Текст книги "Приключения Конана-варвара (сборник)"

Как порыв сильного ветра рассеивает туман, так рассеялась и пелена, окутавшая разум Конана. Изрыгая проклятия, он прыгнул в седло, и жеребец, жалобно заржав, встал на дыбы. Бросив взгляд на склоны, уводившие вверх, он заколебался, а потом повернул коня и поскакал обратно, в ту сторону, откуда они шли, когда их остановили колдовские штучки Кхемзы. Но теперь он ехал не медленно и осторожно, тщательно выбирая путь. Конан отпустил поводья, и жеребец пошел галопом, с грохотом копыт мчась вниз по ущелью, словно надеясь физическим напряжением всех мышц стряхнуть память о жутком страхе. Они пролетели откос, обогнули выступ скалы и с головокружительной быстротой устремились вниз по узкой тропе, ведущей вдоль края бездонной пропасти. Тропа следовала складкам скального грунта, виляя от одного яруса до другого, и однажды далеко внизу Конан мельком разглядел какие-то руины – нагромождение камней и валунов у подножия гигантской скалы.

Дно долины было еще далеко внизу, когда он добрался до длинного и высокого кряжа, очень походившего на природную дамбу, мощеную камнем. По нему Конан и поскакал, а с обеих сторон зияла провалами глубокая пропасть. Под копыта коню убегала тропа, по которой ему предстояло проехать; далеко впереди она уходила с гребня кряжа и совершала резкий поворот, опускаясь до русла реки по левую руку от него. Он выругался вслух, раздосадованный необходимостью покрыть несколько лишних миль, но другого пути не было. Спуститься напрямик с кряжа на нижний отрезок тропы было равносильно самоубийству. Только птица смогла бы совершить подобный маневр и добраться до русла реки целой и невредимой.

Итак, он лишь пришпорил начинавшего уставать жеребца, и тут снизу до него долетел слитный цокот множества копыт. Натянув поводья и подъехав к краю обрыва, Конан взглянул вниз, на русло пересохшей реки, что вилась у подножия горной гряды. Там по узкому ущелью ехала на конях разношерстная компания – бородатые мужчины на полудиких лошадках, числом около пятисот, с ног до головы увешанные оружием. И тогда Конан крикнул, свесившись с края обрыва и находясь на триста футов выше.

Заслышав его голос, они натянули поводья, останавливая коней, и пять сотен запрокинутых бородатых лиц уставились на него снизу; глубокий оглушительный рев эхом прокатился по каньону. Конан не стал терять время и бросать слова на ветер.

– Я направлялся в Гор! – рявкнул он. – И никак не рассчитывал встретить на своем пути вас, собаки. Следуйте за мной, если ваши клячи еще в состоянии волочить ноги! Я еду к Йимше, и…

– Предатель! – Слитный рев ударил ему в лицо, как порыв ледяного ветра.

– Что? – Он уставился на них, не веря своим ушам и лишившись дара речи. Его обжигали яростные взгляды, лица исказились от гнева, а в воздетых руках засверкали клинки.

– Предатель! – вновь, теперь уже вразнобой, завопили всадники. – Где наши семеро вождей, что попали в плен в Пешкаури?

– В тюрьме наместника, где же им еще быть, – ответил он.

Ответом ему был кровожадный вопль, исторгнутый сотней глоток, сопровождаемый таким лязгом оружия, что он не разобрал ни слова. Он заглушил нестройные вопли, проревев:

– Что это за дьявольские шутки? Пусть говорит кто-нибудь один, чтобы я мог понять, чего вы хотите!

На эту должность себя выдвинул сухопарый старый вождь. В качестве преамбулы он погрозил Конану своей кривой саблей и прокричал обвиняющим тоном:

– Это ты не позволил нам напасть на Пешкаури, чтобы освободить наших братьев!

– И правильно сделал, придурки! – проревел выведенный из себя Конан. – Даже если бы вы прорвались сквозь стену, что маловероятно, все равно их повесили бы еще до того, как вы сумели бы добраться до них.

– А ты, значит, пошел один, чтобы договориться с наместником? – прокричал в ответ афгули, доводя себя до исступленного бешенства.

– Да!

– Ну и где наши семеро вождей? – взвыл старейшина, вращая клинком над головой с такой скоростью, что тот превратился в сверкающий круг стали. – Где они? Мертвы!

– Как это? – Конан едва не свалился с лошади от удивления.

– А вот так! Они погибли! – уверили его пять сотен кровожадных голосов. Старый вождь замахал руками и вновь вернул себя право говорить от имени всех. – Их не повесили! – проскрежетал он. – Сидевший в соседней камере вазули видел, как они умерли! Наместник прислал колдуна, чтобы тот умертвил их своим чародейством!

– Этого не может быть, – сказал Конан. – Наместник не осмелился бы так поступить. Недавно я разговаривал с ним…

Признание оказалось неудачным. Небеса вздрогнули от рева, в котором слились ненависть и обвинения.

– Да! Ты отправился к нему в одиночку! Чтобы предать нас! Это правда. Вазули сбежал через дверь, которую походя выломал колдун, и рассказал эту историю нашим лазутчикам, когда встретил их в Жаибаре. Они отправились на север, чтобы разыскать тебя. Выслушав историю вазули, они со всей возможной поспешностью вернулись в Гор, и мы оседлали своих коней и перепоясались мечами!

– И что же вы, глупцы, вознамерились сделать? – пожелал узнать киммериец.

– Отомстить за наших братьев! – взвыли воины. – Смерть кшатрийцам! Убейте его, братья, потому что он – предатель!

Вокруг него о камни застучали стрелы. Конан привстал на стременах, пытаясь перекричать шум и гвалт, а потом, взревев от ярости, негодования и презрения, повернул коня и понесся галопом обратно вверх по тропе. Позади него и ниже афгули бросились в погоню, яростно выкрикивая оскорбления и в гневе забыв о том, что единственный путь, по которому они могли подняться на высоту, где сейчас скакал он, пролегает по руслу высохшей реки, правда, в обратном направлении. Кроме того, им предстояло сделать большой крюк и подняться по извилистой тропе на гребень. А когда они все-таки вспомнили об этом и повернули назад, их отвергнутый вождь уже почти добрался до места, где гребень кряжа соединялся с откосом.

Оказавшись на обрыве, Конан свернул не на тропу, по которой только что спускался, а на другую, едва заметную тропинку, усеянную острыми камнями, где коню пришлось ступать очень осторожно. Он проехал совсем немного, когда жеребец зафыркал и попятился, – впереди, на тропе, что-то лежало. Конан уставился сверху вниз на то, что когда-то было человеком, а теперь походило на измятую окровавленную кучу, которая говорила быстро и невнятно, сверкая обломками сломанных зубов.

Только темным богам, правящим мрачными судьбами колдунов, известно, как Кхемза сумел вытащить свое изломанное тело из-под груды крупных валунов, а потом и взобраться вверх по крутому склону на тропу.

Повинуясь смутному порыву, Конан спешился и остановился, глядя на изуродованное тело и сознавая, что стал свидетелем чуда, противного природе по самой своей сути. Ракша поднял окровавленную голову, его странные глаза, остекленевшие от боли и приближающейся смерти, остановились на лице Конана, и в них мелькнуло узнавание.

– Где они? – раздался жуткий хрип, ничем не напоминающий человеческий голос.

– Ушли обратно в свой проклятый замок на Йимше, – проворчал Конан. – Они забрали с собой Дэви.

– Я пойду! – прохрипел колдун. – Я последую за ними! Они убили Гитару; я убью их – прислужников, учеников, четверку Черного Круга, самого Магистра! Убей, убей их всех! – Он попытался ползти по камням, но даже его несокрушимая воля более не могла заставить двигаться изуродованное тело, в котором сломанные кости соединялись лишь обрывками сухожилий и тканей. – Иди за ними! – бешено захрипел Кхемза, и на губах у него выступила кровавая пена. – Иди!

– Я так и собирался, – проворчал Конан. – Я хотел взять с собой моих афгули, но они повернули против меня. Так что на Йимшу я теперь пойду один. Я верну Дэви, даже если мне придется голыми руками разнести эту проклятую гору на кусочки. Я не думал, что наместник решится убить моих вождей после того, как я захватил Дэви, но, похоже, он все-таки сделал это. Теперь он заплатит мне своей головой. Как заложница она мне бесполезна, но…

– Да падет на них проклятие Йизила! – прохрипел Кхемза. – Иди! Я умираю. Подожди – возьми мой пояс. – Он сунул изувеченную руку в свои кровавые лохмотья, но Конан, догадавшись, что он хочет сделать, наклонился над ним и снял с талии перепачканный пояс необычной формы.

– Через пропасть иди по золотой жиле, – пробормотал Кхемза. – Надень пояс. Он достался мне от стигийского принца. Он поможет тебе, хотя меня и подвел в конце концов. Разбей хрустальный шар с четырьмя золотыми гранатами. Бойся превращений Магистра… Я иду к Гитаре… Она ждет меня в аду… Айе, йа Скелос яр! – И он умер.

Конан внимательно рассмотрел пояс. Он был сплетен не из конского волоса. Почему-то варвар был уверен, что материалом для него послужили густые черные женские пряди. В плотное и частое плетение были вставлены самоцветы, каких он раньше никогда не видел. Золотая пряжка тоже выглядела весьма необычно: она была выполнена в виде головы змеи, плоской и клиновидной, причем все чешуйки были отлиты с потрясающей точностью. Неприятная дрожь пробежала по телу Конана, пока он вертел его в руках; варвар даже повернулся, собираясь швырнуть его в пропасть, но потом заколебался и в конце концов застегнул его у себя на талии, под бахариотской перевязью. Затем он сел на коня и продолжил путь.

Солнце скрылось за горами. Он ехал вверх по тропе в густой синей тени, которую, подобно мантии, скалы набросили на долины и кряжи далеко внизу. До гребня оставалось уже совсем недалеко, когда из-за очередного выступа до него донесся цокот подкованных копыт. Но он не повернул обратно. Да и тропа стала такой узкой, что огромный жеребец просто не смог бы развернуться. Конан обогнул выступ и выехал на участок, где тропа немного расширялась. В уши ему ударил слитный хор угрожающих воплей, но его жеребец придавил чужую лошадь к отвесной стене, и Конан перехватил чью-то занесенную руку с зажатым в ней мечом.

– Керим Шах! – пробормотал варвар, и глаза его заволокла красная пелена.

Но туранец и не думал сопротивляться; оба сидели на своих скакунах грудь в грудь, и железные пальцы Конана сомкнулись на запястье руки его врага. Позади Керима Шаха виднелся отряд худощавых иракзайцев на усталых лошадках. Они уставились на него, как стая волков, сжимая в руках ножи и луки, но не спешили пускать их в ход – уж слишком узкой была тропа, а рядом, зевая, на них смотрела бездонная пропасть.

– Где Дэви? – требовательно спросил Керим Шах.

– А тебе какое до этого дело, гирканский шпион? – прорычал Конан.

– Мне известно, что она была с тобой, − ответил Керим Шах. – Я как раз направлялся на север со своими людьми, когда попал в засаду, устроенную врагами в проходе Шализах. Многие из моих людей погибли, а нам, всем, кто уцелел, пришлось уйти в горы. Отделавшись от погони, мы повернули на запад, к проходу Амир Джехун, а сегодня утром наткнулись на вазули, заблудившегося в горах. Он сошел с ума, но перед тем, как умереть, многое рассказал мне. Я узнал, что он был единственным, кто выжил из всего отряда воинов, которые преследовали вождя афгули и пленную кшатрийскую женщину в ущелье за деревней Хурум. Он бормотал что-то невразумительное о человеке в зеленом тюрбане, которого стоптал своим конем вождь афгули, но который, когда на него налетели вазули, стер их с лица земли неведомым колдовством с такой легкостью, с какой степной пожар пожирает саранчу. Не знаю, как удалось уцелеть этому человеку, да и сам он, похоже, этого не понимал, зато из его бормотания я выяснил, что в Хуруме останавливался Конан из Гора вместе со своей царственной пленницей. А потом, пока мы ехали по горам, нам удалось перехватить обнаженную девушку-галзаи с калебасой воды, которая поведала нам сказку о том, как ее раздел догола и изнасиловал гигант-чужеземец в одежде вождя афгули. По словам девушки, он отдал ее одежду вендийской женщине, которая сопровождала его. И еще она сказала, что вы двинулись на запад.

Керим Шах не счел нужным упомянуть, что сам он ехал на встречу с войсками, которые должны были подойти из Секундерама, когда обнаружил, что дорогу ему перекрыли враждебные племена. Путь в долину Гураша через проход Шализах был длиннее, чем тропа, что вела через проход Амир Джехун, но последний частично пролегал по территории афгули, которой Керим Шах стремился избежать любой ценой, пока не встретится с войском. Но, не имея возможности направиться в Шализах, он все-таки пошел опасным маршрутом, пока известия о том, что Конан вместе со своей пленницей еще не достиг Афгулистана, не заставили его повернуть на юг, хотя это было весьма опасно, в надежде перехватить киммерийца в горах.

– Так что тебе лучше сказать мне, где находится Дэви, – предложил Керим Шах. – Мы превосходим тебя числом…

– Пусть только кто-нибудь из твоих собак попробует натянуть тетиву, и я сброшу тебя со скалы, – пообещал Конан. – Тебе в любом случае нет смысла убивать меня. По моим следам идут пять сотен афгули, и если он узнают, что ты оставил их с носом, они живьем спустят с тебя шкуру. Кроме того, я потерял Дэви. Она угодила в лапы к Черным Прорицателям Йимши.

– Тарим! – выругался Керим Шах, в первый раз с момента встречи лишившийся самообладания. – Кхемза…

– Кхемза мертв, – проворчал Конан. – Хозяева отправили его в ад, похоронив под оползнем. А теперь прочь с дороги! Будь у меня время, я бы с радостью убил тебя, но я направляюсь к Йимше.

– Я пойду с тобой, – неожиданно сказал туранец.

Конан рассмеялся ему в лицо.

– Неужели ты думаешь, что я доверяю тебе, гирканская собака?

– А я и не прошу тебя верить мне, – парировал Керим Шах. – Нам обоим нужна Дэви. Тебе известны мои резоны: король Йездигерд желает присоединить ее королевство к своей империи, а ее саму взять в свой гарем. И я знаю тебя еще с тех времен, когда ты был гетманом степных казаков, и знаю, что тебя интересует лишь добыча. Ты мечтаешь разграбить Вендию и получить большой выкуп за Ясмину. Что ж, я предлагаю нам с тобой, не питая иллюзий насчет друг друга, заключить временный союз и попытаться вырвать Дэви из лап Прорицателей. Если нам повезет и мы останемся живы, то сразимся, чтобы решить, кому она достанется.

Конан прищурился, пристально вглядываясь в неожиданного союзника, а потом кивнул, отпуская руку туранца.

– Договорились. А как насчет твоих людей?

Керим Шах оборотился к хранившим молчанием иракзайцам и заговорил:

– Мы с вождем направляемся к Йимше, чтобы сразиться с колдунами. Вы пойдете с нами или останетесь здесь, чтобы погибнуть от рук афгули, которые преследуют этого человека?

Они выслушали его с мрачным фатализмом. Они были обречены и знали это – знали с того момента, как посвист стрел устроивших им западню дагозаи заставил их повернуть прочь от прохода Шализах. У воинов с предгорий Жаибара было много кровных врагов среди обитателей горных склонов. Их было слишком мало, чтобы с боем прорваться через горы к пограничным поселениям без помощи хитроумного туранца. Они уже считали себя мертвыми, поэтому дали ответ, который могут дать только мертвые:

– Мы пойдем с тобой и умрем на Йимше.

– Тогда, во имя Крома, нам пора выступать, – проворчал, глядя на сгущающиеся сумерки, Конан, которого снедало нетерпение. – Мои волки отстали от меня на несколько часов, но мы потеряли здесь чертовски много времени.

Керим Шах заставил попятиться своего коня, зажатого между черным жеребцом Конана и скалой, сунул меч в ножны и осторожно развернул своего скакуна. Вскоре отряд уже двигался по тропе со всей возможной быстротой. Они вышли на гребень в миле к востоку от того места, где Кхемза остановил киммерийца и Дэви. Тропа была трудной и опасной даже для горцев, поэтому Конан и не рискнул идти по ней вместе с Ясминой, хотя Керим Шах, преследуя его, пошел именно таким путем, полагая, что и Конан поступит так же. Даже гигант-киммериец вздохнул с облегчением, когда лошади преодолели последний горный кряж. Они ехали, подобно призракам, через заколдованное царство теней. Их путь отмечал мягкий скрип кожи и негромкий лязг стали, а потом голые и мрачные склоны замерли в звенящей тишине в свете звезд.

Ясмина успела лишь вскрикнуть, когда малиновый вихрь с ужасающей силой подхватил ее и разлучил с защитником. Пронзительный крик сорвался с ее губ, а потом у принцессы перехватило дыхание. Сначала она ослепла и оглохла, а потом и вовсе лишилась чувств в ревущем потоке воздухе. Девушка смутно осознавала, что ее подняли на огромную высоту, на которой она летит с дикой скоростью, но вскоре и эти ощущения сменились головокружением и полным забвением.

Туманные воспоминания об этих ощущения сохранились у нее в памяти, когда она наконец пришла в себя и тут же вцепилась во что-то обеими руками, словно для того, чтобы остановить безудержное и неконтролируемое падение. Пальцы ее сомкнулись на мягкой ткани, и на нее нахлынуло невыразимое облегчение. Принцесса принялась осматриваться по сторонам.

Она лежала на возвышении, покрытом черным бархатом. Оно находилось в просторной комнате, в которой царил полумрак. Стены были увешаны темными гобеленами, на которых ползали драконы, изображенные с отталкивающим реализмом. Зыбкие тени намекали на высокий потолок, а в углах притаился сумрак, который сам казался игрой воображения. В стенах, похоже, не было ни окон, ни дверей, или же они были искусно скрыты черными как ночь гобеленами. Откуда в комнату просачивается тусклый свет, Ясмина определить даже не пыталась. Просторная комната походила на царство загадочных теней и призрачных контуров, которые, вроде бы оставаясь неподвижными, тем не менее наполняли ее смутным и неуловимым ужасом.

Но вот взгляд девушки остановился на вполне осязаемом предмете. На еще одном возвышении, правда, поменьше, но такого же угольно-черного цвета, сидел, подобрав под себя ноги, мужчина и задумчиво смотрел на нее. Он был облачен в свободную черную мантию, расшитую золотой нитью, скрывавшую очертания его фигуры. На голове у него красовалась бархатная шапочка. Лицо его оставалось спокойным и безмятежным; его нельзя было назвать неприятным, а глаза были лучистыми и слегка раскосыми. Он сидел совершенно неподвижно, глядя на нее, и выражение его лица не изменилось, когда он понял, что она пришла в сознание.

Ясмина почувствовала, как страх ледяными лапками пробежался у нее по спине. Она приподнялась на локте и вопросительно уставилась на незнакомца.

– Ты кто? – требовательно спросила она, но собственный голос показался ей жалким и дрожащим.

– Я – Магистр и Владыка Йимши. – Голос незнакомца был сочным и резонирующим, как колокольный звон.

– Зачем ты принес меня сюда? – пожелала узнать Ясмина.

– Разве ты не искала меня сама?

– Если ты – один из Черных Прорицателей, то да, искала! – смело ответила она, полагая, что он все равно читает ее мысли.

Мужчина негромко рассмеялся, и по спине у нее вновь пробежал предательский холодок.

– Ты хотела натравить диких детей гор на Прорицателей Йимши! – Он улыбнулся. – Я прочел это в твоей голове, принцесса. Твой жалкий человеческий ум полон ненависти и сладких мечтаний об отмщении.

– Вы убили моего брата! – Поднимавшаяся у нее в груди волна гнева грозила смести страх; руки ее были сжаты в кулачки, и девушка напряженно застыла, как натянутая струна. – За что вы погубили его? Он не сделал вам ничего плохого. Жрецы говорят, что Прорицатели стоят выше суетных человеческих дел. Так почему же вы уничтожили короля Вендии?

– Разве может простой смертный понять мотивы поступков Прорицателя? – невозмутимо парировал Магистр. – Мои послушники в храмах Турана, жрецы жрецов Тарима, упросили меня вмешаться ради Йездигерда. По некоторым причинам я счел возможным согласиться. И как я могу объяснить свои непостижимые резоны твоему жалкому интеллекту? Ты все равно ничего не поймешь.

– Я понимаю одно: мой брат мертв! – В голосе принцессы звенели слезы горя и ярости. Она поднялась на колени и уставилась на него широко раскрытыми горящими глазами, гибкая и опасная в это мгновение, как пантера.

– Так пожелал Йездигерд, – спокойно ответствовал Магистр. – В тот момент мне захотелось удовлетворить его притязания.

– Разве Йездигерд – твой вассал? – Ясмина изо всех сил старалась держать себя в руках.

Она вдруг почувствовала, что ее колено упирается во что-то твердое и продолговатое, притаившееся в складках материи. Девушка незаметно переменила позу и украдкой сунула руку под бархатную ткань.

– Разве пес, что пожирает требуху во дворе храма, является вассалом бога? – возразил Магистр.

Похоже, он не заметил ее движений, от которых ей отчаянно хотелось отвлечь его внимание. Пальцы девушки под бархатом сомкнулись на том, в чем она узнала позолоченную рукоять кинжала. Она наклонила голову, чтобы скрыть торжествующий блеск в глазах.

– Мне прискучил Йездигерд, – заявил Магистр. – Я обратился к другим развлечениям… ха!

С яростным криком Ясмина вскочила на ноги, словно дикая кошка, и нанесла убийственный удар кинжалом. Но она тут же споткнулась и осела на пол, где и сжалась в комочек, глядя на мужчину на возвышении. Он даже не пошевелился; на губах его по-прежнему играла загадочная улыбка. Вся дрожа, она приподняла руку и уставилась на нее расширенными глазами. В ладони ее больше не было кинжала; она сжимала в пальцах цветок золотого лотоса, и раздавленные лепестки поникли на сломанном стебле.

Она испуганно уронила его на пол, словно держала в руках змею, и отползла подальше от своего мучителя. Девушка вернулась на собственное возвышение, поскольку это более подобало королеве, чем ползать на полу у ног колдуна, и с тревогой воззрилась на него, ожидая упреков и наказания.

Но Магистр не шелохнулся.

– Для того, кто владеет ключом от космоса, все сущее одинаково, – обронил он загадочную фразу. – Для адепта ничто не является неизменным и непреложным. Воля заставляет распускаться стальные цветы в безымянных садах или цветочные мечи – вспыхивать в лунном свете.

– Ты дьявол, – всхлипнула она.

– Не я! – рассмеялся колдун. – Я родился на этой планете, пусть и давно. Когда-то я был самым обычным человеком и даже не утратил присущие человеку черты в течение своего обучения и посвящения, которые длились несколько тысячелетий. Человек, обученный темному искусству, могущественнее дьявола. Я родился человеком, но теперь повелеваю демонами. Ты видела Властителей Черного Круга – твоя душа не выдержит и погибнет, если ты узнаешь, из каких далей я призвал их и от какой судьбы уберег с помощью магического хрустального шара и золотых змей. Но повелевать ими могу только я один. Мой глупец Кхемза решил сам стать великим – бедный дурачок, взламывающий материальные двери и прыгающий по воздуху вместе со своей возлюбленной с одной горки на другую! Тем не менее, если бы мы его не уничтожили, со временем его сила могла бы сравняться с моей.

Магистр вновь рассмеялся.

– И ты, бедная, несчастная глупышка! Задумала отправить косматого горского вождя на штурм Йимши? Это была славная шутка, которую я мог бы придумать и сам, когда ты попала к нему в руки. А сейчас я читаю в твоем детском разуме намерение соблазнить меня, пустив в ход свои женские штучки, дабы добиться своей цели. Но, невзирая на твою глупость, ты – женщина, на которую приятно смотреть. Мне вдруг захотелось сделать тебя своей наложницей.

Услышав эти слова, наследница тысячелетней династии гордых императоров задохнулась от стыда и ярости.

– Ты не посмеешь!

Его издевательский смех ударил принцессу, как кнут по обнаженным плечам.

– Это король не смеет раздавить жалкого червяка на дороге? Маленькая глупышка, неужели ты еще не поняла, что твоя гордость для меня – все равно, что соломинка, несомая ветром? Для меня, познавшего прелесть поцелуев королевы ада! Ты еще увидишь, как я поступаю с непокорными!

Испуганная и раздавленная, девушка сжалась в комочек на покрытом бархатом возвышении. Свет потускнел и стал совсем призрачным. Черты лица Магистра расплылись. А вот в тоне его голоса появились властные нотки.

– Я никогда не покорюсь тебе! – Голос девушки дрожал от страха, но в нем прозвучала решимость.

– Покоришься, – с ужасающей невозмутимостью ответил Магистр. – Страх и боль станут тебе достойными наставниками. Я сломлю сопротивление твоей дрожащей плоти болью и ужасом, пока ты не станешь податливой, как воск, из которого я слеплю все, что пожелаю. Ты станешь такой покорной, какой не бывала еще ни одна смертная женщина, и самое мое незначительное повеление превратится для тебя в волю богов, подлежащую неукоснительному исполнению. А для начала, дабы усмирить твою гордыню, ты отправишься обратно в забытые века и посмотришь на свои предыдущие воплощения. Айе, уил ла кхоза!

При этих словах призрачная комната поплыла перед глазами испуганной Ясмины. У нее вдруг зачесалась кожа головы, а язык прилип к гортани. Где-то далеко на одной протяжной и зловещей ноте зазвучал гонг. Драконы на гобеленах сначала засветились голубым пламенем, а потом побледнели. Магистр на своем возвышении превратился в бесформенную тень. Тусклый свет сменился мягкой, густой, почти осязаемой темнотой, пульсировавшей необычными волнами. Девушка более не видела Магистра. Она вообще ничего не видела. У нее вдруг появилось странное чувство, будто стены и потолок отодвинулись куда-то далеко-далеко.

А потом в темноте зародилось тусклое мерцающее зарево, как будто светлячок начал ритмично взмахивать крылышками. Оно превратилось в золотистый шар, стало шире и обрело ослепительно-белый оттенок. Внезапно шар взорвался, забрызгав темноту искрами, которые почему-то не освещали тени. Но все-таки в полумраке осталось слабое свечение, озарившее туманный ствол, выраставший, казалось, прямо из пола. На глазах онемевшей девушки он начал разрастаться и обретать форму; появились побеги и широкие листья, а над головой у нее закачались огромные ядовитые черные цветы, и она испуганно вжалась в бархатную ткань на возвышении. В воздухе повис тонкий аромат. Ясмина поняла, что видит рождение страшного и овеянного легендами черного лотоса, произрастающего в диких и забытых джунглях Кхитая.

Широкие листья вскипели зловещей жизнью. Цветки склонялись над ней, как живые, по-змеиному покачивая головками на гибких стеблях. Четко выделяясь на фоне мягкой непроницаемой темноты, они казались ей нереальными плодами больного воображения. Голова у нее пошла кругом от дурманящего аромата, и ей вдруг захотелось забиться под возвышение. А потом она обеими руками вцепилась в него, потому что помост вдруг заскользил куда-то по чудовищному склону. Она закричала от ужаса, цепляясь за бархат, но какая-то сила безжалостно оторвала от него ее пальцы. У девушки возникло тошнотворное чувство, будто у нее выдернули опору из-под ног, и она утратила остатки здравого смысла, превратившись в трепещущий клочок сознания, гонимый сквозь ревущую ледяную черную бездну ураганом, грозившим погасить слабое биение ее разумной жизни; так гаснет свеча, задутая штормовым ветром.

А потом огонек ее сознания попал в полосу бешеной слепой тряски и хаотического мельтешения, слившись с мириадами ему подобных в плодоносном слое нарождающейся материи, пока, под воздействием фундаментальных сил, не превратился в мыслящее существо, скользящее по бесконечной спирали бесчисленных жизней.

Окутанная пеленой страха, она заново пережила все свои прежние воплощения, узнала и вновь перенеслась во все тела, что несли ее «я» в прошлом. Она вновь сбила ноги на долгой и утомительной дороге жизни, что терялась в туманной дали прошлых лет. На рассвете времен она влачила жалкое существование в первобытных джунглях, скрываясь от свирепых хищников. Не имея другой одежды, кроме собственной кожи, она бродила по колено в воде по рисовым болотам, сражаясь за драгоценные зернышки с водоплавающей живностью. В одной упряжке с буйволами она напрягала последние силы, чтобы провести заостренной палкой очередную борозду в неподатливой почве, и проводила бесконечные часы, горбясь над примитивной прялкой в крестьянской хижине.

Она видела, как гибли в пламени пожаров обнесенные стенами города, и с криком спасалась бегством от безжалостных убийц. Спотыкаясь и обливаясь кровью, она брела по раскаленным пескам, держась за стремя работорговца, и познала жестокое прикосновение жадных горячих рук к своей стонущей плоти, позор и боль скотской похоти. Она кричала под ударами кнута и стонала на дыбе; сходя с ума от ужаса, отчаянно сопротивлялась рукам, укладывавшим ее голову на окровавленную плаху.

Она испытала боль деторождения и горечь преданной любви. Она страдала от всех горестей, бед и издевательств, которым на протяжении столетий мужчина подвергал женщину; она сполна познала всю силу ненависти и злобы, которые одна женщина может питать к другой. И все это время где-то в самом дальнем уголке ее сущности тлела робкая память о том, что она остается Дэви. Она была всеми женщинами своих прошлых жизней, но при этом знала, что остается Ясминой. Осознание этого факта не затерялось в круговерти минувших воплощений. Она одновременно ощущала себя рабыней, стонущей под хлыстом надсмотрщика, и гордой Дэви Вендии. И она терпела страдания не только как наложница, но и как Ясмина, гордость которой сносила прикосновение кнута, как прикосновение раскаленного добела клейма.

Бесчисленные жизни текли перед ней непрерывной чередой, каждая со своим свинцовым грузом горестей, стыда и боли, пока до нее не донесся собственный голос, зашедшийся в крике невыносимой агонии, звучащий на одной ноте сквозь тьму веков.

А потом она пришла в себя на покрытом бархатом возвышении в загадочной комнате.

В призрачном тусклом свете перед ней вновь предстал помост и сидящая на нем таинственная фигура в мантии. Голова в капюшоне склонилась на грудь, и в полумраке смутно виднелись высоко поднятые плечи. Она не могла разглядеть подробностей, но капюшон, сменивший бархатную шапочку, отчего-то вызывал в ней тревожные ощущения. Чем дольше она смотрела на неподвижную фигуру, тем сильнее охватывал ее безрассудный страх, от которого язык у девушки прилип к гортани, – ее не покидало ощущение, что перед ней на возвышении сидит уже не Магистр.

И тут фигура пошевелилась и выпрямилась во весь рост, нависая над ней. Затем она наклонилась, протягивая к Ясмине длинные руки в широких рукавах накидки. Девушка молча боролась с ними, преодолевая страх и про себя удивляясь тому, какие они сильные и жилистые. Голова в капюшоне склонилась над ее лицом, и принцесса поспешно отвернулась. И тогда она закричала, громко и истошно, давая выход своему страху и ненависти. Костлявые руки вцепились в ее гибкое и податливое тело, а из-под капюшона выглянул лик смерти и разрушения – на полуразложившемся черепе проступили черты лица, похожие на рассыпающийся от ветхости пергамент. Девушка вновь закричала, а потом, когда шамкающие безгубые челюсти потянулись к ее губам, лишилась чувств.