Текст книги "Приключения Конана-варвара (сборник)"

Логово ледяного червя

Воспоминания о холодной красоте Атали преследовали Конана. Пресытившись размеренной патриархальной жизнью Киммерии, он отправился на юг, в цивилизованные королевства, надеясь найти там достойное применение своему мечу, поступив на службу к кому-либо из хайборийских принцев. В это время Конану исполнилось двадцать три года.

Весь день одинокий всадник двигался по склонам Эйглофианских гор, которые пересекали мир с запада на восток величественной стеной снега и льда, отделяющей северные земли Ванахейма, Асгарда и Гипербореи от южных королевств. Сейчас, в самый разгар зимы, большинство проходов были закрыты. С наступлением весны, однако, они открывались, предоставляя ордам яростных светловолосых северян-варваров свободный доступ на теплые и благодатные просторы Юга.

Всадник был один. В самой верхней точке прохода, ведущего в Пограничное королевство и Немедию, он натянул поводья, останавливая коня, чтобы на мгновение полюбоваться открывшимся его взору фантастическим зрелищем.

Небеса окрасились в малиновые и золотистые тона, которые сгущались от зенита к восточному горизонту, превращаясь в пурпур наступающего вечера. Но яростное великолепие уходящего дня все еще окутывало снеговые шапки гор обманчиво теплым розовым сиянием. Оно отбрасывало глубокие фиолетовые тени на замерзшую поверхность ледника, который, извиваясь подобно ледяной змее, сползал с самых высоких горных кряжей вниз, к подножию прохода, где сворачивал влево и терялся меж холмов, превращаясь в речной поток. Тот, кто шел по проходу, был вынужден осторожно передвигаться по самому краю ледника, надеясь не провалиться в одну из невидимых глазу расщелин и не остаться навсегда под сошедшей с верхних склонов лавиной. Заходящее солнце раскрасило ледник в сверкающие малиновые и золотые цвета. Скалистые уступы гор, поднимавшиеся по обе стороны ледника, тут и там усеивали карликовые деревья с искривленными стволами.

Всадник знал, что перед ним лежит Ледник Снежного Дьявола, известный также под именем Реки Ледяной Смерти. Все, что он слышал об этом проходе, проложенном через ледник, было окутано незримым покровом страха. Его соплеменники-киммерийцы, живущие в мрачных и унылых предгорьях к западу отсюда, отзывались о Снежном Дьяволе не иначе как со страхом и ужасом, хотя никто уже не помнил, откуда это пошло. Он частенько изумлялся про себя легендам, ходившим об этом глетчере, которые приписывали ему таинственную ауру древнего зла. Говорили, что в здешних горах исчезали целые караваны, которые больше никто и никогда не видел.

Молодого киммерийца звали Конаном, и он бесстрашно отметал подобные слухи. Вне всякого сомнения, думал он, пропавшим без вести людям недоставало навыков хождения по горам, и они наверняка беззаботно ступали на снежные мосты, под которыми скрывались бездонные трещины и провалы. Кром свидетель, такое случалось нередко; из-за этого погибли многие друзья детства Киммерийца. Но это же не причина, чтобы относиться к Снежному Дьяволу с трепетным пиететом, приписывая ему всякие страхи и ужасы.

Конан торопился миновать проход, чтобы спуститься в Пограничное королевство, поскольку незатейливая и во многом примитивная патриархальная жизнь Киммерии уже начала утомлять его. Его злополучный вояж в Ванахейм с отрядом светловолосых искателей приключений принес ему много шишек и шрамов, но мало денег. Кроме того, та история оставила болезненные и рвущие душу воспоминания о снежной красавице Атали, дочери ледяного великана, которая едва не завлекла его в ледовые объятия смерти.

В общем, унылый Север изрядно поднадоел ему. Он жаждал поскорее вернуться на жаркий Юг, чтобы вновь вкусить радости шелковых одежд, золотистого вина, шумных пирушек и податливой женской плоти. «Я сыт по горло, – думал он, – скучной, серой деревенской жизнью, спартанской строгостью лагерей и аскетизмом походных бивуаков!»

Его конь, осторожно ступая, принес Конана к тому месту, где ледник упирался в прямой путь вниз, к предгорьям. Конан соскочил с седла и повел своего скакуна в поводу по узкой тропинке между глетчером слева и крутым заснеженным откосом справа. В просторной накидке из медвежьей шкуры он казался еще массивнее. Под накидкой скрывалась кольчуга и тяжелый меч с широким лезвием, висевший на бедре.

Ярко-синие глаза его настороженно сверкали из-под козырька рогатого шлема, а нижнюю часть лица прикрывал белый шарф, чтобы защитить легкие от укусов ледяного горного воздуха. В свободной руке он нес небольшое копье. Там, где тропинка скрывалась под поверхностью ледника, Конан ступал с удвоенной осторожностью, тщательно ощупывая снег под ногами кончиком копья в тех местах, где, по его мнению, могли скрываться расселины. К седлу на ремне был приторочен боевой топор.

Он подошел к концу узкого прохода между глетчером и склоном горы, там, где ледник поворачивал налево, а тропинка вела вниз по широкому, постепенно понижающемуся склону, покрытому тонким слоем весеннего снега, из-под которого кое-где торчали валуны и торосы. Но раздавшийся за спиной крик ужаса заставил его резко развернуться и вскинуть голову.

Слева, на расстоянии полета стрелы, там, где поверхность ледника выравнивалась, прежде чем перейти в пологий спуск вниз, несколько косматых неуклюжих фигур окружили стройную девушку в белых мехах. Даже издалека в чистом и прозрачном горном воздухе Конан разглядел ее разгоряченное личико с розовыми щечками и гриву блестящих каштановых волос, выбившихся из-под белого капюшона. Она была настоящей красавицей.

Не тратя времени на раздумья, Конан сбросил с плеч собственную накидку и, опираясь на копье, как на шест, взлетел в седло. Подобрав поводья, он вонзил каблуки сапог в бока жеребца. Когда животное попятилось и встало на дыбы, ошарашенное поспешностью, с которой его понукали устремиться вперед, Конан уже открыл рот, чтобы издать дикий, леденящий кровь боевой клич киммерийцев, но тут же поспешно закрыл его. Юношей он частенько испускал этот клич, чтобы подбодрить себя, но годы, проведенные на туранской службе, научили его некоторой хитрости и даже коварству. Не было никакой необходимости заранее предупреждать тех, кто напал на девушку, о своем появлении.

Однако же они очень скоро услышали его. Хотя снег приглушил стук лошадиных копыт, негромкий лязг его кольчуги и скрип седла и сбруи заставили одного из них обернуться. Он закричал и дернул своего соседа за руку, так что через несколько мгновений все нападавшие развернулись лицом к Конану, готовясь оказать ему достойную встречу.

Их было около дюжины, крепких горцев, вооруженных грубыми деревянными дубинками, а также копьями и топорами с кремневыми наконечниками. Коренастые, невысокие, с покатыми лбами, с короткими руками и ногами, они были одеты в потрепанные облезлые меха. Из-под косматых бровей над мощными надбровными дугами поблескивали маленькие воспаленные глазки, а толстые губы разошлись, обнажая крупные желтые зубы. Они походили на какую-то тупиковую ветвь человеческой цивилизации, философский спор о которой Конану однажды довелось услышать во дворах храмов Немедии. Но сейчас он был слишком занят, направляя своего коня на толпу чужаков и целясь копьем в ближайшего, чтобы всерьез предаваться размышлениям на эту тему. А потом он, как горная лавина, врезался в них.

Конан понимал, что единственный способ справиться с таким количеством врагов – сполна воспользоваться скоростью и подвижностью своего коня. Он должен все время быть в движении, чтобы не позволить им окружить себя. Хотя кольчуга защитит его от большей части ударов, горцы даже своим грубым оружием могут запросто убить его коня. Поэтому он направил своего скакуна на ближайшего звероподобного мужчину, стремясь оставить его по правую руку.

Когда железный наконечник пробил кости и поросшую густыми волосами плоть, горец страшно закричал, выронил дубину и попытался схватиться за древко копья Конана. Конец копья опустился, а торец, наоборот, приподнялся. Пролетая галопом сквозь рассеявшуюся банду, Конан выдернул застрявшее копье.

Позади него горцы разразились гневными и испуганными воплями. Они размахивали дубинами и жестикулировали, выкрикивая противоречивые команды. Тем временем Конан развернул своего коня и вновь направил его на толпу. Брошенное копье скользнуло по плечу его кольчужной рубашки, еще одно легко ранило коня в круп. Но он пронзил своим копьем еще одного горца и вновь вырвался на свободу, оставив позади корчащееся тело, забрызгивающее снег красным.

Во время третьей атаки пронзенный им человек упал и покатился по снегу, сломав древко копья. Вырвавшись из кольца горцев, Конан отбросил в сторону обломок и ухватился за рукоять топора, притороченного к седлу. Вновь направив коня на врагов, он наклонился вбок. Стальное лезвие полыхнуло алым в лучах заката, выписывая в воздухе жуткую восьмерку – половину петли справа и половину слева. По обе стороны от Конана на снег повалились горцы с разрубленными черепами. Снег запятнали ярко-красные брызги. Третьего горца, оказавшегося недостаточно проворным, сбил с ног и затоптал конь Киммерийца.

Подвывая от ужаса, мужчина с трудом поднялся на ноги и, прихрамывая, пустился наутек. Через несколько мгновений к нему в паническом бегстве по скользкой груди глетчера присоединились остальные шестеро. Конан натянул поводья, глядя, как уменьшаются в размерах их косматые неуклюжие фигурки, а потом едва успел спрыгнуть с седла, когда конь под ним зашатался и упал. Кремневый наконечник копья глубоко вошел в тело животного совсем рядом с тем местом, где находилась нога Конана. Одного взгляда на коня хватило Киммерийцу, чтобы понять, что тот мертв.

– Разрази Кром такого назойливого дурака, как я, который лезет не в свое дело! – в сердцах выругался он.

Он привел с собой этого жеребца из самой Заморы, ухаживал за ним, кормил и поил его всю долгую зиму. Он не стал брать его с собой, когда отправился в поход вместе с воинами Аффизира, зная, что в глубоком снегу и на предательски скользком льду толку от коня будет немного. Конан рассчитывал, что верный жеребец благополучно доставит его обратно в теплые земли, и вот теперь тот лежал мертвым, и все из-за того, что его хозяин по собственной глупости ввязался в ссору горцев, которая никоим образом его не касалась.

Когда дыхание его немного успокоилось, а с глаз спала красная пелена боевой ярости, он повернулся к девушке, ради которой сражался. Она стояла в нескольких шагах поодаль, глядя на него расширенными глазами.

– С тобой все в порядке, красавица? – ворчливо осведомился он. – Не бойся, я не враг тебе. Я – Конан из Киммерии.

Она ответила ему на языке, которого он никогда раньше не слышал. Конан решил, что это какой-то диалект гиперборейского, смешанный со словами из других наречий. Он узнал несколько немедийских слов, но остальные были ему незнакомы. Из ее слов Конан понял не больше половины, и то с величайшим трудом.

– Ты сражался, как бог! – восторженно ахнула она. – Я даже подумала, что сам Йима пришел спасти Илгу.

Она болтала без умолку, и он с пятого на десятое, но все-таки уразумел ее историю. Ее звали Илга, и родом она была из народа вимнийцев, боковой ветви гиперборейцев, после долгих странствий осевших в Пограничном королевстве. Ее народ находился в состоянии постоянной и вялотекущей войны с косматыми каннибалами, обитавшими в пещерах Эйглофианской горной гряды. Борьба за выживание в этих суровых краях шла отчаянная, и похитители непременно сожрали бы девушку, если бы Конан не спас ее.

Из слов девушки стало ясно, что два дня назад вместе с небольшим отрядом вимнийцев она вышла в путь к Леднику Снежного Дьявола. Оттуда они намеревались двинуться на северо-восток и через несколько дней достичь Синьтоны, ближайшего укрепленного города Гипербореи. Там жили их родственники, которые, как надеялись вимнийцы, помогут им купить все необходимое на весенней ярмарке. Кроме того, дядя Илги, сопровождавший ее, хотел подыскать племяннице достойного мужа. Но косматые каннибалы устроили им засаду, и в ужасной битве на скользких горных склонах уцелела одна Илга. Последние слова дяди, обращенные к ней перед тем, как череп ему раскроили ударом кремневого топора, звучали так: «Мчись домой, как ветер».

Но не успела она оторваться от преследователей, как лошадь ее поскользнулась на льду и сломала ногу. Девушка сумела вовремя спрыгнуть с седла и, хотя сильно ушиблась, бросилась спасаться на своих двоих. Однако косматые горцы видели ее падение, и целый отряд их рассыпался по глетчеру, чтобы схватить ее. Ей казалось, что она убегала от них много часов. Но в конце концов они настигли ее и взяли в кольцо. Остальное Конану известно.

Конан сочувственно хмыкнул. Откровенная неприязнь, которую он питал к гиперборейцам после того, как попал к ним в рабство, не распространялась на их женщин. История получилась невеселая, но жизнь в северных землях вообще никогда не была сладкой. Ему нередко приходилось выслушивать нечто подобное.

Но теперь перед ними встала другая проблема. Наступала ночь, а лошадей у них не было. Поднялся ветер, и шансов пережить ночь на гребне глетчера у них было немного. Следовало побыстрее подыскать какое-нибудь укрытие и развести огонь, иначе Ледник Снежного Дьявола прибавит еще две жертвы к своему списку.

Немного погодя Конан все-таки заснул. Они нашли неглубокую выемку, над которой козырьком нависал язык ледника. Лед в ней подтаял, образовав пустое пространство, в которое они и втиснулись вдвоем. Прижавшись спиной к гранитной скале, иссеченной шрамами от подвижек ледника, они даже смогли вытянуть ноги. Спереди выемку загораживал край глетчера – чистый и прозрачный лед, испещренный трещинками и туннелями. И хотя холод пробирал их до костей, все-таки здесь было теплее, чем на поверхности глетчера, где вовсю разыгралась метель, сыпавшая снегом из низко летящих облаков.

Илга весьма неохотно присоединилась к Конану, хотя он и дал ей понять, что и в мыслях не держит ничего плохого. Когда он протянул ей руку, она отпрянула в сторону, выкрикнув нечто нечленораздельное. Ему показалось, что она произнесла что-то вроде «яхмар». В конце концов, потеряв терпение, он легонько двинул ее по затылку и перенес лишившуюся чувств девушку в сырое нутро их временного пристанища.

После этого Конан вновь вышел наружу, чтобы забрать свою накидку из медвежьей шкуры и припасы, сложенные в переметные сумы на седле. На скалистом склоне, вздымавшемся на краю глетчера, он насобирал охапку сучьев и сухих листьев, которую и принес во впадину. А там с помощью огнива и трута он развел небольшой костер. Он давал скорее иллюзию тепла, нежели согревал по-настоящему, потому что Конан не стал делать огонь слишком большим, чтобы тот не растопил стены впадины и талая вода не выгнала их из убежища.

Оранжевые отблески пламени заглядывали глубоко в трещины и туннели глетчера, и было видно, как их изгибы и повороты теряются в темноте. До слуха Конана долетало слабое журчание воды, время от времени нарушаемое треском и вздохами медленно движущегося льда.

Конан вновь вышел на пронизывающий ветер, чтобы срезать с окоченевшего трупа лошади несколько кусков мяса. Он принес их обратно во впадину и поджарил, насадив на прутики. Жареная конина вкупе с ломтями черного хлеба, который он достал из седельного мешка, запиваемая горьким асгардианским пивом, и составила их не слишком изысканный, зато сытный ужин.

Во время еды Илга казалась погруженной в свои мысли. Поначалу Конан думал, что она все еще сердится на него за тот удар по затылку. Но потом он сообразил, что дело совсем не в этом. Девушка пребывала на грани истерики. Ее буквально трясло от ужаса. Причем это не был обычный страх, который она испытывала перед бандой диких скотов, которые преследовали ее, а какой-то внутренний, глубинный ужас, непонятным образом имеющий отношение к самому леднику. Когда он попробовал разговорить ее, она в ответ шептала лишь то незнакомое слово: «Яхмар! Яхмар!» – и на ее симпатичном личике отражался панический ужас. Она не сумела объяснить ему значение этого слова и лишь неловко разводила руками, а ему эти жесты ничего не говорили.

Поев, усталые и согревшиеся, они завернулись в его медвежью шкуру. Ее близость заронила в голову Конана мысль о том, что занятия любовью помогут ей успокоиться и заснуть. Девушка с готовностью приняла его поначалу робкие и неуверенные ласки. Умело ответила она и на его юношеский пыл; как он вскоре убедился, подобные игры были ей не в диковинку. И, прежде чем они разжали объятия, она стонала и вскрикивала в пылу страсти. Затем, посчитав, что она вполне успокоилась и расслабилась, Конан повернулся к ней спиной и заснул.

Девушка, однако, не смыкала глаз. Она лежала совершенно неподвижно, оцепенело вглядываясь в темноту, которая зияла из трещин во льду за пределами круга света от почти погасшего костра. И наконец, уже перед самым рассветом, случилось то, чего она так страшилась.

Сначала послышался негромкий звук, словно кто-то наигрывал на флейте странную прерывистую мелодию на одной ноте, которая тонкими слоями обматывалась вокруг ее разума, пока она не стала беспомощной, как попавшая в сети птичка. Сердце девушки жалко трепыхалось у нее в груди. Она не могла ни пошевелиться, ни заговорить, ни даже разбудить крепко спящего рядом молодого человека.

А потом в жерле ближайшего ледового туннеля появились два круга холодного зеленого пламени – два пылающих шара, которые впились в ее юную душу и набросили на нее смертельные чары. В этих огнях отсутствовали душа или разум – в них горел лишь неутолимый и безжалостный голод.

Илга встала, как лунатик, откинув край медвежьей шкуры, которой укрывалась. Ее обнаженная фигурка белым пятном выделялась на фоне окружающей темноты. Она шагнула в жерло ближайшего туннеля и исчезла. Дьявольская мелодия тотчас же стихла; холодные зеленые глаза мигнули и закрылись. А Конан крепко спал.

Он проснулся резко, как от толчка. Какое-то шестое чувство – инстинкт самосохранения, чрезвычайно обостренный у любого дикаря, – послало короткий сигнал нервным окончаниям его организма. Подобно дикой кошке в джунглях, Конан моментально стряхнул с себя сонную одурь и перешел в состояние тревожного бодрствования. Он лежал неподвижно, всматриваясь и вслушиваясь в окружающий мир всеми органами чувств.

А потом, утробно рыкнув, Киммериец поднялся на ноги и обнаружил, что остался один. Девушка исчезла. Но ее меха, которые она сбросила в пылу страсти, пока они занимались любовью, лежали на месте. Он озадаченно нахмурился. В воздухе по-прежнему висела опасность, и его натянутые нервы отозвались на ее присутствие протяжным звоном.

Конан поспешно оделся и собрал свое оружие. Сжимая в ладони топор, он протиснулся в узкий проход между козырьком и краем ледника. Выбравшись наружу, он обнаружил, что ветер стих. Хотя в воздухе уже ощущалось приближение рассвета, ни один лучик еще не успел затмить сверкание звезд над головой. Ущербная луна низко висела над западными вершинами гор, отбрасывая тусклый золотистый свет на снежные равнины внизу.

Конан обшарил снежную целину внимательным взглядом. Возле козырька не было видно ни отпечатков ног, ни следов борьбы. С другой стороны, Илга просто не могла уйти голой в лабиринт туннелей и расщелин, где невозможно передвигаться даже в обуви с шипами, где любой неверный шаг мог привести к падению в бурные потоки талой воды и мерзлого снега, текущие по дну глетчера.

При мысли о сверхъестественном исчезновении девушки волосы на затылке у Конана встали дыбом. Оставаясь в глубине своей полной предрассудков и суеверий души истинным варваром, он не боялся ничего живого, но непостижимые создания и силы, таившиеся в темных закоулках его первобытного мира, внушали ему ужас и отвращение.

И вдруг он прекратил поиски и замер на месте. Совсем недавно что-то вылезло из дыры в снежной корке в нескольких шагах от козырька. Это «что-то» было длинным, мягким и гибким, и оно двигалось без ног. Его извилистый след, похожий на след длинного снежного червя, был четко виден там, где его брюхо вдавилось в снежную белизну.

Заходящая луна струила с небес тусклый свет, но зоркие глаза Конана, привыкшие к миру дикой природы его родины, без труда читали оставленный чудовищем след. Огибая сугробы и торчащие из-под снега острые обломки скал, он вел вверх по склону и в сторону от глетчера – туда, где торчали голые обветренные вершины гор. Конан сомневался, что чудовище ушло одно.

Он двинулся по следу – массивный черный, закутанный в меха силуэт, и вскоре подошел к тому месту, где лежал его мертвый конь. Теперь от него осталось лишь несколько костей. Вокруг останков еще можно было разглядеть след неизвестной твари, хотя и очень слабый, потому что поднявшаяся поземка уже заметала все вокруг.

Чуть дальше он наткнулся на девушку – или, точнее говоря, на то, что когда-то было ею. Голова отсутствовала, как и вся верхняя часть тела, и обломки костей отливали тоскливым блеском в неверном свете луны. Они были чистыми, словно неизвестное создание тщательно обсосало их или объело с них плоть языком со множеством мелких зубчиков.

Конан был воином, закаленным сыном сурового народа, видевшим смерть во многих обличьях. Но сейчас его охватила дикая ярость. Всего несколько часов назад эта стройная теплая девушка лежала в его могучих объятиях, отвечая страстью на страсть. А сейчас от нее остался лишь обезглавленный изуродованный труп, похожий на выброшенную за ненадобностью сломанную куклу.

Конан заставил себя тщательно осмотреть тело. Удивленно крякнув, он обнаружил, что оно совершенно окоченело и покрылось коркой льда.

Конан задумчиво прищурился. Она не могла уйти от него больше часа назад, потому что медвежья шкура до сих пор хранила остатки ее тепла, когда он проснулся. За такое короткое время тело просто не в состоянии промерзнуть до каменной твердости, не говоря уже о том, чтобы покрыться коркой сверкающего льда. Это было противоестественно.

А потом он грубо выругался. Теперь он знал – нет, не знал, а догадывался, какая сила увела у него девушку. Он вспомнил полузабытые легенды, которые рассказывали у костра в Киммерии, когда он был еще маленьким. В одной из них речь шла о жутком монстре снегов, жестоком и беспощадном Реморе – ледяном черве-вампире, чье имя произносилось не иначе как шепотом, а ныне стало почти забытым мифом из киммерийской старины.

Он знал, что высшие животные выделяют тепло. Следующими за ними на лестнице эволюции стояли чешуйчатые и пластинчатые рептилии и рыбы, температура тела которых равнялась температуре окружающей среды. Но Ремора, червь ледяных пустынь, считался уникальным, поскольку излучал холод. По крайней мере так казалось Конану. Он выделял такое количество жуткого холода, что тело покрывалось ледяной коркой всего за несколько минут. Поскольку никто из соплеменников Конана не мог похвастаться тем, что видел Ремору, Конан полагал, что тварь давным-давно вымерла.

Значит, это наверняка был тот самый монстр, которого так боялась Илга и о котором она тщетно пыталась предупредить его, выкрикивая непонятное слово «яхмар».

Конан твердо решил выследить чудовище в логове и уничтожить. Его резоны, впрочем, представлялись весьма туманными даже ему самому. Но, несмотря на импульсивность, свойственную молодости, и свой дикий и буйный нрав, он, тем не менее, придерживался собственного кодекса чести. Он всегда старался держать данное слово и выполнять взятые на себя обязательства. И пусть он не считал себя рыцарем без страха и упрека, с женщинами он обращался с грубоватой нежностью, резко контрастировавшей с жестокостью и бескомпромиссностью, с которыми он встречал представителей собственного пола. Он предпочитал не навязываться женщинам, если они сами того не хотели, и защищал их, когда они попадали в зависимость от него.

Теперь же он потерпел неудачу в собственных глазах. Приняв его грубые домогательства, девушка по имени Илга вверила себя его заботе и попечению. А потом, когда ей понадобилась его сила, он просто заснул, как бесчувственное бревно. Не зная о гипнотической мелодии, с помощью которой Ремора парализовал волю своих жертв и которая погрузила в глубокий сон его самого – хотя обычно он спал вполглаза, – он ругал себя последними словами за то, что не отнесся внимательнее к ее предостережениям. Скрипнув зубами, он закусил губу, намереваясь стереть позорное пятно со своей чести, даже если это будет стоить ему жизни.

Когда небо на востоке начало светлеть, Конан вернулся к пещере. Собрав свои немногочисленные пожитки, он выработал некое подобие плана. Еще несколько лет назад он немедленно бросился бы в погоню, полагаясь исключительно на свою звериную силу и остроту своего оружия. Но опыт если и не избавил его от бесшабашной порывистости, то по крайней мере научил его зачаткам осторожности и осмотрительности.

Победить ледяного червя голыми руками невозможно. Одно прикосновение твари означало верную смерть от холода. Даже надежность его меча и топора представлялась ему сомнительной. От жуткого холода металл может стать хрупким или же топорище и эфес заледенеют, и его рука сначала примерзнет к ним, а потом превратится в лед сама.

Но – при мысли об этом жестокая улыбка скользнула по губам Конана, – быть может, он сумеет обратить силу червя против него самого.

Он быстро и в полном молчании проделал необходимые приготовления. Насытившись, ледяной червь наверняка спит днем. Но Конан не знал, сколько времени у него уйдет на то, чтобы добраться до логова твари, и еще он боялся, что очередная метель окончательно заметет змеиный след чудовища.

Как оказалось, Конану понадобилось чуть больше часа, чтобы обнаружить логово ледяного червя. Рассветное солнце еще не успело оторваться от восточных пиков Эйглофианских гор, и заснеженные склоны сверкали всеми цветами радуги, как вымощенные драгоценными камнями мостовые, когда он остановился у входа в ледовую пещеру, в которую вел извилистый след на снегу. Пещера открылась в боковой стене небольшого глетчера, одного из ответвлений Снежного Дьявола. С вершины Конану открывался вид на покатый склон, по которому скатывался ледник, чтобы присоединиться к своему старшему брату подобно притоку могучей реки.

Конан вошел в пещеру. Лучи восходящего солнца играли и искрились на полупрозрачных стенах по обеим сторонам, создавая многокрасочное разнообразие. Конана не покидало ощущение, что некая волшебная сила перенесла его внутрь гигантского драгоценного камня.

Но потом, когда он углубился в пещеру, вокруг него сомкнулась сплошная чернота. Тем не менее он шаг за шагом упорно продвигался вперед. Конан поднял капюшон своей накидки из шкуры медведя, чтобы защититься от пронизывающего холода, который окутывал его со всех сторон, отчего у него заболели глаза. Ему приходилось делать короткие и мелкие вдохи, чтобы уберечь легкие от обморожения. Кристаллики инея нежной маской оседали у Киммерийца на лице только для того, чтобы разлететься при следующем шаге, но они были упрямы и собирались вновь. Он медленно, но неуклонно шел вперед, осторожно придерживая свою драгоценную ношу, спрятанную под накидкой. А потом в темноте перед ним вспыхнули два холодных зеленых глаза, которые заглянули ему в самую душу. Эти светящиеся круги излучали свое собственное ледяное подводное сияние. В его тусклых фосфоресцирующих отблесках Конан разглядел, что пещера обрывается круглым колодцем, который наверняка служил гнездом ледяному червю. Бесконечные мощные кольца его исполинского тела покоились в провале колодца. Его бескостную плоть покрывал тонкий белый пушок. Вместо пасти у него зияло круглое отверстие, лишенное челюстей, сейчас закрытое плотно сомкнутыми губами. А надо ртом сияли два светящихся круга на гладкой и вытянутой, начисто лишенной каких-либо черт голове угря.

Насытившемуся до отвала и отяжелевшему ледяному червю понадобилось несколько мгновений, чтобы отреагировать на появление Конана. За те несчетные века, что этот монстр снегов провел в ледяном безмолвии Ледника Снежного Дьявола, никто из жалких людишек не осмеливался потревожить его покой в ледовом гнезде. И теперь его жуткая колдовская, отбирающая волю мелодия зазвучала для Конана, накатываясь на него дремотными и сокрушительными волнами.

Но было уже слишком поздно. Конан распахнул полы накидки, доставая из-под нее свою ношу. Это был тяжелый асгардианской шлем кованой стали, в который он сложил тлеющие угли костра и в котором покоилось лезвие его боевого топора. В таком положении его удерживала застежка под подбородком шлема, обмотанная вокруг топорища. Кроме того, Конан привязал к рукоятке поводья от конской сбруи, прихватив ими и застежку шлема.

Взявшись за один конец поводьев, Конан принялся медленно раскручивать шлем над головой, как пращу. Поток воздуха раздул тлеющие угли, и они сначала покраснели, потом пожелтели и наконец вспыхнули белым пламенем. В воздухе запахло паленой подкладкой шлема.

Ледяной червь поднял свою тупую башку. Его круглая пасть медленно распахнулась, обнажая частокол маленьких, загнутых внутрь зубов. Когда мелодия взлетела на непереносимую высоту, превратившись едва ли не в визг, а черный провал пасти надвинулся на него, Конан прекратил вращать шлем. Он ухватил топор, рукоять которого уже тлела и плевалась мелкими огоньками в том месте, где она соприкасалась с раскаленными углями. Меткий бросок послал раскаленное оружие прямо в пещероподобную утробу. Взяв шлем за один из рогов, Конан отправил горячие уголья вслед за топором. Потом он повернулся и побежал.

Конан не помнил, как сумел добраться до выхода из пещеры. Бешеная агония снежной твари сотрясла глетчер до основания. Вокруг него громко потрескивал лед. В туннеле уже не веяло холодом межзвездных глубин; вместо него воздух наполнился раскаленным слепящим паром.

Спотыкаясь, поскальзываясь и падая на неровной поверхности льда, натыкаясь на стены туннеля, Конан все-таки выбрался на свежий воздух. Глетчер под его ногами содрогался от титанических конвульсий подыхающего в его глубине чудовища. Вокруг Конана из бесчисленных трещин и отверстий вырывались струйки пара, а он, падая и вновь поднимаясь, устремился вниз по заснеженному склону. Киммериец вскоре свернул, чтобы побыстрее убраться с ледовой поверхности глетчера. Но не успел он добежать до скального грунта предгорий с его россыпями валунов и искривленными деревьями, как ледник взорвался. Когда раскаленная сталь боевого топора встретилась с мерзлыми внутренностями монстра, что-то должно было уступить.