Текст книги "Владимир Ост. Роман"

– Ништяк! Теперь он тебя с этой крысой в штанах в «Комсомолке» пропечатает.

По вмиг ставшему свирепым лицу стража законности Осташов понял, что ситуация приобрела жгучую остроту и терпкость.

Так или иначе, Владимир сорвался с места последним – лишь тогда, когда милиционер со словами: «Не уйдете» сделал первый львиный прыжок в его направлении. Чтобы не стать жертвой чужих интриг, Осташову пришлось взять по-настоящему взрывной старт.

Между тем, Наводничий, стрелой долетев до поворота на Никольскую, остановился. Любой, кто когда-либо уходил от погони, подтвердит: поворот – отличная возможность оглянуться и оценить масштаб угрозы, а заодно и перевести дух. В случае с удирающим репортером, добавим, передышка позволяет, к тому же, вынуть отснятую пленку из фотоаппарата и спрятать ее в носок, или потайной карман под мышкой, или еще куда-то – у каждого свои предпочтения. Василий, отработанными движениями извлек из кофра аппарат, а из аппарата – кассету с пленкой и незаметно сунул ее в кармашек, который крепился к внутренней стороне утепленной кепки. Теперь, если милиционер его настигнет, он сможет, изобразив виноватую и примиренческую улыбку, отдать торжествующему простофиле какую-нибудь пустую кассету.

Тем временем благодаря остановке, которую сделал Наводничий, растянувшаяся на дистанции троица получила возможность сгруппироваться, и далее друзья понеслись от преследователя плечом к плечу.

– Куда роем? – поинтересовался мнением пристяжных коренник Хлобыстин. Беглецы как раз приближались к развилке: можно было уходить налево в проход к метро, направо – в Ветошный переулок, или никуда не сворачивать и бежать в сторону Лубянки.

Но, как выяснилось, можно было и вообще не бежать. Можно было ехать. Прибывшие к месту встречи на метро Владимир и Григорий не знали, что Василий сегодня был за рулем своих «Жигулей», которые он припарковал как раз невдалеке, на той же Никольской: Наводничий забыл сообщить им об этом.

– У меня тачка вон там, впереди, перед обувным.

– Заведется сразу? – спросил, прерывисто дыша, Григорий.

– Должна. Сегодня не холодно.

– Черт, народу – завал, – сказал Владимир.

Пешеходов действительно хватало, и они шастали прямо по неширокой проезжей части, перетекая где попало с одной стороны улицы на другую, чтобы посетить магазинчики, кафешки, художественные салоны и прочие заведения, которых пруд пруди в этой тихой части города. Что и говорить, Никольская улица – не самая приспособленная трасса для автогонок.

Но вот уже видны и родимые «Жигули».

Наводничий прибавляет оборотов и вырывается вперед.

Набегу нажимает на кнопку брелка сигнализации – все четыре двери отперты.

Репортер подскакивает к водительской двери и через секунду, уже сидя внутри, пихает ключ в замок зажигания.

Еще через секунду Осташов и Хлобыстин открывают, каждый со своей стороны, задние двери. И только они впрыгнули в салон, как Василий нажал на газ и мотор взревел.

Машина поехала – из-за обилия пешеходов не так резво, как могла бы, но, тем не менее, достаточно быстро, чтобы подуставший милиционер отказался от мысли продолжать погоню. Об этом подумали одновременно все, сидевшие в автомобиле, а Владимир произнес вслух:

– Все, считай, ушли.

– Точно, – сказал Василий, глянув в зеркало заднего вида. – Он сдох.

Хлобыстин и Осташов повернулись и тоже посмотрели назад.

– А, черт! Щас-то, ушли! – воскликнул почти сразу же Григорий.

Дело в том, что за пару-тройку секунд, миновавших от момента, как они обернулись, до этого восклицания, произошло следующее. Милиционер, который, как видно, действительно сильно выдохся, остановился на стыке Никольской и Ветошного переулка и замер в полупоклоне, уперев руки в колени, и стал с досадой крутить головой вправо-влево. И вот, на втором повороте головы вправо, он увидел в переулке что-то, что заставило его немедленно разогнуться и ринуться, погрозив кулаком удаляющимся «Жигулям», в Ветошный переулок.

– Куда это он? – спросил Владимир.

– Там недалеко ментовская тачка была, «девятка», – ответил Хлобыстин. – Я видел, когда мы мимо чесали.

– Да, я тоже видел, – с тревогой в голосе сказал Наводничий. – На «девятке» они нас могут поймать. Погано.

Он включил ближний свет фар и начал гудками распугивать с дороги зевак.

– Ну все, сейчас пойдет жара, – сказал Григорий и ударил кулаком по спинке переднего пассажирского сиденья. – Давай, Вася, газу, газу! Дави этих сук!

Пешеходы в ужасе едва успевали отскакивать в сторону от помчавшейся «семерки».

Василий свернул в Богоявленский переулок. Здесь тоже сновало много людей, и набрать скорость никак не получалось.

Тем временем, донесшаяся из-за поворота сзади милицейская сирена возвестила, что худшие предположения друзей сбылись: погоня продолжается.

Когда «семерка» почти преодолела Богоявленский переулок, и было уже рукой подать до следующего перекрестка, завывания сирены стали тошнотворно громкими, и Осташов, обернувшись, увидел, что милицейский автомобиль, осеняемый всполохами синего света, вплотную сел им на хвост.

– У них здесь кругом посты. Задом чувствую, спереди нас перехватят, – сказал Хлобыстин, не сознавая некоторой комичности этой фразы. Впрочем, остальным сейчас тоже было не до шуток.

– Не обязательно, – сказал Наводничий и прибавил ходу, благо на этом участке проезжей части не было ни одного пешехода.

Однако Григорий оказался прав. До перпендикулярной Ильинки, которая знаменовала собой окончание Богоявленского переулка, оставалось не более пятидесяти метров, как вдруг, откуда ни возьмись, на середину перекрестка выскочил сотрудник ГАИ с полосатым жезлом в руке. Было понятно, что ему сообщили по рации о резвунчиках на «семерке», потому что он ни с того ни с сего сразу начал энергично махать своей палочкой именно их машине, хотя мог бы посемафорить в этот момент, к примеру, и «Ситроену», что поворачивал с Ильинки в Богоявленский, или, скажем, красному «Фольксвагену», который выехал на перекресток и как бы в растерянности встал там, непосредственно за спиной гаишника.

«Семерка» неслась прямо на милиционера и «Фольксваген», но Наводничий все медлил с торможением, словно не желая воспринимать эти препятствия в качестве реальных.

Наконец он резко вдавил педаль тормоза, на скользком асфальте машину сильно занесло задом влево, дирижер дорожного движения перестал взмахивать полосатой палочкой и метнулся в сторону, и «семерка» замерла, пришвартовавшись левым бортом к правому борту «Фольксвагена». Автомобили разделяло менее полуметра, так что Василию и сидевшим за ним Владимиру и Григорию было отлично видно перекошенное от ужаса лицо дамы, вцепившейся в руль иномарки. Этот перекос не устранился и в следующие мгновения, когда друзья уже, ради восприятия более актуальной информации, отвернулись и стали смотреть через правые боковые стекла на «девятку».

Милицейская машина за несколько секунд до этого тоже, естественно, затормозила, но ее не занесло. Поэтому в данную секунду она как раз приближалась своим передком к правому боку «семерки». Впрочем, обошлось без столкновения, «девятка» остановилась впритирку к дверям беглецов.

И что же? Позади машины Василия стоит деятель из ГАИ, а из патрульного автомобиля уже вышли два милиционера, и одному из них всего несколько шагов до переднего бампера «семерки», и когда он их сделает (а он уже сделал первый шаг в этом направлении) и когда займет позицию перед капотом, ловушка захлопнется.

– И все, что ли? – недоуменно спросил Василия Хлобыстин.

Наводничий, не ответив, выждал еще секунду и надавил на газ.

«Семерка» обогнула «Фольксваген» и нырнула под горку, в безлюдный Рыбный переулок.

Не успели как следует разогнаться, уже надо было тормозить – короткий Рыбный упирался в Варварку. На ней Василий свернул направо, лихо встроясь в вереницу машин прямо перед громадным туристическим автобусом. Водитель автобуса испугавшись, что может врезаться в шальную «семерку», резко затормозил и наглухо перегородил своим двухэтажным монстром выезд с Рыбного. Это дало беглецам вторую порцию форы перед «девяткой», которая оглашала окрестности завываниями сирены. (Первую часть форы Наводничий заработал сам: для этого он, собственно, перед рывком в Рыбный переулок и выждал время – чтобы преследователи успели отойти от своего автомобиля).

– На набережную не надо, там они нас схавают, – сказал Хлобыстин.

– Да знаю я, – ответил Наводничий и погнал машину на мост.

Он рвался в Замоскворечье, изобилующее завитками проулков и загогулинами проездных дворов, которые были их единственным спасением. Пусть они даже и не смогут ввинтиться в глубь района, пусть хотя бы дотянут до его предбанника, до Балчуга, – это бы уже позволило надеяться на благополучный исход.

Вот и широченный, как взлетная полоса, и почти всегда пустой Большой Москворецкий мост. «Семерка», набрав перед ним неплохой разгон, живо пошла на подъем. И тут Осташов неожиданно потерял интерес к происходящему. Он опять припомнил Аньчика, вслед за тем вспомнил и то, что теперь презирает весь этот нелепый, отвратительный мир, и бегство, в котором он участвовал, в его сознании сразу переместилось из разряда увлекательных авантюр в категорию скучных и тягостных поденщин. Ну что, думал Владимир, ну, правда, что могут им сделать эти долбанные менты, если догонят? Ну, отнимут у Васи его пленку. Ну, может, дадут каждому по разу в глаз, ну и все. Делов-то!

Владимир перестал оборачиваться назад и уставился на мельтешащее за боковым стеклом полотно дороги.

В этот момент солнце вдруг выпростало свои лучи из туч и полыхнуло над замерзшей Москвой-рекой, ослепив Осташова, и он впал в полузабытье.

Глядя на асфальтовую ленту моста, которая, искрясь на солнце, стремительно скользила сбоку, Осташов вспомнил фантазии, уже посещавшие его раньше, летом – во время поездки с «санитаром города» Камилем Петровичем по диспансерам, когда надо было проверить, не состоит ли там на учете выселяемый владелец квартиры, и еще после, когда на «Тоете» того же Камиля они мчались по сельскому шоссе наперегонки с «Нивой» фермера. Словом, Владимир вновь представил себя скифским всадником, скачущим по раздолью весенней степи.

Знакомое видение, которого он в последний раз так испугался и которое, как казалось Осташову, больше никогда не должно было вернуться, – видение властно, необоримо захватило и поглотило его, и Владимир почти наяву стал диким кочевником. И снова в своем воображении Осташов смотрел на себя, несущегося на взмыленном коне, со стороны, как мог бы наблюдать за ним орел, неотступно парящий по-над лошадью. И снова грива лошади и две тугие темные косы всадника развевались и вскидывались в горячем потоке воздуха.

Вдруг взгляд Осташова, то есть орел, наблюдающий за всадником, стал отставать, отставать и затем полностью остановился, зависнув около откуда-то взявшегося посреди степи куста, мимо которого только что проскакал скифский воин. Ветви куста виделись черными, словно находились, в отличие от всадника, в тени. Окутанный вихрем ярких золотых лучей, всадник быстро удалялся, словно уносясь в висящий над травой туннель, сотканный из золотых нитей, которые, к тому же, переливались всеми цветами радуги. Такой тоннель – это потому, подумал на заднем сиденьи «Жигулей» Владимир, что я смотрю сейчас на солнце сквозь ресницы.

Между тем, средь ветвей черного куста, оставшегося позади скифа, вдруг возник силуэт человека с колчаном за спиной. Человек закинул руку за плечо, вынул из колчана стрелу. Вот он уже натягивает тетиву и целится в спину скачущему скифу. И вновь реальный Осташов неожиданно подумал, что если лучник убьет всадника, то и он, Владимир, тотчас же умрет, погибнет неизвестно отчего прямо здесь, в «семерке» Василия, едущей уже вниз по Москворецкому мосту.

Осташов испугался, что сейчас, как и прежде, на него снова накатит ужас. И тут же суеверный, необъяснимый страх действительно овладел им. Однако, в отличие от прошлого раза, теперь это парализующее волю чувство не стало кромешным. Потому что одновременно где-то на окраине сознания забрезжил некий проблеск надежды, появилось какое-то слабое ощущение, что, быть может, все и обойдется. Мистическая связь с судьбой воображаемого скифа казалась вполне реальной, она пугала, но что-то неясное давало веру в спасение. Владимиру стало интересно, к чему все это приведет, он не предпринял, как в прошлый раз, попытки вынырнуть из видения, а, наоборот, окончательно махнув рукой на реальную погоню, с головой окунулся в гонку мнимую.

И видение продолжилось.

Черный лучник натянул тетиву и уже приготовился выпустить смертоносную стрелу вслед всаднику. Осташов (или тот орел, что наблюдал за скачущим воином) вдруг словно во мгновение ока переместился вперед, и оказался в непосредственной близости от спины скифа. Четко и крупно были видны смуглые лопатки всадника. Затем еще крупнее – правая лопатка с татуировкой, точь-в-точь как у мумии скифского воина, фотографию которой показывал Наводничий. На лопатке находилась часть татуировки – задние ноги и половина туловища оленя. Голова и шея оленя располагалась на плече и ключице, а грудь и передние ноги – на руке скифа. Поэтому при движении казалось, что олень скачет вместе с хозяином татуировки. Рисунок жил своей отдельной жизнью, как жил собственной, особой жизнью морозный узор на стекле – тогда, давно, в Монголии.

Свистнула тетива – лучник пустил стрелу. Внутренний взор Осташова теперь был рядом с ней. Вот стрела со свистом прошивает раскаленный воздух и мчится в сияющий золотой тоннель, вслед всаднику. Стрела летит гораздо быстрее всадника. Она вот-вот настигнет его.

Тем временем – странно растянутым временем, – в фантазии Владимира неожиданно объявился еще один участник событий (чему полностью погруженный в видение Осташов нисколько не удивился). Этим новым человеком был некий престарелый, но крепкий мужчина, одетый в шкуру не известного Осташову дикого зверя. Он стоял далеко позади скачущего воина и позади прятавшегося в кустах лучника, рядом с опушкой леса, от которого и начиналась степь.

Вокруг старика вдруг обнаружилась толпа людей. Это были скифские воины с мужественными лицами, а также и женщины, и дети.

Вся эта картина была как в тумане, и Владимир не различал мелких деталей.

Одежда старца отличалась от одежды воинов богатством отделки – не ясно прорисованными золотыми то ли застежками, то ли нашивными пластинами. На голове его был золотой обруч – с литыми фигурками зверей и украшенный драгоценными камнями. Наряд, надменность взгляда старика, и то, что он стоял отдельно от остальных скифов, а те взирали на него со вниманием и учтивостью, – все указывало на то, что это то ли жрец, то ли вождь племени. Жрец, почему-то уверенно выбрал Осташов.

Неожиданно рядом со жрецом появилось что-то вроде глиняной печи, из невысокого дымохода которой тут же стали вырываться вверх тугие и злые струи огня. Вернее, «появилась печь» – выражение неправильное, поскольку все те новые подробности, которые представали перед мысленным взглядом Владимира, уже находились на своем месте картины, только были плотно заштрихованы и становились видимыми лишь после того, как Осташов переводил на них свой внутренний взор и всматривался в них, тем самым, убирая штриховую завесу.

За спиной жреца показался еще один человек, по виду тоже жрец, но одетый не столь помпезно, как первый. Похоже, это был помощник главного жреца.

Главный жрец еле заметным наклоном головы дал знак своему помощнику, тот наклонился к печи, к ее окошку, расположенному на высоте в половину человеческого роста с противоположной стороны от племени, и возгласил:

– Здесь знак! Посмотрите люди, боги послали нам с небес священный знак!

Толпа заволновалась, по ней распространились возгласы изумления. И только главный жрец, похоже, не был удивлен.

Владимира тоже не удивило, что персонажи этой фантазии, которые до сих пор лишь молча двигались, вдруг обрели дар речи.

Главный жрец посмотрел в окошко печи.

Там, в бушующем, гудящем огне, ни на что не опираясь, висел в воздухе, словно поддерживаемый ножами пламени, обычный кирпич.

Главный жрец разогнулся, толпа мгновенно утихла, и он прокричал, вознеся руки к небу:

– О, боги! Мы благодарны вам! Теперь мы знаем, что надо делать.

Скифы вновь пришли в движение и, тихо переговариваясь, стали один за другим проходить мимо печи, нагибаясь и заглядывая в окошко и отходя в сторону с лицами, отражавшими разные чувства. Женщин, судя по всему, увиденное в печи, по большей части, тревожило, из мужчин же кто-то радовался и улыбался, а кто-то отстранялся от окошка в суровой задумчивости.

Осташова вдруг перестала интересовать эта часть фантастического действа – он вспомнил о молодом воине, которого он оставил без внимания в столь драматичный момент, когда жизнь скифа балансировала на острие стрелы, летящей ему в спину.

Взгляд Владимира с огромной скоростью понесся от сцены у леса вперед, в степь и в тоннель, сотканный из золотистых, радугой играющих лучей, по которому мчался на лошади воин.

Вот она, смертоносная стрела – летит, вспарывая горячий воздух. Уже немного ей осталось, чтобы догнать молодого скифа. Еще совсем немного – мгновение, или несколько мгновений, неизвестно, – и наконечник вопьется в спину. Похоже, гибель неминуема… Но тут золототканый тоннель вдруг превратился в серую сетку, которая немедленно начала сгущаться и заполнять собой все пространство картины, и очень быстро серая штриховка стала настолько плотной, что за ней уже невозможно было ничего рассмотреть.

– Бубеныть, ты заснул, что ли? Бежим! – услышал Осташов голос Хлобыстина.

Видение со скачущим скифом исчезло. Владимир увидел и почувствовал, что Григорий сильно трясет его. Они находились на заднем сиденье «семерки», которая стояла, как убедился, с удивлением поглядев по сторонам, Осташов, в каком-то дворе.

– Валим отсюда! Чего расселся? – крикнул Хлобыстин и толкнул его к двери, около которой сидел Владимир, а сам выскочил из салона через свою, уже открытую дверь.

Осташов наконец по-настоящему очнулся, вспомнил текущую жизненную ситуацию и стал воспринимать окружающую действительность.

Мотор «семерки» уже был заглушен.

Владимир вылез из машины и спросил Григория:

– Где менты?

– Сейчас тебе будут менты, ты еще постой тут, подожди!

Хлобыстин захлопнул свою дверь, метнулся вперед, по пути крикнув в открытую водительскую дверь Василию, который все еще сидел за рулем:

– А ты чего там?

Владимир заглянул в салон и увидел, что Наводничий суетливо перебирает что-то в кофре.

– Не жди меня, беги, я сейчас, – крикнул он Осташову.

Владимир закрыл дверь, из которой вылез.

– Не стой, как пень, Вовчик! – крикнул ему в этот момент Хлобыстин, который остановился в нескольких метрах впереди. – Ну что с вами с обоими такое?

Тут спереди послышался вой сирены. Точнее, ранее плохо слышимая сирена, вмиг стала оглушающей. Осташов увидел, что в арку, которая являлась въездом во двор и куда, судя по всему, собирался бежать Григорий, влетела милицейская машина. До арки было с полсотни метров, и, конечно, «девятка» очень быстро оказалась бы рядом, однако, милицейскому экипажу пришлось остановиться – путь в направлении «семерки» преграждали установленные на асфальте круглые бетонные чаши-клумбы. Эти бетонные сооружения, собственно, для того и ставятся в проездных дворах – чтобы автомобили не носились. Летом в этих чашах окрестные бабушки выращивают цветы, а зимой, наполненные снегом, они становятся похожими на громадные собачьи миски с кашей.

«Они нам наперерез погнали», – подумал Владимир о милиционерах. И это было здравое рассуждение. Водитель «девятки», похоже, действительно хотел перехватить «семерку» на выезде из двора, но данный район, как видно, был территорией патрулирования уже другого милицейского подразделения, и здесь этому кормчему в погонах пришлось действовать, опираясь более на чутье, чем на четкое знание особенностей местной топографии. Вот почему он потерпел фиаско, несмотря на то, что верно рассчитал общее направление обходного маневра.

Так или иначе, Хлобыстин, увидев, что спешит прямо в руки тех, от кого надо спасаться, развернулся и понесся в противоположном направлении, то есть снова к «семерке». Тут уж к нему присоединился и Осташов.

Наводничий все мешкал.

Через короткие мгновения Владимир и Григорий, не слыша за собой близкого скрипа снега под ногами Василия, не сговариваясь, оглянулись и увидели двух бегущих служителей закона, которые были уже на полпути от милицейского автомобиля к «семерке», в то время как фотограф только сейчас наконец покидал салон. Осташов с Хлобыстиным остановились. Наводничий крикнул пышущим жаждой мщения милиционерам: «Ладно-ладно, мужики, заберите, только отстаньте», – и метнул им какой-то черный предмет размером с пару сигаретных пачек, а сам припустился к друзьям.

Все еще не двигаясь с места в ожидании отставшего товарища, Владимир и Григорий видели, как один из милиционеров, а именно тот, на чью долю выпало испытание крысой, остановился и поднял брошенный Василием предмет. Второй же продолжал гнаться за репортером. Осташов подумал, что тяжелый кофр, который Наводничий держал, обхватив правой рукой, как арбуз, мешает ему развить нужную скорость; преследователь, похоже, придерживался того же мнения и потому не оставлял надежду задержать папарацци.

– Вася, дай рывка, тебя догоняют, – предупредил его Хлобыстин.

И Василий, к удивлению упорного милиционера и своих приятелей, вдруг дал такого «рывка», что стало понятно: до этого он бежал лишь вполсилы – Владимир сообразил, что Наводничий, по-видимому, не очень спешил, поскольку полагал, что его военная хитрость с подброшенным милиционерам предметом остановит обоих стражей порядка. Что же он им бросил? Кассету с пленкой? Нет, кассета гораздо мельче.

Между тем, Василий поравнялся с друзьями, которые уже тоже не стояли на месте, а стали набирать потихоньку обороты. Дальше троица понеслась сомкнутым рядом.

– Что ты им кинул? – спросил набегу Владимир.

– Потом, – ответил Наводничий.

Может, подумал Осташов, Вася бросил ментам фотоаппарат? Нет, это вряд ли. Чтобы Вася по доброй воле расстался со своим аппаратом? Да никогда!

Выскочив со двора, друзья пробежали немного по переулку, потом свернули в следующий двор, и этот, второй двор, к их везению, также оказался проходным. Затем они оказались на улице и, не в силах больше держать прежний темп, перешли на скорый шаг. Затем зашли в ближайший подъезд, поднялись на лифте на последний этаж, и, все еще тяжело дыша, уселись на ступени лестницы.

– Бубенть, давно я так не веселился, – громко сказал Хлобыстин.

– Ш-ш, – остановил его Василий. – Вроде дверь внизу хлопнула.

– Нет, показалось, – сказал после паузы Григорий, но сказал уже почти шепотом. Он достал сигареты, дал одну Владимиру, и они закурили, а некурящий Наводничий закрыл глаза и облокотился о стену.

Через некоторое время он прервал молчание:

– Я этим дурикам, знаете, что кинул? Ха-ха, мыльницу.

– В смысле? – не понял Хлобыстин.

– Дешевенькую фотокамеру. Даже без зума. Три копейки ей цена. Я ее купил на день рождения одному человеку, и пленку как раз еще в магазине вставил, чтоб она была готова к работе. Этот мент, крысолов, наверно, с собой ее прихватил. Захочет пленочку-то проявить, а там – хрен! Ха-ха-ха.

– Он же видел, что ты не этой фигней, а своей здоровенной бандурой снимал, – сказал Осташов.

– Да ну конечно! Что он там видел?! Ты бы много заметил, если б у тебя крыса в штанах была? – отмахнулся Василий. – Так что… Ха-ха. Я – гений.

– Достигается тренировкой, – эту коронную фразу Василия Хлобыстин сказал Осташову покровительственным, менторским тоном – с таким видом, будто он сам – тоже профессиональный папарацци.

– Ой, ты-то чего лезешь? – не остался в долгу Владимир. – Сам-то ничего не понял, пока Вася тебе не объяснил.

– На самом деле, вы оба ничего не поняли, потому что «достигается тренировкой» – сейчас не подходит: никакой тренировки с «мыльницами» у меня еще не было. Я этот фокус только сейчас придумал. Раньше я просто пустую пленку впаривал, когда меня ловили. А это, между прочим, чтоб вы знали, не всегда срабатывает: некоторые ребята из всяких охранных служб вообще так сатанеют, что отнимают все пленки, какие только находят у человека. Во-о-от. Но теперь это будет мое ноухау – откупаться «мыльницами» в случае чего.

– Да-а, – восхитился Григорий, – волчара ты, Вася.

– Что есть, то есть, – ответил Наводничий.

– А волка ноги кормят, да? – заметил Владимир и стал потирать себя по уставшим ляжкам.

– Да, ноги. Причем не потому, что за добычей надо долго бегать, – сказал Василий, – а потому что с добычей надо быстро сваливать.

Отсидевшись в своем убежище, друзья осторожно, то и дело опасливо озираясь, вернулись к «семерке».

Около машины стало ясно, что Наводничий ошибался, когда предполагал, будто милиционер возьмет его подметную «мыльницу» себе. Маленький фотоаппарат лежал поблизости – тщательно растоптанный милицейской пятой. Также рядом валялся рулон фотопленки, полностью вырванной из кассеты.

Василий поднял пленку и несколько пластмассовых кусочков от корпуса «мыльницы» и сказал:

– Купились, лохи. Я этих голубков насквозь вижу.

Он сел в машину, завел двигатель и, когда Осташов с Хлобыстиным заняли свои места в салоне, тронулся.