Текст книги "Владимир Ост. Роман"

– Барахло, – сказала секретарша Оксана и, откинув назад пряди своих рыжих волос, села на стол гендиректора. – Такую фигню можно было бы и не поднимать с асфальта.

– С какого асфальта? Ты не поняла. Это я нашел у себя дома. В спальне. И это не мои часы.

– А чьи же, Галкины?.. А-а-а!.. Я врубилась!… Господи… Убедился наконец. Я тебе никогда не говорила, жалела тебя, но если по-честному, давно уже надо было тебе сказать: а что ты от нее ожидал?

– А что я должен был ожидать?

– По тому, что ты мне о вас рассказывал, я уже давно поняла: она просто на твоей шее в Москву переехала из вашей дыры. И больше ни-че-го! Что еще можно из такой ситуации ожидать?

– А я ее любил…

– Стерва и шлюха… Господи, Косточка мой, как мне тебя жалко.

Вид у Константина Ивановича в эти минуты действительно был жалкий и раздавленный.

Когда он после долгих, но неудачных ухаживаний за Галиной, отчаянно, «в последний раз» предложил ей выйти за него замуж и переехать с ним в Москву, и услышал от нее сначала: «Я подумаю», а на следующий день при тех же обстоятельствах («в самый последний раз») еще и «Ну, хорошо, Костя, давай попробуем», – у Букорева сквозь туман радости все-таки мелькнула мысль о том, что причиной внезапного согласия могла в большей мере послужить магия слова «Москва», а не магия его личности. Он гнал от себя эту неприятную догадку, но она снова и снова возвращалась, не давая покоя, лишая чувства собственного достоинства.

Однако их жизнь в столице постепенно наладилась, и Константин Иванович стал замечать, что Галина по-настоящему привязалась к нему. И, пожалуй, даже полюбила. Но… Это наблюдение вызвало в нем не ответное, еще большее, чем прежде, чувство, а наоборот – злорадство. На сей раз Галина стала в своих чувствах зависимой от него, и ему захотелось поквитаться за первоначальную униженную беготню за ней, за тогдашнюю просительную позу души. Нет, он не хотел развестись и бросить ее – просто поблудить тихонько. Чтобы хоть так, по-тихому почувствовать себя орлом.

Тем более что, в отличие от его родного городка, где незамеченным за юбками особо не побегаешь, девятимиллионная Москва предоставляла такие возможности сплошь да рядом. Собственно, так оно и вышло, что – рядом. Знакомиться и приударять за женщинами где-то совсем на стороне Букореву мешала его природная неуклюжесть в этих отношениях, умноженная на неискоренимый провинциализм воспитания. Поэтому, когда обнаружилось, что молоденькая секретарша Оксана, такая недосягаемо столичная, вдруг проявила к нему интерес, Константин Иванович воспарил от радости. С ним ей интересно! С ним ей просто хорошо, и ей от него ничего не надо, думал он. Потому что она ему так говорила, когда он время от времени преподносил ей какие-нибудь пустяки в подарок. Поистине тупость мужская в делах любви порой безгранична.

– Интересно, – сказал Букорев, – где эта тварь нашла себе… гм-гм… Вот тварь-то!.. Кого она себе нашла?!

– Бедный мой Косточка!.. – Оксана погладила его по голове, он дернулся, и она пересела в кресло напротив. – Ну чего ты так расстраиваешься? Какая тебе разница – кого она нашла? Скажи спасибо, что случайно узнал наконец правду. Хотя и сам мог бы еще с самого начала догадаться, как у вас все сложится, и не тащить ее за собой в Москву. Чего убиваться-то теперь? Тебе с ней плохо было и без ее измен, поэтому ты меня и соблазнил. Господи, вот теперь осталось только волноваться: где она, с кем, – Оксана сделала паузу и, чуть ли не облизнувшись от предвкушения эффекта, добила «своего Косточку»: – И в каких позах… и как им сладко…

Лицо Константина Ивановича перекосилось.

– Я ей устрою сладкую жизнь!

В дверь постучали.

– Позвольте? – послышалось из-за раскрываемой двери, и в кабинет вошел оперативник.

– Букорев Константин Иванович?

– Да, – дыша паровозом, машинально ответил гендиректор.

– Мне нужно побеседовать с вами.

Сыщик, оценивая обстановку, быстро оглядел помещение, лишь на два мгновения попридержав взгляд на Оксане. В первое из этих двух мгновений он увидел Оксану в целом (ее туфли-лодочки стояли рядом с креслом, а сама она сидела в такой небрежной позе, что из-под юбки виднелись трусики). А во второй миг его выразительный взгляд наткнулся на не менее выразительный взгляд секретарши, и между ними словно бы произошел молниеносный диалог. «Так-так, все ясно», – сказали глаза милиционера, при этом уже получая в тот же момент ответ Оксаны: «Плевать мне на твое „так-так“, ты кто, вообще, такой, чтобы тактакать здесь?!»

– Гендиректор сейчас не может с вами побеседовать, – Оксана оправила юбку, ее ступни юркнули в туфли, она поднялась. – Пойдемте. Пойдемте со мной в приемную, вы мне скажете, по какому вопросу…

– Я из уголовного розыска, – опер, не обращая внимания на Оксану, подошел к столу и показал Букореву удостоверение. – Константин Иванович! Мне с вами нужно поговорить наедине. Сейчас же. Хотя я могу вызвать вас и к себе в кабинет. Но не думаю, что это будет вам на пользу. Дело серьезное.

– Гм-гм… да-да… пожалуйста… – было заметно, что Константин Иванович совершенно выбит из колеи и соображает с трудом. – Садитесь…

– Спасибо, кофе не надо, – мстительно сказал Оксане милиционер и, дождавшись, когда она выйдет, плотно закрыл дверь.

Сыщик не стал садиться в топкое, размягчающее кресло. Он взял стоявший у стены стул и приставил его спинкой вплотную к столу, прямо напротив Букорева. Таким образом, когда оперативник оседлал стул и водрузил руки на стол, позиции собеседников оказались равными. Кто к кому явился для официального разговора, кто в этой ситуации хозяин, а кто гость, было не вполне очевидно – с какой стороны посмотреть.

– Честно говоря, я вам по-мужски сочувствую, – сказал опер. – Живешь-живешь с женой, а потом вдруг узнаешь, что она с кем-то путается.

Сквозь отрешенность на лице Константина Ивановича мелькнуло удивление.

– Кто же стерпит, если жена изменяет, – ринулся в атаку сыщик. – А уж тем более, если она это делает с твоим собственным подчиненным.

Теперь уже Букорев даже не пытался скрыть своего изумления.

– Да, Константин Иванович, мне уже все известно. Я и сам тоже пережил такую ситуацию, и поэтому хорошо понимаю вас. И я пришел сюда, в общем-то, только чтобы уберечь вас от дальнейших ошибок. А то, что вы наняли этого отморозка замочить любовника вашей жены – Осташова, это дело уже, считай, в суде. Там все ясно. Потерпевший опрошен – Осташов, если вы еще не знаете, выжил и находится в больнице под охраной сотрудника милиции. И самого этого сопливого горе-киллера мы быстро вычислили, он тоже все рассказал. И орудие покушения – нож изъят. Короче, без суда уже никак не получится, при всем моем сочувствии. Протоколы и всякие бумаги подготовлены, нож – на экспертизе… Да… Что тут сказать?..

– Гм-гм… гм-гм…

– Нет, вы лучше меня дослушайте. Я в принципе должен был по долгу службы прийти сюда, взять вас в наручники и просто отвезти в СИЗО. Но… как я уже говорил, я по себе знаю, что чувствуешь, когда тебя предает близкий человек, и я решил помочь вам. У вас есть только один шанс как-то подкорректировать дело и свести все к минимальному наказанию – пишите чистосердечное признание в организации покушения.

– Покушения?! – Букорев наконец обрел дар речи. – Я не организа-зова-вывал никакого покушения! Это же просто сумасшествие какое-то. Что за дурдом?

– Понимаю, – сказал милиционер с уважением. – А вы молодец! В такой ситуации не теряетесь, трезво мыслите. Точно! Я бы тоже не признал организацию покушения. Погодите, я соображу, как нам с вами это получше оформить. Все правильно. Напишите, что не хотели покушения на жизнь и здоровье вашего сотрудника Осташова, а просто хотели, чтобы нанятый вами уголовник пуганул его – чтобы Осташов прекратил унизительную для вас интимную связь с вашей женой. А уголовник вас неправильно понял и… Это прекрасная мысль! Так вы можете уже рассчитывать даже на условный срок, – оперативник говорил быстро и четко, не давая Константину Ивановичу вставить ни слова. – Но только имейте в виду: при таком раскладе нанятый вами человек будет нести основную ответственность, а он тоже не дурак. Он будет навешивать на вас организацию преступления. Короче говоря, чтобы суд поверил вам, а не ему, вы должны описать в своем чистосердечном признании все подробности – кого вы наняли, где, при каких обстоятельствах, на каких условиях…

– Гм-гм…

– Константин Иванович. Не надо. Я вижу, что вы хотите спорить со мной. Но спорить не надо. Я своей работой не первый день занимаюсь, и уж поверьте мне на слово, для вас это самый лучший выход. Так что… берите ручку и пишите. Где тут у вас ручка?

Милиционер стал деловито оглядывать почти пустой стол, а Букорев тоже стал оглядывать, но рассеяно и бесцельно, просто повинуясь бодрому призыву сыщика, и их взгляды одномоментно пали на наручные часы, которые Константин Иванович некоторое время назад демонстрировал Оксане. Букорев потянулся за часами и тут же отдернул руку, а затем все-таки схватил их и убрал в ящик стола.

– Новые часы приобрели? – сказал опер. – «Ку энд ку», вроде бы, там был значок? Скромненькая модель, по-моему. С учетом вашей должности.

– Гм-гм… О вкусах не спорят.

– Да, конечно, особенно, если можешь выбирать. А когда выбирать не из чего, а тебе в камеру суют на обед только вонючую баланду с тараканами, вместо супа, а на второе – селедку с черным хлебом, и так каждый день, и у тебя от этого бесконечный понос и трусы запачканы, вот тогда будет самое время поспорить о вкусах. Мно-о-ого будет времени…

– Да подождите же вы! – Букорев вскочил со своего кресла. – Я просто не понимаю! Я правда не понимаю, о чем вы говорите!

– Что вы не понимаете?

– Все, что вы тут наговорили про какого-то уголовника и этого, Осташова. До вашего прихода я и не знал, что это Осташов с моей женой… – Константин Иванович осекся, как человек понявший, что сболтнул лишнего.

– Ну! И что?! Про измены жены-то вы знали – сами сейчас сказали. А чтобы нанять убийцу и зарезать любовника жены, совсем не обязательно знать жертву по фамилии или в лицо.

– Я никого не нанимал!.. Гм-гм… И никого не собирался убивать. Или пугать, как вы тут мне навязываете, гм-гм…

– Ну, смотрите… Я хотел вам помочь… Вот мой телефон, – милиционер достал из кармана визитку. – Я даю вам самый последний шанс. У вас есть только сутки. Доставайте свои новые часы – сверим время.

Букорева передернуло.

– Я пошутил. Насчет «сверим время». А насчет всего остального – время пошло, – сыщик положил на стол визитку и быстро удалился.

Глава 18. Точки зрения

На следующее утро две сотрудницы фирмы «Граунд плюс» Ия Бадякина и Наталья Кузькина посетили Владимира в больнице. При следующих обстоятельствах.

На первом этаже хирургического корпуса Ия зашла в лифт, в большую кабину, в которых обычно возят каталки с лежачими больными, и уже собиралась закрыть раздвигающиеся железные решетки, когда увидела подходящую к дверям Наталью. Поприветствовав ее, Ия сказала:

– И ты сюда же?

– Да. Но я долго быть у Володи не смогу, у меня дела.

– В принципе могла бы и вообще не ходить, я бы и от тебя и от всех приветы передала.

– Если б я знала, что ты пойдешь, не поехала бы. Но Мухин же поручил проведать его.

– Чего это наш начальничек вдруг такой добренький стал?

– Ну, как обычно, сказал, что мы на фирме – одна команда, завелся там про свою любимую теорию менеджмента.

– Ох Мухин, ну до чего хитрожопый. Это я ему еще вчера сказала, что хочу проведать Осташова от лица фирмы. И он сказал, что хорошо. А сегодня утром, значит, он тебя припахал, как будто это его идея и он такой заботливый организатор, блин. Хочешь, угадаю, как это было? Он это тебе поручил громко, чтобы все слышали, да? И скорей всего, когда рядом был Буккер, правильно?

– Да, точно.

– И Букер, небось, его похвалил. А может, не похвалил, ну неважно, короче, Муха в очередной раз засветился перед руководством в лучшем виде.

Лифт прибыл на нужный этаж, Бадякина раздвинула решетки, и девушки пошли по длинному больничному коридору.

В этот же момент в палату Владимира, которая находилась в самом конце г-образного коридора, вошла медсестра – за щекой у нее был леденец на палочке, а в руках – большой пузырек с зеленой жидкостью и еще плоская деревянная палочка с намотанной на конце ватой.

– Везет вам, Володя, – сказала она. – Вам еще и сегодня пока никого не подселят. Только завтра.

– Клево, я люблю быть один, – ответил Осташов.

– Так, сейчас будем смазывать шов зеленкой, оголяйте живот.

Бадякина и Кузькина тем временем шли по коридору и продолжали разговор.

– Вот это, кстати, еще вопрос, – сказала Наталья, – насчет того, в каком виде Мухин засветился перед Константином Ивановичем.

– Почему?

– Не знаю. По крайней мере когда Мухин сказал, что в нашем современном сплоченном коллективе мы должны быть как одна семья и что вот, Осташов стал членом нашей семьи, глава которой наш Константин Иванович – и все в этом духе… Вот. То Константин Иванович вдруг как закричит: «Что вы имеете в виду?» – и покраснел, как рак, и выскочил из отдела. Хотя потом тут же вернулся и сказал, что не имеет ничего против, чтобы навещали больных. Прикол, да? Он вообще какой-то не в себе последние дни, ты обратила внимание?

– На кого внимание, на Букера? Тоже мне мужчина. Крыса в очках – я на таких вообще не смотрю, – сказала Ия.

Девушки посмотрели друг на друга непонимающе.

Между тем, лежа на своей койке, Владимир оголил, как просила его медсестра, живот, а та открыла банку, поставила ее на тумбочку, окунула вату на палочке в зеленку.

– Так, у Володи седьмая палата, – сказала тем временем Ия. – Вон там должна быть дверь, за поворотом, почти дошли. Сейчас мы поглядим, как тут наш орел кукует.

Осташов в эту секунду ойкнул и шумно втянул в себя воздух: медсестра принялась смазывать шов.

– Что, жжется? – спросила медсестра.

– Ничего, нормально, – ответил Владимир.

– Скажешь тоже – орел, – сказала Бадякиной Кузькина, глядя на цифру «7» на двери, до которой уже было несколько шагов.

– Сейчас подую – легче станет, – сказала медсестра и вынула леденец на палочке изо рта, и нагнулась к его животу, и приступила к делу самым старательным образом. Она то, немного разгибаясь, набирала воздух, то, снова приблизив лицо к низу его живота и сложив губы в турбину, выдавала изо рта мощную прохладную струю.

– Он какой-то стеснительный, орел этот, – сказала Наталья. – На девушек не смотрит и…

Тут Кузькина смолкла, потому что, сделав последний шаг к приоткрытой двери палаты №7 и заглянув в широкую щель, увидела сцену, которая ее нельзя сказать, чтобы шокировала, но уж точно смутила. Картина была такая. Осташов лежит на кровати – верхняя часть пижамы задрана на грудь, одеяло откинуто на ноги. Рядом на стуле спиной к двери сидит девушка в белом халате и в белой шапочке, по которым можно без труда определить, что она медсестра, и эта медсестра, низко-низко склонившись к паху Владимира, медленно, но ритмично покачивает головой и всей верхней частью тела вверх-вниз, как нефтяной станок-качалка на каком-нибудь каспийском нефтепромысле. При этом слышалось шумное дыхание медсестры. Словом, насчет рода действий медсестры мнение у Натальи сложилось вполне определенное.

Кузькина сделала Бадякиной знаки, чтобы та тоже остановилась и не шумела.

– Ты че? – шепотом спросила Ия.

– Еще чуть-чуть, – сказала медсестра (теперь ее голос хорошо был слышен стоящим за дверью Бадякиной и Кузькиной) и еще раз смазала зеленкой шов на животе Владимира, и снова принялась дуть на живот.

– Кажется, нам лучше пока не входить, – шепотом сказала Бадякиной Наталья.

– Спасибо, сейчас хорошо, – простонал Владимир.

Ия оттеснила Наталью в сторону и, не трогая дверь, заглянула в щель. И увидела то же, что видела ее коллега – качание медсестры, сопровождаемое сопением.

Кузькина с Бадякиной обменялись многозначительными взглядами.

А тем временем медсестра закончила обезболивающее вентилирование шва на животе пациента, закрыла крышкой банку с зеленкой, сунула шарик леденца в рот, и там во рту этот шарик сразу хрустнул. Медсестра вынула пустую палочку изо рта и облизала губы.

– Вкусно? – спросил Осташов.

Медсестра хотела ответить, но, похоже, поперхнулась. Глаза ее округлились, она судорожно несколько раз сглотнула.

– Ой, я проглотила, – сказала она. – А хотела подольше во рту подержать.

Кузькина за дверью закатила глаза и покрутила головой, мол, вот каковы эти бесстыдницы медсестры. Бадякина солидарно вскинула брови и вздохнула.

Медсестра прошла в угол комнаты, где располагалась раковина с краном, а под раковиной – мусорное ведро с педалью для открывания крышки, выбросила зеленый тампон на палочке и палочку от конфеты, затем стала мыть руки.

Ия решительно постучала в дверь.

– Да-да, – сказал Осташов, и девушки вошли в палату и поздоровались с Владимиром, который уже укрылся одеялом, – Ия поздоровалась осуждающим тоном, а Наталья смущенно.

Медсестра протерла мокрой рукой губы (под соответствующие взгляды девушек из агентства недвижимости), не спеша вынула из кармана халата одноразовую салфетку, тщательно вытерла губы и руки. После чего, так же неспешно посмотревшись в зеркало над умывальником, поправила белую шапочку, и сказала девушкам: «К посетителям просьба: пациента не напрягать – ему сейчас нужен только покой».

– Мы-то его напрягать не собирались, – ехидно ответила Ия.

Медсестра благожелательно сказала: «Вот и хорошо», и вышла из палаты.

Бадякина и Кузькина снова обменялись многозначительными взглядами.

– Бэ ка, – шепнула Ия. – Без комплексов. Ну то есть вообще.

Наталья хихикнула.

– Это ты про что? – спросил у Бадякиной Осташов, глядя на нее ясными глазами.

– Да так, ничего. Мы в принципе на пять минут, нам на работу надо.

* * *

Вечером Осташов позвонил Анне домой, и она сказала, что пакует чемодан: подруга неожиданно предложила ей выгодную «горящую путевку» на две недели в Турцию, так что она улетает рано утром.

– Жалко, – сказал Владимир.

– Почему жалко? Очень даже кстати!

– Я имел в виду не то, что ты поедешь отдыхать, жалко. А жалко, что я тебя не увижу две недели. Меня очень скоро выпишут.

– Я знаю, на тебе там все заживает как на собаке, – сказала Русанова. – Мне Ия все рассказала. А насчет того, что скоро выпишут, ты не расстраивайся. Конечно, это удобно – лежать в больнице: медсестры целый день в твоем распоряжении, но они, я думаю, и после выписки смогут поднимать твой тонус. И проводить процедуры. Полезные для здоровья.

– Погоди, Аньчик. Почему после выписки какие-то медсестры должны за мной ухаживать? А! Ты что, всерьез восприняла то, что я молол вчера про медсестер?! – голос Осташова помимо его воли стал нежным. – Глупенькая Аньчик!

– Собака Вовчик, – ледяным тоном ответила Анна.

– Что?

– Собака, говорю. В смысле здоровье у тебя, и рефлексы, как у здорового животного.

– С тобой что-то не так?

– Да нет, все нормально. Хотя нет, не все, мне тоже нужно здоровье поправить и отвлечься. Я даже знаю как. Ну, пока.

И она повесила трубку.

На следующее утро Осташов проснулся, посмотрел в окно и увидел в нестерпимо ясных небесах серебристый пузатый самолет, который с тихим, торжественным гудением медленно пересекал пространство окна. Как ни тянулся Владимир, чтобы проследить его полет, лайнер скрылся за оконным выступом стены. А по сердцу Осташова полоснула острая тоска: Анна улетела отдыхать на юг, а он остался здесь, в скучной Москве, в осточертевшей больнице.

По-прежнему глядя в окно, Владимир сел в кровати. Теперь ему стали видны деревья. Желтая, а кое-где все еще совершенно зеленая листва была припорошена снегом. Осташов столь раннему первому снегу не удивился, словно был уверен: ничего иного в такое муторное утро ожидать от природы и не приходится. Конечно, снег через пару часов растает, но от этого уже ничего не изменится, потому что первый снег – это всегда символ, всегда рубеж.

Владимир надеялся, что его одолевает лишь легкая меланхолия, которая скоро пройдет. Но уже днем понял, что попался всерьез: что без памяти влюблен в Русанову и что с этим ничего поделать уже невозможно.

После обеда к Осташову наведался оперативник. Было заметно, что этот Шерлок Холмс чем-то расстроен.

– Не клеится дело, – задумчиво начал он. – Не шьется. Была маза крутануть твоего рогатого босса на чистосердечное, но он в отказ ушел. Упертый. Под лоха косит. И ты тут лежишь, тоже строишь из себя.

– Ничего я не строю. Просто это действительно случайность. Я-то знаю.

– Да, конечно. Тебе еще только одеяло на плечо накинуть, как благородному дону, и вякнуть что-нибудь про честь дамы и про чужую тайну, которую ты готов в могилу унести. А ведь на самом деле – чуть не унес. Только будет ли эта дама на твою могилку цветочки приносить? Ну в общем, все, – милиционер заговорил официальным тоном. – Владимир Святославович, не смею больше нарушать ваш покой. Вот форменный бланк, ручка, пишите, – опер положил на тумбочку бумагу и ручку. – Пишите, что случайно споткнулись и напоролись на железяку, торчавшую из земли.

– Постойте, давайте уточним, так вы что, встречались с мужем Галины? С нашим гендиректором?

– Конечно. И сделал все, что мог. Но какие у меня были карты на руках? Никакие. Я блефовал. По твоей милости, между прочим. Потому что ты тут из себя героя корчил и ни хрена мне не рассказал. А твой гендиректор, видишь, взял и не купился, и все, мне дальше крыть-то нечем.

– То есть вы ему все рассказали? Он что, теперь про нас с Галей все знает?

– И раньше знал.

– Он ничего не знал! А вот теперь знает!

– Я думал об этом. Это все фигня. Даже если предположить, что он реально ничего не знал и что это был не его заказ порезать тебя, то все равно тебе беспокоиться не о чем. Он так обосрался, что тронуть тебя не посмеет. И никаких последствий из-за того, что он узнал, все равно тебе не будет. Не волнуйся. Ну, может, конечно, уволит. Это понятно. Но киллера не подошлет.

– А как же его жена? Как же Галя?

– Ну извини. Я должен покушение на убийство расследовать или чьи-то шашни прикрывать? Не маленькая, наверно, знала, что делала. Ты, кстати, за нее тоже не переживай: он и ее трогать не станет. У него так очко игрануло, я-то, слава богу, людей повидал во всяких ситуациях. Он теперь ничего такого с ней не сделает. Ну, может, конечно, разведется. Это понятно.

– О-хре-неть… – задумчиво произнес Владимир.

– В общем, пишите заявление о несчастном случае, и закончим с этим.

Осташов помолчал, уперев отуманенный взгляд в спинку кровати, а потом сказал:

– А знаете, что я вам скажу? Не пойти ли вам с вашим заявлением…

Он умолк, подбирая словцо. Оперативник напрягся.

– Да брось ты, Вованище, чего ты раздухарился?!

Осташов и милиционер с удивлением обернулись на вопрошавшего, коим оказался стоящий у двери Василий Наводничий. Опер начал бурчать что-то насчет того, что у него с Владимиром конфиденциальная беседа, но Василий как ни в чем не бывало продолжил:

– Правильно же тебе человек говорит: пиши заявление и забудь про все, – Наводничий обернулся к блюстителю законности. – Я все равно все слышал, – он снова посмотрел на Владимира. – Тебе же помогли выпутаться из ситуации, ну и радуйся.

– Да в том-то и бред, что до этого всего не было никакой ситуации, – сказал Осташов.

– Не было, так потом была бы. Ты чего, не всасываешь? Бабы, они же такие – им всегда в конечном счете надо навязать мужику серьезные отношения, женитьбу.

– Ну и что? – сказал Осташов. – И где логика? Если уж на то пошло, вот теперь-то она как раз с ним разведется и пристанет ко мне с женитьбой.

– А ты скажи, – парировал Василий, – что ты не виноват, что ее муженек псих ненормальный и что он киллеров подсылает, поэтому тебе жизнь дороже и ты не собираешься целыми днями прятаться от его головорезов.

– Хрень какая-то, – сказал Владимир.

– Да все в нашей жизни хрень. Пошли ее культурно, и песец – полярный зверь. Чего ты усложняешь? Самое главное, что тебя действительно уже могло бы и не быть. А ты жив, почти здоров. Ну и радуйся. И пиши заявление человеку.

Оперативник, сидевший до этого момента выжидающе и тихо, приободрился. Он взял с тумбочки шариковую ручку, попробовал, как она пишет, на краю тут же валявшейся газеты, и протянул Осташову. Владимир взял ручку и, недовольно пыхтя, сел поближе к тумбочке.

– Вы настоящий друг, – сказал милиционер Василию. – Я в смысле – друг Владимира.

– Я разумный человек, – сказал Наводничий и протянул руку для рукопожатия. – Василий. А вас как зовут?

– Дмитрий. А чем вы занимаетесь?

– Да тем же практически, чем вы: ищу информацию – на людей, на ситуации, фиксирую это дело на фотопленку, на аудиопленку, протоколирую, так сказать, а потом получаю за эту инфу деньги. Только деньги называются не зарплата с премией, а гонорар.

– Понятно, журналист. А в какой газете работаете?

– Во всех, где платят. Кстати, это просто классно, что мы так близко познакомились и стали друзьями, которые могут друг другу чем-то помочь, – Наводничий снова и очень горячо затряс руку Дмитрия, а Дмитрий чуть отодвинулся.

– Ну уж прямо сразу друзья, – сказал оперативник и освободил свою ладонь.

– И я тоже говорю – сразу друзья, – сказал Василий. – Послушай, Дим, возьми меня с собой на задержание преступника. Сделаем классный, живой фоторепортаж, договорились?

– Ну вот, готово про железяку, – сказал Осташов и лег.

– Дату и подпись внизу поставили? – Дмитрий быстро прочел написанное. – Очень хорошо.

Оперативник сунул бумагу в свою папку, попрощался и вышел из палаты. Но от Василия ускользнуть было не так-то просто. Репортер увязался за Дмитрием, кинув на ходу Владимиру: «Я сейчас».

Вернулся он минут через десять, сияющий.

– Супер! – сказал он. – Мы с ним созваниваемся и идем брать преступника. Конечно, его еще придется немного дожать, чем-то заинтересовать, но главное – он не против и дал свой телефон. Вованище, все идет как надо!

– У тебя – да. У тебя, я смотрю, вообще неприятностей не бывает, из всего ты умудряешься плюсы вышибать.

– А у тебя что плохо? Ты давай не закисай. Все зависит от точки зрения. Так посмотришь на жизнь – вроде жопа, а с другой стороны глянешь – совсем другая масть.