Текст книги "Владимир Ост. Роман"

Глава 23. Ничего лишнего

На следующее утро Владимир позвонил Русановой домой, трубку взял ее дед.

Как ни была Анна немногословна в разговорах с Осташовым, он к этому времени уже знал, что она живет с мамой, которая работает врачом в детской поликлинике, и дедом – ученым-химиком. Впрочем, о том, что дед занимается сохранением тела Ленина, Анна Владимиру не говорила. Другого деда и бабушек у Русановой не было. Что же касается ее отца, то он, как и в случае с Осташовым, ушел от них и завел себе другую семью.

Итак, телефонную трубку взял дед и сказал, что Анны нет, она на работе, и попрощался. Владимир ему не ответил, а вместо этого, сказал:

– Э-э-э…

– Вы что-то еще хотели спросить? – вежливо поинтересовался старик.

– Вообще-то да. Меня Владимир зовут.

– Я догадался. Я узнал ваш голос – вы ведь часто сюда звоните, да?

– Ну… да. А вы ее дедушка?

– Да. Алексей Алексеевич.

– Очень приятно.

– Мне Анечка рассказывала о вас и… Что вы хотели спросить?

– Понимаете, я люблю вашу внучку. Вот.

– Гм, понятно.

– Ну вот. И я хотел спросить, потому что Аньчик, то есть Аня, она мне очень мало про себя рассказывает. А я чувствую, что у нее как будто что-то такое было в жизни – она часто бывает такая печальная… И я вот хотел узнать… Я думаю, может, я чем-то мог бы ей помочь?

– Что вам сказать, Володя? Да. Была у нее история. Но вряд ли вы в этом поможете. Что было, то прошло.

– Расскажите, пожалуйста, мне это очень важно.

Старик Русанов вздохнул.

– Ну, знаете, это вам лучше у нее самой спросить. Это ваши взаимоотношения, и будет правильно, если вы и Анна сами будете их строить.

– Я вас очень прошу, расскажите. В двух словах.

– Ну… в общем, был у нее один знакомый, они с детства дружили. И собирались после десятого класса пожениться. Но перед свадьбой выяснилось, что у молодого человека есть еще другая девушка, причем уже на восьмом месяце беременности… Только вы не говорите, ради бога, Анечке, что я вам рассказал. Я, честно говоря, вам симпатизирую. Но вы же знаете ее характер. Если она узнает, что я это рассказал вам… шума будет много.

– Ну… да, конечно. Обещаю. И еще вот что… Хотя это, нет… Но может все-таки… Э-э, а сейчас у нее… ну, я имею в виду… я хотел спросить… – Осташов сгорал от стыда, но был не состоянии не спросить и спросил: – У нее кто-то есть? Не я – кто-то другой?

– Ну, по поводу того, считает ли она, что у нее кто-то есть, или как – насчет этого вы, Володя, уже точно с ней как-то сами разбирайтесь. Я полагаю, это совершенно не мое дело – вмешиваться в такие сферы.

На том и распрощались.

После этого разговора Владимир набрал номер агентства «Граунд+», но сразу, даже не дождавшись гудка, повесил трубку. Он был слишком взволнован, чтобы говорить с Анной. Надо было хоть немного успокоиться.

Осташов пошел на балкон, покурил. Кое-как придя в себя, вновь позвонил в агентство. Секретарь Катя узнала его. Многозначительно переспросив, с кем он хочет поговорить, она переключила линию на аппарат Русановой.

– О! Привет. Я слушаю, – послышался в трубке голос, от которого Владимира всякий раз охватывала дрожь.

– Привет, Аньчик. У меня свежая новость – я тебя очень сильно люблю.

– Так-так. Я тебя слушаю.

– И вот, что я решил.

– Да. Я тебя слушаю.

– Давай где-нибудь встретимся?

– Зачем?

– Ну, поговорим.

– Поговорим и все? – голос Русановой стал несколько ироничным.

– Нет. Поговорим и… и… ну, встретимся как мужчина с женщиной.

– Что-то мне подсказывает, что замах у тебя на рубль, а удар будет на копейку.

– Почему на копейку. Я-то чего? Это уж как ты там… захочешь.

– А чего я?

Владимир почувствовал, что разговор, как это у них постоянно случалось, вот-вот может свернуть на дорогу взаимных колкостей и насмешек, а там уж будет недалеко и до ссоры. Между тем, растроганный рассказом деда Анны, проникшись к ней жалостью и еще большей, чем обычно, нежностью, Осташов решил, что постарается быть с Русановой максимально тактичным.

– Ладно, Аньчик, – ласково сказал он, – давай просто договоримся и встретимся. Да, моя хорошая?

– Давай. Когда?

Осташов несколько растерялся, он не ожидал столь быстрого согласия.

– А когда ты закончишь работать?

– В шесть-семь.

– Ну вот – после этого.

– И где?

– Где? – Осташов только сейчас задумался о предметной стороне дела. И правда, где устроить свидание?

– У меня вечером мать дома будет, – сказал он.

– И мои будут дома – ну и что? Ты маму боишься, да?

– Нет. Причем тут «боишься»? Просто лучше же, когда никого рядом нет. Разве не так? В общем, давай я сейчас что-нибудь придумаю и тебе перезвоню, хорошо?

– Хорошо.

* * *

Идея сделать тайную съемку свидания Ивана Кукина с любовницей и, шантажируя его разоблачением перед всемогущим тестем, заработать на этом уже настолько овладела друзьями Владимира, что они готовы были начать действовать. Наводничий и Хлобыстин позвонили Осташову и попросили его встретиться с ними. Зачем? Так, обсудить кое-что. Это не телефонный разговор.

Через пару часов Владимир, Василий и Григорий входили в магазин, торгующий средствами защиты.

Небольшой зал магазина был пуст. Увидев посетителей, продавец – упитанный дядя, до этого читавший газету, задрав ноги на прилавок, встрепенулся и встал. Подойдя ближе, Осташов увидел, что продавец читал страницу «Криминальные новости».

– Могу чем-то помочь, молодые люди?

Друзья молча стали осматривать выставленный в витрине и на полках товар. Тут было все – от сейфов до газовых баллончиков.

– Вам что-то для защиты офиса? – спросил продавец, когда все трое сгрудились у витрины с видеокамерами.

– Для защиты? – переспросил Хлобыстин.

– А! Извините, как я мог подумать, что таким серьезным молодым людям нужна защита? Это другие, наверно, должны держать ухо востро, когда имеют дело с вами. Правильно я рассуждаю?

Наводничий испытующе посмотрел на продавца. Было непонятно, всерьез он говорит или подтрунивает над ними.

– Ну типа того, братан, – ответил Григорий без улыбки.

Продавец, видимо, решил не рисковать и тоже стал весьма серьезен.

– Нам надо это… такая специальная вещь, – сказал Хлобыстин, который не очень ясно представлял себе, что им нужно. – Наверно, с дистанционным управлением… Чтобы с какого-то расстояния… кого-то… это…

– Понятно, – деловито ответил продавец. – Можете не продолжать. Предлагаю обратить внимание сюда, – он покопался за стеллажами. – Вот. Запчасть от мобильного телефона.

Продавец положил на прилавок некое устройство, а сам достал из кармана очень крупный (в те времена других и не было) мобильный телефон, вытянул из него антенну и набрал номер.

Устройство на столе стало через равные промежутки времени с гудением вибрировать.

– Некоторые, – сказал продавец, в упор глядя на озадаченных покупателей, – считают, что это идеальный детонатор. Для подрыва. Хотя я так не считаю. Но это мог бы быть идеальный детонатор, если бы кому-то это понадобилось. Потому что запчасти от мобильников иметь в кармане закон не запрещает.

– Не хотелось бы выглядеть несолидными клиентами, – сказал Наводничий, – но взрывать мы никого не хотим.

– А разве я говорил, что кто-то кого-то хочет взорвать? – ответил продавец.

– Мы подумаем, – сказал Василий. – А тут у вас почему-то ценников нет. Сколько стоит вон та камера?

– Восемьсот убитых ежей. В смысле – уе, в смысле – условных единиц. То есть долларов. Но она не такая качественная. Я бы рекомендовал ту, которая там рядом, справа. Полторы тысячи убитых ежей. Это если свой дом или офис охранять. А если надо у других что-то подсмотреть, вон еще за три с половиной тысячи – она без проводов передает картинку на расстояние, поэтому записывающее устройство можно установить где-то в соседнем помещении, или в автомобиле, под окном. Очень удобно.

– Нам надо подумать, – сказал Наводничий. – Мы, наверно, зайдем позже.

Когда друзья вышли на улицу, Григорий сказал:

– Ну цены вообще. Вась, у тебя есть три с половиной штуки?

– Может и есть, но я столько выложить не готов. Даже если мы на равных скинемся, все равно дорого. Мне ремонт в моей квартире надо делать, там такая разруха.

– Да, – сказал Хлобыстин. – Как-то в лом такие бабки давать, даже если бы были, потому что хэ-зэ, что из этого всего еще получится.

– Надо подумать, как по-другому этого Махрепяку подловить, – сказал Василий.

– Да, надо репу почесать хорошенько, – сказал Григорий.

– Значит, давайте, сейчас расходимся по своим делам и чешем до завтра-послезавтра, – предложил Наводничий.

– А чего, квартира у тебя до сих пор совсем убитая? – спросил у него Владимир.

– Ну не совсем, но жить там напряг.

– Черт, а я хотел попросить у тебя привести туда кое-кого.

– Нет, женщину туда лучше не приводить. Порядочная девушка от этой квартиры охренеет.

* * *

Встретились Владимир с Анной, в конечном итоге, в квартире Осташова: его мать, словно по заказу, отправилась этим вечером к своей давней подруге на другой конец Москвы. Владимир знал, что раньше полуночи от этой любительницы перемыть чужие косточки она не вернется, поэтому времени для свидания было вполне достаточно.

Едва они вошли в прихожую, Осташов попытался поцеловать Анну, но она уклонилась.

– Погоди. Ты чего? Показал бы сначала, как живешь.

– Чего тут показывать? Живу, как все.

– Я ко всем в гости не хожу, я к тебе пришла.

– Ну, проходи.

– Можно руки помыть? – спросила Русанова, когда сняла пальто и туфли.

– Вот там, – Владимир указал дверь ванной.

Сам Осташов, приходя домой, тоже всегда первым делом мыл руки и умывался. И следует отметить, что он вообще был очень чистоплотен – порой до брезгливости. В частности, старался не держаться за поручни в метро, троллейбусах и другом транспорте, не здороваться с людьми за руку, если этого можно было избежать, а когда мыл руки в каком-нибудь общественном туалете, то, вытерев их одноразовой салфеткой, применял ее потом, чтобы закрыть кран, не касаясь его пальцами. Поскольку в описываемые времена салфетки водились далеко не во всех московских туалетах (что, впрочем, и поныне не редкость), то Владимир вытирал лицо и руки своим носовым платком, а краны так и оставлял незакрытыми.

Двухкомнатную квартиру под руководством гида Владимира Анна осмотрела быстро, задержалась она, лишь в комнате Осташова, когда осматривала развешанные на стенах картины.

– Ну, чем будешь угощать? – спросила она.

– Я вино купил сухое. Только оно белое – наверно, кислятина. Красного в той палатке не было, а искать уже времени не хватило.

– Чем же ты занимался весь день, что времени не хватило?

– Да ничем особо, честно говоря. Не знаю, как-то так вышло, – рассказывать Русановой о встрече с друзьями в магазине охранных принадлежностей Владимир, естественно, не собирался.

Белое, которое они сели пить на кухне, действительно оказалось чертовски кислым. Анна отпивала маленькими глоточками, а Осташов все равно на него налегал – он был крайне напряжен, и ему никак не удавалось расслабиться.

Посидев на кухне и поболтав о том о сем, они перебрались в его комнату.

Русанова принялась подробно расспрашивать его о картинах: как он их рисовал, почему так, а не иначе… И Владимир стал рассказывать ей – о соответствии цветовой гаммы настроению картин, об искусстве композиции, вообще о живописи, гармонии и так далее. Лишь в редкие минуты он вспоминал о цели свидания – как раз в те моменты, когда ему казалось, что Анна каким-то образом подает знак: наступило время для сближения. Но когда он пытался сблизиться – обнять, поцеловать ее, – она отчего-то сжималась и отодвигалась. Это вгоняло Осташова в ступор непонимания, вслед за чем он раздражался. И тогда Русанова, желая сгладить эту шероховатость, вновь спрашивала о первой попавшейся на глаза картине, и он опять погружался в мысли и разговоры об искусстве. Эта странная игра продолжалась бесконечно, так что оба игрока потеряли счет времени. Они балансировали на грани: она – не решаясь открыто отдаться ему, он – не осмеливаясь на радикальные действия из-за боязни обидеть ее.

Когда уже часы показывали одиннадцать, Анна сказала:

– Володь, а ты костюмы вообще носишь? Никогда не видела тебя в костюме.

– Да, есть у меня один, со школы еще, я его только один раз на выпускной вечер одевал. Я пиджаки как-то не люблю.

– Покажи.

– Зачем?

– Не хочешь, значит, как хочешь, – Русанова помрачнела, как всегда, неожиданно.

Владимир открыл шкаф, снял с вешалки пиджак. Анна улыбнулась и кивнула, мол, надень. Осташов со вздохом повиновался.

– Тебе идут пиджаки, зря ты их не носишь. Только этот уже не очень-то модный, тебе надо новый костюм купить, будешь неотразим. Ну снимай.

Он снял пиджак, бросил его на стул, а сам подошел к окну и уставился невидящим взглядом во тьму. Владимир был уверен, что Русанова твердо настроена и сегодня не сдаться. Он задумался. Что за бред сейчас происходит? Мужчина пригласил женщину домой. Он ей сказал, что любит ее и хочет ее. Она приходит. И делает вид, будто не поняла, зачем он ее пригласил! Какого черта, думал Осташов, она показывает свой характер? Что она этим хочет доказать? У него, между прочим, тоже есть характер.

– Скоро мать вернется, – не оборачиваясь, зло сказал он. – Через час, наверно. А может, раньше. Так что…

– А ты книги читать любишь? – глаза Русановой блеснули озорством.

– В принципе, да, естественно. Смотря – какие.

– Я сейчас один роман читаю. Погоди, сейчас покажу – я взяла его, чтобы в метро не скучно было.

Русанова быстро вышла в прихожую, вынула из своей сумки роман и сказала:

– Пойдем на кухню, еще вина выпьем?

Когда они расположились за столом на кухне, Анна протянула Осташову книгу. Это была потрепанная книжица в мягком переплете. Автор, из разряда третьесортных, был Владимиру незнаком. Обложка сообщала, что это дамский роман.

– Я, когда в педагогическом институте училась, литературоведение проходила. И наш доцент, который лекции читал, говорил, что хорошую книгу отличить от плохой очень просто. Нужно открыть ее на любой странице, хоть посередине, и если начинаешь читать, и тебе хочется продолжать, и трудно остановиться, то значит, это – на самом деле хорошая литература. А если нет, то соответственно – наоборот.

– Да. Я замечал. Классика вся такая, иногда случайно перебираешь книги, откроешь какого-нибудь Достоевского и – все, уже не оторвешься.

Анна взяла у него книгу, полистала – похоже, она искала какой-то отрывок, наконец, открыла на нужной странице и со словами: «Вот, почитай вот отсюда, мне интересно, как ты это оценишь» – вернула роман Владимиру.

– А я пока пойду к зеркалу причешусь, хорошо? – сказала Русанова.

– Иди, конечно – зачем спрашивать?

Анна ушла в прихожую, где на стене висело большое зеркало.

Осташов начал читать: «Джонни стоял у окна и пил из бокала шампанское. Он думал о своей Николь, которая была так близко, в соседней комнате, но одновременно – так далеко, потому что он все еще не мог сказать ей, как восхищен ею и как был бы счастлив, если бы она согласилась навеки стать его.

Неожиданно вошла Николь. Она была в купальнике и в его пиджаке. «Господи, как она прелестна!» – подумал Джонни. Он подошел и, ни слова не говоря, подхватил ее на руки и понес в спальню».

«Что я делаю?! – угрюмо подумал Владимир. – Вместо того, чтобы давно уже трахаться, я сижу и читаю какой-то кретинский дамский роман! Конечно, Аньчик пережила такое – ее обманул этот ее одноклассник. Но почему за него я должен расплачиваться? Она же как будто мне мстит за него! Ну вот что она сейчас делает? Просто издевается, стерва! А я все это глотаю, как последний идиот».

Осташов услышал приближающиеся шаги и, зло сказав: «Дрянь твой роман», – поднял голову и с ненавистью посмотрел на Русанову. Она была по-прежнему в желтой кофте и джинсах, но поверх кофты на ней был накинут его пиджак.

– Это пиджак твой дрянь, – отрезала она и, подойдя к Владимиру забрала у него книгу. – Ладно, мне пора домой.

– Конечно. Детишкам пора баиньки.

Анна вернулась в прихожую и, повесив пиджак на вешалку, стала быстро обуваться.

Тут только до Владимира дошло, ради чего она затеяла всю эту катавасию сначала с его пиджаком, а затем с дамским чтивом. В книге счастливчик Джонни, узрев свою Николь в пиджаке, самым романтичным образом транспортировал ее на ложе любви. В реальности же получился сбой, и Осташов остался ни с чем. «Господи, она же хотела меня, а я опять все испортил», – с тоской подумал Осташов, понимая, что благоприятный момент, которого он так ждал, был упущен, и в супермаркете жизни он (Владимир) снова оказался на полке уцененных товаров под табличкой «Неудачники. Распродажа». Впрочем, одновременно Владимир внутренне возмутился: почему, собственно, она заставляет его ловить какие-то дурацкие благоприятные моменты? Если оба все понимают, то к чему такие замысловатые кренделя? Это какое-то лукавство, ханжество! Скорее всего, думал он, за всем этим что-то кроется. Но что?! Простое соображение, что Русанова действительно может считать не его, а кого-то другого более подходящей партией для себя, Владимир даже не рассматривал.

– Может, еще задержишься? – холодно спросил Осташов.

– Нет, мне пора. Все, на что ты способен, ты мне уже показал. Я картины имею в виду. Можешь теперь спокойно ложиться в постель и спать.

Русанова уже была готова выйти. Владимиру хотелось ответить резкостью и захлопнуть за ней дверь, но он стерпел: долг джентльмена обязывал проводить женщину в столь поздний час до дома. «Погоди, я тебя провожу». Анна не возражала.

Он быстро оделся.

Всю дорогу, пока ехали на метро от «Семеновской» до «Арбатской» и далее на троллейбусе №2 по Новому Арбату и Кутузовскому проспекту, они молчали и старались не встречаться взглядами. Анна была очень сердита. Осташов чувствовал себя виноватым, и это ему не нравилось, поскольку он не считал, что в чем-то виноват – словом, Владимир тоже был в негодовании, внутри него все кипело.

На остановке у дома №26 вышли. Русанова сразу стала прощаться.

– Я провожу тебя до подъезда? – чуть не скрипя зубами, сказал он.

– Я сама дойду.

– Ты в этом доме живешь?

– Да. Ты дальше не ходи. Пока.

– Спокойной ночи.

– Нет, это тебе спокойной ночи. А мне нравятся ночи неспокойные, – ядовитым голосом ответила Русанова. – Нормальные мужчинки это приветствуют, уж поверь мне.

– Поверь мне, нормальные женщинки – тоже. Особенно медсестры.

Владимир со злорадством отметил, что неожиданно для себя попал в точку. Анна сжала рот, а крылья ее носа поднялись, придав ей схожесть с хищной птицей. Взгляды несостоявшихся любовников горели настоящей ненавистью. Никаких примесей – одна только стопроцентно чистая, испепеляющая ненависть! Ничего лишнего – только личное. Казалось, еще миг – и они вцепятся друг в друга.

Словно по уговору, однако, они одновременно сделали молча по шагу назад, как СССР и США во время Карибского кризиса, и затем развернулись и пошли в противоположных направлениях. Но тут Владимир получил кинжал в спину.

– Володь, всего тебе хорошего. Никогда больше не звони мне.

* * *

Наутро Осташов проснулся с твердым намерением круто изменить свою жизнь и вытравить Анну из сердца. Он решил уехать из Москвы – куда-нибудь. Желательно в незнакомое место. И вспомнил, как его приглашал к себе фермер, к которому он ездил вместе с маклером Камилем Петровичем. Покопавшись в своих деловых бумагах, привезенных домой из агентства недвижимости, Владимир нашел номер телефона Камиля Петровича. Разузнал у него (потому что сам не помнил), как зовут фермера, как называется деревня и как до нее добраться. Быстро собрал в сумку вещи – только необходимое. Позвонил матери на работу, предупредил ее, что срочно уезжает к другу в Торжок. Надолго ли? Пока на несколько дней, а там видно будет. При этом твердо остановил ее расспросы – сказал, что дела у него в порядке, просто все надоело, ему надо развеяться. И поехал.

До Твери Осташов добрался на электричке, оттуда на автобусе – до Торжка. Однако в сторону деревни Страшново местный автобус, как оказалось, ходил лишь по утрам. Стало понятно, что заночевать придется в Торжке.

Порасспросив прохожих, Владимир выяснил: ночлег задешево можно найти в общежитии бездействующего сельхозтехникума. И там ему действительно за очень скромную плату предоставили отдельную комнату. Впрочем, выспаться не удалось: всю ночь в соседнем номере, через тонкую стенку, какие-то офицеры пили, играли в карты и матерились. Вполне возможно, однако, что Осташов не сомкнул бы глаз и в тишине: он всю ночь с переменным успехом боролся с воспоминаниями об Анне, изо всех сил стараясь избавиться от ее образа, то и дело возникавшего перед его внутренним взглядом.

Спозаранку Владимир отправился на автобусную станцию и через три часа уже подходил к избе фермера Сазонова. Окрестности, утопавшие в снегу, выглядели совсем не так привлекательно, как это было летом, в первый приезд Осташова. На душе у Владимира стало тоскливо.

На стук в дверь вышла жена фермера Татьяна. Которая, однако, Осташова не узнала. Тем не менее, выслушав сбивчивые объяснения Владимира о том, что он решил, наконец, откликнуться на предложение ее мужа – Александра Павловича и вот приехал пожить и потрудиться, женщина пригласила его в избу.

– А Саши нет, – сказала Татьяна. – Он поехал в Тверь судиться с председателем колхоза, то есть не колхоза, а – как он теперь называется, я все время забываю, – в общем, колхоза. Ты садись вот сюда, я как раз обедать собралась, поедим.

Осташов занял предложенное место на лавке. Татьяна стала собирать на стол.

– Представляешь, какие паразиты. Они нам предложили коровник отремонтировать и взять в аренду. Коровник-то – одно название, развалился весь. Мы его собрали из руин, коров в кредит купили, и все вроде нормально было. А этот председатель нам теперь говорит, что с нового года аренда новая будет – в десять раз плату поднял. Ну не сволочь?!

Владимир взялся за ложку и пододвинул к себе тарелку супа.

– А как поживает козлик, которого вам из Америки прислали?

– Ой, отлично! Мы за ним ходим, как за ребенком. Здоровый стал. Спасибо фермерше американской. Эта Пикси Рэй, которая его прислала, она просто золото. Мы с ней переписываемся. И она всегда спрашивает, как дела у козлика, и радуется за нас. Бывают же нормальные люди на свете! Не то что этот урод председатель, сам ничего делать не умеет и другим не дает. Там вон на холодильнике возьми письмо от Пикси, если хочешь, почитай.

Владимир приподнялся и взял с холодильника лист бумаги с пришпиленным к нему конвертом. Начал читать: «Уважаемый Александр Павлович! По существу вашего письма на имя Президента Российской Федерации, поступившего для ответа в Госстандарт РФ, сообщаем, что в ближайшее время из-за нехватки средств разработать стандарты на молоко козье и продукцию, вырабатываемую из него, не представляется возможным. Однако напоминаем вам, что подобные работы могут быть проведены при условии оплаты их стоимости вами, либо иными юридическими лицами».

– Это не американское письмо, – сказал Осташов. – Это… что-то про президента и какие-то стандарты. А, вот нашел иностранный конверт. Здесь на английском. Я, честно говоря, английский плохо знаю.

– Ой, извини, я и не спросила, можешь ты английские тексты читать. Мы-то с мужем – свободно. А насчет стандарта и президента, это – так, ты в это не вникай, это ерунда. Пикси, между прочим, тоже своему президенту письмо писала. И представь себе, ответ от самого Клинтона получила. Прямо с его подписью. Когда она козлика нашего из Бостона посылала, как раз Клинтон в аэропорт должен был приехать, ну и там все охранники оцепили. А Пикси опаздывала, и охрана ее пропустила. И она поблагодарила президента за чуткость подчиненных. А он ей, значит, ответил – спасибо вам, уважаемая миссис Рэй, за помощь России. В таком духе, в общем. Она нам даже ксерокс письма прислала. Вот какой у нас козлик знаменитый! О нем президент США знает!

– А, может, за Клинтона его помощники ответили? И факсимиле вместо подписи вниз шлепнули.

– Ну, понятно, что не сам он на письма граждан отвечает. Но ему же, я думаю, доложили, поэтому… ну, не знаю, все равно приятно!

Осташов под говор Татьяны, который он слушал вполуха, с удовольствием доел суп и вплотную занялся котлетами с пюре.

– А как дела у этого мужика, ну, которого Камиль Петрович сюда переселил, когда мы с ним приезжали?

– У Толика-то? У него ничего. Прижился. Раз в месяц позволяем ему напиться – деньги даем в руки. Три дня пьет без остановки, потом – опять человек. Хороший работник, когда трезвый, пашет, как трактор.

Когда закончили обедать, Татьяна села за швейную машинку – занавески на окнах решила обновить.

– Может, пока жду Александра Павловича, что-нибудь сделать? – спросил Владимир. – Дров наколоть, или что-то еще?

– Да нет, не надо. Зимой вообще тут работы немного. Несравнимо меньше, чем в сезон. Ребята справляются.

– Да? Не вовремя, значит, я приехал?

– Ну подожди Сашу. Он завтра или послезавтра вернется, поговорите. А пожить можешь у Толика в избе, у него там есть топчан свободный.

Осташов сильно призадумался. Какова обстановка в избе Толика, он себе мог представить, благо видел квартиру, из которой того переселили. Жить в таком свинарнике? Все существо чистоплотного Владимира восстало против этой затеи.

– Черт! Жалко, что у вас нет телефона, – сказал Осташов. – Так бы я мог хоть позвонить сначала, все выяснить, а потом ехать.

– Да ты не переживай. Вот Саша вернется, и все образуется, он тебе, наверно, найдет работу.

Владимир помолчал, а потом соврал:

– Я вообще-то на один день и приехал, чтобы все разузнать, а оставаться сразу и не собирался. Поэтому я уж поеду, а через какое-то время еще приеду.

В автобусе на пути в Торжок Осташов не переставал удивляться себе. «Нет, ну я точно дебил, – думал он. – Поссорился с Аньчиком и из-за этого решил похоронить себя в какой-то богом забытой дырище. „Пожить можешь у Толика“. Спасибо, конечно. Со всякими алкашами я еще не жил!.. Господи, зачем я сюда поперся?!»

На рейсовый автобус до Твери Владимир снова опоздал. И ему опять пришлось отправиться в студенческое общежитие.

На сей раз за стеной никто не шумел, но Осташов и в эту ночь почти не спал – все размышлял о Русановой, то проклиная ее, то умиляясь всплывающим в памяти ее словечкам, жестам, взглядам, улыбке…

Забылся он только под утро. А уже через час в дверь постучала дежурная, которую он попросил разбудить его к утреннему автобусу.

В Москву Осташов вернулся совершенно разбитым. И дома сразу лег спать, и проспал почти сутки.