Текст книги "Треба"

Глава 20
Лес

Лодка с хиланцами, заменив воду в бочках да прикупив в деревне мехи и набрав воды еще и в них, следующим утром пошла вокруг острова. Теша проводила ее с тоской, но ни одному из молодых воинов слезами рубаху не залила. Наверное, так и не выбрала, чья рубаха заслуживала ее слез. Эша очередное уменьшение отряда тоже принял без особой радости:

– Вот нас и шестеро. А сиунов-то еще осталось восемь. С одной стороны, Тарп с компанией никуда не денется, а толпой на старушек идти глупо будет, я думаю. С другой стороны – трое из нас девки, а один – вовсе старик.

– Чем тебя не устраивают девки? – оскалилась Илалиджа.

– Старик меня не устраивает, – ответил Эша. – И девки тоже. Всем, чем устраивали в молодые годы, тем нынче и не устраивают. Хотя на такую, как ты, – жаловаться не стану. Да и Арма кое-чего стоит. И Теша еще ни разу не оробела.

– Тогда чего ты боишься? – не поняла Илалиджа.

– Всего, – причмокнул Эша. – Всего, дорогуша. Было время, и тебя боялся, а теперь боюсь только того, что впереди ждет.

– И что же нас ждет? – прищурилась пустотница.

– Одна из старушек будет сиуном, уж поверь мне, – пробормотал Эша. – Мы ее, конечно, явим и убьем, может, и потеряем кого при этом. Кто у нас самый ненужный? Теша и Усанува?

– Это почему же я ненужный? – выпучил глаза обычно молчаливый лами. – И кто тебе сказал, Эша, что воины в этом походе гибнут по очередности?

– Всегда все гибнут по очередности, – с укоризной посмотрел на Усануву Эша. – Только очередность выясняется уже после смерти. А ты бы, вместо того чтобы глаза пучить, посмеялся бы и назло всякому выжил. Все-таки не трава подзаборная, а последний тати в нашем отряде!

– А я готова, – пробормотала Теша. – Надо будет, потеряюсь. Как скажете.

– Потеряться на хиланской водяной ярмарке можно, – покачал головой Эша. – А потерять себя только спьяну. Не волнуйся, увидишь ты еще своих молодцев.

– Откуда знаешь? – отвернулась Теша.

– Чую, – ответил Эша. – А вот и наши провожатые.

Спутники Кая ждали его в полусотне шагов от леса. Вблизи чаща казалась еще страшнее. Стволы стояли почти сплошь, кое-где и ребенок бы не протиснулся между ними, а ветви переплетались так, словно над ними мудрствовал великан-корзинщик. Но самым удивительным было то, что ни одна из ветвей не выходила наружу, в сторону деревни, словно неведомый лесоруб срубал шальные ветви, а древесный лекарь затягивал срубы черной корой.

– Жуть, – подтвердила Илалиджа. – Вряд ли кто из вас заглядывал в Пустоту, но уверяю, что смерть вовсе не так страшна, как может быть страшна жизнь.

– Глупо сравнивать, – пробормотал Эша, присматриваясь к провожатым, которых вел Кай.

Провожатыми оказались трое ребятишек, возрастом лет по десять каждый. Как и староста, они были босы, одеты в порты и рубахи, и, как и староста, имели всклокоченный вид, разве только бородой и усами не успели обзавестись.

– Каждый обошелся в серебряный, – сказал о них Кай. – Причем староста настоял, чтобы я взял всех троих. Только уж не знаю, какой от них толк, сдается мне, что они и говорить-то не могут. Как и все в деревне, кроме старосты. Ладно. До старух десяток лиг, доберемся за два-три часа. Сладим наш разговор, ребятишек отпустим, а сами дальше пойдем. Велено не обижать, сядем яствовать – угощать, пойдем дальше, провожатых отпустить. Да не удивляться в лесу, если что чудным покажется.

– Да уж чего тут удивляться, – поморщился Эша. – На чащу не коситься, на провожатых не дивиться, с дороги не сходить. А до ветру как?

– На дороге присядешь, – успокоил старика Кай. – Отойдем вперед, подсматривать не станем.

– Да спасибо уж, заранее облегчился, – скорчил гримасу Эша. – Не дырявый мешок, на двадцать лиг терпения хватит.

– Там будет тяжко, – сказала Илалиджа, показывая на чащу.

– Не сомневаюсь, – согласился Кай. – Но о главном никто забывать не должен. Со старухами говорю я. Все остальные молчат.

– Иная старуха десятка стариков может стоить, – заметил Эша.

– Заодно и посмотрим, – сказал Кай и подмигнул приунывшей Теше. – Не вешай нос, девонька. Пусть твои ребятки сами разберутся друг с другом. Девку надо на холодную голову делить.

– Девка не делится, – ответила Теша.

– Девица не делится, а отдается, – причмокнул Эша. – Да ни кому придется, а на кого глаз ложится.

– Вот и примеривайся пока сама с собой, – предложил Кай. – А там дело твое, неволить никто не станет.

– Да уж, – покосилась Теша на чащу. – Такая воля порой выпадает, что и неволиться за счастье.

– Ну, я бы раньше времени не унывал, – ответил зеленоглазый.

– В горах не так страшно, как здесь, – подал голос Усанува. – И в море не так страшно.

– Всё, что за спиной, всегда не так страшно, – согласился Эша. – Конечно, если не гонится за тобой.

Провал в чаще еще издали показался Арме открытой пастью неведомого чудовища. И эта пасть вполне ощутимо захлопнулась, едва деревенская луговина осталась за спиной. Перешагнув границу леса, каждый словно окунулся в заросший тиной деревенский пруд. Сырость стояла в воздухе, паутина свисала пологом, жужжали мухи, в невидимом далеке свистели птицы и мяукали дикие кошки. Деревья, соединившие ветви по краю леса, точно так же выстроились и вдоль дороги. Но если над луговиной, отделявшей лес от деревеньки, поднималось утреннее солнце, то в сплетенном сучьями тоннеле царил сумрак. Ветви соединялись на высоте десятка локтей, образуя высокий, но едва проницаемый для света ход, который явно вел путников не на светлую полянку, усыпанную лесной ягодой. Между тем трое белоголовых проводников дружно вышагивали впереди, словно накатывающий ужас леса их вовсе не касался. Сухие листья и мелкие ветви, устилающие древний путь, разлетались от их босых ног во все стороны. В довершение всего сорванцы начали собирать шишки и сбивать ими пауков, а то и выцеливать в древесных сводах белок.

– Тьфу ты, пропасть, – плюнул Эша, стирая с лица паутину, когда за спиной остались несколько лиг. – Ноги, конечно, никогда не помешает размять, но лучше уж я опять в лодку. Ветерок, воздух, водичка. Что может быть лучше?

– А шторм? – угрюмо спросил старика Усанува, держа в руках лук с наложенной стрелой.

– А что шторм? – пожал плечами старик. – Дорогой ценой, но сиун Хурная нам больше не препятствует, а за воду, кроме него, из двенадцати сиунов вроде бы никто не отвечал. Да и что шторм? Как известно, возлияния без похмелья не бывает. Кого это останавливало?

– Многих, – зябко повела плечами Теша.

Она тоже держала в руках лук. Да и Арма не выпускала из рук самострел. Только Эша и Кай вышагивали налегке. Илалиджа накручивала, перебрасывала из руки в руку меч Вериджи. Впрочем, никто не сомневался, что в случае опасности ее стрела отправится в путь первой.

– Но не большинство, – вздохнул Эша. – Смотрите-ка, а ведь наши провожатые вовсе не боятся леса. С дороги не сходят, правда, но шишками бросаются во все, что движется. Кай, как думаешь, кто из сиунов будет нас встречать?

– Не знаю, – бросил через плечо Кай. – Встречать не значит являться. Он может вовсе остаться незамеченным. В той же Танате, судя по утренней изморози и мгле, властвовал сиун Неку. Но он нам так и не явился, хотя и отправил своих ребяток для схватки. Добавлю, что он не явился и мне, хотя уж там я ухищрялся по-всякому.

– И ты по-прежнему думаешь, что сиуны не управляются пленниками Храма Двенадцати Престолов? – прищурился Эша.

– Уверен, – ответил Кай и потянул с плеча ружье. – Иначе хотя бы с половиной из них я бы договорился.

По древесному своду ползла черная кошка размером с большую собаку. Она перебиралась с ветки на ветку и, сверкая желтыми глазами, поглядывала вниз. Провожатые разом присели, сжались в кучку и закрыли головы руками.

– Стоять, – скомандовал Кай.

– Я что-то не понял, – выдернул кинжал из ножен Эша. – Не сходить с дороги недостаточно? Сойти – значит, точно попасть в беду, а не сойти – вполне возможно?

– Вот уж не знаю, – процедил сквозь зубы Кай, прикладывая ружье к плечу. – Во всяком случае, первыми мы нападать не станем. Хотя если этот чудный лес подчиняется сиуну Туварсы – Сурне, я бы выстрелил. Может быть, это помогло бы явить желторогую.

– Пока я вижу не желторогую, которая вроде бы считается покровительницей зверья, а чернохвостую, – облизал губы Эша. – Но, судя по этим деревьям, я бы счел правительницей леса Киклу. Чем еще объяснить такое устройство деревьев, как не силой покровительницы всего, что растет из земли?

– А также из воды, из камней и из стволов других деревьев, – добавил Кай. – По мне, так правительницами этого леса могут быть обе.

– Старушки, значит? – усмехнулась Илалиджа.

– Увидим, – прицелился Кай.

Кошка между тем взгромоздилась на нижнюю ветку, обхватила ее лапами, прижалась брюхом, свесила переднюю лапу и попыталась достать подростков. Кай не стрелял. До них, вжавшихся в полотно дороги, зверю не хватало не менее трех локтей.

– Не нравится мне все это, – пробормотал Усанува, подтягивая тетиву к щеке. – Как бы эти наши проводнички сами не приманивали к нам зверя.

– Сколько мы уже прошли? – напряженно спросил Кай.

– Да уж за пять лиг точно, – откликнулся Эша. – Думаю, что до старушек осталось не более получаса ходу.

– Это если не торопиться, – заметил Кай и крикнул: – Эй! Детвора! А ну-ка нечего там сидеть! Уходите вперед!

И в этот миг кошка рыкнула. Свалилась с ветви, но удержалась на ней лапами и, махнув когтями совсем уж близко от скукожившихся проводников, зарычала.

– Нет, – крикнул Кай, но Усанува уже отпустил тетиву. Стрела пронзила горло зверю насквозь. Кошка упала рядом с подростками, захрипела, закашлялась, но не из-за этого у Армы перехватило дыхание. Замершие, прижавшиеся к полотну дороги дети вдруг стали меняться. Вот только что это были одетые в серые застиранные рубахи комочки, и вдруг они обратились пушистыми кочками.

– Эй! – недоуменно крикнул зеленоглазый, и пушистые кочки вздернули длинные уши и припустили по дороге.

– Вот вам и Заячий остров, – пораженно вымолвил Эша.

– Это была ошибка, – раздраженно заметил Кай, с тревогой прислушиваясь к нарастающему в кронах деревьев едва различимому гулу.

– Маленькая ошибка, большая, какая разница? – процедила Илалиджа и ударом меча оборвала хрип подстреленного зверя.

– А теперь пробежимся, – предложил Кай. – Вроде бы лес впереди светлеет. Быстрее!

– Э-эх! – заскрипел, срываясь с места, старик Эша.

Лес впереди и впрямь светлел. Мелькающие мимо бегущих деревья стояли реже, хотя и продолжали сплетать своды над головой. Но именно в этих просветах и клубилась уже мгла.

– Эша! – закричал Кай, обернувшись к проявляющему недюжинную прыть старику. – Приготовь камни, может понадобиться твое пламя! Не отставай!

– Ты видишь, зеленоглазый! – тяжело дыша, ткнула пальцем вверх Теша. – Ты видишь? Ты видишь, что там гудит?

Под сводами леса тяжелым покрывалом клубились полчища гнуса. Казалось, что мошка собралась со всего леса, со всего острова, со всего моря. Время от времени из этой живой, шевелящейся мглы, словно стрелы, вылетали желтые осы, проносились над головами бегунов и снова скрывались в рое.

– Обратиться зайцами было бы кстати, – начиная кашлять, выдохнул Эша. – Все-таки заяц бежит на четырех ногах, а не на двух.

Арма оглянулась. Старик уже спотыкался, но все еще семенил в конце отряда. За ним бежал только Усанува. Губы его были сжаты, но руки продолжали стискивать лук, и стрела была снова наложена на тетиву. Над головой лами кружили несколько ос.

– Осы! – крикнула Арма.

– Что? – переспросил лами.

– Осы у тебя над головой! – крикнула она громче.

– Где? – не понял лами, задрал подбородок, и в это самое мгновение осы атаковали его глаза.

Усанува выпустил стрелу почти сразу. Она вошла в спину Теши с глухим стуком, словно мясник разрубал на деревянной колоде свиную тушу. Лами схватился за лицо, сминая безжалостных насекомых, взвыл, задохнулся от ринувшихся в открытый рот летучих тварей и, уже ослепленный и пораженный немотой, свалился с дороги и в секунду обратился в кокон. Всё, что висело над дорогой, вся эта бурлящая и гудящая масса огромным роем накинулась на стрелка, окружила его тучей, прижала к корням деревьев, и уже там к несчастному потянулись из земли острые побеги, которые начали протыкать и обвивать жертву. Хрип тати захлебнулся мгновенно.

– Стой! – подхватил падающую Тешу Кай. – Эша, Арма, Илалиджа! Помогите! Опасности пока больше нет! Теша!

Стрела вошла в левый бок мугайки. Чудом проскочила меж ребер и меж ребер же под грудью вышла. На наконечнике застряли окровавленные жгуты сосудов или чего-то еще, выдранного из тела. Мугайка хрипела и хваталась за острие, с удивлением и ужасом рассматривая вымазанную в крови ладонь.

– Селезенка, – скривился Эша. – Но если сейчас обломить стрелу, да если желудок не задет…

Изо рта мугайки потекла кровь, пузыри вздулись у основания стрелы.

– И легкое, – сплюнул Эша. – Легкое, Пустота меня задери!

– За руки ее держи, зеленоглазый! – рявкнула Илалиджа. – Держи, не отпускай! Понял меня? Эша, не торопись в Пустоту, успеешь! Твоя голова. Ладони на виски, так! И чтобы ни на секунду в забытье не ускользала. Арма! Снизу нащупай стрелу. Левой рукой пропусти между пальцами. Прижми рану. Так. Правую на стрелу. Приготовься сломать. Боль снимать умеешь? Левой рукой, левой! Держи ее боль, на себя чуть возьми. Только чтобы дышать могла. Ну что, зеленоглазый, скажешь? Понятно, что не она твое сердце, но нужна она тебе живой или нет?

– Мне каждый из вас живым нужен, – глухо проговорил Кай, сплетая пальцы с окровавленными пальцами мугайки.

– Изменится она, – проговорила Илалиджа. – Это ты устоял, и то со спины на четверть наш, а она изменится. Дряни в ней вроде немного, но кто ее знает, что верх возьмет?

– Ее спрашивай, – вымолвил Кай.

– А ну-ка, девонька… – Илалиджа наклонилась вперед, стиснула голову Теши поверх ладоней Эша, странно посмотрела на старика, удивленно покачала головой, но вновь уставилась в лицо несчастной. – Слышишь меня? Не кивай. Моргни.

Теша моргнула, и в то же мгновение глаза ее с огромными расширенными зрачками омыло слезами.

– Могу продлить твою жизнь, – проговорила Илалиджа. – Серой кожи, как на спине зеленоглазого, не обещаю, я и сама не серая, как видишь, и клыков у тебя не появится, но кое-что переменится в тебе. Что – не знаю. Названой сестрой мне станешь, а родственники у меня – еще та мерзость. Как ты?

Мугайка снова моргнула, задыхаясь.

– Ребенка потеряешь, – продолжила Илалиджа. – Тут уж без вопросов. Считай, что и нет его у тебя. Рассосется, не родившись. Не жалко?

– Да что ты городишь? – не выдержала Арма. – А так она его не потеряет?

– Как сказать, – ухмыльнулась Илалиджа. – Можно ведь за полог вместе с ребенком отойти, а можно пожить еще, да так, словно он и не рождался вовсе. Ну что, подруга, жизнь?

– Да, – захрипела, выдула кровавые пузыри губами Теша, и Илалиджа тут же рявкнула Арме:

– Ломай стрелу! – И в секунду, раскровенила собственный палец о наконечник, выдернула вместе с жилами и кровавыми комьями обломок и запустила окровавленный палец внутрь.

Тешу затрясло. Руки ее вытянулись вдоль туловища, ноги переплелись, словно каждая хотела переломить другую, скулы вздулись, но глаза продолжали смотреть на пустотницу не отрываясь, и только зрачки их начали медленно уменьшаться, обращаясь в крохотные точки.

– Все, – сказала Илалиджа через минуту. – Уснула. Можете отпускать. Но до лодки мне придется нести ее на руках. Долго нам еще до этих старушек?

– Да мы уже пришли вроде, – отозвался Кай.

Арма поднялась на дрожащих ногах, но прежде чем оглянуться, посмотрела туда, где упал Усанува. Гнус, закутавший лами в кокон, исчез без следа, но и тела не было тоже. На его месте бугрились узлами сбившиеся в силуэт поверженного тати корни. Поверхность их блестела от крови. Арма обернулась. Впереди лежала солнечная поляна в цветах. И лес, окружающий поляну, уже не напоминал вымахавший под облака деревенский плетень. Дурманящий аромат наполнял ноздри. И бабочки порхали над травой. За ними цветным маревом стояла изба с ясными большими окнами, крытая мхом. Вокруг паслись олени, а между ними прыгали зайцы. Хотя уже нет, прыгать-то они прыгали, но вновь стали подростками.

– Смотри-ка, – заметил Эша. – А ведь не всем нельзя сходить с дороги. Я уже сомневаюсь, что они зайцами стали. Может быть, они и есть зайцы? А иногда, так сказать, и люди?

Кай медленно двинулся вперед. Туда, где на дорогу выходила узкая тропка. Остановился напротив, но с дороги не сошел, остерегся. Арма забросила за спину самострел, стиснула рукоять желтого клинка. Эша ухватился за кинжал. Илалиджа опустила Тешу на камень, взялась за стрелу.

Их словно ждали. Дверь избы отворилась, и оттуда одна за другой вышли две скрюченные бабки. Лица их были неразличимы под сдвинутыми на лоб платками, только кривые носы торчали наружу, но и прочее одеяние – ветхие, словно ношенные без смены год за годом платья, надетые одно на другое, скрывали все, только тонкие узловатые коричневые пальцы торчали наружу, соединяясь на изогнутых корягах, которые служили старухам вместо костылей.

– Кто из них сиун Киклы? – спросил Кай, сдвинув брови.

– А какая разница-то? – разочарованно протянул Эша. – Что та, что эта – лежалый товар. Да я сам себя младенцем при виде их чувствую!

– Важно, – ответил Кай. – Нужен сиун Киклы. Если к нам первым подойдет он, то сладим. Если другой, то, может быть, здесь и останемся.

– Не согласна, – прошипела Илалиджа. – В пустыне, в воде, но не здесь. Здесь не хочу.

– Да что вы трясетесь? – раздраженно скрипнул зубами Эша. – Они же сейчас не сиуны пока, а две мерзкие старые колдуньи, что правят островом. Разве не так? Я бы проткнул их стрелами, пока не добрели до нас, а там уж пусть являют своих сиунов через кого хотят. Тебе-то что с Киклы, зеленоглазый? Ты в родстве с ней, что ли? Нет здесь твоей крови. Хотя я и за кровь бы не поручился, вот выберемся еще отсюда да попадем хоть на Эшар, хоть на Сакуву, раздавят и не поморщатся!

– Увидим, – процедил сквозь зубы Кай. – Сейчас мне нужен сиун Киклы. В этом случае есть надежда. Есть кое-что у меня от Киклы. Или воровского правила не знаешь? Если залез в чужой дом и хочешь выбраться живым и без шума, переодевайся в хозяйскую одежду, сторожевые псы могут и пропустить.

– А могут и не пропустить, – заметила Илалиджа.

– Мы не воры, – пробормотал Эша. – Мы убийцы, зеленоглазый.

– Правая, – прошептала Арма, показывая на ковыляющую старуху. – Посмотри. У левой посох черный, с зигзагом и проблеском, словно в змеиную шкуру затянут. А у правой, что впереди тащится, палка суковатая, с зеленой корой да еще с листьями, словно только что вырубленная. Она тебе нужна.

– Она, – кивнул Кай и посмотрел на Арму. Едва ли не первый раз с того купания. Посмотрел так, что она сразу поняла, благодарен он, что она рядом, но хотел бы, чтобы была она теперь как можно дальше от этого места.

– Ни звука, – предупредил Кай. – Что бы ни делала первая, ни звука не издавать. Смотрите на вторую. Ее бейте, как начнет меняться, а с первой я сам слажу. Корой буду покрываться, не дергайтесь! Корнями будет в меня тыкать – стойте! Да спрячьте оружие или хотите до срока судьбу Усанувы разделить? Всем понятно?

– Ну, с корой-то ты перегибаешь, – хмыкнула Илалиджа, но Кай уже поднял руки вверх и шагнул вперед, на белесую тропку, которая, как тут же поняла Арма, была усыпана раздробленными костями, поклонился старухе с зеленым суком в руке и заговорил первым:

– Доброго дня и доброго здоровья, бабушка.

Та замерла в пяти шагах от зеленоглазого, вторая остановилась в шаге за ее плечом. На первый взгляд каждая готова была расползтись от ветхости на лоскуты, но ни одна не собиралась этого делать. Пальцы сжимали посохи крепко, а под кривыми носами выделялись крепкие коричневатые губы.

– Ну, здравствуй, внучок, – показала в ухмылке белые, чуть заостренные зубы первая бабка, засвистела, заскрипела странным голосом, словно через деревянную дудку с щелями его выдувала. – Где ж ты пропадал-то, болезный? Я уж все глаза проглядела, все выглядывала, где ж там мой внучок-то гуляет? А он-то вот где. Явился – не запылился. С гостинцем или с пустыми руками?

– С вопросом, бабушка, – ответил Кай, скрестив руки на груди.

– Ну, так спрашивай, бедолага, спрашивай, – запела старуха. – За спрос монетой не отзвякивают, но и на ответ не ропщут. Не торговля ведь?

– Далеко ли до Анды, бабушка? – спросил Кай. – И много ли путников прошли мимо твоего дома до Анды? И добрался ли кто?

– Много вопросов задает, – заквохтала вторая старуха, но первая ответила ей смешком и зашевелила ноздрями, словно принюхаться к зеленоглазому захотела.

– Глаз у тебя верный, – захрипела с присвистом и вдруг отчего-то дернулась, да так, что из-под платка показались косматые брови и светлые, водянистые с зелеными прожилками глаза. – Но до Анды ни далеко, ни близко. Путников шло много, но все здесь и остались, вот, под ногами моими. А о тех, кто окольными путями пробился, не слышала, да и не было их, думаю, а были бы, меня бы тут не было и сестры моей. Не дошли, выходит.

– А что ж так, с путниками-то? – сокрушенно покачал головой Кай. – Злыми были или поздороваться с вами забыли?

– Прорубиться пытались, – снова показала зубы старуха. – Только сталь в дереве вязнет. Сталь мертва. А смерть ничего против жизни.

– Так они мертвыми к тебе приходили? – нахмурился Кай.

– Издевается, – опять заквохтала вторая старуха, но первая только отмахнулась от нее:

– Приходили живыми, но оставались мертвыми. А жизнь их вокруг разлеталась. Мушками, бабочками, травинками, деревцами. Все здесь, ничего не пропало, не просыпалось, все проросло, все схватилось и завязалось, созрело и поспело, осыпалось и опять в рост пошло. В этом сила! Или не так?

Оглянулась Арма. Илалиджа замерла, даже веки не дрожали на глазах, только стрела лежала на тетиве. Все та же стрела, но без наконечника уже. Когда только заострить успела? И Эша замер, но кинжал в его руке подрагивал. Все тот же кинжал, только ножны с него старик не снял, словно так и хотел тыкать костяным острием в одну из бабок. А что было у Армы? Посох ее, в котором она меч прятала? Да, частенько приходилось оборону держать, и не всегда доставала меч она, порой и посоха хватало. Но здесь-то что им делать?

Арма перевела взгляд с мутных глаз старухи на ее посох. Показалось ей или листья и в самом деле гуще стали на нем? Никак он корни уже пустил? Но бабка-то как стояла, так и стоит, словно являть сиуна не собирается. А если убить их, откуда сиун явится? Из троих то ушастых, то ребятистых? А ну как ниоткуда? Набросится тогда весь лес на пятерых путников, один из которых лежит в полусмерти, как отбиться?

– Камни, Эша, – подал знак старику Кай, а сам словно и разговора не прерывал, словно и не видел, что прорастает посох у его собеседницы и что начинает понемногу шипеть и подрагивать посох и в руках второй старухи. – А что ж тогда, бабушка, ребятишек не обижаешь? Они ж с тропы сошли наперед меня, староста, отец их, пугал нас оступаться с дороги, а они оступились, и ничего?

– И они не те, кто ты думаешь, и староста не тот, – закатилась смешком старуха. – Нет людей на острове, зеленоглазый. Только вы. Но изойдете, и вас не будет. От людей одна мерзость. И для леса, и для зверья всякого. Человек – это смерть для леса, поэтому, что плохого в том, что иногда лес смерть для человека? Лес честен. То, что спрятано – прячется, что не прячется – тех, кто прячется, выцеливает. А вот твоя девка, зеленоглазый, и прячется и выцеливает. В руках вроде посох, а в посохе поганая железка. Разве это дело?

– Подожди? – не понял Кай. – А разве в твоем лесу зверье какое по засадам или по буеракам на лежку не хоронится? И разве в мягких звериных лапах не таятся острые когти? Да всякий человек, что тот же зверь. Который плоти чужой ищет, а который свою сберегает да нагуливает.

– Хитрый, – погрозила пальцем Каю старуха. – Тебе ж не Анда нужна, разговор нужен? Идешь по дороге и шел бы, что остановился?

– А ты бы пропустила, бабушка?

– Нет, внучек, – прошептала старуха. – На то и поставлена, чтобы не пропускать.

– Меня оставишь или всех? – поинтересовался Кай.

– Так оставлены уже, или не видишь?

Хотела Арма сдвинуться с места, да не смогла. Белые корни как черви из земли вылезли, до дороги добрались и ноги оплели. И не только ее, но и Эши, да и сапоги Илалиджи вниманием не оставили. Только ни Эша, ни Илалиджа глаз опускать на собственные ноги и не собирались, как завороженные к голосу бабки прислушивались.

– Эша – камни, – проговорил Кай, словно присказку какую молвил, посмотрел на собственные ноги, усмехнулся сплетению на башмаках, подмигнул старухе. – Значит, оставляешь нас у себя? А обнять тебя разрешишь?

– А чего ж не обняться? Обнимай, – рассмеялась старуха, растопырив неожиданно длинные руки. – Чего ж не обнять, если просишь? Когда еще такого красавца обнять придется, да еще на глазах у его суженой?

«Это она обо мне, что ли?» – отчего-то обозлилась Арма, но Кай уже потянул за собой корни, с трудом сделал шаг вперед, наклонился, чтобы обнять старуху, но она уже сама выпрямилась, сравнялась с ним ростом, обняла его ручищами, обернула словно лыком, и еще раз обернула, и еще раз, будто запеленать пыталась. А Арма, дурея от ужаса или духоты, перевела взгляд на вторую старуху и увидела, что та, наоборот, горбится, рвет на себе ветхое платье. И из ее тщедушной, старческой спины рвутся наружу золотые рога. И всюду – и возле нее, и позади, и слева, и справа, и на другой стороне дороги копятся волчьи тени, словно ждут команды.

– Эша! Камни! – попыталась закричать Арма, но вместо этого захрипела и, к счастью, услышала хриплое:

– Да слышу я, слышу.

Фыркнул лук Илалиджи, и стрела точно вошла между золотыми рогами. Не глубоко вошла, все-таки без стального наконечника, но и этого хватило, чтобы ужасное существо захрипело и завыло.

И полетели камни во все стороны от Эши, вспыхивая на лету и отгоняя зверье, но корни доползли уже до колен и начали стискивать тисками и бедра. И Илалиджа вдруг заорала в раздражении: «Да что же это?» – и начала уже шпиговать золоторогое обычными стрелами, пока не поняла, что после каждой увенчанной сталью стрелки чудовище только оживает да ростом полнится. И сама Арма попыталась заорать, увидев, что оплетена уже по грудь и что посох ее пустил корни, выбросил ветви и треснул по всей длине, исторгая из себя золотую начинку. И Кай вместе со старухой уже исчез, обратился толстым стволом с изборожденной временем корой. И круг из пламени, что выстроил Эша, начал таять, гаснуть под покровом из тысяч мышей и крыс, что раскатывались со всех сторон черным ковром. И только после этого Эша дернулся, завопил что-то, рванул оплетенные и прижатые к телу руки и метнул в золоторогую вставленный в остроносые костяные ножны кинжал.

Кость вошла точно в огромный змеиный глаз, который открылся под золотым рогом. И вой оборвался. Замерло чудовище, расти перестало. Рога начали осыпаться сверкающей чешуей. Кости перестали бугриться и стали с треском лопаться, стряхивая с себя истлевающую плоть. И крысиный ковер под ногами обернулся болотными кочками, а потом начали отпадать и корни. И, разрывая кору, на белый свет продрался Кай с зажатым в кулаке каменным ножом Сарлаты.

– Не сталью единой, – заметил он мрачно и улыбнулся Арме, что стряхивала с ног корни. – Не подскажешь, красавица, чем можно смолу счистить с рубахи.

– Ну вот, – вздохнул Эша. – Сначала он обнимается на твоих глазах с мерзкой старухой, потом спрашивает, чем смолу счистить, а завтра насчет румян и краски для губ на чистой рубахе справляться станет?

– Ты как? – спросила Арма. – Жив?

Кай кивнул, взглянул на Илалиджу, что вновь подняла бесчувственную Тешу на руки, на Эшу, выуживающего из груды тлена кинжал, на зайцев, разбегающихся по лесу, и улыбнулся.

– Вот теперь этот остров точно Заячий. Надо бы проверить у Тарпа, не превратился ли мешок копченой рыбы в мешок заячьей капусты. Так что поспешим. За полдень уже.

– Как ты сумел? – спросила Арма.

– Она не смогла меня взять, – устало улыбнулся он. – Есть во мне кое-что от Киклы. От настоящей Киклы, не от всесильной, но от настоящей. Не по-родственному, а по дружбе. Вот она и не смогла меня взять. Поэтому и стала одевать корой, что сучьями пронзить не смогла. А потом уж пришлось ее пронзить мне. Но не сталью.

Он убрал нож в кисет.

– Однако, – заметил Эша, – если ты забрал у Сарлаты этот нож только под этот случай, то я готов преклонить голову перед твоим даром предвидения!

– Нет, Эша, – сказал Кай. – Точно так же, как и ты не под этот случай точил ножны своего кинжала. Или ты просто так его уронил в эту кучу тлена?

– И чего я с тобой поплелся в эту долину? – спрятал смешинку в уголках глаз старик. – Наверное, только для того, чтобы вести отсчет? Ну что ж! Половина сиунов развеяна! Осталось шесть. Против нас с хиланцами. А нас-то поболее будет! Девять нас! – Эша посмотрел на безвольное тело Теши на руках Илалиджи и поправился: – Или десять.