Текст книги "Моя семья: Горький и Берия"

Горький и Сталин

Знакомство Горького со Сталиным произошло на V Лондонском съезде РСДРП в 1907 году. Писателя тогда часто видели в кругу кавказских большевиков – Михаила Цхакая, Степана Шаумяна, Иосифа Сталина и других. «Мы ведь земляки, – шутил А.М., – моя литературная жизнь начиналась на Кавказе». Возможно, они встречались в то время, когда оба сотрудничали в большевистской газете «Наш путь», но дружеские отношения не сложились – в то время Горький был близок к антиленинской группе Александра Богданова.

В октябре 1917 года Сталин в газете «Рабочий путь» резко выступил против горьковских публикаций в «Новой жизни»: «Русская революция низвергла не мало авторитетов. Ее мощь выражается, между прочим, в том, что она не склонялась перед “громкими именами”, она их брала на службу либо отбрасывала их в небытие, если они не хотели учиться у нее. Их, этих громких имен, отвергнутых потом революцией – целая вереница: Плеханов, Кропоткин, Брешковская, Засулич и вообще все те старые революционеры, которые только тем и замечательны, что они старые. Мы боимся, что Горького “смертельно” потянуло к ним, в архив. Что ж, вольному – воля!.. Революция не умеет ни жалеть, ни хоронить своих мертвецов».

И хотя Горький не обращал большого внимания на личные выпады, такой грубый окрик он, несомненно, запомнил. Однако в 1927 году, когда А.М. решил отправиться в СССР с «ознакомительной» целью, былой конфликт был забыт. 1927 год – год десятилетнего юбилея Октября, Сталин еще не обладал всей полнотой власти. Оппозиция, не согласная с его политикой построения социализма, набирала силу. Даже в политбюро при решении некоторых вопросов перевес на стороне группы Бухарина, Рыкова, Томского. Имя Горького помогло бы укрепить не только международный авторитет СССР, но и нормализовать обстановку внутри страны. Сталин, несомненно, был очень заинтересован в его возвращении, но ему нужен был Горький, поддерживающий его политику, а зная непредсказуемость А.М., он не вполне доверял ему.

Журналист Иван Гронский вспоминал, что Сталин в его присутствии размышлял вслух: «Что такое Алексей Максимович? После поражения революции 1905–1907 годов – “Каприйская школа”: Богданов, Базаров, Луначарский, Шулятиков и прочие – враги большевизма. Колеблется. Перед февральской революцией, когда уже ясно, что монархический строй трещит, он предлагает издать газету “Луч” – правее социал-демократов, левее кадетов. Что это за позиция? Конституционная монархия или буржуазная республика вроде французской. Между февралем и октябрем – против большевиков. “Новая жизнь” – борьба против Ленина. Поехал за границу – выпускает там журнал “Беседа” – антисоветский журнал. Теперь связь с вождями оппозиционных группировок: Бухариным, Каменевым, Радеком…»

Тем не менее, как в свое время Ленин, Сталин рассматривал А.М. как «политический капитал», грамотно управляя которым можно использовать его в своих политических целях.

Оппозиция, в свою очередь, также старалась перетянуть А.М. на свою сторону, тем более что контакты с ним во время пребывания за границей их лидеры не теряли. Еще в 1923 году Зиновьев писал Горькому: «Вы считаете, что после заболевания В[ладимира] И[льи]ча у Вас нет больше друзей среди нас. Это совсем не так, Алексей Максимович», – а Бухарин делает приписку: «Все стоит на прочных рельсах, уверяю Вас, на гораздо более прочных, чем в гнилой Центральной Европе. Центр жизни (а не хныканья) – у нас. Сами увидите! Насколько было бы лучше, если бы Вы не торчали среди говенников, а приезжали бы к нам».

Возобновились отношения и с Львом Каменевым, прерванные в августе 1921 года, после разгрома Комитета помощи голодающим. В 1923 году А.М. передает Каменеву – в то время Лев Борисович руководил Институтом В.И. Ленина – сохранившиеся у него письма Владимира Ильича. В 1927 году Каменев – полпред СССР в Италии – часто посещает Горького в Сорренто и один, и с женой помогает по просьбе Горького оформить визы советским писателям.

Алексей Рыков приезжал в Германию, в санаторий, где лечился А.М. Ему же писатель адресовал письма, пытаясь спасти от расстрела арестованных членов партии эсеров.

Вероятно, А.М. знал о планах оппозиции сместить Сталина, знал о выступлениях Виссариона Ломинадзе, Тимофея Сапронова, Владимира Смирнова, Сергея Сырцова и других, знал о «школе» Бухарина и о «платформе» Рютина.

В сентябре–октябре 1927 года Каменев в письмах А.М. касался политики Сталина: «Дело, затеянное Стариком 10 лет назад, не могло развиваться идиллически. Сопротивление “воблы” должно было сказаться не только извне, но и изнутри. Оно не может не развиваться во внутренних противоречиях, борьбе и пр. Если врет все дело в целом, то надо удивляться, сколь “ладно” и “складно” оно идет. Несмотря на все ожесточение спорящих, борьба удерживалась до сих пор, и, полагаю, что будет и впредь удерживаться необозримый промежуток времени – в формах терпимых». А в 1928 году в частном разговоре Каменев более определенно заявил: «Кризис зреет, и когда он дойдет до известного предела, мы об этом скажем».

Сразу же по приезде на родину А.М. оказался в самом центре бурных политических событий. В квартире Екатерины Павловны в Машковом переулке, где остановился А.М., побывали практически все руководящие деятели партии. В 1928–1929 годах А.М. еще только присматривался к Сталину. Как вспоминала Надежда Алексеевна: «Горький изучал Сталина, был насторожен, но любить не любил. Как он иногда восхищался другими людьми – Чеховым, Лениным, – этого в отношении Сталина не было. Тут, можно сказать, скорее было почтение. Он интересовался Сталиным как человеком».

При встречах многие чиновники из сталинского окружения убеждали А.М., что только Сталин сможет управлять государством в такой сложной обстановке, только он сможет вести корабль правильным курсом.

Сталин действительно импонировал А.М. как сильный волевой руководитель, способный охватить все многообразные стороны жизни государства. А.М. понимал необходимость индустриализации страны, поддерживал коллективизацию, только не насильственную, и, конечно, ему была близка программа культурной революции. У оппозиции же цельной программы не было: Зиновьев считал, что нужно укреплять мелкое частное хозяйство, Каменев выступал за возврат к Учредительному собранию, Бухарин теоретизировал о возможности «врастания кулака в социализм». Рыков предлагал вместо пятилетнего плана развития хозяйства – двухлетку.

Горький понимал, что без поддержки власти ни о каком воплощении задуманных им дел не может быть и речи, – помнил тяжелый опыт начала 20-х годов. Коллективист, он пытался примирить Сталина с оппозицией: «Прекратить фракции, жить мирно и мирно работать…» Ему казалось, что Сталин не может не использовать знания и талант таких людей, как Николай Бухарин или Лев Каменев.

В 1931 году А.М. поселили в роскошном особняке на Малой Никитской, предоставили дачу в Горках-10, и встречи со Сталиным стали более частыми. Иногда Сталин приезжал с женой, но чаще в сопровождении членов политбюро Клима Ворошилова, Лазаря Кагановича и других. Такие встречи, беседы позволяли не только обсудить широкий круг вопросов, но и лучше узнать друг друга.

Писатель Евгений Замятин (позднее покинувший Россию) вспоминал о таких встречах на даче в Горках-10: «“Соседи” – один с неизменной трубкой, другой с папиросой, уединялись за бутылкой вина, говорили о чем-то часами. Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что исправление многих “перегибов” в политике Советского правительства и постепенное смягчение режима диктатуры – было результатом этих дружеских бесед. Эта роль Горького будет оценена только когда-нибудь впоследствии». Есть свидетельства, что именно А.М. уговорил вождя написать такие важные статьи, как «Головокружение от успехов» и «Ответ товарищам колхозникам».

Горький старался вести свою игру, примиряя оппозицию с существующей властью, стремясь всеми мерами способствовать смягчению режима, не допустить усиления тоталитарной диктатуры Сталина. Конечно, А.М. был не столь наивен, чтобы рассчитывать переиграть такого опытного политика, как Сталин, или стать его главным советником. Вождь прислушивался к его мнению, часто выполнял его многочисленные просьбы, порой шел на уступки, но только если это не противоречило его планам.

С ведома Сталина, а часто и с его непосредственным участием реализовывались многие культурные начинания А.М.: издание «Истории Гражданской войны», «Библиотеки поэтов», журналов «Наши достижения», «Литературная учеба», «Колхозник», «За рубежом», «СССР на стройке», создание научных учреждений – Института экспериментальной медицины и Института мировой литературы.

Демонстрируя всяческую дружбу, они не доверяли друг другу. Горький упорно настаивал на привлечении лидеров оппозиции к культурной работе, предостерегал от «резких движений», верил в возможность объединения. Сталин, лучше разбираясь в чаяниях оппозиции, видел в них непримиримых политических врагов. Горький пытался объединять, Сталин временно с ним соглашался. Иван Гронский вспоминал: «Сталин делал вид, что соглашается с Горьким. Он вводил в заблуждение не только его, но и многих других людей, куда более опытных в политике, чем Алексей Максимович».

Еще 29 ноября 1929 года, после второго посещения в СССР А.М. с тревогой писал Сталину из Сорренто о походе «против старой партийной интеллигенции, против культурных сил, которыми партия небогата…». Он предлагает Карла Радека, исключенного из партии в 1927 году, привлечь к работе по созданию журнала «За рубежом», литературного критика Александра Воронского, исключенного из партии в 1928 году, – к организации журнала «Война».

В 1929 году Бухарина вывели из состава политбюро. Рыкову и Томскому вынесли серьезное предупреждение. А.М. в своих письмах Сталину встал на защиту политиков. Сохранился один из черновиков его письма Сталину: «То, что происходит в руководстве партии, “молодежь”… понимает как борьбу двух групп за власть и даже как борьбу против Вашей “личной диктатуры”».

А.М. также постоянно поддерживал и Каменева – в 1926 году Льва Борисовича вывели из состава политбюро, как члена «троцкистско-зиновьевского блока, а в 1927 году исключили из партии. Во время первого приезда А.М. в СССР по его просьбе Каменева восстановили в партии, правда, в 1932 году вновь исключили и отправили в ссылку. А.М. вернулся, и Каменев получил назначение директором издательства «Академия», был восстановлен в партии. В мае 1934 года по предложению А.М. Лев Каменев получил пост директора Института мировой литературы в Москве и ленинградского Пушкинского Дома. При подготовке I съезда писателей Льва Борисовича ввели в состав Оргкомитета. Бухарина назначили заведующим отделом научно-технической пропаганды ВСНХ СССР, ответственным редактором газеты «Известия». Ему же и Рыкову поручили доклады на первом писательском съезде. Михаила Томского по просьбе Горького устроили в Госиздат.

Горький хлопотал за высланного за Урал молодого литературного критика и недавнего члена ЦК комсомола Леопольда Авербаха, который возглавлял Российскую ассоциацию пролетарских писателей (РАПП). А скольким еще литераторам различных творческих направлений помог А.М.? Константина Федина, Всеволода Иванова, Бориса Пильняка, Михаила Шолохова, Евгения Замятина, Михаила Булгакова, Корнея Чуковского и многих других поддерживал и ограждал от огульной критики А.М. В защиту Булгакова он писал Сталину: «Он талантливый литератор, а таких у нас не очень много. Нет смысла делать из них “мучеников за идею”».

Он организовал встречу Михаила Шолохова с вождем и фактически спас того от уже нависшей угрозы репрессий. Защитил Чуковского от нападок Н.К. Крупской, которой не понравились сказка в стихах «Крокодил» и некоторые другие детские книжки.

А.М. досталась трудная роль: он и «примиритель», и защитник «обиженных властью». Глупо обвинять его в том, что не всегда и не всем он мог помочь, или в том, что заступничество его было в меру осторожным. В условиях жесткого режима иначе поступать было невозможно.

Представлять А.М. «несгибаемым» борцом с режимом? «Несгибаемые» борцы либо обретались за границей, либо шли на расстрел, либо сидели за решеткой. А.М. принял правила игры, но это вовсе не значило, что изменились его убеждения. Он всегда находил возможность высказать свою точку зрения и Сталину, и его окружению, отстаивал то, что считал правильным и нужным.

I съезд советских писателей

С конца апреля 1932 года в СССР развернулась активная подготовительная работа по созданию Союза советских писателей и подготовке первого, учредительного, писательского съезда. Сталин был убежден, что наступило время объединить разрозненные, враждующие друг с другом группки в единую организацию, естественно, полностью подконтрольную партии. Необходимо, считал он, чтобы писатели не тратили энергию на отстаивание узкогрупповых интересов и осуществление личных творческих амбиций, но своим коллективным трудом укрепляли авторитет молодого государства. 23 апреля 1932 года ЦК ВКП(б) принял постановление «О перестройке литературно-художественных организаций», ликвидировав все писательские группы (включая и РАПП), существование которых Сталин считал нецелесообразным.

РАПП – к тому времени самая массовая писательская группа – с начала 1920-х годов безоговорочно поддерживала политику партии и резко критиковала «попутчиков». Но в июле 1925 года ЦК ВКП(б) принял резолюцию о политике партии в области художественной литературы, которая в отличие от ранее принятой линии предусматривала «бережное» отношение к «попутчикам», предлагала бороться с чуждыми идеями, вытесняя их с помощью соревнования. Но рапповцы изначально не желали ни с кем соревноваться, полутонов для них не существовало: ты либо союзник, либо враг. Несмотря на то что руководителей РАПП напрямую назначал ЦК, они саботировали резолюцию, грубо нарушая партийную дисциплину.

Под каток рапповской критики попала и группа писателей «Серапионовы братья», особенно опекаемая Горьким, да и самому А.М. в свое время крепко от них досталось. В одной сибирской газете появилась статья с резкими нападками на А.М. Утверждалось, что его поддержка руководства страны основывается только на больших гонорарах, которые ему начисляет Госиздат. Самые рьяные пролетарские писатели с партийным билетом вместо таланта вообще объявили А.М. врагом коммунизма и рабочего класса, обвинили в том, что он постоянно возвращается в фашистскую Италию. А.М. на эти нападки не отвечал, но когда власти захотели наказать авторов, он попытался воспрепятствовать, написав Сталину: «Человек я, как Вы знаете, беспартийный, значит все, что говорится по моему адресу, – партию и руководящих членов ее не задевает».

Евгений Замятин вспоминал, что во время частых встреч он рассказывал А.М. о беспощадной рапповской критике талантливых писателей, скорее даже не критики, а травле: «Эти энергичные молодые люди взяли на себя задачу немедленного “перевоспитания” всех прочих писателей. Ничего хорошего из этого, разумеется, не получилось. Одни из “воспитываемых” замолчали, в произведениях других стала слышна явная фальшь, резавшая даже невзыскательное ухо. Плодились “цензурные” анекдоты, среди “попутчиков” росло недовольство». Слушая эти рассказы, Горький «молча курил, грыз усы. Потом останавливал меня: “Подождите. Эту историю я должен для себя записать”». Смысл этих бесед, как рассказывал Замятин, стал ясен ему позже – в 1932 году, когда деятельность РАППа была признана препятствующей развитию советской литературы: «Я совершенно уверен, что этот акт был подготовлен именно им [А.М.] и он действовал как очень искусный дипломат».

Впрочем, и среди самых «пролетарских писателей» разногласия, впервые проявившиеся еще в 1925 году, особенно обострились в конце 1931 года, когда вылились в острую полемику между руководством РАППа – Леопольдом Авербахом, Юрием Либединским, Владимиром Киршоном, Владимиром Ермиловым, Александром Фадеевым, с одной стороны, и Александром Серафимовичем, Федором Панферовым, Владимиром Ставским – с другой. Если раньше рапповцы, считая себя единственными правоверными проводниками политики партии, обрушивались с критикой на писателей иных взглядов, то с конца 1931 года все чаще звучала критика группы Панферова руководства РАППа. Владимир Киршон сообщал Горькому: «Мы не имеем права уйти, ибо если бросят эту работу Авербах, Фадеев, Либединский, Ермолов, Афиногенов, Селивановский, Чумандрин и другие, то передать ее сегодня еще некому. Те, кого выдвигают “Правда” и “Комсомольская правда” – Панферов, Серафимович и др., – не могут повести пролет[арскую] лит[ературную] организацию, они могут и должны участвовать в общей работе, но самостоятельно руководить не могут».

Не один раз А.М. при личных встречах со Сталиным и в переписке поднимал вопрос о неладах в писательской среде. Так, 24 марта 1932 года он писал:

Пользуясь случаем, разрешаю себе поделиться с Вами впечатлением, которое вызывает у меня полемика группы Панферова – Серафимовича с ведущей группой РАППа. Идеологические мотивы первой группы для меня не совсем ясны, но, насколько я понимаю, она стремится к примитивизму и упрощению в области литературы, однако не указывает с достаточной ясностью, почему и зачем это нужно? Если я не ошибаюсь, тогда – это стремление вредное, и в нем чувствуется присутствие элемента угодничества начинающим писателям и желание группы Панферова занять командующие позиции.

Начинающих писателей нужно убеждать, учитесь! И вовсе не следует угождать их слишком легкому отношению к литературной работе. В массу рапповцев эта полемика вносит смущение, раздоры и вызывает в ней бесплодную трату времени на исследования вопроса не – «кто прав», а «за кем идти»? Именно так формулируют свое настроение молодые писатели в их письмах ко мне. Как видите – формулировка, за которую не похвалишь.

Бесконечные групповые споры и склоки в среде РАППа, на мой взгляд, крайне вредны, тем более, что мне кажется: в основе их лежат не идеологические, а, главным образом, личные мотивы. Вот что я думаю. Затем, кажется мне, что замена руководящей группы РАППа – в которой объединены наиболее грамотные и культурные из литераторов-партийцев, – группой Серафимовича – Ставского – Панферова пользы дальнейшему росту РАППа – не принесет.

Сталин решил проблему полемики среди РАППа в присущем ему стиле – быстро и кардинально: 23 апреля РАПП перестал существовать. Кто-то радовался – больше не было организованной группы бездарных «критиков-аллилуйщиков». А Горький? Конечно, его роль в ликвидации РАППа заметна, он был против антиинтеллигентской политики группы, но вовсе не стремился отлучить от культурной деятельности некоторых ее представителей, поддерживал их, считал талантливыми и нужными людьми. Защищая бывшего генерального секретаря РАППа Леопольда Авербаха – родного племянника Зиновия Пешкова, – писал о нем как «о хорошем и даровитом человеке». А.М. оставался верен себе – всех, по его мнению, способных людей надо собирать для коллективной работы по культурному строительству. И Сталин стремился к объединению всех творческих сил в единый литературный процесс. Однако А.М., безусловно поддерживая идею создания Союза писателей, мыслил его, в отличие от Сталина, не как бюрократическую организацию, подчиненную партийному контролю, не как собрание исполнителей партийной воли, а как действительно творческий союз, дающий возможность развивать разные индивидуальности.

Работа по подготовке съезда была поручена Оргкомитету под председательством И.М. Гронского. Летом 1933 года, когда А.М. окончательно вернулся в СССР, он провел совещание творческих работников, предложил активизировать подготовку, выяснить все острые проблемы и прийти к согласию. 15 августа на заседании Оргкомитета А.М. был единогласно избран председателем.

Все наиболее важные встречи Сталина с деятелями культуры, посвященные организации союза и проведения съезда писателей, проходили на Малой Никитской в бывшем особняке Рябушинского. Одна из них, пожалуй наиболее интересная и важная, прошла в сентябре 1933 года. На встрече обсуждались принципы организации Союза писателей, самих же писателей более всего интересовало, кто и как будет ими управлять.

Помимо Сталина присутствовали Николай Бухарин, Лазарь Каганович, Иван Гронский, заведующий Отделом культуры и пропаганды ЦК ВКП(б) Александр Стецкий, его заместитель Александр Щербаков (будущий оргсекретарь Союза советских писателей) и главный редактор газеты «Правда» Лев Мехлис. По предложению Сталина стенограмма не велась, но некоторые писатели делали записи в блокнотах.

После вступительного слова Горького выступил Сталин. Он говорил в основном о том, что писатели должны работать в полном контакте с партией с одной общей для всех целью – воспитать нового человека. Задача писателей: «Изображение действительного величия и значения преобразования людей, деятелей строительства социализма».

Горький в ответном слове поблагодарил партию за внимание к вопросам литературы, но о необходимости влияния партии на писателей не сказал ни слова.

Заведующий Государственным издательством художественной литературы Николай Накоряков вспоминал: «Как всегда, он говорил очень трудно, или, вернее, затрудненно, но с глубокой искренностью, с желанием задеть самые глубокие внутренние струны писателей, их духовного мира, чтобы этим объединить усилия в создании совершенно новой организации, не просто союза, объединения писателей, а именно какого-то глубокого содружества писателей в направлении общей усиленной деятельности по созданию писательского единого организма, направленного к единой цели…»

Многих писателей продолжал волновать вопрос, который прямо задала Лидия Сейфуллина: не превратит ли новая организация писателя из творца в послушного исполнителя партийной воли? Сталин ответил: «Мы организовали вас не для того, чтобы вами командовать, а чтобы вы сами собой командовали… сами себя контролировали, сами себе намечали пути и ответственно выполняли…» Какую именно самостоятельность приобрели писатели в новом союзе, хорошо известно. Очень встревожило Горького и предложение Мехлиса – провести «чистку» писательских рядов, освободиться от враждебных элементов. А.М. резко возразил, что право писателей самим решать, кого принимать в союз, самим воспитывать, самим же и увольнять.

В перерыве произошел инцидент, оказавший на всех присутствующих довольно тяжелое, мрачное впечатление. Писатели разбились на группы, беседовали, пили вино, закусывали бутербродами. К одной из групп, где были А.М., Владимир Бахметьев, Александр Безыменский, Федор Гладков и Николай Бухарин, подошел с бокалом в руке Сталин. Глядя прямо в глаза Николая Ивановича, он вдруг жестко спросил: «Ну, и скоро ли ты нас предашь?» Все замерли, Бухарин растерянно начал оправдываться, что подозревать его в чем-то нет никаких оснований. Сталин чокнулся бокалом со всеми, кроме Бухарина, пригрозил ему: «Ну смотри, это может плохо кончиться».

По одной из версий, это была месть Сталина за бестактную выходку Бухарина во время совещания писателей в первой половине 1932 года здесь же, на Малой Никитской. Об этом оставил воспоминания литературовед Корнелий Зелинский: «Выпили. Фадеев и другие писатели обратились к Сталину с просьбой рассказать что-нибудь из своих воспоминаний о Ленине. Подвыпивший Бухарин, сидевший рядом со Сталиным, неожиданно взял его за нос и сказал: “Ну соври им что-нибудь про Ленина”. Сталин был оскорблен. Горький явно растерялся. Сталин сказал: “Ты, Николай, лучше расскажи Алексею Максимовичу, что ты на меня наговорил, будто я хотел отравить Ленина”. И Сталин сам рассказал о том, как больной В.И. обратился к нему с просьбой дать ему яд, чтобы облегчить предсмертные страдания».

Как мог решиться Бухарин на такую бестактность? Возможно, он плохо переносил алкоголь, возможно, это была чисто импульсивная выходка – ведь позволил же он себе, опоздав на это совещание, по-мальчишески перепрыгнуть через забор. В порыве дружеских чувств он больно хватал А.М. за горло…

Мне кажется, Сталиным вряд ли двигало чувство мести за этот бестактный поступок. Скорее он намеренно предупредил Николая Ивановича – прилюдно и в присутствии Горького, который Бухарина постоянно защищал. Ведь к этому времени арестованные члены «Бухаринской школы» бывший главный редактор «Комсомольской правды» Александр Слепков и недавний член редколлегии «Правды» Дмитрий Марецкий дали показания о том, что были знакомы с программой «Союза марксистов-ленинцев», с антисталинским обращением Мартемьяна Рютина «ко всем членам ВКП(б)». К тому же по некоторым признакам автором «Рютинской платформы» мог быть и сам Бухарин. Тем не менее Сталин позволил А.М. выдвинуть кандидатуру Бухарина в докладчики на I съезде советских писателей.

А.М., выступая против групповщины и администрирования в руководстве Союзом писателей, предложил свой состав правления в противоположность «линии Юдина – Мехлиса». 2 августа 1934 года он написал Сталину:

Идеология этой линии неизвестна мне, а практика сводится к организации группы, которая хочет командовать Союзом писателей. Группа эта – имея «волю к власти», и опираясь на центральный орган партии, конечно, способна командовать, но, по моему мнению, не имеет право на действительное и необходимое идеологическое руководство литературой, не имеет вследствие слабой интеллектуальной силы этой группы, а также вследствие ее крайней малограмотности в отношении к прошлому и настоящему литературы…

Лично для меня Панферов, Молчанов и другие этой группы являются проводниками в среду литераторов и в литературу – мужика, со всем его индивидуалистическим «единоличным» багажом. Литература для них – «отхожий промысел» и трамплин для прыжков на высокие позиции… Вишневский, Либединский, Чумандрин не могут быть руководителями внепартийных писателей, более грамотных, чем эти трое. Комфракция в Оргкоме не имеет авторитета среди писателей, перед которыми открыто развернута борьба группочек.

И я должен сказать, что у нас группочки создаются фактом мещанства: у некоторых ответственных т[оварищей] есть литераторы, которым «вельможи» особенно покровительствуют, которых особенно и неосторожно похваливают. И около каждого из таких подчеркнутых симпатий «начальства» литераторов организуется группочка еще менее талантливых, чем он, но организуется не как вокруг «учителя», а – по мотивам бытовым, узколичным: «Имярек» в свою очередь тоже, играя роль мецената, проводит в издательства недозрелые плоды «творчества» юных окуней, щурят и прочих рыбок из разряда хищных. «Имярек» хлопочет о пайке и квартире для своего поклонника, которого он именует «учеником», но работе не учит и не может учить, ибо – сам невежда.

Нужно заметить, как точно описал А.М. скорое вырождение союза, где бесталанные, но идейно выдержанные писатели, поддержанные партийными чиновниками от литературы, получали бы все блага – их печатали, награждали премиями, наделяли квартирами и дачами, тогда как талантливые, но свободно мыслящие оставались на положении изгоев. А.М. продолжает:

Знаю, что Вам будут представлены списки людей, которые рекомендуются в Правление и Президиум Союза писателей. Не знаю – кто они, но догадываюсь.

Лично мне кажется, что наиболее крепко возглавили бы Союз лица, названные в списке прилагаемом. Но если даже будет принят предлагаемый состав Правления Союза писателей, – я убедительно прошу освободить меня от Председательства в Союзе по причине слабости здоровья и крайней загруженности лит[ературной] работой. Председательствовать я не умею, еще менее способен разбираться в иезуитских хитростях политики группочек. Я гораздо полезнее буду как работник литературы. У меня скопилось множество тем, над коими я не имею времени работать.

Список, прилагаемый к этому письму, не обнаружен, но в Архиве А.М. Горького хранится список Президиума и Секретариата правления Союза советских писателей в составе: Лев Каменев, Иван Луппол, Роберт Эйдеман (председатель Центрального совета Осоавиахима), Иван Микитенко, Всеволод Иванов, Бруно-Ясенский, Николай Тихонов, Валерий Межлаук (председатель Госплана и заместитель главы правительства)…

Просьбу А.М. освободить его от председательства не удовлетворили, и в конце августа 1934 года он обращается в ЦК ВКП(б):

Писатели, которые не умеют или не желают учиться, но привыкли играть роли администраторов и стремятся укрепить за собою командующие посты – остались в незначительном меньшинстве. Они – партийцы, но их выступления на Съезде были идеологически тусклы и обнаружили их профессиональную малограмотность. Эта малограмотность позволяет им не только не понимать необходимость повышения их продукции, но настраивает их против признания этой необходимости, – как это видно из речей Панферова, Ермилова, Фадеева, Ставского и двух, трех других.

Однако т. Жданов сообщил мне, что эти люди будут введены в состав Правления Союза как его члены. Таким образом, люди малограмотные будут руководить людьми значительно более грамотными, чем они. Само собою разумеется, что это не создаст в Правлении атмосферы, необходимой для дружной и единодушной работы… Это обстоятельство еще более отягчает и осложняет мое положение и еще более настойчиво принуждает меня просить вас т.т., освободить меня от обязанности Председателя Правления Союза литераторов.

Но и эта просьба была оставлена без внимания. А.М. стремился освободить писателей от диктатуры РАППа, а на деле в состав правления вошли все те же рапповские командиры. Сталин пошел лишь на некоторые уступки, и доклады на первом съезде были поручены Николаю Бухарину, Алексею Рыкову, Самуилу Маршаку, а рекомендованные А.М. кандидатуры вошли в правление. Но уступка эта была временной – Сталин четко проводил курс на усиление партийного руководства литературой, опираясь на Льва Мехлиса, директора Института красной профессуры Павла Юдина, Андрея Жданова, Александра Щербакова.

Съезд писателей показал, что Сталин добился задуманного, но он остался недоволен позицией Горького, и, несомненно, это отразилось на его положении. Он все еще нужен был Сталину как политический капитал, но его авторитет, его влияние существенно ограничивались.

Примером может служить незавершенная дискуссия с Федором Панферовым о языке. В «Правде» в марте 1934 года появилась статья, поддерживающая выступление А.М. против засорения русского языка, – имелся в виду роман Панферова «Бруски». Но 28 января 1935 года «Правда» напечатала «Открытое письмо» Панферова Горькому. Явно заручившись поддержкой главного редактора Мехлиса, автор обращается к Горькому: