Текст книги "Моя семья: Горький и Берия"

Переезд в Москву

В 1938 году папу перевели в русскую школу – немецкую должны были закрыть. Летом с ним дополнительно занималась литературой и языком лицейская учительница его мамы. Никто тогда не предполагал, что вскоре все круто изменится и Л.П. получит повышение, будет переведен в Москву на должность замнаркома внутренних дел, а затем и заменит наркома Николая Ивановича Ежова. Как мог, Л.П. сопротивлялся этому назначению – в архивах, папа был уверен в этом, должны быть материалы и по этому поводу. Он вовсе не хотел уезжать из родной Грузии, где успешно занимался хозяйственной деятельностью и чувствовал себя на своем месте, не хотел снова возвращаться на работу в органы, тем более что очень хорошо представлял себе, чем может закончиться такая карьера. В своем нежелании ехать в Москву он был абсолютно искренен, что отмечали даже его будущие враги. Тот же Н.С. Хрущев вспоминал: «Берия сказал: я не принимаю поздравлений, мне лучше было бы остаться в Грузии». Но Сталин принял решение, провел его через политбюро, и возражать было бесполезно.

Почему же вождь выбрал на пост наркома именно Л.П.? Отец объяснял это так: 1938 год – страна находится в тяжелом состоянии, все более реальной становится внешняя угроза, внутри страны растет недовольство, и, несмотря на страх, его выражают не только отдельные партийные руководители. Механизм «чисток», запущенных Ежовым, становится неуправляемым. Политбюро ЦК практически было не в состоянии контролировать работу НКВД. Сталин решил исправить ситуацию, показав, что положительные изменения исходят от него. Он давно уже следил за карьерой Л.П., еще со времени восстания в Грузии, отдавал должное его организаторским способностям, умению отстаивать свое мнение, даже если оно шло вразрез с мнением вышестоящих партийных органов. Так что, для того чтобы «поиграть в либерализм» и «выпустить пар», лучшей фигуры Сталину было не найти.

Вот что об этом назначении писал арестованный в июне 1938 года заместитель наркома внутренних дел Казахской ССР Михаил Шрейдер: «Меня радовало известие о том, что Берия назначен во главе НКВД. Я думал, что если Сталин выбрал на этот пост своего соотечественника, то можно надеяться, что он исправит созданную Ежовым ситуацию». Позже Константин Михайлович Симонов напишет об этом: «Назначение Берия выглядело так, как будто Сталин призвал к выполнению суровых связанных с такой деятельностью обязанностей человека из Грузии, которого он знал, которому он, очевидно, доверял и который должен был там, где не поздно, поправить содеянное Ежовым».

Разговоры же о том, что Сталин рассматривал, например, кандидатуру Героя Советского Союза знаменитого летчика Валерия Чкалова, лишены основания. Можно ли серьезно рассуждать о том, что во главе НКВД, да еще с целью его реорганизации, Сталин готов был поставить пусть выдающегося летчика, пусть любимца всей страны, но человека, не имеющего не только чекистского, но и серьезного управленческого опыта вообще, без специальных знаний, без команды, на которую тот мог бы опереться.

Как в свое время Ежов, он бы быстро стал марионеткой в руках многоопытных сотрудников аппарата. Сталин сделал стопроцентно верный выбор и совсем не потому, что Берия – грузин, его соотечественник. Л.П. соединял в себе способности организатора, позволившие ему за несколько лет вывести отсталую Грузию в ряды передовых республик СССР, с многолетним чекистским опытом и возможностью заменить кадры Ежова хорошо знакомыми ему чекистами из Закавказья.

Поначалу Л.П. не собирался забирать с собой семью, тем более что Буба категорически отказывалась уезжать из Тбилиси. Но когда Сталин узнал об этом, тут же прислал начальника своей охраны Николая Власика, и в 24 часа всех, кто был в доме – и бабушку Марту, и тетю Анетту – посадили в вагон и отправили в Москву. Кажется, и кошку не забыли. Папа даже не успел забрать в школе документы.

Место жительства Л.П. определили в известном Доме на набережной. Квартира была большая, пятикомнатная: одна комната родителям, одна – моему папе и Элле, одна – бабушке Марте и Анетте, рабочий кабинет Л.П. с библиотекой и гостиная. В доме были свой кинотеатр, спортзалы, кухня. Вскоре после обустройства их посетил Сталин. Опять остался недоволен – тесновато, надо бы переселить вас в Кремль. В Кремле в то время жили большинство руководителей Советского Союза. Но Буба категорически отказалась жить в полной изоляции, «как в тюрьме». Сталина мысль о полной изоляции позабавила, но настаивать он не стал.

Через некоторое время по его распоряжению их все равно переселили в отдельный особняк на углу Малой Никитской улицы, построенный в XIX веке для одного из московских градоначальников. Это послужило основанием считать, что Л.П. пользовался некоторой свободой, и он отчасти вышел из-под контроля. На деле же свобода и отсутствие контроля состояли в том, что все комнаты особняка были оборудованы микрофонами.

За домом был небольшой закрытый двор, где в редкие часы отдыха Л.П. играл с охраной в футбол. Эту игру Л.П. очень любил – в молодости он несколько раз выступал в роли полузащитника в составе городской сборной Тбилиси. А однажды в матче со сборной Москвы ему даже поручили сдерживать натиск молодого нападающего Николая Старостина. Позже в Москве Л.П. опекал футбольную команду Московского пролетарского спортивного общества «Динамо», продолжая традицию, заложенную Феликсом Дзержинским, – это спортивное общество было создано в начале 1920-х годов по его инициативе как Физкультурное общество ГПУ. С тех пор органы внутренних дел опекали все динамовские команды.

Вспольный переулок, на углу которого находился особняк Л.П., выходил прямо на Патриаршие пруды, где зимой проходили соревнования по хоккею на звание чемпиона Москвы. В 1930–1940-е годы многие футболисты для поддержания спортивной формы зимой играли в так называемый «русский хоккей» (с мячом). Рассказывают, что как-то раз Берия заехал посмотреть игру и увидел среди хоккеистов Старостина. В перерыве подозвал его, поздоровался и сказал сопровождавшим его офицерам:

«– Вот, познакомьтесь, это мой старый знакомый. Однажды в Тифлисе он очень ловко убежал от меня. Лет, пожалуй, 15 назад… или больше? А, Николай?

– Да, Лаврентий Павлович, примерно так!

– Видите, как любопытно жизнь складывается. Вы, Николай, до сих пор в отличной форме, а из меня какой теперь спортсмен? Зато у меня появилось одно преимущество: если сейчас вам и удастся снова убежать от меня, то ненадолго».

Для отдыха за городом Л.П. выбрал небольшую деревянную дачу в три комнаты в селе Архангельском, очень уютную, расположенную в старом сосновом лесу. Место чудесное, можно было зимой устраивать дальние лыжные прогулки. Но в начале лета 1939 года неожиданно приехал Сталин, все осмотрел и опять остался недоволен. По его распоряжению Л.П. предоставили бывшую дачу кандидата в члены Политбюро ЦК Павла Постышева, расстрелянного в феврале 1939 года. Сталин мотивировал это тем, что так Л.П. будет ближе и к городу, и к его загородной резиденции. Дом в Сосновке довольно большой – пять комнат с библиотекой и бильярдной, – но отнюдь не роскошный.

На территории Л.П. и папа с помощью охраны оборудовали волейбольную площадку и по воскресеньям устраивали соревнования с охраной. Построили тир, зимой бегали на лыжах, летом катались на велосипедах. По приглашению маршала Семена Будённого ездили заниматься конным спортом. По возможности, как и в Тбилиси, все старались поддерживать хорошую физическую форму.

По решению родителей папа поступил в обычную школу, находившуюся напротив японского посольства. На переменах ребята сильно шумели, гоняли мяч на школьном дворе и частенько били стекла в посольском здании. В конце концов школу перевели в другое место, а папа оказался в элитной школе, где учились дети Сталина – Василий и Светлана – и некоторых других руководителей страны. Со Светланой он дружил, они были знакомы с раннего детства. Она часто бывала у них дома, и Буба очень ее полюбила – девочка ведь росла одна, без матери, а у отца практически не было для нее времени. Через много лет, когда Светлана сбежала из СССР и опубликовала свои воспоминания, в которых вылила на Л.П. много грязи, Буба все равно защищала ее, считала, что в трудное время рядом с ней не оказалось человека умного, достойного, способного помочь ей и подсказать, как поступить. Буба считала, что Светлану просто использовали.

В школе папа отличником не был, но учился хорошо, увлекся радиотехникой и к окончанию школы уже имел зарегистрированную радиостанцию. В этой же школе училась и моя будущая мама – в одном классе со Светланой, они дружили и почти все школьные годы просидели за одной партой. А знакомство моих родителей произошло на даче у Сталина в Мухалатке. Светлана летом – если приезжала на дачу одна, без отца, – приглашала мою маму. А мой папа отдыхал в это время недалеко на другой правительственной даче и приезжал к Светлане в гости. Мама рассказывала, что при первой встрече Светлана даже не захотела их знакомить. Мама обиделась, но потом догадалась, что Светлана просто боится соперничества – как-то так получалось, что все, кто ей нравился в школе, все, кого она выделяла в классе, вскоре начинали ухаживать за моей мамой…

В старших классах папа выгодно отличался от большинства мальчишек – прекрасно воспитан, свободно говорил по-немецки, играл на фортепьяно, спортивный и очень симпатичный. Девочки так и вились вокруг него, считали, что он похож на американского киноактера Роберта Тейлора. Но раз он нравился подруге, то, конечно, никакого «интереса» к нему у моей мамы быть не могло. Даже в 10-м классе, когда за Светланой уже ухаживал кинодраматург Алексей Каплер, и во время эвакуации в Куйбышеве Светлана не забывала Серго Берию.

Взаимный интерес у моих родителей возник значительно позже, когда летом 1946 года отец на некоторое время приезжал в Москву из Ленинграда.

После окончания школы по совету Л.П. папа некоторое время проработал в Центральной лаборатории НКВД, где получил практические навыки работы со спецтехникой, а параллельно готовился к поступлению на физико-математический факультет Московского университета. В первые же дни войны в неполные семнадцать лет папа с друзьями отправились в райком комсомола записываться добровольцами. Заполняя анкету, отец указал, что знает радиодело, работает в Центральной лаборатории НКВД и в совершенстве владеет немецким языком. С такими данными его зачислили в школу разведки, но, конечно, сразу же сообщили об этом Л.П. Дома родители одобрили решение отца: «Война – такое дело, что стыдно прятаться за юбку».

В разведшколе папа в сжатые сроки освоил шифровальное дело, радиосвязь, работу с картами, научился пользоваться оружием и освоил прыжки с парашютом. В звании техника-лейтенанта был направлен в составе спецгруппы в Иран, где находился с декабря 1941-го по март 1942 года. Задача группы – раскрыть немецкие шпионские организации, определить возможные места дислокации диверсионных групп, представляющих опасность для бакинских нефтепромыслов. Отец шифровал и передавал сообщения в Баку, в одно из подразделений Генштаба. В ту пору он не мог знать все подробности, но позже понял, что уже тогда наши спецслужбы изучали места, где в случае необходимости можно провести встречу руководителей стран-союзниц. Вернувшись в Москву, продолжал работать в лаборатории НКВД, изучал новое радиооборудование, и разработанное у нас, и полученное по линии технической разведки из США и Великобритании.

Учеба в академии

В ноябре 1942 года в войска поступил приказ наркома обороны СССР Сталина: командировать молодых, одаренных офицеров на учебу в военные академии: «Когда мы выиграем войну, нам понадобятся грамотные, молодые кадры».

В духе времени принято считать это «типичной инициативой» злодея Сталина – мол, в разгар войны он уже готовился к грядущим чисткам. На самом деле Верховный, несмотря на тяжелейшую ситуацию, нисколько не сомневался в победе и заботился не только о преемственности кадров, но и о том, чтобы они соответствовали самым современным требованиям. Сталин справедливо считал, что назначать на высокие должности нужно не только выпускников командных факультетов, во главе армейских соединений должны быть технически грамотные люди, так как современная армия, а тем более армия будущего – это прежде всего сложнейшая техника.

Генерал-майор Сергей Штеменко, служивший в то время в Оперативном управлении Генерального штаба РККА, и заместитель Л.П. в НКВД СССР комиссар госбезопасности 3-го ранга Иван Серов настоятельно советовали отцу получить образование на разведывательном факультете Военной академии имени М.В. Фрунзе и в дальнейшем продолжить службу в системе Главного разведывательного управления. Совет выглядел вполне логичным – отец уже прошел курс обучения в разведшколе, успел поработать в лаборатории НКВД. Но Л.П. считал, что сыну лучше заниматься наукой и техникой, достаточно в семье и одного разведчика. Отец всегда внимательно относился к его советам, да и сам собирался поступать в МГУ. Но время было военное, и решили, что отец поступит в Военную электротехническую академию имени С.М. Будённого. Начинал он учебу на факультете связи, затем перевелся на новый факультет радиолокации.

Академия, до войны находившаяся в Ленинграде, была теперь эвакуирована в Томск. Там для отца и Нины Теймуразовны (она прожила там некоторое время) выделили четырехкомнатную квартиру в доме для преподавательского состава Томского индустриального института имени С.М. Кирова. В торце здания находился отдельный подъезд, вокруг подъезда возвели глухой деревянный забор с охраняемым входом. Охрана помещалась в полуподвальном помещении дома и сопровождала отца буквально повсюду. «Особые» условия проживания отца раздражали, но изменить он ничего не мог, таковы были неукоснительные правила по охране членов семей первых государственных лиц, особенно в военное время.

Зимой в Томске отец тяжело заболел воспалением легких. Бабушка в это время находилась в Москве, но, увидев во сне, что сыну грозит опасность, мгновенно собралась и на военно-транспортном самолете прилетела в Томск. Папу уже пробовали лечить, но безрезультатно. В практически безнадежном состоянии его спас врач-терапевт Дмитрий Яблоков: отца привезли к нему ночью на санях. В одной из комнат своей квартиры Дмитрий Дмитриевич устроил импровизированный лазарет, сутками не отходил от больного и выходил его. Благодарная Нина Теймуразовна просила его не стесняться: если возникнут какие-либо проблемы, немедленно позвонить или написать, а если будет в Москве, пригласила непременно заходить в гости. Позже доктор Яблоков приезжал в Москву и был очень тепло принят в доме Л.П.

В Томске отец пробыл около года, в июле 1944 года академия вернулась в Ленинград, и он продолжил учебу уже в городе на Неве.

Кавказ

Отец говорил, что события, связанные с обороной Кавказа, отложились в его памяти особенно ярко. И не потому, что это была первая крупная военная операция, в которой он, хоть и в малой степени, принимал непосредственное участие. За время войны отцу довелось побывать на различных фронтах и участвовать в нескольких операциях. Но только здесь, на Кавказе, находясь рядом с Л.П., он понял, какими интеллектуальными и организаторскими способностями обладает, как быстро вникает в суть дела и мгновенно принимает решение в критической обстановке при дефиците времени.

Обстановка в конце июля 1942 года на Кавказе складывалась действительно критическая. Войска немецкой группы армий «А» развернули стремительное наступление, сосредоточив на Кавказском направлении мощную группировку, включавшую 22 дивизии, 9 из которых – танковые и моторизованные. Под угрозой оказались бакинский и грозненский нефтепромыслы, а ведь они давали около 70 процентов всего общесоюзного объема добываемой нефти. Грозненская нефть была главным источником сырья для производства авиационного бензина и 100 процентов смазочных материалов. Кроме того, Кавказ – это половина добычи марганцевой руды и богатейший сельскохозяйственный край. СССР мог лишиться своих основных источников добычи и переработки нефти, а немецкая армия получила бы почти неограниченные ресурсы стратегического сырья для осуществления своих захватнических планов. С выходом на побережье Каспийского моря немцы получили бы возможность организовать базы для операций своего морского флота и препятствовать подвозу в СССР стратегического сырья и вооружений из США и Великобритании – Каспийский бассейн по значимости занимал второе место после Северного морского пути. Немцам открывалась дорога на Иран, Ирак, Ближний Восток; Турция, как считал Гитлер, в этом случае неизбежно вступила бы в войну на стороне Германии. Через Иран вермахт мог выйти в тыл английским войскам на Ближнем и Среднем Востоке. Уже был подготовлен специальный «Индийский» корпус. Британский премьер-министр Уинстон Черчилль прекрасно понимал всю опасность сложившейся обстановки. В своих мемуарах «Вторая мировая война» он писал:

Даже в августе 1942 г., после моей поездки в Москву и проведенных там совещаний, генерал Брук, сопровождавший меня, придерживался мнения, что немецкие войска перейдут через Кавказский хребет и захватят бассейн Каспийского моря. В соответствии с этим мы постарались как можно лучше подготовиться к оборонительным действиям в Сирии и Персии.

Я всегда оценивал способность русских к сопротивлению более оптимистично, чем мои военные советники. Я полностью полагался на заверения премьера Сталина, данные мне в Москве, что он удержит фронт на Кавказе и что сколько-нибудь крупным силам немцев не удастся достичь Каспийского моря. Но информация о ресурсах и намерениях Советов, которой нас удостаивали, была столь скудна, что все мнения, как за, так и против, были не больше чем догадкой.

В письме Сталину от 9 октября 1942 года Черчилль предложил послать англо-американские войска на Кавказ. Тот вежливо отклонил предложение, справедливо полагая, что потом их оттуда не выкуришь.

Существовало, да и сейчас еще существует мнение, что путь на Кавказ был открыт немцам в результате грубого просчета Ставки и Генерального штаба. Предполагали, мол, что немцы на Кавказ не пойдут, а собирают силы на центральном участке фронта, чтобы возобновить наступление на Московском направлении. Считали, что наступление на Кавказ, вероятнее всего, будет осуществляться с помощью морских и воздушных десантов. Поэтому основные силы Северо-Кавказского и Закавказского фронтов были направлены на противодействие немецким десантам и укрепление границ с Турцией, а обороне с севера не уделялось достаточно внимания. Но при этом почему-то забывают, что еще в марте 1942 года из сообщений ГРУ и внешней разведки в Генштабе и ГКО знали, что немцы готовят главный удар на южном участке с целью прорыва к Сталинграду и на Северный Кавказ, а далее к Каспийскому морю и нефтяным промыслам. Но это отнюдь не отменяло операцию по захвату Москвы и Ленинграда, что для немецкого командования являлось делом престижа.

Разведка представила точные данные о немецкой директиве Гитлера от 5 апреля 1942 года, где без изменения общих первоначальных планов кампании на востоке (то есть захвата Москвы) говорилось: «В первую очередь все имеющиеся в распоряжении силы должны быть сосредоточены для проведения главной операции на южном участке с целью захватить нефтеносные районы Кавказа и перейти Кавказский хребет…»

Таким образом и в Ставке, и в Генштабе были осведомлены о планах немецкого командования и, если отбросить версию о недоверии Сталина к разведке, соответствующие директивы командующим фронтами были даны. Но вот насколько правильно и своевременно была организована оборона Кавказа – это уже вопрос не только и не столько к Ставке, сколько непосредственно к командующим Северо-Кавказским и Закавказским фронтами. После неудач нашей армии под Харьковом и Ростовом события начали развиваться значительно быстрее, чем ожидалось. Немцам удалось прорвать Южный фронт и, практически не встречая сопротивления, продвинуться к предгорьям Кавказа.

В конце августа ситуация настолько обострилась, что решением Ставки член ГКО генеральный комиссар государственной безопасности Берия был срочно направлен на Северный Кавказ, чтобы на месте организовать оборону. Ранним утром 22 августа вместе с Л.П. на самолете СИ-47 вылетела группа офицеров, среди которых были начальник Оперативного управления Генерального штаба РККА генерал-лейтенант Павел Бодин и начальник направления этого же управления полковник Сергей Штеменко. В эту группу был включен и мой отец, по-видимому, по прямому указанию Л.П., и был назначен в непосредственное подчинение полковнику Штеменко. Накануне вылета отец получил новую радиостанцию, разработанную в одной из лабораторий НКВД. Задача – обеспечивать связь штаба Закавказского фронта с Генштабом.

Летели через Красноводск и Баку в Тбилиси. На участке перелета Баку – Тбилиси один из двигателей самолета загорелся. Личный пилот Л.П. – полковник Виктор Георгиевич Грачев – сумел при пикировании сбить пламя и ночью благополучно посадить машину в Тбилиси.

Не задерживаясь, отправились в Моздок, на подступах к которому уже шли бои. Там их встретил замнаркома внутренних дел по пограничным и внутренних войскам, а теперь еще и командующий Северной группой войск Закавказского фронта генерал-полковник Иван Масленников. Несколько пограничных частей уже были переброшены в этот район и встали на пути немецких танковых соединений.

Подробно оборона Кавказа описана в мемуарах Штеменко (он дослужился до генерала армии) и многих других военачальников. Правда, все написанное до убийства Л.П. разительно отличается от написанного после. В 1948 году Штеменко писал: «В августе–сентябре 1942 года на Закавказском фронте выполнял задание тов. Берия, который на месте руководил обороной Закавказья». А в 1953 году в письме Н.С. Хрущеву тот же Штеменко как бы вынужденно признается, что виделся с Л.П. во время его «поездки» в Закавказье в августе–сентябре 1942 года. Хорошо хоть не «прогулки». Ну что тут скажешь? В ходе следствия по делу Берии Штеменко показал: «В действиях Берия было много такого, что не только не способствовало обороне Кавказа, но, наоборот, дезорганизовывало оборону». Впрочем, это не в укор ему – в 1953 году Сергея Матвеевича вполне могли притянуть к делу Берии, что как минимум стоило бы ему карьеры. Отец же всегда вспоминал о Штеменко как о человеке решительном и энергичном. Он участвовал во всех военных операциях на Кавказе, так как предпочитал видеть все своими глазами. Поскольку отец был одним из офицеров, обеспечивающих связь Закавказского фронта с Генштабом, то, сопровождая своего непосредственного начальника, и сам повидал немало.

Во время одной из таких операций отец убедился, как умелое применение новой техники может резко изменить ситуацию. Дело в том, что в Москве было принято решение: перебросить части Красной армии, введенные в 1941 году на территорию Ирана, на Кавказ, чтобы усилить оборону. Отдельные противотанковые части должны были прибыть уже через несколько дней. Необходимо было любыми способами приостановить наступление танковых частей 1-й танковой армии Эвальда фон Клейста, выиграть время. Было оперативно создано несколько групп из армейских разведчиков и пограничников, их оснастили винтовками с насадками, гасящими звуки выстрела, и инфракрасными прицелами. Известно было, что перед выдвижением танковых подразделений немцы высылают армейскую разведку в составе нескольких старших офицеров, радиста и охранения. На всех танкоопасных направлениях устраивались засады, и немецкие разведгруппы бесшумно выбивались. Немцы остановились. А когда, разобравшись в ситуации, немецкое командование все-таки решило двинуть вперед танки, уже начали подходить воинские части из Ирана и десятки танков, полученных от англичан. Темп наступления был сбит, и только в районе Моздока немцы потеряли около сотни единиц бронетехники.

Побывал отец и в Новороссийске, где бои шли и в самом городе. Штаб Южного фронта был полностью деморализован и утратил управление войсками. По согласованию со Ставкой Л.П. освободил от должности командующего фронтом маршала Семена Будённого и члена Военного совета Лазаря Кагановича, совершенно не подготовленных к условиям современной войны. Военный совет фронта, по предложению Л.П., назначил командующим 47-й армией и всем Новороссийским оборонительным районом будущего маршала Андрея Гречко, а командующим 46-й армией – будущего Героя Советского Союза Константина Леселидзе. Для моего отца это был хороший наглядный урок – насколько опасны могут быть недостаточно компетентные люди, занимающие высокие посты. И как важно – особенно в экстремальных условиях – умение находить людей талантливых и решительных, а не подбирать кадры по критерию личной преданности.

Руководить обороной самого города Новороссийска, опять-таки по представлению Л.П., назначили контр-адмирала Сергея Горшкова. В результате к 10 сентября враг был остановлен, и фронт стабилизировался на восточной окраине в районе цементного завода «Октябрь». Советские войска держали под обстрелом и город, и Цемесскую бухту, так что воспользоваться портом немцы так и не смогли.

Вместе с Л.П. и полковником Штеменко отец побывал в Баку, где они наблюдали, как организовывали систему противовоздушной обороны нефтепромыслов. Л.П. был уверен, что, даже если немцев удастся быстро остановить, они могут попытаться разбомбить нефтяные районы. Такие данные получила и английская разведка. Черчилль писал Сталину: «Без сомнения Вам известно, что когда Гитлер потеряет надежду взять Баку, он будет пытаться разрушить его путем воздушных атак. Прошу Вас верить моему сообщению».

Непосредственной организацией ПВО занимался заместитель наркома обороны СССР и командующий войсками ПВО страны генерал-лейтенант М.С. Громадин. Было строжайше запрещено использовать зенитные орудия на танкоопасных направлениях. Такие предложения звучали, однако Л.П. и Михаил Степанович запретили ослаблять ПВО нефтеносных районов.

После 1953 года многие военачальники, участвовавшие в обороне Кавказа под руководством Л.П., забыв собственные ошибки и просчеты, обвиняли его в том, что он своими действиями только мешал их работе. Выдвиженец Берии А.А. Гречко, уже будучи в маршальском звании, писал: «Большой вред боевым действиям 46-й армии на перевалах Главного Кавказского хребта нанес Берия… Вместо оказания конкретной помощи командованию в организации прочной обороны, Берия фактически внес нервозность и дезорганизацию в работу штаба, что приводило к нарушению управляемости войсками».

Также обвиняли Л.П. в несправедливом снятии с должности командующего 48-й армией генерал-майора Василия Сергацкова. Больно было отцу читать такие «новости» о Кавказской операции – ведь он все видел своими глазами. Правда, он был уверен, что это написано не самим Гречко. Уж кто-кто, а Андрей Антонович хорошо знал о вкладе Л.П. в оборону Главного Кавказского хребта. А вот сам Сергацков жаловался: «С приездом Берия и его группы управление войсками было нарушено, так как военное командование было взято под контроль работниками НКВД».

Лично к нему Л.П. приставил оперативную группу во главе с генерал-майором, что Сергацков расценил как излишний контроль за его действиями и недоверие. Правильно расценил. Ведь это именно он, Сергацков, в августе 1942-го допустил захват немцами отдельных перевалов через Главный хребет, и именно он послал туда плохо обученные войска, где они несли огромные потери. По указанию Л.П., а не командующего Сергацкова были в кратчайшие сроки созданы учебные центры по альпинистской подготовке с профессиональными инструкторами во главе с мастером спорта СССР Евгением Абалаковым.

Снят с должности Сергацков был за медлительность и невыполнение директивы штаба Закавказского фронта от 24 июня 1942 года по организации обороны. На его место Л.П. назначил генерала Леселидзе, справедливо полагая, что Константин Николаевич – более опытный командир и лучше ориентируется в местных условиях.

Приставленный же к Сергацкому генерал-майор – это член Военного совета Закавказского фронта комиссар госбезопасности 3-го ранга (соответствует, кстати, званию генерал-лейтенанта) Алексей Саджая. 1 ноября 1942 года Алексей Николаевич вместе с начальником штаба Закфронта генералом Бодиным и наркомом внутренних дел Северо-Осетинской АССР старшим майором госбезопасности Андреем Зоделавой выехали на передовую наших войск, обороняющих город Орджоникидзе. На этом участке создалась угроза захвата города с дальнейшим наступлением немецких войск на Грозный – Махачкалу – Баку и по Военно-Грузинской дороге на Тбилиси. Враг на всех направлениях был остановлен, но генералы погибли при бомбежке. Все трое были похоронены в братской могиле на Верийском кладбище в Тбилиси.

Генерал армии Иван Владимирович Тюленев жалуется в мемуарах, что Л.П. не внял его просьбе передать в распоряжение Закфронта хотя бы часть войск НКВД: «Из 121 тысячи войск НКВД, которые в большинстве своем бездействовали, Берия согласился передать в распоряжение Закфронта всего лишь 5–7 тысяч…» А ведь именно Л.П. рекомендовал его командующим Закавказским фронтом и телеграфировал Сталину: «Считаю нужным назначить Тюленева, который при всех своих недостатках более отвечает этому назначению, чем Будённый». И ему было хорошо известно, что на Кавказе войска НКВД привлекались к участию в боевых действиях в самых трудных ситуациях. Достаточно вспомнить служившего в войсках НКВД полковника Ивана Ивановича Пияшева, заместителя командующего 46-й армией. Это его сводная группа из бойцов внутренних и пограничных войск, курсантов Сухумского и Тбилисского пехотного училищ, истребительных отрядов НКВД встала на пути прорвавшихся через хребет немецких горных егерей, когда до моря им оставалось всего двадцать километров. Немцы были остановлены и отброшены на северные склоны Санчарского перевала. Роль войск НКВД в оборонительных операциях на Кавказе, да и не только, длительное время замалчивалась. Всего же во взаимодействии с армейскими частями только на перевалах в боях участвовали 8 полков внутренних войск, 7 батальонов, 14 горных стрелковых отрядов войск НКВД, десятки разведгрупп и партизанских отрядов.

В вину Л.П. ставят и создание оперативной группы НКВД по обороне Главного Кавказского хребта, настаивая на ненужности такой структуры. Но ведь до приезда Берии не существовало вообще никакого плана по обороне перевалов. Что это было? Просчет Ставки и Генштаба? Или все-таки ненадлежащее выполнение своих прямых обязанностей военными руководителями на местах?