Текст книги "Приключения Конана-варвара (сборник)"

Конан поднял меч, сделал шаг в их сторону, а потом резко развернулся и бросился к стене. Собрав все силы, он высоко подпрыгнул и вцепился кончиками пальцев в один из выступов. Но тот с треском обломился, и пират рухнул обратно на землю.

Он упал на спину, которая, несмотря на его живучесть, непременно сломалась бы, если бы не мягкая подушка из дерна, вскочил на ноги, как большая кошка, и повернулся лицом к своим врагам. Бесшабашное безрассудство исчезло из его глаз. Сейчас они сверкали яростным синим огнем; черная грива растрепалась, тонкие губы разошлись в зловещей ухмылке. В одно мгновение игра, в которой он намеревался пощекотать себе нервы, превратилась в схватку, где ставкой была его жизнь, и дикая натура Конана отозвалась на такую перемену со всей злобной радостью варвара.

Чернокожие на мгновение замерли, ошеломленно наблюдая за его телодвижениями, а затем попытались навалиться на него всей массой и подмять под себя. Но в это самое мгновение тишину двора разорвал пронзительный крик. Резко развернувшись, гиганты увидели беспорядочную толпу, появившуюся в арочном проходе. Буканьеры шатались как пьяные и бессвязно ругались. Они еще толком не пришли в себя, но поудобнее перехватили свои мечи и устремились вперед с яростью, которую ничуть не уменьшал тот факт, что они еще не понимали, как они здесь оказались и что вообще происходит.

Пока чернокожие в растерянности таращились на пиратов, Конан испустил пронзительный боевой клич и атаковал их, разя направо и налево своим быстрым как молния мечом. Противники валились, как спелые груши, под взмахами его клинка, а зингарийцы, нестройно завывая, пробежали на заплетающихся ногах через двор и яростно атаковали своих врагов. Пираты все еще были одурманены, они не смогли окончательно стряхнуть с себя сонную одурь; они лишь почувствовали, как Санча отчаянно трясет их и сует им в руки мечи, умоляя встать и идти сражаться. Они даже не до конца уразумели все, что она им говорила, но вида чужаков и запаха крови оказалось достаточно.

В мгновение ока дворик превратился в арену жестокой битвы, а совсем скоро стал походить на бойню. Зингарийцы нетвердо стояли на ногах, зато орудовали мечами с большой сноровкой, сопровождая удары богохульствами и бранью, не обращая внимания на полученные раны, кроме тех, что оказывались смертельными. Числом они намного превосходили чернокожих, но те показали себя достойными противниками. На голову возвышаясь над своими врагами, гиганты сеяли смерть и разрушения, пустив в ход зубы и когти; они разрывали глотки пиратам и вспарывали животы когтями, а своими огромными кулаками запросто крушили черепа. Вступив в ближний бой, буканьеры не могли сполна воспользоваться преимуществом, которое давали им быстрота и подвижность, а многие к тому же так и не очнулись до конца от тяжелого сна и потому пропускали удары, сбивавшие их с ног. Но они сражались со слепой животной яростью, намереваясь разить насмерть, и потому сами не стремились избежать гибели. Удары мечей напоминали чавканье мясницких ножей, а крики, вопли и стоны кружили голову и сводили с ума.

Санча, съежившаяся в арочном проеме, с ужасом смотрела на развернувшееся побоище; ей казалось, что перед ней крутится гигантский смерч, в котором мелькает сталь, взлетают и опускаются руки, возникают и исчезают оскаленные лица, сталкиваются и кружатся в дьявольском танце изуродованные тела.

В память ей врезались отдельные фрагменты, угольно-черные на кроваво-красном фоне. Она видела, как зингарийский моряк, на глаза которому упал лоскут кожи с израненной головы, пошире расставил ноги, чтобы не упасть, и по рукоять вонзил меч в чей-то черный живот. Она отчетливо слышала, как застонал от усилия буканьер, и успела заметить, как закатились в мгновенной агонии золотисто-коричневые глаза жертвы. Пират выдернул меч, и вслед клинку из раны ударил фонтан крови. Умирающий чернокожий схватил меч обеими руками, и моряк пьяно покачнулся; затем другая черная рука обвила зингарийца сзади за шею, и черное колено с силой ударило его в позвоночник. Чудовищная сила рванула голову моряка назад, запрокидывая ее под неестественным углом, и последовавший за этим громкий щелчок, похожий на треск переламываемой толстой ветки, отчетливо прозвучал в шуме битвы. Победитель отшвырнул тело своей жертвы, и оно повалилось на землю – в это самое мгновение голубоватая молния сверкнула сзади над его плечами, справа налево. Гигант покачнулся, и голова его упала сначала на грудь, а уже оттуда – на землю. Зрелище было жутким.

Санчу затошнило. Она поднесла ладошку ко рту и согнулась пополам. Ей отчаянно хотелось повернуться и убежать куда глаза глядят, но ноги отказывались держать ее. Не могла она и зажмуриться. Напротив, девушка еще шире распахнула глаза. Испытывая отвращение и тошноту, она тем не менее ощущала странное возбуждение, как всегда бывало с ней при виде крови. Однако это зрелище своими отвратительными масштабами превосходило все, что она когда-либо наблюдала во время налетов на порты или абордажных схваток на море. А потом она увидела Конана.

Отделенный от своих товарищей плотной массой врагов, Конан сражался в тесном кольце черных рук и тел, которое погребло его под собой. Они должны были затоптать его насмерть, но он, падая, увлек одного из них с собой, и черное тело защищало его от ударов, сыпавшихся на пирата сверху. Гиганты пинали и рвали своего извивающего товарища, стремясь добраться до бараханца, но Конан вцепился зубами тому в глотку, крепко держась за спасительный щит.

Своевременная атака зингарийцев ослабила натиск врагов, и Конан отшвырнул в сторону труп и поднялся на ноги, залитый кровью и страшный в гневе. Гиганты высились над ним, подобно черным теням, рассекая воздух сильными ударами. Но попасть в него и свалить наземь было так же трудно, как и вкусившую крови пантеру, и каждый взмах его клинка попадал в цель. От полученных им ран уже умерли бы три обычных человека, но его звериная сила и живучесть казались невероятными.

Над полем боя прозвучал его воинственный клич, и ошеломленные, но жаждущие крови зингарийцы воспряли духом и удвоили усилия, пока крики боли и ярости не потонули в отвратительном чавканье рассекаемой плоти и хрусте ломающихся костей.

Чернокожие дрогнули и попятились к арке, и Санча, видя, что они отступают в ее сторону, завизжала и поспешно убралась с дороги. Они столпились в узком проходе, протискиваясь сквозь него, а зингарийцы кололи и рубили их в спины, завывая от ненависти и злобной радости. Арка оказалась завалена трупами, прежде чем несколько уцелевших гигантов прорвались сквозь нее и бросились врассыпную.

Кровавая схватка превратилась в погоню. Чернокожие гиганты спасались бегством по заросшим густой травой дворам, по сверкающим ступеням, по наклонным крышам фантастических башен, даже по широким гребням стен, на каждом шагу разбрызгивая кровь, а за ними, безжалостные, как лесные волки, мчались пираты. Загнанные в угол, гиганты иногда оборачивались и давали последний бой, и тогда гибли люди. Но в конечном счете результат был один и тот же – изуродованное черное тело в корчах падало на землю либо летело с парапета или крыши башни.

Санча в панике забежала во дворик с прудом, где и съежилась, дрожа от страха и стараясь стать как можно незаметнее. Снаружи прозвучал яростный вопль, по земле затопали шаги, и сквозь арку во двор ворвалась окровавленная черная фигура. Это был тот самый гигант в головной повязке, украшенной драгоценными камнями. За ним по пятам мчался приземистый преследователь, и на самом краю пруда гигант обернулся. В отчаянии он схватил оброненный кем-то из погибших пиратов меч и, когда зингариец бесстрашно приблизился, нанес удар незнакомым оружием. Буканьер, как подкошенный, рухнул на землю с раскроенным черепом, но удар вышел настолько неловким, что клинок дрогнул в руке гиганта.

Он метнул меч в группу воинов, прорвавшихся сквозь арку, и понесся к пруду. Его искаженное ненавистью лицо превратилось в кровавую маску. Конан растолкал людей у ворот и из последних сил рванулся к чернокожему.

Но тот широко раскинул руки в стороны, и с губ его сорвался нечеловеческий крик – единственный вопль, который издали чернокожие за весь бой. Он вознесся к небесам в порыве безумной ярости; он походил на вой, исторгнутый бездной. Заслышав его, зингарийцы дрогнули и замешкались в неуверенности. И только один Конан и не думал останавливаться. Он молча, с убийственной целеустремленностью несся к эбеновой фигуре, замершей на краю омута.

Но в тот самый миг, когда его клинок, разбрасывая вокруг кровавые брызги, взлетел в воздух, гигант отшатнулся и высоко подпрыгнул. На мгновение людям показалось, что он замер в полете над самым центром пруда, а потом зеленые воды с громоподобным ревом взметнулись ему навстречу, обнимая его грохочущими волнами.

Конан успел затормозить как раз вовремя, чтобы не свалиться в пруд, и отпрыгнул назад, широко расставив руки и увлекая своих людей за собой. Зеленый омут превратился в гейзер, в самой середине которого с оглушительным ревом все выше и выше вздымалась колонна зеленой воды, увенчанная сверкающей пенной шапкой.

Конан погнал своих людей обратно к воротам, как пастух гонит стадо, держа меч плашмя и награждая пиратов увесистыми шлепками; рев водяного цветка, казалось, парализовал их. Завидев Санчу, которая, словно загипнотизированная, широко раскрытыми глазами уставилась на бурлящий столб, он взревел так, что заглушил шум воды, и девушка вздрогнула от неожиданности, стряхивая с себя оцепенение. Она подбежала к нему; он одной рукой подхватил ее и выскочил со двора.

Здесь, на площадке, имеющей выход во внешний мир, собрались те, кто уцелел, – бесконечно усталые, избитые, раненые и окровавленные. Все они, раскрыв от удивления рты, молча смотрели на качающийся столб воды, устремившийся к голубым небесам. Зеленую колонну перечеркивали белые полосы, а пенная шапка была в три раза шире основания. На мгновение она замерла, грозя обрушиться и захлестнуть замок всесокрушающим потоком, но устояла, продолжая рваться в небо.

Конан окинул быстрым взглядом свое окровавленное и обнаженное воинство, после чего выругался – в живых остались очень немногие. В порыве эмоций он схватил одного из корсаров за горло и встряхнул с такой силой, что кровь из ран забрызгала всех, кто стоял рядом.

– Где остальные? – рявкнул он в самое ухо несчастному.

– Здесь все! – заорал в ответ тот, заглушая рев гейзера. – Остальных убили черные…

– Уходим отсюда! Бегом! – крикнул Конан и подтолкнул буканьера к наружной арке с такой силой, что тот, шатаясь, пробежал несколько шагов, чтобы не упасть. – Этот фонтан с минуты на минуту взорвется…

– И мы все утонем! – прохрипел флибустьер и захромал к выходу.

– Утонем, если бы! – рявкнул Конан. – Мы превратимся в высушенные кости! Бегом отсюда, дьявол вас забери!

И он побежал к арке, поглядывая одним глазом на ревущий столб, качающийся в вышине, а другим – на обессилевших пиратов, которые последовали за ним. Истощенные жаждой крови, смертельной схваткой и громоподобным ревом, зингарийцы едва передвигали ноги, словно впав в транс. Конан без устали подгонял их, метод его был прост. Он хватал замешкавшихся за шею и выталкивал в арку наружу, награждая каждого мощным пинком пониже спины и сопровождая призывы торопиться язвительными комментариями по поводу предков очередной жертвы. Санча выказала было намерение остаться с ним, но он отвел протянутые к нему руки, грубо выругался и придал ей нужное ускорение сочным шлепком по ягодицам, так что она припустила бегом по плато.

Конан оставался у ворот до тех пор, пока не убедился, что все его люди, те, кто остался жив, благополучно покинули замок и со всех ног улепетывают по травянистому склону. Тогда, бросив последний взгляд на ревущий столб воды, который по-прежнему рвался в небо, он тоже бросился бежать прочь от этого замка безымянного ужаса.

Зингарийцы уже добрались до гребня холма и теперь спускались по склону на другой стороне. Санча поджидала его на ровном пятачке сразу за гребнем, и киммериец приостановился на мгновение, чтобы оглянуться на замок. Ему показалось, что над башнями расцвел гигантский зеленый белопенный цветок на тонкой ножке, а небеса содрогались от грозного рева. А потом увенчанная снежной шапкой зеленоватая колонна рухнула вниз с таким грохотом, что под ногами заходила ходуном земля, и стены и башни захлебнулись в мощном потоке.

Конан схватил девушку и потащил ее за собой. Они оставляли позади склон за склоном, а в спину им дышала грозная ревущая река. Оглянувшись на бегу, он увидел, как с холма на холм стремительно переползает широкая зеленая лента. Она двигалась весьма целеустремленно, не рыская по сторонам, а направляясь прямо на них.

Жуткое зрелище, похоже, лишь вдохнуло в Конана новые силы. Санча споткнулась и упала на колени, застонав от отчаяния и усталости. Наклонившись, Конан одним движением закинул ее себе на плечо и побежал дальше. Грудь его вздымалась, ноги подгибались, дыхание с хрипом вырывалось из груди сквозь стиснутые зубы. Он уже шатался на бегу. Впереди с трудом переставляли ноги моряки, подгоняемые жутким зрелищем бросившейся за ними в погоню реки.

А потом впереди вдруг открылся океан, и затуманившимся взором Конан отыскал «Расточитель», который, целый и невредимый, покачивался на якоре. Матросы, подсаживая друг друга, поспешно залезали в лодки. Санча перевалилась через борт и упала на днище, свернувшись клубочком. Конан, в ушах которого шумела кровь, а перед глазами расплывался залитый красным окружающий мир, сел на весла вместе с задыхающимися моряками.

Выкладываясь из последних сил, они стали грести к кораблю. Тем временем зеленая река вырвалась из-под деревьев. Те падали как подкошенные и без следа тонули в зеленоватой жиже. Поток пересек песчаный берег, лизнул океан, и волны обрели зловещий зеленоватый оттенок.

Буканьеров подгонял безотчетный, животный страх, и они заставляли свои измученные тела надрываться в последних усилиях; они не знали, что именно вызывает у них ужас, но понимали, что эта блестящая и гладкая зеленая лента грозит поглотить не только их тела, но и души. Конан тоже сознавал это. Глядя, как широкий зеленый поток нырнул в воды океана и устремился прямо на них, никуда не сворачивая, он собрал последние остатки сил и так яростно налег на весло, что оно с жалобным треском переломилось у него в руках.

Но носы их лодок уже ткнулись в борт «Расточителя», и матросы принялись карабкаться наверх по якорным цепям, бросив суденышки на произвол судьбы. Санча безвольно лежала на плече Конана, и он бесцеремонно свалил ее на палубу и прыгнул к штурвалу, выкрикивая команды жалким остаткам своего экипажа. Он взял на себя роль вожака самым естественным образом, и остальные беспрекословно повиновались ему. Покачиваясь как пьяные, они принялись разбирать концы и тросы. Расклепанная якорная цепь с грохотом поднялась из воды, и с шумом распустились паруса, ловя попутный ветер. «Расточитель» встряхнулся и величаво направился в открытое море. Конан оглянулся на берег: на расстоянии вытянутой руки от киля судна безуспешно лизал волны широкий зеленый язык. Но его продвижение вперед застопорилось. Киммериец скользнул взглядом по зеленой ленте, сверкавшей в океанских волнах, и дальше, где та выбиралась на берег, пересекала рощу и терялась в голубоватой дымке, окутавшей склоны вдалеке.

Пират положил руль под ветер и ухмыльнулся, глядя на свой потрепанный экипаж. Рядом с ним стояла Санча, и по щекам ее текли слезы. Короткие матросские штаны Конана покрывали пятна крови; он потерял где-то свой пояс и ножны; меч его, воткнутый острием прямо в доски палубы, был иззубрен и сочился красным. Кровь запеклась в его густых черных волосах, а одно ухо было наполовину оторвано. Руки, ноги, грудь и плечи варвара покрывали рваные раны, оставленные словно бы зубами и когтями взбесившейся пантеры. Но он довольно улыбнулся, упираясь ногами в палубу, и крутанул штурвал, давая выход накопившейся свирепой радости.

– И что теперь? – едва слышно пролепетала девушка.

– Нас ждет море и богатая добыча! – расхохотался он. – Жалкий экипаж, изувеченный и немногочисленный, но вполне способный управиться с кораблем, а команду можно набрать в ближайшем порту. Иди сюда, девочка, и поцелуй меня.

– Поцеловать? – на грани истерики вскричала она. – И в такое время ты можешь думать о поцелуях?

Его громовой хохот заглушил скрип снастей и хлопанье парусов, когда он подхватил ее своей могучей рукой и запечатлел на губах звонкий поцелуй.

– Я думаю о жизни! – проревел он. – Пусть мертвые остаются мертвыми, и что было, то сплыло! Теперь у меня корабль, команда и девушка с губами сладкими, как вино, а больше мне ничего и не надо. Зализывайте раны, негодяи, и волоките наверх бочонок с элем. Угощайтесь на здоровье, танцуйте и пойте, черт вас подери! К дьяволу неизведанные моря! Мы поплывем туда, где лежат жирные порты, а торговые суда нагружены богатой добычей!

Сплошь негодяи в доме

…Один сбежал, другой умер, третий почивает на золотом ложе.

Старинная присказка

Во время придворного празднества Набонидий, Красный Жрец, бывший подлинным правителем города, вежливо коснулся руки Мурило, молодого аристократа. Тот повернулся, встретил загадочный взгляд жреца и понял, что все обстоит очень скверно. Они не обменялись ни словом, но Набонидий с поклоном вручил Мурило небольшую золотую шкатулку. Молодой вельможа, зная, что Набонидий ничего не делает без причины, при первой же возможности откланялся и поспешно вернулся в свою комнату. Там он открыл шкатулку и обнаружил внутри человеческое ухо, которое узнал по характерному шраму на нем. Мурило покрылся холодным потом: он более не сомневался в том, что хотел ему сказать взглядом Красный Жрец.

Но Мурило, несмотря на свои надушенные черные кудри и щегольскую внешность, отнюдь не был слабаком, готовым безропотно подставить шею под нож мясника и сдаться без борьбы. Он не знал, то ли Набонидий играет с ним, то ли дает ему шанс отправиться в добровольное изгнание, но тот факт, что он до сих пор оставался жив и на свободе, означал, что ему предоставили по меньшей мере несколько часов на раздумья. Ему не нужно было ломать голову, чтобы принять решение; ему нужно было лишь орудие. И Судьба дала ему такое орудие, промышлявшее в дешевых забегаловках и борделях трущоб в то самое время, когда молодой вельможа трясся в ознобе и взвешивал свои шансы в той части города, что отдана дворцам аристократии из мрамора и слоновой кости с пурпурными башнями.

Там жил один из жрецов бога Ану, храм которого стоял на самой границе района трущоб и служил не просто местом поклонения. Жрец был толстым и откормленным; он одновременно скупал краденое и служил полицейским осведомителем. Его предприятие процветало, потому что район, по соседству с которым он обитал, назывался Болото. Там, в переплетении грязных немощеных улочек, скрывались омерзительные притоны, куда частенько наведывались самые отчаянные воры королевства. Но первыми среди равных у них считались гундерландец, дезертировавший из роты наемников, и киммерийский варвар. Не без посредства жреца Ану гундерландец был схвачен и повешен на рыночной площади. А вот киммерийцу удалось сбежать, и, узнав окольными путями о предательстве жреца, он ночью прокрался в храм Ану и отрезал жрецу голову. После этого в городе начались волнения и облавы, но поиски убийцы были напрасными до тех пор, пока какой-то юнец, только-только ступивший на неправедную стезю правонарушений, не выдал его властям при посредстве уличной девки, – он привел капитана гвардии и его солдат в ее тайное убежище, где варвар забылся пьяным сном.

Пробудившись от забытья, ошеломленный, но моментально впавший в буйство, киммериец прикончил капитана, расшвырял стражников и наверняка бы сбежал, если бы не спиртное, пары которого до сих пор дурманили ему голову. Не успев до конца стряхнуть с себя сонную одурь, он прыгнул к двери, но промахнулся и врезался головой в каменную стену, причем с такой силой, что потерял сознание. Придя в себя, он обнаружил, что сидит в самой надежной темнице города, прикованный к стене цепями, которые не могли разорвать даже его мышцы дикаря.

В эту-то камеру и пришел Мурило, надев маску и закутавшись в широкий черный плащ. Киммериец с интересом взглянул на него, решив, что к нему пожаловал палач, дабы казнить его. Мурило успокоил заключенного и, в свою очередь, принялся разглядывать его с не меньшим интересом. Даже в полумраке подземелья он безошибочно ощутил дикую силу варвара, пусть даже руки и ноги того были скованы кандалами. В его мощной фигуре и мускулистых конечностях чувствовалась силища медведя гризли и ловкость пантеры. Из-под спутанной черной гривы пленника синим пламенем неукротимой ярости пылали его глаза.

– Чего ты хочешь? – поинтересовался Мурило.

Варвар проворчал что-то неразборчивое, и в глазах его зажегся огонек любопытства.

– Если я устрою тебе побег, ты поможешь мне? – продолжал допытываться аристократ.

Киммериец промолчал, но пламя в его взгляде говорило само за себя.

– Я хочу, чтобы ты убил для меня одного человека.

– Кого?

Мурило понизил голос до шепота:

– Набонидия, жреца короля!

На лице киммерийца не отразилось ни малейших признаков волнения или возбуждения. Он не испытывал страха или почтения к властям, которые цивилизованные общества стараются привить своим гражданам. Король или нищий – ему было все равно. Не стал он и спрашивать, почему Мурило обратился именно к нему, когда найти подходящего головореза на свободе, а не в тюрьме, не составляло особого труда.

– Когда я должен буду сбежать отсюда? – пожелал узнать он.

– Через час. Сегодня ночью в этой части темницы дежурит всего один стражник. Его можно подкупить, так уже делали раньше. Смотри, вот ключи от твоих кандалов. Я отомкну их, а примерно через час после моего ухода Атикий, стражник, отопрет дверь твоей камеры. Ты свяжешь его полосками ткани, которые оторвешь от своей туники. Когда его найдут, власти решат, что тебе помогли сбежать посторонние, а его не заподозрят. Немедленно ступай к дому Красного Жреца и убей его. Потом отправляйся в «Крысиную нору», там тебя будет ждать человек, который передаст тебе кошель с золотом и коня. С ними ты сможешь уехать из города и из страны.

– Сними эти проклятые кандалы прямо сейчас, – потребовал киммериец. – И пусть стражник принесет мне поесть. Клянусь Кромом, за целый день мне дали только ломоть черствого хлеба и кружку воды, так что я умираю с голоду.

– Хорошо, но помни – ты должен сбежать отсюда не раньше, чем я доберусь до своего дома.

Освободившись от цепей, варвар встал и потянулся, разминая мышцы. Даже в полумраке темницы он выглядел настоящим гигантом. Мурило сказал себе, что если кто-нибудь в целом мире и способен выполнить поставленную им задачу, то только киммериец. Еще раз повторив свои указания, он покинул темницу, но сначала приказал Атикию отнести пленнику баранину и эль. Он знал, что может доверять тюремщику, не только потому, что заплатил ему деньги, но и потому, что располагал кое-какими порочащими сведениями на его счет.

Вернувшись в свои покои, Мурило уже полностью совладал со своими страхами. Набонидий нанесет удар через короля – в этом он был уверен. А поскольку королевские стражники пока что не ломились в двери, можно быть уверенным и в том, что жрец ничего не сказал королю. Во всяком случае, пока. Завтра он заговорит, вне всяких сомнений, – если только доживет до завтра.

Мурило верил, что киммериец не нарушит уговор. А вот сумеет ли он выполнить взятое на себя обещание – это был большой вопрос. На Красного Жреца уже неоднократно покушались, но все охотники погибли жуткой и непонятной смертью. Однако все они были горожанами до мозга костей и им явно недоставало волчьих инстинктов варвара. Когда Мурило, держа в руках шкатулку с отрезанным ухом, узнал по своим тайным каналам о пленении киммерийца, он нашел решение вставшей перед ним дилеммы.

Благополучно возвратившись к себе, он поднял тост за человека по имени Конан и за его успех нынешней ночью. Но пока он расслаблялся, один из его шпионов принес ему известие о том, что Атикий арестован и брошен в темницу. Киммериец бежать не успел.

Мурило почувствовал, как кровь стынет у него в жилах. В столь жестокой насмешке судьбы он вновь увидел руку Набонидия, и ему стало казаться, что Красный Жрец – больше чем человек. Он – колдун, читающий мысли своих жертв и дергающий за ниточки, на которых они танцуют, как марионетки. Уныние сменилось безрассудством. Нацепив перевязь с мечом и закутавшись в черный плащ, Мурило вышел из дома через потайной ход и поспешно зашагал по пустынным улицам. Ровно в полночь он подошел к жилищу Набонидия, мрачной тенью возвышавшемуся среди обнесенных стенами садов, которые отделяли его от соседних особняков.

Стена была высокой, но через нее вполне можно было перелезть. Набонидий не полагался исключительно на каменные преграды. Следовало бояться того, что поджидало его за стенами. Чего именно, Мурило не имел ни малейшего представления. Зато он знал, что должен опасаться огромной свирепой собаки, что бегала по садам ночью и однажды разорвала непрошеного гостя на куски, как кролика. И у него не было желания раздумывать над тем, что еще таилось за стенами. Те, кому довелось побывать дома у жреца с кратким деловым визитом, рассказывали, что внутреннее убранство особняка было богатым, но сам Набонидий жил чрезвычайно просто и обходился всего несколькими слугами. Собственно, гости видели лишь одного из них – высокого немногословного мужчину по имени Джока. Впрочем, из дальних комнат дома доносились звуки, свидетельствующие о наличии еще одного человека, скорее всего, раба, – вот только в глаза его не видел никто. Но самой большой загадкой таинственного дома оставался сам Набонидий, умение которого плести интриги и влиять на международную политику сделало его самым могущественным человеком в королевстве. Все прочие подданные, включая лорда-канцлера и короля, были лишь марионетками в его руках.

Мурило перелез через стену и спрыгнул в сад, очутившись в царстве теней, казавшихся непроницаемыми из-за густых кустов и листвы на деревьях. В окнах дома, который черной громадой угрюмо высился неподалеку, не было видно ни единого огонька. Молодой вельможа принялся быстро, но беззвучно пробираться сквозь кусты. Он с трепетом ожидал, что вот-вот раздастся лай огромного пса и гигантское тело прыгнет на него из теней. Он сомневался, что меч поможет ему отразить нападение, но не колебался. Лучше уж умереть от клыков свирепой твари, чем под топором палача.

Он споткнулся обо что-то рыхлое и большое. Наклонившись к самой земле, он в тусклом свете звезд увидел, что перед ним вытянулось огромное обмякшее тело. Это была та самая собака, что охраняла сады, и она была мертва. Горло у нее было разорвано, и на нем виднелись отметины гигантских клыков. Мурило не сомневался, что человек на такое не способен. Злобная тварь встретила монстра, превосходившего ее свирепостью. Мурило опасливо покосился на таинственные заросли деревьев и кустарников; потом, передернув плечами, он приблизился к погруженному в тишину особняку.

Первая же дверь, которую он попробовал открыть, оказалась не заперта. Мурило осторожно перешагнул порог, сжимая в руке меч, и оказался в длинном сумрачном коридоре, освещенном полоской света, пробивавшейся сквозь портьеру в дальнем конце. Мурило на цыпочках двинулся по коридору и замер перед портьерой. За ней виднелась освещенная комната, окна которой были задернуты тяжелыми бархатными занавесками, через которые наружу не проникал ни один лучик света. Комната была пуста – то есть в ней не было живых людей, зато имелся внушающий суеверный ужас обитатель. Посреди обломков мебели и сорванных со стен гобеленов, свидетельствовавших об отчаянной борьбе, валялось тело человека. Труп лежал на животе, но голова была вывернута под неестественным углом так, что подбородок упирался в плечо. Черты лица сложились в жуткую гримасу, и казалось, что мертвец улыбается ошарашенному вельможе.

Впервые за нынешнюю ночь решимость Мурило поколебалась. Он неуверенно оглянулся туда, откуда пришел. Но воспоминание о плахе и топоре палача заставило его встряхнуться, и он пересек комнату, старательно обходя по кругу скалящийся труп в центре. Хотя сам он прежде никогда не видел этого человека, но по описанию догадался, что это был Джока, угрюмый и замкнутый слуга Набонидия.

Подойдя к занавешенному дверному проему, он с опаской заглянул в просторную круглую комнату, вдоль стен которой, примерно посередине между полированным полом и высоченным потолком, тянулась галерея. Помещение было обставлено с поистине царской роскошью. В центре стоял резной стол красного дерева, на котором были расставлены кубки с вином и богатое угощение. Мурило затаил дыхание. В большом кресле спиной к нему сидел человек, чье платье показалось ему знакомым. Молодой вельможа увидел руку в красном рукаве, покоившуюся на подлокотнике кресла; голова с накинутым на нее знакомым ярко-алым капюшоном мантии свесилась на грудь, словно человек погрузился в тяжкие раздумья. Именно таким Мурило сотни раз видел Набонидия на заседаниях королевского совета.

Выругав себя за минутную слабость и слыша, как в груди гулко стучит сердце, молодой вельможа осторожно шагнул в комнату, держа меч в вытянутой руке и готовясь нанести сокрушительный удар в случае необходимости. Его добыча не шелохнулась и даже, похоже, не услышала его приближения. Неужели Красный Жрец спит, или в большом кресле обмяк его бездыханный труп? Всего один шаг отделял теперь Мурило от его заклятого врага, как вдруг человек в кресле поднялся и повернулся к нему лицом.

Сердце замерло у Мурило в груди. Меч выпал у него из онемевших пальцев, лязгнув по каменным плитам пола. С его посиневших губ сорвался страшный крик, за ним последовал глухой стук упавшего тела. И вновь мертвая тишина воцарилась в доме Красного Жреца.