Текст книги "Владимир Ост. Роман"

Владимир решил, что Галина услышала только что вполголоса высказанное им пожелание «съесть что-нибудь существенное», и бодро отправился на кухню.

Галина взяла с полочки другой крем – теперь уже для рук – и продолжила размышления. Конечно, ни модный кинофильм, ни новый рецепт салата в телефонной беседе со Светой главными не будут. До главного дойдет чуть позже, когда Света спросит: «Ну, как там поживает твой молодой друг?» Возможно, вопрос будет построен иначе, но то, что в нем непременно прозвучит «молодой друг», Галина знала точно, ибо в последние два с половиной месяца, в течение которых она встречалась с Осташовым, так бывало всегда. Причем в целом вопрос будет задан тоном притворно безразличным, а на слове «молодой» Света, без сомнений, сделает интонационный упор. Ведь Владимир на восемь лет младше Галины. О, она не дура! Она понимает, что именно скрыто за этим акцентом. А скрыто следующее. Лучшей подруге Свете уже стукнуло сорок три («За срак», – тут же мысленно прокомментировала Галина), и упоминание о чужой молодости воспринимается ею болезненно. Подчеркивая в своем вопросе молодость Владимира, Света исподволь хочет навязать Галине примерно такую мысль: кому он, этот щенок нужен, мы-то, Галя, с тобой давно уже солидные дамы, женщины с прошлым, и мы не можем равняться с подобными молокососами. Ну разве лишь побаловаться с ним, поразвлечься для экзотики…

«Врешь! – мысленно отразила Галина вероломное нападение лучшей подруги. – Не мы, а одна ты – старуха. И Владимир мне очень даже подходящая пара».

И Галина с наслаждением стала обдумывать свой ответ.

Ах, Светочку интересует, «как там молодой друг»? Что ж, Галине есть что рассказать о том, как молодо проводит она время с Владимиром! Как он целует, как нежит – сначала мягко, потом настойчивей, потом неистово, пока не доведет ее и себя до страстного беспамятства. («Он вылизывает меня с ног до головы», – мысленно сформулировала Галина фразу для предстоящего разговора со Светой, хотя надо заметить, «с ног до головы» было явным преувеличением – таковы, возможно, были мечты Галины, но не реальность.) И только затем, скажет в телефонную трубку Галина, только затем, после продолжительных ласк у них с Владимиром начинается основное. И кстати, сегодня они опробовали позу, которую еще не использовали, но которая Галине очень понравилась. Она стояла, опираясь руками о стену, а Владимир, пристроившись сзади, держал ее за бедра (поскольку Галина была несколько ниже Владимира, она надела туфли на высоком каблуке). И это было умопомрачительно!.. А потом они еще раз любили друг друга – уже в постели… И все, все это будет в подробностях доложено лучшей (чтоб она сгорела от зависти!) подруге.

Предвкушая решительный триумф, Галина даже высунула язык, не замечая, что дразнит не Свету, а собственное отражение в зеркале.

Совершенно освежившись, таким образом, Галина хотела снять с вешалки свой невесомый шелковый красный халатик, который всегда надевала после душа, но задумалась, стоит ли его надевать. Ее посетила шальная мысль: а вдруг Владимир сумеет еще раз… Если сейчас выйти к нему голышом, он, возможно, соблазнится. Хотя, кстати, такая символическая одежка, скорее, не помешает, а наоборот, поможет раззадорить его. Решено! Галина надела пылкий халатик, повесила на его место снятое с головы полотенце, повернулась к зеркалу и оправила красный шелк, чтобы он, чего доброго, не прикрыл ее прелести.

Осташов к этому времени уже вернулся из кухни и, вновь вальяжно развалившись в кресле, бестолково глядел в газету и покачивал указательным пальцем лежащее на столике зеленое полушарие яблока.

Крутобокое яблоко покачивалось неохотно.

В коридоре, из-за угла появилась Галина.

Босая, кошачьей походкой, с игривым коварством в глазах надвигалась она на Осташова. Яблоко под пальцем Владимира остановилось. Галина дошла до порога спальни и развела руки в стороны, мол, а вот и я – нравлюсь?

Но дальше дело не пошло.

Ни с того ни с сего в дверь квартиры позвонили.

Осташов машинально перевел взгляд с Галины на соседнее кресло, где лежала его одежда, потом опять – уже вопросительно – взглянул на Галину. На лице ее было недоумение.

– Может, соседка? – шепотом предположила она.

С раздражением, но, впрочем, стараясь ступать тихо, она скрылась за коридорным поворотом.

В груди Осташова скользнул холодок.

Он подобрался в кресле и глянул на настенные часы. Затем посмотрел на свои часы, которые лежали на столике. На обоих циферблатах стрелки торчали пучком, показывая начало двенадцатого. Утро закончилось.

Владимир старался услышать, что происходит в конце коридорного зигзага, у входной двери, но ничего слышно не было. Почти в тот же миг оттуда донеслись приближающиеся торопливые шаги Галины – столь легкие, что их перемещение угадывалось главным образом по скрипу паркета.

Галина шла на цыпочках, скованно балансируя руками и глядя себе под ноги.

Когда она добралась до спальни и встретилась глазами с Владимиром, выражение напряженного прилежания, с которым она старалась бесшумно передвигаться, сменилось на ее лице гримасой, призванной сообщить Осташову беспредельный ужас и страх.

– Му-у-уж! – шепотом сказала она.

Ладони Осташова мгновенно покрылись потом.

В принципе, похаживая в гости к замужней даме, он не исключал возможности такого казуса, однако неизменно думал об этом как о чем-то фантастичном. Он отчего-то полагал и даже был уверен, что с ним, Владимиром Осташовым, подобного никак не могло случиться. Но вот случилось, и он остолбенел, не зная, что предпринять.

Лихорадочно оглядываясь, Владимир понимал лишь одно: в ближайшие минуты, а может, и секунды, здесь появится муж Галины и увидит то, что видит сам Владимир. Глазам мужа, перво-наперво, предстанет Галина – едва одетая. Затем супруг узрит Осташова – совершенно обнаженного. Увидит расстеленную, всю измятую постель. Рядом на полу два использованных оранжевых презерватива. И, наконец, недоеденное яблоко (в растерянности Владимир и невинный фрукт причислил к неопровержимым доказательствам прелюбодеяния).

Очевидность измены была вопиюща.

Без конца приговаривая: «Вот гадство! Вот гадство! Вот гадство!» – Осташов ринулся к одежде и стал нервно надевать брюки. И это было разумно: если ничего изменить нельзя, то судьбу следует встречать хоть мало-мальски достойно – хотя бы в брюках.

– У нас есть несколько минут, – тихо сказала Галина, морща лоб. – Он пока войти не сможет.

– У него нет своих ключей?

– Есть-есть. Но я, как увидела его в «глазок», успела защелкнуть «собачку» на замке. Пока не разблокирую, он ключом не отопрет.

Галина вдруг как будто совладала с волнением, во всяком случае лицо ее стало решительным.

В своем халатике она красной искрой метнулась к кровати. Наспех расправляя одеяло, обнаружила в постели трусы Владимира и бросила их ему – тот слету поймал, стал запихивать в брючный карман.

В дверь позвонили еще раз. Потом еще раз, уже настойчивей.

– Значит, так, – отрывисто говорила Галина. – Волосы у меня мокрые. Я скажу ему, что была в ванной и звонок сразу не услышала. Так? А ты… – тут в ее рассуждениях возникла заминка. – Что сказать про тебя? – Галина почти с ненавистью смотрела на Владимира. – Что здесь делаешь ты?!

– Одеваюсь… – ответил Осташов.

Галина махнула на него рукой.

Набросив на кровать песочно-бежевое покрывало, она принялась расправлять складки.

Осташов схватил с кресла свои носки. Чтобы удобнее было надевать их, он сел на торцевой край журнального столика. Столик от этого немедленно встал на дыбы, и ваза с фруктами санями с горки поехала по столешнице. Владимир изловчился и подхватил ее. При этом он вскочил со столика и тот с громким стуком принял прежнее, горизонтальное положение. Несколько фруктов, стопка газет, еще что-то полетело на пол.

Галина посмотрела на Осташова испепеляющим взглядом.

Поставив вазу на место, он уселся в кресло и продолжил многотрудное надевание носок.

Все это время Владимир безостановочно размышлял лишь об одном: куда бы к черту отсюда деться? Прыгнуть с балкона? Высоко – четвертый этаж. Что же остается? Встретиться с рогоносцем лицом к лицу? Наверняка не обойдется без драки, тоскливо подумал Осташов. Мордобоя Владимир не любил. В особенности, когда считал себя неправым.

– Значит, вот что, – сказала Галина, которая думала о том же. – Ты сейчас спрячешься, понял? Когда он зайдет, я его отвлеку. А ты, как будет момент, тихонько выскочишь из квартиры. Так. Куда б тебе спрятаться? Дай сообразить… Ох, совсем забыла: на кухне же рюмки стоят. Господи, дернуло же нас пить с утра вино, – последние слова она уже договаривала, устремляясь заметать следы застолья.

Осташов завертелся по комнате в поисках верного убежища.

Дверной звонок звонил все чаще и дольше.

Невпопад застегивая пуговицы на рубашке, Владимир прокрался по коридору и собрался уже скользнуть в соседнюю комнату, но тут его догнала Галина.

– Куда ты?! Быстро иди за мной.

Следуя за ней мимо прихожей, Осташов отчетливо услышал донесшийся из-за входной двери голос:

– Гм-гм, Галя, это я, гм-гм, открой.

И после короткой паузы снова раздалось аккуратное покашливание: «гм-гм, гм-гм».

Ужасающая догадка пригвоздила Осташова на месте. Это аккуратное покашливание… Это до тошноты знакомое, проклятое «гм-гм»! Неужели за дверью томится директор фирмы? Букорев? Он и есть муж Галины?!

Сердце Осташова бешено колотилось.

Галина порхнула за поворот коридора. Как флаг на ветру, мелькнул за угол красный халатик, который развевался над ее голыми ягодицами. Именно на них, на белые ягодицы смотрел Владимир за миг до того, как они скрылись за углом. Но он не видел, не давал себе отчета в том, что видит эти округлости. Он думал о Букореве, и перед его глазами явственно маячило лицо директора. Реальность и фантазия в голове Осташова странно смешались, так что в сумме получилась нелепейшая чушь: Галина, вместо своей прелестной попы, уносила за угол мерзкую рожу директора. «Гм-гм», – кашлянула при этом рожа из-под реявшей в воздухе шелковой ткани. Однако Осташову было не до забав. Весь взмокший, он опрометью кинулся догонять Галину. Ему захотелось немедленно выяснить, кто ее муж. Может, все-таки не Букорев, а кто-то другой?

У входа в спальню Галина остановилась и Владимир, с маху налетев на нее, чуть не сбил любовницу с ног, да и сам едва удержался, чтобы не упасть. При этом он нечаянно толкнул полуоткрытую дверь в комнату, и дверь распахнулась и шарахнулась о стену.

– Потише ты, господи! – зло прошептала Галина, отпихнув Владимира от себя.

– Галя, гм-гм, открой. Что там у тебя происходит? Открой, гм-гм, – донесся обеспокоенный голос мужа.

– Прячься за кровать! – теряя самообладание, страшным шепотом приказала она Владимиру.

Но тот стоял как вкопанный.

Показывая пальцем в направлении входной двери, Осташов стоял недвижимый, с бестолковым выражением на лице и, похоже, хотел о чем-то спросить.

– Муж? – наконец выдавил он.

Галина посмотрела на него, как на идиота.

– Да! Муж! Прячься! Быстро!

Сказав: «Ага», – Владимир перескочил через кровать и лег на пол в промежуток между кроватью и стеной.

– Сейчас открою, иду-иду, – крикнула Галина мужу, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и любезно (что в определенной степени удалось). Галина наскоро застегнула халатик и поправила волосы и уже хотела выйти из спальни, но над кроватью появилась голова Осташова.

– Твой муж наш гендиректор?

Галина ничего не ответила. Она собралась с силами и поспешила в прихожую.

Когда Галина наконец впустила благоверного, Владимир, лежа за кроватью, глядел в потолок и мысленно клялся начать новую жизнь, то есть никогда больше не иметь амурных дел с замужними женщинами. Никогда! «В их доме», – впрочем, внес он уточнение.

Уходя, Галина затворила за собой дверь спальни, и поэтому Осташов из своего укрытия не мог разобрать, о чем говорят супруги в прихожей. По тону беседы можно было лишь понять, что они препираются. Муж бурчал, не переставая, и его «гм-гм» звучало крайне укоризненно. Однако и Галина, похоже, в долгу не оставалась.

Постепенно они, видимо, стали приближаться к спальне: уже можно было различить отдельные фразы: «Я не обязана караулить у порога, когда ты придешь!» – «А у меня, гм-гм, не было времени по телефону предупреждать».

Осташов прижался к кровати, словно солдат-новобранец к стенке окопа при лобовом обстреле. Владимир был бы рад и вовсе залезть под ложе, но щель под кроватью была слишком узка.

Супруги, казалось, уже стояли у самой спальни. Во всяком случае, Владимир абсолютно четко слышал негромкие слова мужа, который успел несколько смягчиться: «Ну, ладно, у меня мало времени, гм-гм, мне скоро уходить надо. Погоди, что-то я хотел…»

Владимир затаил дыхание. Теперь он почти не сомневался: в нескольких метрах от него находится его директор Букорев!

Однако, подумал Владимир, муж Галины вряд ли вот так, ни с того ни с сего ринется проверять, не спрятался ли в спальне кто-то посторонний. Эта мысль, впрочем, Осташова не успокоила.

Он повернул голову набок, чтобы, если Галина с мужем войдут в комнату, наблюдать из-под кровати за передвижением их ног.

Владимир прижался щекой к выложенному традиционной елочкой паркету и вдруг обомлел.

– Ч-черт! – сдавленно прошептал он.

Тот ряд паркетных шашек, который простирался от его лица вглубь комнаты, был у противоположной стороны кровати украшен двумя оранжевыми презервативами. Владимир оставил их там, потому что сразу после финала любовных игрищ ему было лень тащиться в туалет и спускать их в унитаз, как он это обычно делал. Ну а позже, когда на горизонте, на опасно близком горизонте, замаячил муж, Владимир и Галина в лихорадке то ли просто забыли убрать презервативы, то ли понадеялись друг на друга – сейчас это было неважно. Главное, что предательские средства гигиены и контрацепции остались, где были: как заходишь в комнату – так и вот тебе, на самом заметном месте, рядом с кроватью.

В ушах Осташова бешено застучало. Не помня себя он вскинулся, пересек на четвереньках кровать, схватил оранжевые резинки и, кое-как оправляя за собой складки на покрывале, вернулся в убежище. Ныряя за кровать, он нечаянно ударил локтем по стене. Звук получился глухим, но неслабым.

– Что это там упало? – сказал муж и немедленно открыл дверь, и заглянул в спальню.

Владимир лежал ни жив ни мертв.

– Не что, а кто – любовник, ха-ха! – каменным голосом сказала Галина. И сразу же затараторила:

– Ну, так. Я голодная и собираюсь поесть. Если ты будешь, давай мигом мой руки и присоединяйся. Я как раз накрываю стол.

Муж аккуратно кашлянул.

Несколько секунд он стоял на месте, но Галина от него не отступала, и после ее слов: «Так что, я, значит, на твою долю накрываю?» – он все-таки затопал по коридору в направлении ванной.

– Володя! Живо выметайся! – скомандовала Галина.

Тот не заставил себя ждать. Пулей перемахнул через кровать, выскочил в коридор и на цыпочках понесся мимо закрытой двери ванной. Галина скользила за ним, нервно барабаня кулачками по его спине.

– Вечно здесь темень, – шепотом проворчал Владимир в прихожей, которая действительно была отдалена от всех окон. Не включая свет, он отыскал на ощупь туфли, схватил их и выскочил прочь. Входная дверь за ним моментально закрылась.

Владимир не мог поверить, что все обошлось.

– Ф-ф-у-у-у, – от всей души выдохнул он.

Однако мешкать у порога было незачем.

Ошалевший и радостный, Владимир гарцевал к лифту, заложив правую руку, в которой держал туфли, за спину и вытянув левую – с презервативами – вперед. Он прыгал, вскидывая колени, и напевал: «Красотки, красотки, красотки кабаре, вы созданы лишь для наслажденья…» Презервативы он держал за шкирку и, отягченные содержимым, резиновые мешочки маятником покачивались перед ним. У лифта Осташов сделал последний, особенно эффектный прыжок, обеими ногами приземлился на кафельный пол и туфлями с размаху нажал на кнопку вызова лифта, которая одиноко торчала на голубой стене. Наверху зашумел мотор и через несколько секунд двери лифта открылись, как занавес, – кабинка подана.

Но Владимир не трогался с места. Он вперил взгляд в туфли и некоторое время стоял, не шевелясь.

Изумленно глядя на обувку, Осташов медленно отнял ее от стены. Он смотрел и не верил своим глазам: в его руке были какие-то чужие туфли. Вернее, не какие-то, а черные, с модными бордовыми подпалинами, причем на правой туфле красовалась царапина, очень похожая на запятую.

Презервативы выскользнули из пальцев Осташова и шлепнулись на пол. Владимир был близок к обмороку – вне всяких сомнений туфли принадлежали Букореву. Осташов отлично помнил, как вчера, случайно встретившись в коридоре фирмы с Константином Ивановичем, обратил внимание на эту царапину на туфле гендиректора.

Что же делать?!

За спиной Владимира скрипнула дверь.

Осташов, вздрогнув, обернулся и увидел на лестничной клетке Галину. Глаза ее были безумны, в руках она держала туфли Владимира.

Не говоря ни слова, они произвели обмен и поспешили расстаться.

Выходя из подъезда, уже обутый, Осташов мрачно проговорил: «И свобода вас примет радостно у входа, и тати-мати, мать их так» – концовка цитаты сходу ему не припомнилась, но напрягать память он не стал.

– Братан, время не подскажешь? – услышал вдруг Владимир чей-то невыразительный голос.

К нему ли был обращен вопрос или к кому-то другому, и кто интересовался временем, Осташову было безразлично.

Лишь сделав пару шагов от подъезда, он заметил прямо перед собой низкорослого паренька, который ждал ответа. Парень выглядел безнадежным плебеем и шантрапой – тем разительней был контраст между общим видом подзаборника и наглым, уверенным взглядом его суженных глаз, дерзко смотревших в упор на Осташова.

– Братан, ну че, время не подскажешь? – повторил он.

– Нет, – резко сказал Владимир, даже не собираясь смотреть на циферблат.

Но едва ответив, он внезапно сделал для себя ужасное открытие: смотреть-то было и не на что – наручные часы на руке просто отсутствовали! Он почувствовал пустоту на запястье левой руки, для верности глянул на это запястье, и даже правой рукой еще пощупал его – часов не было.

В голове Владимира вихрем пронеслась вся цепочка его действий около журнального столика, на котором лежали часы, и ему стало ясно, что они улетели куда-то вместе с фруктами, когда он, пытаясь надеть носки, уселся на край столешницы. Несколько апельсинов и яблок, вспомнил Осташов, он с пола подобрал, а вот часы с того момента больше не видел.

Да, все сходилось: вопреки удивительному везению, которое сопровождало его на протяжении всей эпопеи побега, Владимир все-таки оставил в квартире Галины улику. Обычные наручные часы превратились в часовой механизм, подключенный к жизненной бомбе.

С другой стороны, подумал Осташов, часы – это, слава богу, не туфли, и есть крупный шанс, что Букорев их не обнаружит. Ведь часы могли завалиться в какое-нибудь малодоступное место. Тогда их, по его просьбе, найдет Галина. А если они лежат на виду? Что тогда? А ничего, успокаивал себя Владимир, и в этом случае, скорее всего, первой их заметит Галя, а не муженек: ведь он спешил куда-то, с какой стати ему рыскать по спальне? И кроме того, на часах ведь не выгравировано: «Это часы Владимира Осташова, любовника жены гендиректора фирмы «Граунд+«… В общем сейчас надо поскорее найти телефонную будку и позвонить ей, чтобы она поискала часы.

– Может, ты еще скажешь, что и денег у тебя нет? – прервал размышления Осташова все тот же невзрачный тип, суженные глаза которого излучали уже откровенное хамство и какую-то подлую веселость.

– Чего-чего?

– Братан, гони бабки. Тебе сказано. Быстро.

Осташов не успел даже удивиться этой наглости.

– «Братан», – не задумываясь, передразнил он замухрышку, – а не пошел бы ты на хер? Быстро.

Оппонент, казалось, только этого и ждал. Ухмыльнувшись, он сунул правую руку в карман широких брюк и, как-то поскучнев, чуть ли не зевая, вплотную подступил к Осташову. И немедленно Владимир почувствовал удар в живот. Не очень-то сильный, обычный, как ему показалось, удар кулаком, но в животе от него почему-то стало прохладно.

Осташов замахнулся, чтобы ответить наглецу, но тот отпрянул, и в руке его Владимир увидел довольно длинный нож, с которого на асфальт капнули несколько тяжких красных капель.

Осташов обмер. На какой-то миг им овладело недоумение по поводу глупости и несуразности происходящего, но уже в следующую секунду все его мысли и чувства были начисто сметены настоящим, парализующим, животным страхом. Легкая прохлада в животе мгновенно превратилась в ледяную волну, которая прокатилась по всему телу. Неужели это все? Вот так, внезапно и совершенно бестолково умереть? Ни с того ни с сего! Погибнуть от руки какого-то урода?! Как же такое может быть? Он тронул место, куда пришелся удар, и ощутил на ладони липкую влагу.

Паренек, между тем, задвинул выкидное лезвие в ручку ножа, спрятал холодное оружие обратно в карман и, посмеиваясь, стал отступать.

Держась за рану, Осташов отметил про себя, что непосредственно от удара ножом он ничуть не обессилел, что он не чувствует особой боли и что нет никакой нужды с криками и стонами валиться наземь, как это делают при аналогичных обстоятельствах герои кинофильмов. Более того, Владимир ощущал полную уверенность в том, что он в состоянии догнать эту улыбчивую тварь и забить голыми руками до смерти. А его, Осташова, собственная смерть сейчас никак невозможна. Без всяких подкрепляющих причин и доказательств – просто не-воз-мож-на! Владимир почувствовал уверенность в том, что ситуация для него совершенно неопасна. Ну пырнули финкой в живот – надо в больницу, чего тут такого страшного? Осташов вдруг вспомнил свое то ли сновидение, то ли видение со скачущим скифом и летящей ему в спину стрелой, и решил почему-то, что тогда, во время этой фантазии у него даже было больше оснований для беспокойства за свою жизнь, чем при данных обстоятельствах.

Владимир переводил взгляд то на свою окровавленную руку, то на медленно расползавшееся красно-бурое пятно на рубахе, и все еще не до конца верил в случившееся. Когда он наконец поднял взгляд, вопрошавший мир о смысле происходящего, то увидел, как замухрышка достиг поворота и скрылся из виду за кустом с желтой осенней листвой.