Текст книги "Приключения Конана-варвара (сборник)"

 
…Вот мы и покончили с грабежами навсегда;
Замерли весла, и навеки умолк стон арфы ветров;
Кровавый вымпел более не наводит ужас на прибрежные селения;
Синий пояс мира, прими вновь в свои объятия
Ту, которую ты отдал мне.
 

Песнь Белит

Краски рассвета вновь запылали над океаном. Устье реки окрасилось в тяжелые кроваво-красные тона. Конан из Киммерии оперся на свой огромный меч, стоя на пляже белого песка и глядя на «Тигрицу», отправляющуюся в свой последний вояж. Его глаза оставались тусклыми и безжизненными, когда он смотрел на череду волн, медленно убегающих к горизонту. Океанские просторы утратили для него всю свою славу и очарование. Он содрогнулся от сильнейшего отвращения, глядя, как зеленый оттенок мелководья сменяется пурпурным оттенком таинственной глубины.

Белит была подлинной дочерью моря; только ее существование придавало водным просторам заманчивую и желанную прелесть. А теперь, без нее, они превратились в безжизненную и унылую пустыню, простирающуюся от одного полюса до другого. Она принадлежала морю, и он вернул ее вечно загадочной пучине. Большего он сделать не мог. Но для него синяя гладь моря выглядела отталкивающей и пугающей по сравнению с зелеными просторами таинственной глуши, покачивающей ветвями у него за спиной, в которую ему предстояло углубиться.

Ничья рука не направляла последний бег «Тигрицы», и весла не несли ее по зеленым волнам. Но сильный свежий ветер вздувал ее шелковый парус, и, подобно лебедю, устремившемуся к своему гнезду, она уходила все дальше от берега, и на палубе корабля все выше вздымались языки пламени, облизывая реи на мачте и укутывая огненными сполохами фигурку в ярко-алой накидке, лежавшую на ослепительной погребальной пирамиде.

Вот так ушла от него королева Черного побережья, и, опираясь на окровавленный меч, Конан молча стоял на берегу, пока отблески красного пламени не затерялись в голубой дымке, а рассвет не забрызгал океан розовыми и золотыми блестками.

Железный демон

Рыбак проверил, легко ли выходит из ножен лезвие его ножа. Жест этот был инстинктивным, потому что то, чего он испугался, нельзя было поразить ни ножом, ни даже зазубренным выгнутым йетшийским клинком, который способен распороть человеку живот одним восходящим ударом. Ни человек, ни зверь не угрожали ему в гнетущем молчании одиночества, окутавшем зубчатые стены острова Ксапур.

Он вскарабкался на утес, прошел через окаймлявшие его джунгли и теперь стоял в окружении былого величия. Сквозь деревья просвечивали полуразрушенные колонны, извилистые линии осыпавшихся стен терялись в поросших зеленой травой лугах, а под его ногами лежали широкие каменные плиты, потрескавшиеся и подпираемые снизу мощными корнями растений.

Рыбак был типичным представителем своей расы, того древнего и странного народа, чье происхождение терялось в серой дали веков, который с незапамятных времен жил в грубых рыбачьих хижинах на южном берегу моря Вилайет. Он был широкоплечим и коренастым, с длинными обезьяньими руками и мощной грудью, но стройной талией и тонкими кривыми ногами. У него было широкое лицо с низким и покатым лбом, над которым топорщились густые и спутанные волосы. Из одежды на нем был лишь пояс с ножнами да тряпка, заменявшая ему набедренную повязку.

Оказавшись здесь, он тем самым доказал, что ему чуждо унылое равнодушие, свойственное его народу. Люди редко наведывались на Ксапур. Он считался необитаемым и почти напрочь забытым, одним из бесчисленного множества островков, усеивавших огромное внутреннее море. Свое название «Ксапур», что значит «укрепленный», он получил благодаря развалинам, остаткам некоего доисторического королевства, о котором забыли еще до того, как волна завоевателей-хайборийцев прокатилась на юг. Никто уже не помнил, кто и когда возвел эти стены, хотя среди йетши бродили древние полузабытые легенды, смутно предполагавшие наличие некоего, весьма отдаленного родства между рыбаками и безымянным островным королевством.

Минула уже добрая тысяча лет с той поры, как последний из йетши всерьез задумывался о значении и важности этих легенд. Сейчас их повторяли, не вдумываясь в смысл, и они превратились в сказки, что слетают с губ лишь в силу привычки. Вот уже целое столетие никто из йетши не бывал на Ксапуре. Побережье соседнего большого острова тоже было необитаемым, являя собой заросшую тростником топь, отданную во владение жутким зверям, бродившим по округе. Деревня рыбака лежала на некотором расстоянии к югу, на этом самом большом острове. Шторм отогнал его утлую лодчонку далеко в сторону от тех мест, где он привык рыбачить, и в бурную грозовую ночь разбил о скалы острова. И вот сейчас, на рассвете, небо было ясным и безоблачным, и в лучах восходящего солнца капельки росы на листьях искрились бриллиантовыми брызгами. Он вскарабкался на скалы, на которых провисел всю ночь, потому что видел, как во время бури из черной круговерти небес ударил зигзаг молнии, причем с такой силой, что вздрогнул весь остров, а потом раздался оглушительный грохот, который никак не мог быть вызван упавшим деревом.

Вялый проблеск любопытства вынудил его отправиться на разведку; он нашел то, что искал, и теперь терзался животным страхом и дурными предчувствиями.

Среди деревьев виднелось куполообразное здание с проломленной крышей, возведенное из блоков необычного зеленого камня, по структуре похожего на железо, который встречается только на островах Вилайет. Казалось невероятным, что человеческие руки способны обтесывать их и устанавливать друг на друга. И уж конечно, не в силах человеческих было разрушить постройку. Но молнии удалось то, чего не смогли сделать люди, и прямое попадание небесного огня сожгло целую арку и превратило камень в зеленую пыль, которой было засыпано все вокруг.

Рыбак поднялся по обломкам и заглянул в пролом. От увиденного у него перехватило дыхание. Под пробитым куполом среди каменной крошки и обломков кладки на золотом постаменте лежал мужчина. На нем было нечто вроде юбки и пояса из акульей кожи. Его прямые черные волосы, волной ниспадающие на плечи, были схвачены на висках тонким золотым обручем. На его голой мускулистой груди лежал необычного вида кинжал с драгоценным камнем в навершии, с обтянутой акульей кожей рукоятью и широким изогнутым лезвием. Он очень походил на нож, который носил на бедре рыбак, но у него отсутствовали зубцы, да и сделан он был с гораздо большим тщанием и мастерством.

Рыбак возжелал заполучить прекрасное оружие. Мужчина, разумеется, был мертв; наверняка он умер много столетий тому назад. Этот купол и стал его могилой. Рыбак не стал ломать голову над тем, к каким чудесам прибегли древние, чтобы сохранить тело в полном подобии жизни, так что на руках и ногах у него по-прежнему бугрились мускулы, а темная кожа буквально светилась здоровьем. В закосневшем разуме йетши нашлось место лишь для желания обладать ножом, на тускло сверкающем клинке которого змеились волнистые линии.

Спрыгнув в пролом купола, он взял нож с груди мужчины. Но тут вдруг случилось нечто очень странное и ужасное. Мускулистые загорелые руки конвульсивно дрогнули и сжались, а веки приподнялись, обнажив большие, темные и магнетические глаза, взгляд которых потряс ошеломленного рыбака, как удар кулаком. Он отшатнулся, выронив от неожиданности вожделенный кинжал. А мужчина на возвышении принял сидячее положение, и рыбак от изумления потерял дар речи, только сейчас оценив пропорции незнакомца. Взгляд его прищуренных глаз заставил йетши замереть на месте, и в этих зрачках, превратившихся в узенькие щелочки, он не прочел ни дружеского расположения, ни благодарности; несчастный рыбак увидел лишь пламя, столь же чужое и враждебное, как и то, что горит в глазах тигра.

Внезапно мужчина выпрямился во весь рост, возвышаясь над ним, и в каждом его движении сквозила угроза. В убогом мозгу рыбака не нашлось места для страха, по крайней мере, такого страха, какой испытал бы нормальный человек, видя, как на его глазах рушатся основополагающие законы природы. Когда огромные руки упали ему на плечи, рыбак выхватил свой зазубренный нож и, не останавливая движения, нанес восходящий удар снизу вверх. Клинок лязгнул о перевитый мышцами живот чужака и разлетелся на куски, словно наткнувшись на стальную преграду, а толстая шея незадачливого любителя сокровищ сломалась в руках гиганта со щелчком, словно сухая веточка.

Джехунгир Агха, властитель Кхаваризма и хранитель прибрежной границы, вновь пробежал глазами по украшенному узорами пергаментному свитку с переливчатой синей печатью и коротко и сардонически рассмеялся.

– Итак? – без обиняков поинтересовался его советник Гхазнави.

Джехунгир пожал плечами. Он был красивым мужчиной, излучавшим безжалостную гордость, которую даровало ему право рождения и собственные достижения.

– Король начинает терять терпение, – сказал он. – Он горько сетует на то, что называет моей неспособностью охранять границу. Клянусь Таримом, если мне не удастся нанести сокрушительное поражение этим степным грабителям, у Кхаваризма может появиться новый повелитель.

Гхазнави задумчиво подергал себя за бороду. Йездигерд, король Турана, считался самым могущественным монархом на свете. В его дворце в портовом городе Аграпуре были собраны величайшие сокровища, награбленные в других странах. Флот его судов с пурпурными парусами превратил Вилайет в гирканское внутреннее озеро. Темнокожие жители Заморы платили ему дань, равно как и восточные провинции Котха. Шемитские народы склонялись перед его властью вплоть до самого Шушана. Его армии разграбили и опустошили границы Стигии на юге и снежные просторы Гипербореи на севере. Его всадники прошли огнем и мечом по западным королевствам Бритунии, Офира и Коринтии, дойдя до границ самой Немедии. Его мечники в позолоченных доспехах растоптали вражеские армии копытами своих боевых коней, и по его повелению обнесенные стенами города сгорали в пламени пожаров. На процветающих невольничьих рынках Аграпура, Султанапура, Кхаваризма, Шахпура и Кхорусуна женщин предлагали за три маленькие серебряные монетки – светловолосых бритунок, смуглых стигиек, темноволосых замориек, эбеновых кушиток и шемиток с оливковой кожей.

Но хотя всадники Йездигерда далеко отбросили чужие армии от своих границ, под самым его носом наглый и дерзкий враг дергал его за бороду пропахшей дымом пожарищ рукой, с пальцев которой капала кровь его подданных.

В бескрайних степях, раскинувшихся между морем Вилайет и восточными пределами хайборийских королевств, за последние полвека возник новый народ, первоначально сформировавшийся из преступников, разорившихся землевладельцев, беглых рабов и солдат-дезертиров. Здесь собрались представители самых разных стран с самыми разными преступлениями за плечами; некоторые родились в степях, другие пришли сюда из королевств запада. Они называли себя казаками, что в переводе на общепринятый язык означало «бродяги».

Они жили в степи под открытым небом, не подчинялись никаким законам, кроме собственного, весьма своеобразного кодекса чести, и смогли бросить вызов даже самому Великому Монарху. Они то и дело совершали разбойные набеги на туранскую границу, немедленно отступая в степь в случае поражения; вместе с пиратами Вилайета, такими же отщепенцами, они держали в страхе все побережье, грабя торговые суда, ходившие между гирканскими портами.

– И как прикажешь раздавить этих волков? – пожелал узнать Джехунгир. – Если я стану преследовать их в степи, то рискую быть отрезанным или уничтоженным. Кроме того, они могут попросту улизнуть от меня и сжечь город в мое отсутствие. В последнее время они стали вести себя намного наглее обычного.

– Это потому, что у них появился новый вожак, – ответил Гхазнави. – Ты знаешь, о ком я говорю.

– Да уж! – с чувством воскликнул Джехунгир. – Этого дьявола зовут Конан; он еще более дикий и жестокий, чем эти казаки, но при этом обладает хитростью горного льва.

– Ему помогает скорее животный инстинкт, нежели ум, – ответил Гхазнави. – Остальные казаки, по крайней мере, выходцы из цивилизованных народов. А он – варвар. Но если бы удалось избавиться от него, мы бы нанесли этому сброду сокрушительный удар.

– Но как? – пожелал узнать Джехунгир. – Он уже неоднократно выскальзывал из расставленных ему ловушек, в которых его ждала верная смерть. Уж не знаю, что ему помогало – инстинкт или хитрость, – но он остался цел и невредим.

– «Для каждого зверя и человека найдется своя западня, из которой ему не выбраться», – процитировал известную поговорку Гхазнави. – Когда мы вели переговоры с казаками насчет выкупа за пленников, я наблюдал за этим Конаном. Он явно питает слабость к красивым женщинам и крепкой выпивке. Распорядись привести сюда свою рабыню Октавию.

Джехунгир хлопнул в ладоши, и невозмутимый кушитский евнух, сверкающая эбеновая статуя в шелковых шароварах, склонился перед ним в поклоне и отправился выполнять приказание своего господина. Вскоре он вернулся, ведя за собой высокую красивую девушку, соломенные волосы, ясные глаза и светлая кожа которой указывали на то, что перед ними – чистокровная представительница ее расы. Коротенькая атласная туника, перехваченная пояском на талии, подчеркивала достоинства ее великолепной фигуры. Ее прекрасные глаза сверкали негодованием, а полные губы обиженно кривились, но за время, проведенное в плену, ее научили покорности. Она стояла, опустив голову, перед своим господином, пока он жестом не предложил ей сесть на диван. Затем он бросил вопросительный взгляд на Гхазнави.

– Мы должны хитростью выманить Конана одного, – внезапно сказал советник. – Казаки разбили свой военный лагерь где-то в низовьях реки Запорожки, которые, как тебе известно, представляют собой сплошные болота, поросшие камышом. Это – настоящие дикие джунгли, и эти бездомные дьяволы вырезали там нашу последнюю экспедицию под корень.

– Вряд ли я когда-либо смогу забыть об этом, – сухо ответствовал Джехунгир.

– Неподалеку от материка есть маленький необитаемый остров, – продолжал Гхазнави, – он называется Ксапур, Укрепленный, потому что на нем остались какие-то древние руины. Именно в этом и заключается изюминка, которая и послужит нашей цели. Там нет береговой линии; остров вздымается прямо из моря отвесными скалами высотой в сто пятьдесят футов. По ним не взберется даже обезьяна. Единственное место, по которому человек может подняться или спуститься, – это узкая тропа на западной оконечности, представляющая собой полуразрушенную лестницу, вырубленную в незапамятные времена прямо в скале. Так вот, если мы заманим Конана на этот остров одного, то сможем в свое удовольствие поохотиться на него, как мужчины охотятся на льва.

– С таким же успехом можно пожелать заполучить и луну с неба, – нетерпеливо ответил Джехунгир. – Что же, мы отправим к нему посыльного, предложим вскарабкаться на скалы и подождать нашего появления?

– Собственно говоря, именно так мы и поступим! – Видя изумление на лице Джехунгира, Гхазнави продолжал: – Мы предложим казакам вступить с нами в переговоры о судьбе пленников, которые проведем на границе степи в форте Гхори. Как обычно, мы отправимся туда с вооруженным отрядом и станем лагерем у стен замка. Они придут с такими же силами, и переговоры начнутся в обычной атмосфере взаимного недоверия и подозрений. Но на сей раз мы прихватим с собой, как бы случайно, твою прекрасную рабыню. – Октавия изменилась в лице и стала с растущим интересом прислушиваться к разговору после того, как советник кивнул на нее. – Она использует весь свой богатый арсенал женских хитростей, чтобы привлечь внимание Конана, что не должно стать трудной задачей. Этому дикарю она должна показаться воплощенным идеалом красоты и очарования. Ее кипучая жизненная сила и роскошная фигура придутся ему по вкусу намного больше тех куколок, что ты держишь в своем гареме.

Октавия вскочила на ноги, сжав кулачки и дрожа от ярости. Глаза ее метали молнии.

– Вы хотите заставить меня сыграть роль распутной женщины для этого варвара? – вскричала она. – Этого не будет! Я вам не какая-нибудь базарная шлюха, чтобы расточать улыбки и строить глазки степному разбойнику. Я – дочь немедийского вельможи…

– Ты была дочерью немедийского вельможи до того, как тебя увезли мои всадники, – цинично возразил Джехунгир. – А теперь ты простая рабыня, которая будет делать то, что ей скажут.

– Ни за что! – взъярилась девушка.

– Напротив, – с размеренной жестокостью ответил Джехунгир, – ты сделаешь все, что от тебя потребуется. Мне нравится план Гхазнави. Продолжай же, принц советников.

– Скорее всего, Конан пожелает купить ее. Ты, разумеется, откажешься продать ее или обменять на гирканских пленных. Тогда он захочет или выкрасть ее, или взять силой, – хотя я не думаю, что даже он осмелится нарушить перемирие. Но мы должны быть готовы к любому повороту событий. Затем, сразу же по завершении переговоров, прежде чем он успеет забыть ее, мы отправим к нему гонца под белым флагом, обвиним его в том, что он похитил девушку, и потребуем ее возвращения. Он может убить посыльного, но станет думать, что она сбежала. Потом мы отправим лазутчика – сойдет какой-нибудь рыбак йетши – в лагерь казаков, и он сообщит Конану, что Октавия скрывается на Ксапуре. Если я правильно разобрался в его характере, он немедленно отправится прямо на остров.

– Но мы не можем быть уверены в том, что он отправится туда в одиночку, – возразил Джехунгир.

– Разве мужчина станет тащить с собой целую ораву воинов, отправляясь на свидание с полюбившейся ему женщиной? – парировал Гхазнави. – Все шансы за то, что он отправится на остров один. Но мы на всякий случай примем меры предосторожности. Мы станем ждать его не на острове, где и сами можем угодить в западню, а в камышах на болотистом мысу, который выдается в море в тысяче ярдов от Ксапура. Если он приведет с собой большой отряд, мы отступим и придумаем новый план. А если он явится в одиночку или с небольшой дружиной, мы схватим его. Помяни мое слово, он придет непременно, помня о соблазнительной улыбке твой рабыни и ее многозначительных взглядах.

– Я никогда не унижусь до такого бесстыдства! – Октавия буквально кипела от ярости и унижения. – Уж лучше умереть!

– Ты не умрешь, моя прелестная бунтарка, – заявил Джехунгир, – а будешь подвергнута мучительному и унизительному наказанию.

Он хлопнул в ладоши, и Октавия побледнела. На этот раз в комнату вошел не кушит, а шемит, мускулистый здоровяк среднего роста с короткой завитой иссиня-черной бородкой.

– Для тебя есть работа, Гилзан, – сказал Джехунгир, – забирай эту глупышку и позабавься с нею. Но будь осторожен, чтобы не испортить ее красоту.

Проворчав что-то нечленораздельное, шемит схватил Октавию за запястье, и, почувствовав на себе его железную хватку, девушка тут же раскаялась в своем вызывающем поведении. С жалобным криком она вырвала у шемита руку и бросилась к ногам своего безжалостного хозяина, захлебываясь слезами и умоляя его о прощении.

Джехунгир жестом показал несостоявшемуся и разочарованному мучителю, что тот может быть свободен, и обратился к Гхазнави:

– Если твой план удастся, я дам тебе столько золота, сколько ты сможешь унести.

В темноте, сгустившейся перед самым рассветом, уединение заросших камышом болот и покрытых туманом прибрежных вод нарушили странные звуки. Но это была не сонная водоплавающая птица или просыпающийся зверь. Их издавал человек, пробирающийся сквозь тростниковые заросли, вымахавшие выше его роста.

Посторонний наблюдатель, случись ему оказаться здесь, увидел бы перед собой высокую женщину с соломенными волосами, роскошную фигуру которой облегала промокшая туника. Октавия все-таки сбежала от своих мучителей, причем по-настоящему, всеми фибрами души до сих пор содрогаясь от негодования при воспоминании об унижениях, которым подверглась за время своего плена.

Оказаться в руках Джехунгира было уже плохо само по себе, но тот, с хорошо рассчитанной дьявольской жестокостью, отдал ее вельможе, чье имя в Кхаваризме служило синонимом извращения и испорченности.

При мысли об этом по нежной коже Октавии вновь пробежали мурашки. Отчаяние помогло девушке спуститься из окна замка Джелал Хана на веревке, сплетенной из разорванных гобеленов, а счастливый случай привел к лошади, привязанной к коновязи. Она скакала всю ночь напролет, но лошадь ее охромела, когда рассвет застал ее на болотистом морском побережье. С содроганием представив, какая судьба ее ожидает, если она вновь попадет в руки к Джелал Хану, девушка полезла в болото, ища, где бы укрыться от погони, которая наверняка будет организована. Когда заросли тростника поредели, а вода поднялась почти до пояса, она вдруг увидела впереди смутные очертания острова, от которого ее отделяла широкая протока, но девушка не колебалась ни секунды. Еще некоторое время она шла, а потом, когда вода достигла груди, оттолкнулась и поплыла, причем резкие и сильные гребки свидетельствовали о ее недюжинной силе и выносливости.

Приблизившись к острову, Октавия увидела, что он поднимается из воды отвесными замковыми стенами. В конце концов она подплыла к ним вплотную, но не обнаружила ни уступа, на который могла бы стать под водой, ни карниза, за который можно было ухватиться. Она поплыла дальше, огибая утесы и чувствуя, как начинает сказываться усталость после долгого бегства. Руки ее беспомощно скользили по гладким камням, как вдруг она нащупала небольшое углубление. Всхлипывая от облегчения, она втащила себя в небольшую выемку над водой и прижалась к ней всем телом, дрожа, словно наяда в тусклом свете звезд.

Октавия обнаружила нечто вроде ступенек, вырубленных в отвесной скале. Она стала подниматься по ним и вдруг распласталась на камнях, заслышав слабый плеск весел. Напрягая зрение, она разглядела неясный силуэт, продвигающийся к болотистому мысу, который она только что покинула. Но до него было слишком далеко и слишком темно, чтобы она могла быть уверенной в том, что ей не почудилось, и вскоре слабые звуки стихли вдали, а девушка продолжила подъем. Если это ее преследователи, то иного – и лучшего – выхода, кроме как спрятаться на острове, у нее все равно не было. Она знала, что большинство клочков суши у этого болотистого побережья необитаемы. Конечно, остров мог служить пиратской стоянкой, но даже пираты выглядели предпочтительнее того грубого животного, от которого она сбежала.

Пока она карабкалась вверх по ступенькам, в голову ей пришла шальная мысль. Она сравнила своего бывшего хозяина с атаманом казаков, с которым – по принуждению – бесстыдно флиртовала в шатрах лагеря, разбитого у форта Гхори, где гирканские вельможи вели переговоры с воинами степей. Его жгучий взгляд напугал и унизил девушку, но буквально физически ощутимое свирепое жизнелюбие возвышало его над Джелал Ханом, чудовищем, которое могла породить только пресыщенная цивилизация.

Октавия взобралась на самый верх утеса, со страхом глядя на окружившее ее море теней. Деревья росли почти у самого обрыва и выглядели сплошной черной стеной. Что-то с шумом пронеслось у нее над головой, и девушка испуганно присела, запоздало сообразив, что это была всего лишь летучая мышь.

Ей очень не нравились эти угольно-черные тени, но она стиснула зубы и решительно шагнула вперед, пытаясь не думать о змеях. Ее босые ноги бесшумно ступали по влажному и топкому суглинку под деревьями.

Когда она вошла под зеленые своды, темнота пугающе сомкнулась вокруг нее. Не прошла Октавия и десяти шагов, как, оглянувшись, уже не смогла разглядеть скал и моря за ними. Еще несколько неуверенных шагов, и она безнадежно заблудилась и утратила чувство направления. Сквозь сплошное кружево ветвей не пробивался даже свет звезд. Выставив перед собой руки, девушка, спотыкаясь, брела вперед и вдруг замерла на месте.

Где-то впереди глухо зарокотал барабан. Это был совсем не тот звук, который она ожидала услышать в такое время и в таком месте. Но она тут же забыла о нем, потому что ощутила рядом с собой чье-то присутствие. Она ничего не видела, но чувствовала, что кто-то стоит подле нее в темноте.

Испустив сдавленный вскрик, она отпрянула назад, и вдруг нечто, показавшееся ей человеческой рукой, обхватило ее за талию. Она закричала и рванулась изо всех сил, пытаясь освободиться, но невидимый похититель легко поймал ее, как ребенка, безжалостно подавив бесплодное сопротивление. Молчание, с которым он встретил ее отчаянные слезы и мольбы, повергло Октавию в еще больший ужас, и она почувствовала, как ее несут сквозь тьму к тому месту, где неумолчно и зловеще рокотал барабан.