Текст книги "Рассеивая сумрак. Бессонная война"

«Особый навык!» – понял он. И, заставив себя двигаться, бросился вперёд, расталкивая собравшихся.

Тайя заметила движение в толпе, а взгляд её зелёных, как листва над головой, глаз на секунду задержался на Нуске, но она не прекратила петь.

Тем временем исполняемая ею песня достигла своей кульминации: голос, оглушая, просто рвал сердце на части от всеобъемлющей тоски. А Тайя на фоне мягко мерцающих светочей натягивала тетиву.

Нуска, проследив за направлением стрелы, похолодел. Она метила ровно… в Гирру. Но тот стоял, покачиваясь, как и все, и ничего не замечал.

Мысли, сбивая друг друга, замельтешили в голове. И лекарь ни с того ни с сего осознал: «Мы оба – названные. Я могу воззвать к нему и без помощи голоса».

И Нуска, обращая мольбу то к духам, то к самой бездне, стал мысленно звать: «Гирру! Гирру, klaam a vi meste, очнись!».

Какое же облегчение испытал лекарь, когда увидел, что арцент распахнул глаза!

На секунду Нуске почудилось, что взгляды Гирру и Тайи пересеклись. И тут же раздался звук срывающейся с тетивы стрелы.

Сифа перестала петь, но увлечённые музыканты всё ещё играли. Гирру успел поймать стрелу голыми руками, но наконечник впился в его грудь в области сердца. Арцент упал на колено и опустил взгляд, смотря на медленно разрастающееся красное пятно на своей белоснежной рубашке. Одним движением выдернув стрелу из груди, он что-то прошептал, а затем вскинул голову.

Нуска содрогнулся. В глазах Гирру стояли слёзы, а на лице застыла искренняя улыбка. Он смотрел на Тайю, как люди могут смотреть только на возлюбленных или духа.

Однако сифа, топнув ногой, издала звериный рык, а затем бросилась прочь со сцены. А Гирру, как заворожённый, кинулся за ней.

Музыканты закончили играть, а толпа начала приходить в себя. Никто ничего не заметил – все громко аплодировали.

Нуска догадывался, что только он и Гирру смогли вырваться из навыка сифы. И поэтому он, расталкивая людей, поспешил за главным сурии.

Лекарю удалось догнать их только за забором, в тиши леса. Несмотря на то что они кричали, Нуске не удавалось ничего понять:

– Моя богиня[29]29
  Богиня – это не ошибка. В некоторых регионах страны действительно используют термин «бог» вместо «дух», однако и значения они имеют разные.


[Закрыть]!

– Отродье бездны!

– Ты хотела убить меня? Убей же!

– Отродье! Отродье! Огненное отродье!!!

– Порази меня стрелой ещё раз, я не посмею сопротивляться!

Нуска сглотнул и спрятался за одним из деревьев. Он ни reh’z не видел, но зато отчётливо слышал крики двух умалишённых.

– Как ты посмел явиться в Сифу?! Как посмел после того, что сотворил с нашими полями и лесом?!

– Если ты говоришь, что это сделал я, то я не стану спорить!

Нуска не выдержал и выглянул из-за дерева. Ему довелось увидеть совершенно безумную картину.

Тайя стояла, туго натянув тетиву и метя арценту прямо в лоб. А он в метре от кончика стрелы сидел на коленях, не предпринимая никаких попыток защититься. Гирру продолжал плакать и улыбаться.

– Богиня, как тебя зовут?

– Тайя.

– Тайя, я не смогу забыть нашу встречу. Я не испытывал подобного со дня первой встречи с Жери. Прошу, убей меня или прояви милость – позволь оправдать себя.

Как безумный, он сам подался вперёд. Его лоб коснулся наконечника стрелы, а по лицу, разбиваясь на ручейки, побежала кровь.

– Ты… сумасшедший? – уже не так уверенно спросила Тайя.

– С сегодняшнего дня – полностью.

Сифа нахмурилась, но вдруг убрала оружие. Её взгляд погас.

– Нет, это был не ты. Не ты.

Она отвернула голову. В глазах Тайи застыла пустая и бесконечно глубокая тоска.

– Тайя… Что случилось во время пожаров?

– Мои предки, арцент, – вздрогнув, пробормотала она, а затем схватилась за голову. Закричав так, что у Нуски на секунду, казалось, остановилось сердце, она упала на колени. – Мои предки, все до одного, каждый из них, были сожраны огнём!!!

Нуска тихо вздохнул и позволил себе опустить взгляд, когда прямая опасность для жизни Гирру миновала.

А ведь наверняка не каждый земледелец может позволить себе хоронить тела вблизи города. И лес возле полей – вполне разумный выбор в такой ситуации.

Нуска сполз на землю и покачал головой.

«Потерять семью один раз – уже много. Но дважды… Неудивительно, что она обезумела от горя».

Однако, когда Нуска обернулся, он и сам чуть не лишился рассудка. Гирру обнимал Тайю, гладил по волосам и успокаивал, прижимая к своему горячему телу.

«Она уже поняла, что это не он, и вряд ли попытается атаковать снова. Лучше уйти…» – смутившись, решил Нуска, а затем побрёл обратно в сторону города.

Возможно, Гирру действительно был сумасшедшим. Да и кто бы вырос здоровым в такой семье? Всего несколько дней назад этот арцент похоронил единственного человека, памятью о котором дорожил. Теперь же он цеплялся за любую возможность выбраться из своей бездны страданий.

«Сколько бы людей я ни встречал, я почти не видел счастливых».

Нуска проскользнул через ворота и вернулся на площадь, к яблоне. Толпа казалась растерянной, лекарь стал вслушиваться в разговоры:

– Куда подевалась Тайя?!

– Ну и кто теперь нам споёт?

– Давайте пойдём и отыщем её! Нельзя прерывать праздник!

Толпа возмущённо роптала, а Нуска устало тёр виски. Нет-нет, искать этих двух больных hve сейчас не стоит.

Лекарь, чувствуя себя жертвенной овцой, вдруг вскочил на сцену. И, разведя руками, громко спросил:

– Господа! Хотите, этот хаванец споёт для вас?

В толпе зашушукались. Нуска натянул на лицо свой сценический образ: широко улыбнулся и обвёл взглядом зрителей.

– Ну попробуй! Но если нам не понравится и ты испортишь праздник, то полетишь из Сифы вон! – смеясь и ткнув в сторону лекаря пальцем, выкрикнула та самая старуха с полей. Видимо, она пользовалась уважением, потому что спорить с ней никто не стал.

Нуска поклонился, а затем ненадолго отвлёкся на музыкантов. Напев им одну лесную мелодию, он быстро нашёл с ними общий язык.

Встав на самый край сцены, лекарь уже набрал в лёгкие побольше воздуха, чтобы начать. И именно в этот момент дыхание спёрло. Улыбка медленно сползла с лица. Волосы на затылке зашевелились.

Нуска, словно чего-то испугавшись, стоял и смотрел вдаль. Люди, подметив в нём эту странную перемену, стали озираться по сторонам, но ничего не увидели.

Снова запели птицы, но на этот раз – ночные. Гулкое уханье, крики ворон и стрёкот сверчков соединялись, рождая совсем другую песню.

Песню, которую Нуска никогда не слышал.

И песню, которую он начал петь так, словно репетировал перед этим несколько недель. Музыканты растерялись, вовремя не начав, и Нуска пел, заполняя площадь своим сильным голосом.

В полумраке и белёсом свете двух полных звёзд слова неизвестной баллады завораживали, но ещё больше – пугали до безумия.

 
Под чёрной звездой бесконечного края
Окончила песнь лебединая стая.
Под грохот мечей и вой южных ветров
Упала звезда в море алых цветов.
 
 
Под бой барабанов, под топот коней
На небе, разбитом на сотни частей,
Сгоревши дотла, утонувши в золе,
Звезда умерла и сгнила в ковыле.
 
 
Безжизненный вереск, промозглая тьма
Укрыли тела, нежно их обрамя.
Дыхание тысяч людей прервалось,
Меж небом и твердью разрушилась ось.
 
 
Покинутый воин поднял свой меч.
Отринутый воин себя начал сечь.
Река его крови омыла тела,
Звезду напоила, сгоревшу дотла.
 
 
На зольное небо светило взошло,
Вновь мир озарило святое тепло.
Река его крови омыла тела,
Звезду напоила, сгоревшу дотла.
 
 
Покинутый воин держит свой меч.
Отринутый воин в крови с ног до плеч.
Реке его крови не будет конца,
На вас уже смотрят глаза мертвеца.
 

* * *

Нуска пришёл в себя только в покоях Мары. Он и сам не знал, как оказался здесь в такой странной компании. Лекарь лежал на софе, а над ним, склонившись, собрались трое: Мара, Гирру и Тайя. Больше в этой просторной и тёмной комнате никого не было.

– Нуска, ты меня слышишь? – взволнованно спрашивал Гирру. Он аккуратно тряс лекаря за плечо.

– Да, – хрипло отозвался Нуска, продолжая пялиться в одну точку. В его голове было абсолютно пусто, а чужие слова доходили с опозданием.

– Нуска, ты знаешь, что сделал…? – сглотнув, пробормотала Мара, а затем, наклонившись ещё ближе, уставилась в лицо Нуски, не моргая.

Лекарь перевёл на неё пустой взгляд. Всё расплывалось. Ему было трудно сконцентрироваться даже на лице Мары, не то что на смысле слов.

– Нет?.. – отозвался он.

– Я… Мы… – Мара судорожно выдохнула, а затем, отпихнув Гирру в сторону, почти набросилась на Нуску и встряхнула его за плечи. – Приди в себя! Ты только что предсказал гибель всему Скидану!

Нуска непонимающе захлопал глазами.

– Я-то?

– Духи! Гирру, что с ним?

– Думаю, это последствия энергии духов. Полукровки, рождённые от связи хаванца и лесной, могут предсказывать будущее, разговаривать с духами. Хотя… Я и сам видел подобное впервые.

Они продолжили что-то обсуждать. Даже Тайя влезла в спор. Но Нуске было тяжело проследить за ходом их разговора.

«Я… предсказал Скидану гибель? Что же я такое спел?»

Нуска не помнил. С того момента, как он открыл рот, он не помнил ничего. Очнулся он уже здесь, в этой комнате.

Если Скидану суждено погибнуть, если так написано в книге судеб духов, то что они могут поделать?

Нуска замотал головой, шлёпнул себя по щекам и вскочил на ноги. Перебив начавшуюся перепалку между тремя сурии, он сказал:

– Мы должны доложить эрду Сину.

Однако лицо Мары вдруг переменилось. Зачем-то она отвела взгляд, а затем ответила:

– Он слышал твоё предсказание. Он уже на пути в Эрьяру.

Глава 87. Магия боли

– Вас хочет видеть главная сурии Тирра Сивьера.

Нуску силком вытолкали из покоев Мары. Они не успели обсудить произошедшее, придумать на скорую руку план по спасению целой страны или просто помолиться духам о здравии скиданцев.

Стражи, которых послали за лекарем, были не абы кем: верзилы, одетые в карборские доспехи, слишком легко и быстро скрутили Нуску с помощью дэ.

«Сурии, владеющие магией боли», – догадался Нуска и со вздохом повиновался.

Неизвестно, что с ним хотят сделать, но вряд ли погладят по головке и предложат бокал вина. Да и…

«Кажется, я на посевной хорошенько нахамил этой главной сурии. Раскланиваться передо мной она не станет…»

Распахнулись двери в незнакомые покои. Нуску втащили внутрь и швырнули на пол, словно добычу, отданную вожаку стаи. А затем острая боль разрядом ударила по позвоночнику – лекаря скрутило так, что он со стоном уткнулся лбом в пол. Слёзы выступили на глазах, а пот градом покатился до самых локтей.

«… скорее уж это меня принудят кланяться».

Увидеть Нуска не мог – но зато услышал приближающийся ритмичный стук.

Цок-цок-цок. Хрясь.

Лекарь взвыл, когда острый, словно заточенный, каблук впился в позвонки шеи.

– Что это была за выходка? Кто подослал тебя? Тиама? Отвечай.

Верно. Пытать его принялся не кто иной, как сама главная сурии Тирра.

– Выйти.

– Да, главная сурии!

Стража, раскланявшись, направилась к выходу. На секунду боль в спине стихла. Нуска тут же подпрыгнул на месте, желая крикнуть им вдогонку: «Я с вами! Не оставляйте меня с ней! Ну, пожалуйста!»

Но лекарь не успел. Почему-то он даже не догадывался, даже не размышлял о том, что Тирра тоже может являться сифой, способной использовать магию боли.

Как только дверь с наружной стороны захлопнулась, Нуску скрутило так, что он на несколько секунд потерял сознание. Ломало и ноги, и руки, даже голову. Ток сбегал вниз по позвонкам, колол нервные окончания, скручивал конечности, причиняя неописуемые муки. У Нуски не хватало сил даже на то, чтобы закричать, ему удавалось лишь выдёргивать себя из темноты и хватать ртом воздух.

Взглянуть на мучительницу лекарь тоже не мог. Поднять голову ему не позволили – видать, слишком много чести для такого безродного проходимца.

Боль стала совершенно невыносимой и приходила вспышками. Нуска то ощущал будоражащее облегчение, то растущее в теле напряжение, которое, прорвавшись, как гнойник, рекой игл растекалось от грудины к конечностям.

Так прошло полчаса, быть может, и больше. Нуска не понимал, зачем Тирра это делает, чего добивается. Поэтому, дождавшись момента, прохрипел:

– Вы… что вы хотите?

– Чтобы ты признался.

– В чём?..

– Почему во время празднества именно ты оказался под Матерью-яблоней, а не Тайя. Она была избрана в этом году, чтобы поведать сифам волю Инанны. Я хотела дать молодой сифе прочувствовать благодать Инанны, чтобы та направила её на верный путь. Теперь же мы не получили предсказание, а Тайя и вовсе пропала. Ты всё испортил, бесполезная куча грязи. И я считаю, что намеренно.

Нуска сглотнул подступившую тошноту, потому что именно в этот момент его настигла очередная волна боли. Говорить он больше не мог, а через несколько минут его замутило так, что, как ни старался, он не смог сдержать рвотного позыва. Нуску вывернуло прямо на ковёр, в который он тут же уткнулся. Но это было не самым страшным, потому что теперь лекарь боялся не выдержать и обмочиться прямо здесь, на глазах у главной сурии.

– Говори, кто приказал тебе это сделать. Тогда я отпущу тебя.

Но Нуска замотал головой. Эта история вышла действительно слишком глупой, его поступок – ребяческим, а творившееся с Тайей и Гирру – не поддающимся никакому логическому объяснению. Оно бы походило на рассказ ребёнка о том, что он поджёг сарай не намеренно, а чтобы посмотреть на красивый огонёк, разбегающийся по соломе под кремнием.

«Син уже уехал. А никому больше ты не нужен. Действительно, просто куча грязи», – пронеслось у Нуски в голове.

Неизвестно, сколько бы ещё продлилось его мучение, если бы кто-то не ворвался в покои главной сурии. Лекарь не мог различить даже дэ вошедших, не то что голоса. Ему понадобилось несколько часов, чтобы прийти в себя. И, когда это произошло, Нуска обнаружил себя на мягкой софе.

Сразу несколько пар глаз наблюдали за ним. Он сглотнул.

Тирра, Мара, Гирру и сама Тайя, виновница произошедшего.

Постепенно Нуска стал вникать в разговор:

– Благодать Инанны не могла снизойти до хаванца. Она – истинно сифский дух, – настаивала Тирра. – Син сразу же сорвался в Эрьяру. Сифа снова безоружна. Если кто-то захочет напасть и сжечь новые посевы, то ему это легко удастся.

– Нуска и не хаванец. Его мать из лесных племён, это известно всем, – заспорила Мара.

– Лесная дэ не равна сифской. Не сравнивай магию лесных дикарей с наследием драконов, – отрезала Тирра.

Нуска смог рассмотреть говоривших, хоть перед глазами всё расплывалось. Тирра сидела на высоком троне; закинув ногу на ногу, она свысока взирала на собравшихся. Мара, Гирру и Тайя собрались на расписном ковре перед троном, а сам Нуска всё это время валялся на софе у двери и не подавал никаких признаков жизни.

– Главная сурии Тирра, боюсь, произошло недоразумение, – обратилась Тайя, взглянув на свою госпожу. Низко свесив голову, она опустилась перед ней на колени и на выдохе произнесла: – Во время праздника я пыталась убить Гирру. Его дэ показалась мне похожей на дэ поджигателя. Только позже я узнала, что он приходился братом истинной преступнице.

– Ты хотела запятнать кровью священный праздник? – Лицо главной сурии вдруг напомнило выражение морды волчака, готовящегося к прыжку.

– Не запятнать, а окропить! Принести в жертву того, кто посягнул на наш лес! Прошу, смилуйтесь, главная сурии Тирра! – выкрикнула Тайя и упала лицом в пол. В её словах Нуска услышал искреннее раскаяние, светловолосая голова сифы подрагивала, как и её плечи.

Однако Тирра уже подняла руку вверх. У лекаря не было и шанса, чтобы остановить главную сурии. Вперёд шагнул Гирру, видимо, желавший защитить Тайю. Намечалась нешуточная стычка между главными сурии разных народов, которая могла привести к междоусобной войне. Сердце Нуски похолодело.

В этот момент Мара встала между Тайей с Гирру и своей матерью, Тиррой. Нуска не мог видеть её лицо, только россыпь золотых волос на плечах, но отчётливо слышал в тоне глубокую обиду и неприязнь:

– Так ты обращаешься со своими верными подданными на глазах у чужеземцев, мама?

– Значит, смеешь перечить главной сурии? – с усмешкой отозвалась Тирра и медленно встала со своего трона.

– Тому, кто заставляет корчиться своих гостей и подданных от боли, я всегда готова ответить, – злобно отозвалась Мара, готовая в любую минуту обнажить своё оружие дэ.

Нуске, который всё это время валялся никому не нужный в уголке, стало совсем не по себе. Он резко поднялся, в глазах у него потемнело, но, прежде чем резко качнуться в сторону, лекарь воззвал:

– Господа, а давайте решим этот вопрос мирно, пожалуйста! У нас, возможно, Скидан скоро уничтожат, а вы занимаетесь какой-то отпетой дрянью!

Это подействовало. Несколько пар глаз снова обратились к нему. И Нуска, скрючившись и придерживаясь за спинку софы, продолжил:

– Конечно, главная сурии Тирра может потерзать меня ещё пару-тройку дней, но был бы в этом толк. Или вы хотите обвинить в произошедшем всех присутствующих?

– Хаванец! – скривившись, выплюнула Тирра. Её и без того узкие глаза сощурились при взгляде на Нуску. И с этим выражением брезгливости на лице она снова села на трон только для того, чтобы, высокомерно вскинув голову, сказать: – Как же ты омерзителен! Из-за тебя сорвался мой ритуал плодородия, из-за тебя знатные мужи сходят с верного пути, из-за тебя мы не смогли поймать поджигателя живьём, чтобы подвернуть его тем мукам, которые он заслужил. Теперь же из-за тебя мы услышали не доброе предзнаменование Инанны, а зловещее. Подобного не происходило уже двадцать пять лет, четверть века, но тебя это нисколько не волнует. Тех мучений, что ты испытал, недостаточно, чтобы выплатить долг. Заплатить мне должны все четверо.

– Хорошо, – выдохнул Нуска, низко склонив голову. – Я готов заплатить за всех четверых. Это я самовольно отправился расследовать дело с поджигателем и позволил Гирру убить Жери, не позвал стражу. И это я испортил праздник и без дозволения выступил на нём.

– Эй, Нуска, ты совершенно не понимаешь, о чём говоришь, – сощурившись почти так же, как и Тирра, подхватила Мара. – Ты не эрд, чтобы терпеть подобную боль.

– Что?.. – непонимающе переспросил Нуска. Даже в глазах у него на секунду прояснилось: он обвёл взглядом комнату и вдруг заметил на второй софе у балкона чёрный плащ эрда. Ошибки быть не могло – лекарь почувствовал, насколько этот предмет пропитан знакомой дэ.

– Ты, маленький хаванец, чай, думал, что твои выходки проходят бесследно. Что и тебя, и главного сурии огня я терплю по доброте душевной. За каждой ошибкой следует расплата. Только в этом случае платить приходилось не тебе, – с лёгкой улыбкой заметила Тирра, а затем махнула рукой. – Будь по-твоему. Всем выйти. Хаванцу остаться.

– Сурии Тирра, – взволнованно обратился Гирру.

– Молчать! У тебя нет власти во дворце Сифы.

– Мама!

– А ты и вовсе никто. Не смей обращаться ко мне так, тебе не два года.

– Главная сурии Тирра! – вскрикнула Тайя.

– Либо со мной расплачивается хаванец, либо вы все.

Нуска усмехнулся и помотал головой. Он уже не боялся, ему всё это казалось до боли смешным.

– Вы считаете это справедливым, главная сурии? – не без насмешки в голосе спросил Нуска, медленно выпрямляясь. Не моргая, он уставился прямо в лицо Тирры, на котором уже отчётливо виднелись морщины.

– Верно. В Сифе я решаю, что справедливо, а что нет. Это моё право.

– Вы самодур?

– Можешь припомнить ещё сотню мерзких словечек, хаванец. Тебе всё равно придётся заплатить за каждое, – улыбаясь шире, спокойно отозвалась Тирра. Она медленно засучила рукава, словно готовилась придушить Нуску голыми руками.

– Интересно, как бы сильно изменилась Сифа, если бы до вас дошло, что человек не обязан нести ответственность за каждый свой шаг. Что человек неспособен повлиять на обстоятельства. Что человек иногда ошибается не для того, чтобы разозлить вас, а потому, что он человек.

Через приоткрытые окна и балкон внутрь покоев вползли лозы. Точно удавы, они оплели всех, кроме Нуски. Тайя послушно склонила голову, Мара застыла, а вот Гирру попытался сопротивляться.

– Нет, Гирру, если ты даже случайно подожжёшь их…! – выкрикнула Мара.

– Тогда никто не уйдёт отсюда живым. Никому нельзя простить посягательство на наших предков, – закончила Тирра. Улыбка уже исчезла с её лица, осталось только всё возрастающее раздражение.

Однако Нуска, который словно не слышал других, повысив голос, вдруг продолжил:

– Главная сурии, человек не обязан расплачиваться за каждый проступок и ошибку. Вы так обращаетесь со всеми сифами? Поэтому они похожи на хорошо выдрессированных зверьков, а не на живых людей?

– Нуска, я тебя прошу, успокойся! Не усугубляй ситуацию! – снова влезла Мара.

Однако двух сиф и арцента лозы постепенно обхватывали, сжимая всё крепче в своих объятиях. Вскоре им стало трудно дышать и уж тем более – говорить.

Тирра позволила уголку своих губ приподняться вверх в надменной усмешке. Встав с места, она подошла к Нуске, который всё ещё столбом стоял у выхода и софы. Взгляд её зелёных глаз с проблеском бирюзы прожёг лекаря лютым холодом. Тирре хватило одного движения руки, чтобы заставить Нуску повалиться на пол и свернуться, как побитая собака, поскуливая на ковре.

На него обрушились муки самой бездны. Возможно, это было подобно тем страданиям, которые Нуска испытывал, испив тёмной дэ. Но к тем ощущениям всегда примешивалось что-то мягкое, словно тот, кто влил пламя лекарю в глотку, не желал ему зла. Эта же боль резала больнее меча и пронзала глубже копья. Тот, кто причинял её, делал это намеренно, задевая самые болезненные участки тела, самые большие скопления нервных окончаний.

– За проступком всегда следует наказание. За ошибкой – боль. За грехами – расплата. И, Нуска, поверь, твоих грехов столько, что никто не захочет за них расплачиваться. Ты провинился перед сифским народом и самими духами. А эрда тут нет, чтобы принять удар на себя. Ты – просто куча грязи, в которую многим не посчастливилось наступить. Но я стану твоим мучителем, отмою тебя от позора, очищу от скверны само твоё существо. Человека можно переучить, Нуска, и лучший учитель – боль.

* * *

Как много может вытерпеть человек? И как много может вытерпеть сурии? А если он хаванец?

Нуска задавался этим вопросом каждый раз, когда ему доставалась такая невиданная роскошь – думать.

Его тело терзали тысячи частиц земляной дэ. Возможно, спустя сутки лекарю удалось понять, что же такое эта магия боли.

Тирра приходила в темницу только раз в день. Она разбрасывала частицы дэ, которые превращались в подобие грибка. Нуска читал об этом в книгах: паразитический грибок мог уничтожать кожу, ногти, волосы человека, даже его лёгкие. Но впервые Нуска столкнулся с тем, что подобная дрянь через воздух проникала в организм и напрямую воздействовала на нервные окончания.

Первые двое суток прошли в самой глубокой бездне, из которой Нуска уже не мечтал выбраться живым. Иногда, будучи не в силах терпеть, он просто выл, мысленно вознося мольбы даже духам. Острая волнообразная боль протекала по его телу, а к ночи, когда грибок множился, нескончаемые иглы одновременно пронзали его тело. Нуска терял сознание и уж больше не думал о том, прочистил ли он желудок, обмочился ли или обделался.

К рассвету дэ Тирры в теле лекаря растворялась. Грибок, теряя подпитку, умирал, а Нуску безудержно тошнило. После этого приходило облегчение, только в эти моменты лекарю удавалось обдумать своё положение. Но и это давалось ему с трудом, потому что в этой темнице держали не только его. И, видимо, не всех накачивали земляной дэ с утра, страдания не всех заключённых подходили к концу именно в этот час. Потому что Нуска отчётливо слышал крики, плач, вой и рвотные позывы других мучеников.

В этой бездне Нуске удавалось держаться лишь за одну мысль – о том, что это точно закончится. Пускай даже его смертью, но точно закончится. Ему нужно потерпеть, чтобы остальным не пришлось проходить через эту бездну.

Он не мог проглотить даже кусок хлеба. Каждое утро перед приходом Тирры его насильно поили, обтирали, переодевали, чистили его камеру от испражнений, а затем всё начиналось заново.

Иногда Нуска думал, какими же милостивыми сурии были Син, Хоней и Унова, Гирру. Священными духами их не назовёшь, но и пыточных комнат, подобных этим, в их дворцах не имелось.

Даже предыдущая главная сурии тьмы Шайри, сестра Сина, в своём безумии просто перебила других риров, но не подвергала их подобным мучениям.

Нуска был уверен в том, что Тирра вовсе не сумасшедшая. Она всего-навсего считала, что люди должны расплачиваться за свои поступки.

«Она считает себя великой матерью своего народа. Воспитывает его, награждает и наказывает, когда считает нужным. Многие родители ведь тоже думают так. Что, шлёпнув ребёнка по заднице, лишив его ужина, заставив страдать, они научат его чему-то хорошему. Разница лишь в том, что у Тирры больше власти. И эта власть позволяет ей использовать больше способов для достижения послушания».

Нуска думал об этом очень устало, в полудрёме. Его страдания на сегодня как раз подошли к концу, и он надеялся проспать хотя бы час до того, как Тирра, эта главная мать, снова наведается в темницу, чтобы дать всем неправым в этом городе по shje.

А ведь лекарю даже удалось понять свою мучительницу. На самом деле она нисколько не наслаждалась чужими страданиями, не задерживалась в темницах даже на минуту, чтобы понаблюдать за процессом. Тирра исполняла свой долг, она же считала себя всецело правой, но всё равно не испытывала никакой радости от вседозволенности.

«Если у меня когда-нибудь появился собака, и ту не пну даже за последний ломоть хлеба», – подумал Нуска и криво усмехнулся.

Однако, когда маленькая полоска света упала на пол темницы, в его камеру наведались не стражники, не смотрители и даже не Тирра. Какой-то рыжеволосый мальчишка, позвенев ключами, отворил решётку, а затем вбежал внутрь. В его руках было странное карборское приспособление, которое с громким скрежетом распилило цепи на руках и ногах лекаря.

Вглядываясь в до боли знакомое лицо, Нуска обратил внимание на ряд золотых колец в ушах молодого человека. И, наконец узнав его, выдохнул:

– Миела?..

– Лекарь Нуска, молчите, я вас освобожу и выведу отсюда. Только не шумите.

– Поднимешь…?

– Подниму, не волнуйтесь.

Нуска послушно кивнул, даже выдохнул с облегчением и закрыл глаза. Всё-таки духи пожалели его, дурака, который так легко согласился на то, о чём не имел ни малейшего представления.

Миела пёр вперёд, как одна из карборских повозок, быстро, уверенно и напролом. Нуска несколько раз больно ударился плечом и ногой, но даже не ойкнул.

«Это что, боль? Да не смешите…» – только и подумал он.

Личный слуга Сина вывел Нуску из дворца в город, затем сразу в подворотни, а оттуда – в лес. Запомнить дорогу лекарю не удалось, он и так еле волочил ноги и едва ли не висел на несчастном щуплом пареньке, которому с трудом давалась эта ноша.

Нуска пришёл в себя, когда его почти уронили на каменистую почву. Они оказались в какой-то пещере, а Миела тут же принялся разводить костёр.

– Спасибо, – удалось прохрипеть Нуске.

– А вы не благодарите, лекарь Нуска. Меня вам не за что благодарить.

Нуска нахмурился. Тон этого слуги показался ему странным, однако лекарь думал о том, что это скорее он не в порядке, а не этот парнишка, который тащил его на себе, дай духи, несколько часов.

Миела развёл костёр, натаскал воды, вскипятил её, а затем тряпками стал обтирать тело Нуски, сменил его одежду. Лекарь успел только удивиться тому, откуда в этой пещере взялось столько предметов быта. Какие-то крохи сомнения всё же закрались.

Когда спальное место было готово, а Нуску уложили на показавшуюся такой удобной и мягкой соломенную подстилку, лекарь только устало вздохнул, готовясь погрузиться в сон.

И тут Миела снова подал голос:

– Лекарь Нуска, так вы поговорили с эрдом?

– А? Что…? – сонно отозвался лекарь.

– Как что, Нуска? Вы обещали мне, что поговорите с эрдом о том, чтобы отправить меня обратно в Дарвель.

– Миела… Прости, я забыл. Мы можем обсудить это завтра? – устало и честно прохрипел Нуска.

– Верно, вы забыли. Как и сотни сурии до вас. Как и главные помощники. Как и сам эрд. Я надеялся, Нуска, что вы, обыкновенный лекарь из трущоб, лучше других знакомы с тяготами жизни нищего или раба. Но стоило вам стать сурии, как вы забыли о том, что какой-то слуга попросил вас о помощи.

Несмотря на всё ещё тянущую боль в теле, усталость и тошноту, лекарь подорвался и сел. Перед глазами засверкали звёздочки, но стоило им пропасть, как Нуске в пляшущем свете костра удалось разглядеть бордовое от гнева лицо Миелы.

Когда их взгляды встретились, Миела закончил:

– Поэтому, лекарь Нуска, мне пришлось обратиться к кое-кому ещё. К тем, кто отправит меня прямиком на родину.

Нуска услышал шаги. Вглядываясь в тёмный вход в пещеру, он раньше почувствовал, чем увидел вошедшего. Где-то под ложечкой засосало, а мурашки сбежали по позвоночнику.

В свете огня, щекоча сердце страхом, сверкнул клинок, а отблеск от него отразился на исказившемся в самодовольной улыбке лице.