Текст книги "Моя семья: Горький и Берия"

Приложение 3
Иван Николаевич Ракицкий

Иван Николаевич Ракицкий в дом Горького попал через В.М. Ходасевич. Валентина Михайловна познакомилась с ним в Париже, где он обучался художеству вместе с будущим ее мужем – Дидериксом.

В Первую мировую войну Ракицкий ушел добровольцем на фронт, попал под ипритную атаку. Стал практически инвалидом – ожог дыхательных путей и пищевода. Почти не мог есть, после еды должен быть некоторое время ровно лежать.

Иван Николаевич обладал удивительным даром ясновидения. Мог определить характер человека по почерку, предсказывал катастрофические события. Про него рассказывали, что он всем телом чувствовал надвигающуюся катастрофу – гибель кораблей, крушение поездов, наводнения. Такие предвидения сопровождались сильными головными болями, а определение характера людей и их судеб отнимало много сил. Он мог гадать и по руке, но не любил это делать близким людям.

По воспоминаниям Валентины Михайловны, Горький познакомился с Ракицким в Крыму, в Коктебеле. Удивительные способности Ивана Николаевича сильно заинтересовали Алексея Максимовича, и он пригласил его обязательно зайти к нему в Петрограде. Иван Николаевич пришел на Кронверкский, 6, в сентябре 1916 года, прямо из Петроградских военных казарм – по возвращении из Крыма он был мобилизован. Вечером он собрался уезжать, но М.Ф. Андреева не отпустила его, оставила ночевать, сказав, что мобилизация, конечно же, недоразумение – как можно призывать на службу отравленного ипритом, обещала, что завтра же она уладит все его «военные» дела. Так Иван Николаевич остался в доме Горького, сперва на одну ночь, а потом и на всю жизнь.

Когда Алексей Максимович уезжал из Союза, он предложил Ракицкому ехать вместе с ним. В Берлине Ивану Николаевичу сделали операцию, что-то смогли исправить – удалили спайки, что-то – нет. В Германии с ним очень сильно сдружились Максим и Надежда Алексеевна, и он стал полноправным членом семьи. Вместе уехали в Чехословакию, затем – в Италию. В Сорренто, кроме того, что он сам рисовал очень много, еще и обучал Надежду Алексеевну, пробовал записывать беседы Алексея Максимовича, его рассказы за вечерним чаем, во время прогулок. Но однажды Алексей Максимович увидел это и рассердился: все, что нужно, я сам запишу, и заставил записки уничтожить. Но в продолжение всей жизни семьи Горького Иван Николаевич вел дневник.

По утрам за завтраком Ракицкий иногда говорил: сегодня будет землетрясение или наводнение, и называл место, где это случится. Максим записывал предсказания, потом проверял по газетным сообщениям (газеты приходили с опозданием на день-два), и все события происходили точь-в-точь, как было записано. В 1922 году в Германии за сутки, час в час, предсказал смерть папы римского Бенедикта XV.

Иван Николаевич увлекался Востоком, собрал обширную библиотеку, изучал тибетскую медицину. Биографию его толком никто не знал, кроме того, что родом он из Украины, из Ахтырки. Сам он фантазировал, рассказывал разные смешные истории про своих выдуманных тетушек – их у него было не то одиннадцать, не то двенадцать.

Моя мама запомнила только две из этих историй: одна из тетушек была очень жадная, вторая – любила путешествовать. У первой был огромный вишневый сад, когда поспели вишни, она ни с кем не хотела поделиться и сама ведрами поглощала ягоды, прямо с косточками. Объелась так, что косточки начали пулями выстреливать из пупка, отскакивали от потолка и рикошетом ее же и убили… Вторая погибла на далеком тропическом острове. Легла отдыхать под пальмы – и кокосовый орех упал ей на голову. С остальными тетушками случилось нечто столь же трагическое.

Мама рассказывала еще и о таком случае. Одна из дочерей герцога Серра-ди-Каприола Елена никак не решалась выйти замуж за своего давнего поклонника богатого итальянца из Америки. В конце концов ее общими усилиями уговорили. Жениху сообщили о согласии невесты. Он торжественно приплыл на яхте.

Мария Игнатьевна и Надежда Алексеевна помогали готовить свадьбу, заказали в Риме постельное белье с герцогскими гербами. Всей компанией плавали на яхте жениха на остров Иския. Во время плавания Ракицкий посмотрел ладонь жениха и сказал ему какие-то приятные вещи. Когда всей компанией отправились на прогулку, невеста с женихом немного отстали, а когда догнали остальных, все поняли, что между ними что-то произошло. Тогда Ракицкий тихо сказал Максиму: «Не к добру эта ссора. На руке у жениха – смерть!» На следующее утро его нашли в номере отеля «Минерва» застрелившимся.

Иван Николаевич мечтал посетить Китай. Когда семья Алексея Максимовича собралась окончательно возвращаться в СССР, Ракицкий устроился на торговое судно, шедшее в Китай, побывал в Монголии, в Гонконге. Вел дневник путешествия. Мама рассказывала, что в Горках-10 у него был целый сундук с записями, фотографиями и зарисовками. К сожалению, во время войны все пропало.

Он очень любил детей, мама вспоминала, как он рассказывал ей и Дарье массу историй об индейцах, учил, как нужно правильно падать, чтобы не ушибиться. Учил делать стойку на руках. В Горках он выращивал цветы, сделал японский садик с камнями и миниатюрным водоемчиком, высаживал кактусы. Вывел новый сорт хризантем, даже получил от Сельскохозяйственной академии грамоту. Загорелся идеей получить новый сорт помидоров – скрещивал с какими-то другими растениями. Перед самой войной действительно вырос куст с плодами – все ходили смотреть.

Иван Николаевич очень помог, когда нужно было подписывать множество архивных фотографий, у него была великолепная память. По словам мамы, он очень любил кормить птиц, они совершенно не боялись его, слетались к нему отовсюду. Умер Иван Николаевич в 1942 году в эвакуации в Ташкенте.

Часть 2
Берия и сын

Тбилиси: 1924 год

Год рождения моего отца – 1924-й – время тяжелейших испытаний для Грузии.

В обществе были очень сильны оппозиционные советскому режиму настроения. Меньшевики, правившие Грузинской демократической республикой с 1918 по 1921 год, не преминули воспользоваться этим и попытались вернуть власть. Находившееся в Париже меньшевистское правительство в изгнании, которое возглавлял Ной Жордания, создало Заграничный центр, а в самой Грузии – Комитет независимости, в который вошли представители всех крупных социал-революционных и национал-демократических грузинских партий, а их было более чем достаточно.

Мой дед Лаврентий Павлович Берия (далее – Л.П.) в ту пору занимал должность начальника Секретно-оперативной части и заместителя председателя Грузинской ЧК. Через агентуру он отслеживал всю деятельность Комитета независимости Грузии. Весной 1923 года были арестованы члены Военного центра комитета, почти в полном составе члены ЦК Национально-демократической партии и весь состав Тифлисского комитета. Ликвидировали типографии, а осенью арестовали и главу Комитета независимости Грузии бывшего министра земледелия меньшевистского правительства Ноя Хомерики.

Однако оставшиеся на свободе члены комитета продолжали курс на вооруженное восстание, надеясь, с одной стороны, на всенародную поддержку и обещанную материальную помощь французов и англичан, с другой – на то, что Москва не пойдет на жесткие меры в момент, когда Западные державы готовы признать СССР. В результате оказалось все в точности наоборот – и французы с англичанами «надули», да и Москва, нимало не колеблясь, ввела части Красной армии со стороны Северного Кавказа – Азербайджана и Армении.

Л.П. предпринимал попытки избежать кровопролития. В обход местного руководства он отправил донесение Серго Орджоникидзе, 1-му секретарю Закавказского крайкома партии (руководившего компартиями Азербайджана, Армении и Грузии) и с одобрения Сталина вступил в контакт с представителями парижской эмиграции. Через своих агентов он проинформировал заговорщиков, что их планы известны властям во всех подробностях. Но по совету англичан меньшевики объявили, что слухи о якобы готовящемся в Грузии восстании – провокация.

Впоследствии Л.П. обвиняли в том, что он специально оставил на свободе часть руководящей верхушки заговорщиков, хотя имена их были хорошо известны. А мог арестовать всех, и тогда восстания просто не было бы. Договорились даже до того, что сам Л.П. и организовал восстание, с тем чтобы эффектно разгромить его и выбиться на ведущее место в политическом руководстве Грузии. Ну, и Москва становится ближе… Об отношении к Москве скажем чуть позже, а пока Л.П. предложил организовать встречу с одним из лидеров меньшевиков, чтобы убедить его: в сложившихся обстоятельствах восстание обречено на провал и принесет лишь ненужные жертвы.

В середине апреля 1924 года на встречу отправился Валико Джугели, в независимой Грузии – член Учредительного собрания и командующий Национальной гвардией. Его безопасность гарантировалась. Но вместо того чтобы, как было условлено, приехать в Западную Грузию, он, потеряв всякую осторожность, расхаживал по центру Тбилиси, встречался со старыми друзьями. Конечно, незамедлительно последовал донос и арест. Дело получило огласку, и все усилия Л.П. пропали даром.

Представим, что было бы с Л.П., не получи он «добро» от Москвы на эту операцию. Это могло стоить ему не только карьеры, но и жизни. Арест Джугели произошел 6 августа, а 9-го и 10-го он написал два письма в ЦК партии меньшевиков, в которых признавал, что арест произошел исключительно по его вине, и пытался уговорить коллег отказаться от вооруженного выступления. Конечно, посланиям из тюрьмы никто не поверил.

Л.П. написал официальное письмо Серго Орджоникидзе и председателю ОГПУ при СНК СССР Феликсу Дзержинскому, выразив несогласие с действиями властей. Мой отец, Серго Лаврентьевич Берия, был уверен, что эти письма сохранились в архивах, но находятся на секретном хранении.

Не надеясь что-либо изменить, в конце августа Л.П. взял отпуск и поехал к беременной жене в деревню Абастумани, расположенную недалеко от турецкой границы. А 28 августа вспыхнуло восстание. В течение нескольких дней Л.П. с женой добирался до Тбилиси. Восставшие их не тронули. В то время в демократических кругах такое «рыцарство» – не редкость. Но вот как вспоминал об этом периоде один грузинский коммунист: «Они (восставшие) не осмелились расстрелять ни одного из наших товарищей, тогда как мы уничтожали их сотнями, и в том числе целиком из ЦК».

В начале сентября в Грузию были переброшены дополнительные войска, и восстание было окончательно разгромлено. В этот драматический период – 28 ноября 1924 года – и появился на свет мой отец. После всех тревог и испытаний роды были очень тяжелыми, но все закончилось благополучно, мальчика назвали Серго в честь Орджоникидзе, которого Л.П. почитал как старшего товарища.

До середины 1930-х годов семья занимала квартиру в обычном доме по Верийскому спуску – квартиру большую, но ведь с ними жили бабушка Марта – мать Л.П., и тетя Анетта, а с сентября 1929 года – и Э.Э. Альмендингер, учительница немецкого языка.

О своем первом знакомстве с семьей Л.П. Элла Эммануиловна вспоминает в письме Бубе (так мы все в семье называли Нину Теймуразовну Берия) от 20 января 1975 года: «Прошло 46 лет, что мы познакомились. Было это в сентябре 1929 года… Встретились в передней с Анеттой, которая ввела меня в большую комнату. Пришли вы – красивая молодая женщина. Вдруг из другой комнаты выбежал худенький мальчик с живыми глазами… Зашла пожилая женщина (наверное, гораздо моложе, чем мы с вами сейчас) Марта Ивановна… Носили вы темно-синее шерстяное платье. Вы тогда имели только это платье, а летом – синее с белым маркизетовое платье. Тогда было другое время. Люди были довольны и одним платьем. Сергуня имел только одни чулочки, которые я вечером перед уходом штопала на коленях. Лена Стуруа подарила ему тогда новые. Годы прошли, Серго теперь уже 50 лет, но воспоминаний осталось много…»

А вот как она описывает уроки немецкого языка: «Игрушек у Серго почти не было, но зато был ученический столик. На полу рядом лежал маленький коврик. На нем разделили на разные части мандариновые шкурки – самые маленькие были рыбки (Fischehen), средние – лодки, большие – пароходы. Так начали изучать немецкий язык».

Да, время действительно было другое. Это сейчас огромная армия госчиновников различных рангов наживается на взятках и воровстве, а тогда у жены руководителя ГПУ Грузии было всего два платья, а его сына с пяти лет не заваливали игрушками, а старались научить чему-нибудь полезному.

Когда подошло время, родители выбрали сыну немецкую школу, где все предметы преподавались на немецком языке, но грузинский язык и литературу изучали в полном объеме. Школа была организована немецким землячеством и считалась элитарной. На деле же вся элитарность свелась к тому, что в 1937 году многие ученики остались без родителей.

Параллельно мой отец занимался в семилетнем музыкальном училище по классу фортепиано у профессора Виноградова. Очень много времени уделялось и спорту – он ходил в гимнастическую и теннисную секции. По просьбе Л.П. известный философ Шалва Нуцубидзе прочел папе курс лекций по азам мифологии, истории Грузии, словесности. Одно время Л.П. старался привить сыну любовь к рисованию, хотел, чтобы он стал художником.

Художником папа не стал, но рисовал вполне прилично. У меня до сих пор хранятся его рисунки реактивных самолетов, которые он присылал мне из ссылки. А уже в Киеве, когда мне, ученику 10-го класса, поручили оформить альбомы для ленинской комнаты, папа взял всю художественную часть на себя. Особенно ему удался портрет Ленина – с хитро прищуренным взглядом Ильич как бы говорил: верной дорогой идете, товарищи!

До середины 1930-х годов семья продолжала жить в старой квартире, пока в 1935 году, когда Л.П. уже стал 1-м секретарем Коммунистической партии Грузии, в Тбилиси не приехал Сталин. Л.П. находился в столице, а Буба с сыном и Эллой Эммануиловной отдыхали на море. Как только Л.П узнал о том, что приедет «хозяин», он позвонил Бубе, попросил ее вернуться в Тбилиси. На второй день после приезда Сталин посетил их. Увидев Бубу, спросил: «Нино, почему ты не в Гагре? Как узнала, что я приеду?» Был недоволен, что Л.П. вызвал жену из-за его приезда. Увидев моего папу – а ему тогда минуло 12 лет, подозвал и заговорил с ним на грузинском языке. Папа смотрел на него с восторгом, как на некое божество. Сталин обнял его и сказал: «Ты такой же большой, как моя Светланка. Вот я пришлю ее, чтобы вы познакомились». На прощание Сталин заметил Л.П.: «Молодец, живешь скромно, но ты занимаешь значительный пост и должен жить в лучших условиях».

Слова вождя не обсуждались, и через некоторое время семья переехала в фешенебельный особняк на улице Мачабели. В большом доме они жили не одни. Соседями были – те, кого помнил папа, – видные партийные работники Амбегрилия Кекелия и Григорий Арутинов.

Конечно, уже на следующий день вся улица знала, что дома у Л.П. побывал сам Сталин. Знакомые мальчишки жадно расспрашивали папу: «Какой он? Что говорил? Ты к нему прикасался?» Для них и для папы Сталин был сверхчеловеком. С годами это детское, а затем и юношеское обожание постепенно изменилось. Сам папа рассказывал об этом так: «До перевода в Москву отношения нашей семьи к И.В. можно обозначить одним словом – обожествление. Когда отца перевели в столицу, то многое он увидел в более откровенном виде. И перед матерью некоторые вещи предстали в ином свете. Я общался с семьей И.В., с ним самим. Сказать, что я уважал его, – значит ничего не сказать. Но когда я сравнивал свои личные впечатления с тем, что с ним связывалось, то много не понимал. У меня было какое-то внутреннее неприятие того, что происходило. Я чувствовал, что и отец думает то же самое. Особенно это проявилось во время так называемого “Мингрельского дела”. Множество людей были арестованы без суда, и каждого заставляли давать показания на Л.П. Берия».

Есть интересные воспоминания известного журналиста Мэлора Стуруа о встрече со Сталиным в особняке Л.П. в Москве. Мэлор и мой папа играли в бильярд, когда неожиданно в комнату вошли Сталин и Л.П. После непродолжительного разговора Л.П. предложил сыграть до обеда партию-другую, разделившись на «стариков» и «молодых». Мэлор, игравший очень хорошо, сразу же понял, что Сталин играть совершенно не умеет. После недолгих колебаний он все-таки начал играть в полную силу, решив для себя, «что лучше обыграть Сталина, чем попасться на том, что умышленно поддаешься». Мэлор Стуруа вспоминал:

Мы с треском обыграли «стариков». Сталин не выказал никакого неудовольствия, хотя с усмешкой заметил:

– Здорово играешь. И как это у тебя остается время для учебы?

Вторая партия не состоялась. Так же, как и обед – Сталин и Берия неожиданно уехали. Я спросил Сергушу, не обидел ли я Сталина своей слишком агрессивной игрой? Ответ прозвучал несколько неожиданный:

– Не во всем же он должен быть гениальным!

Так мог рассуждать, да еще вслух, лишь человек, который достаточно часто видел Сталина, причем в домашней обстановке. Недаром говорят, что ничто так не способствует заземлению героической личности, как ночной колпак на его голове.

Я знал, что это двойственное отношение к Сталину мой отец пронес через всю жизнь. Он считал Сталина величайшим государственным деятелем. Отнюдь не оправдывая его жестокость, он все же не мог не думать и о том, что, может быть, сама жизнь, история того времени, требовала, чтобы во главе государства стояла именно такая личность.

Точно так же считала моя бабушка Буба, которую некоторые называли «правоверной сталинисткой»: «Тогда шла жестокая борьба – Советская власть должна была победить. Да, я лично знала этого человека. В свое время мы часто ходили друг к другу в гости. Действительно, Сталин был очень суровый человек, с жестоким характером. Но кто может доказать, что в то время надо было иметь другой характер, что можно было обойтись без жестокости? Сталин хотел создать большое и мощное государство. И он сделал это. Конечно, не обошлось без жертв. Но почему же другие политики в то время не увидели иной дороги, которая без потерь бы привела к заветной цели».

Но вернемся на улицу Мачабели. Не изменяя привычкам, выработанным в юности, вставал Л.П. очень рано – в шесть утра и приучил к этому сына. Каждое утро вместе начинали с зарядки, после – обтирались холодной водой. Сами соорудили во дворе дома турник. После завтрака папа отправлялся на занятия, а Л.П. некоторое время работал в кабинете и уезжал на работу. Иногда в сопровождении охранника шел пешком по улице, а не, как гласит очередная легенда, по специально прорытому туннелю от дома до здания ЦК. Вечером все вместе ужинали, и Л.П. вновь шел в кабинет работать с материалами.

Отец рассказывал, что Л.П. по натуре был аналитиком, никогда не спешил с выводами, основываясь лишь на собственных эмоциях. Он считал, что для политика это абсолютно недопустимо. Конечно, на его характер наложила отпечаток многолетняя работа в разведке.

С раннего детства Л.П. старался приучить сына к систематическому труду, умению работать с информационными материалами, сопоставлять факты, прогнозировать. Сообразно возрасту Л.П подбирал ему книги, журналы. Советовал, что прочитать, на что обратить внимание, и, главное, с детства приучал его к жесткой, почти армейской дисциплине. В дальнейшем это очень пригодилось папе в самых разных ситуациях – и при огромной загруженности в КБ-1 с одновременной работой над диссертацией, и в тюрьме, и в ссылке…

Много внимания родители уделяли и физическому развитию сына. Известно, что лучше всего учить на своем примере. Сам Л.П. ездил верхом, метко стрелял, играл в футбол и волейбол, великолепно плавал. Буба тоже занималась верховой ездой и брала призы на республиканских соревнованиях по стрельбе. Всему этому они старались обучить и сына. А по поводу умения плавать папа вспомнил, как однажды по приглашению Сталина он с отцом отдыхал у него на даче на берегу Черного моря: «В тот день поднялся шторм. Мы с отцом смело ныряли в высокие волны, так как оба были хорошими пловцами. Сначала мы не обратили внимания на Сталина, сидевшего на некотором расстоянии от прибоя и надрывавшегося от крика: “Выходите! Выходите!”». Когда, наконец, изможденные, но счастливые они вышли из воды, Сталин набросился на Л.П.: «Как ты можешь так рисковать жизнью мальчика!» А для них, умелых пловцов, побороться с большими волнами действительно было удовольствием, а не риском.

Отпуск Л.П. с семьей обычно проводил на Кавказе. Несколько раз были в Крыму. Людных мест старались избегать, часто и надолго уходили в горы, катались на лодке. Л.П. учил сына управляться с веслами, позже осваивали спортивный скутер.

Л.П. никогда в жизни не курил и не употреблял крепких напитков, за обедом на столе в Тбилиси и позже в Москве стояло легкое грузинское вино, да и то этот обычай ввела Буба, которая всегда старалась следовать грузинским традициям.

Конечно, папа видел, что он живет совсем в других условиях, чем большинство его товарищей. Однажды их экономка княгиня Такташвили попробовала объяснить ребенку, что он имеет на это полное право, так как является потомком княжеского рода (фамилия родителей Бубы – Гегечкори). И действительно, Бубина мама – Чиковани – принадлежала к знатному мингрельскому роду. Узнав об этом, Буба категорически запретила такого рода разговоры и объяснила папе, что такое неравенство и стало причиной революции, а фешенебельная по меркам того времени квартира, дача, машина отца и прочее – не их собственность, а все принадлежит государству. Пользоваться всем этим они могут, пока Л.П. занимает ответственный пост.

В остальном папа, по его словам, ничем не отличался от мальчишек своего возраста. Да и у улицы свои законы, там положение родителей не учитывается. По крайней мере так было в то время. Ценилось умение постоять за себя и своих друзей. Приходилось участвовать и в драках, и в различных проделках.

Как и множество других пионеров, папа посещал кружок «воинствующих безбожников», и однажды ребята забросали чернильницами лютеранскую церковь. Чувствовали себя героями. Пастор, вместо того чтобы учинить скандал и требовать наказания, собрал детей и пригласил их послушать органную музыку. Умный человек, он сумел, не наказывая, заставить их испытать чувство стыда за свой поступок. Еще несколько раз папа навещал пастора, и тот ненавязчиво, не делая попыток обратить в свою веру, объяснил ему множество вещей, от которых папа, как и большинство советских детей, был очень далек. Позже он узнал, что Л.П. пришлось выделить средства на реставрацию испорченных церковных стен.