповедь дервиша была ему хорошо известна и ему нужно было вставить последнее замечание, которое, однако, ничего не даст. Он был похож на солдата, который выпускает последний выстрел из своего ружья против превосходящего численностью противника.

– Деньги и оружие полезны, это верно, – согласился Кицебер-Палатино. – Но мы уже очень богаты, и нам скучно. Более того: богатства больше не существует. Уже сейчас мы заменяем золото на бумажные деньги, оплату на обещания. Богатство – это только идея. А самое могущественное оружие – это власть над идеями. Ложь тоже имеет значение в игре, она делает ее интереснее. Ибо мы…

– Вы все сумасшедшие, – перебил его Симонис, вкладывая в эти немногие слова весь отеческий сарказм, которого заслуживают глупые шутки детей, глупцов и душевнобольных. – Ни одно человеческое существо не готово принести в жертву свою собственную жизнь только ради того, чтобы причинить боль близким и передать эту миссию потомкам. Вы – да. Если мир падет перед вашей подлостью, то только благодаря одному-единственному истинному оружию, которым вы обладаете: оружию безумия.

Казалось, Кицебер удивлен, на миг он замер. А затем сделал знак обоим своим приспешникам. Один из двоих пошел к выходу из туннеля, который вел к загонам. Второму тем временем удалось перезарядить пистолет, и теперь он целился Симонису в ноги. Было ясно, что произойдет: первый палач очистит одну из двух ям, второй ранит Симониса выстрелом, но не убьет. Так мой подмастерье упадет в одну из ям, конечно же, он выберет пустую. И там он будет беспомощен перед своими врагами. Под пытками они выведают у него некоторую небезынтересную информацию.

– Ты будешь с нами только какое-то время, – сказал дервиш, – потом снова будешь свободен. Конечно, ты станешь повсюду рассказывать о том, что произошло, но никто тебе не поверит, даже твои люди. Мы оклевещем тебя и распространим слух о том, что ты продался нам. Скоро заподозрят, что тебе уже нельзя доверять. Все станут задаваться вопросом: почему Симониса пощадили? Ты будешь один, без чести, без родины. Но живой.

– Ты слишком торопишься. Даже кажется, что тебе уже все удалось. Это ваших рук дело – то, что мир становится все хуже, конечно, но если бы все шло по вашему плану, то он испортился бы гораздо раньше! Истина заключается в том, что вы в отчаянии, потому что на протяжении столетий вы пытаетесь искоренить веру в Христа, но результат ваших усилий каждый раз, вопреки ожиданиям, оказывается намного меньше желаемого. Ваша проблема всегда одна и та же: «Камень, отвергнутый строителями, становится во главе угла», – так говорится в псалме. Игра еще не доиграна, и счет не в вашу пользу. И поэтому я спрашиваю тебя: действительно ли вы уверены в том, что правите миром? Вам никогда не приходило в голову, что Господь терпит вас, более того, что он избрал вас для своих непостижимых целей?

Это были те самые размышления, которые мы услышали от Атто незадолго до того, как оказались в Месте Без Имени. Я горько усмехнулся: аббат и Симонис были действительно на одной стороне – на стороне людей.

– Мир – это пробный камень для душ, Кицебер, – продолжал Симонис, – и вы – не что иное, как инструменты Божественного плана. Все мы часть Божественных намерений, даже такие проклятые души, как ты. Или ты не знаешь Библии? Разве не знаешь, что написано в Книге Иова? Первым произвел прививку не кто иной, как Сатана, и он был послан Богом, чтобы испытать Иова страшной болезнью, от которой тот с ног до головы покрылся гнойниками.

Дервиш задрожал. Быть может, от холода. А может быть, из-за слов Симониса.

– И, возвращаясь к нам двоим, – продолжал мой подмастерье. – Почему ты так уверен, что все произойдет именно так, как ты предсказываешь? Не думаешь, что кто-то может в последний миг испортить тебе всю игру?

С этими словами Симонис поискал меня в темноте взглядом: он был уверен в том, что я тоже за ним наблюдаю. Несмотря на полумрак, я разглядел на его лице слабую улыбку, быть может, это был привет. Я понял, что он был готов к тому, чтобы действовать, и ждал от меня того же.

– И кто же это сделает? – презрительно ответил Кицебер. – Друзья твои, что ли? Карлик, на которого ты работаешь, или аббат Мелани, эта высохшая мумия?

Тетива лука вероятностей натянулась до предела, вскоре стрела событий должна была отправиться в полет. И то был миг, когда раздался звук, сильный и оглушительный.