Текст книги "Моя семья: Горький и Берия"

Из письма отца в Москву: «Еще не совсем оправился от “заведения” – неизбежного “этапа” всякого приличного человека, но все же скучного и излишнего для “познания” жизни. Нажму на работу. Ведь работа в настоящее время для меня не только обязанность (и удовольствие), но и труд, отвлекающий от мыслей тяжелых, и потому излишних… Здесь холодно. Ветер проникает во все щели нашей северо-западной квартиры. Мама мерзнет и болеет… Она все ищет работу и не может понять, что нельзя устроиться, не имея “элементарных” документов. Возмущается искренне и бестолково, страдает и несерьезно относится к своему здоровью…»

До 1957 года Бубу на работу не брали – из документов у нее был только новый паспорт. Ни трудовую книжку, ни диплом кандидата сельскохозяйственных наук не вернули. Буба вынуждена была писать в Москву:

12.2.57 г. Свердловск 10. ул. Грибоедова д. 25 кв. 51

Помощнику Генпрокурора СССР

Государственному Советнику 3 кл. Преображенскому Н.И.

Заявление

В декабре 1954 года меня освободили из тюремного заключения, т. к. следствием было установлено, что я к предъявленным мне обвинениям не имела ни малейшего отношения. При освобождении из тюрьмы мне выдали ветхую одежду, которая, видимо, была отложена мною когда-то из-за непригодности. В таком же роде была и вся другая мелочь, выданная мне. Сын получает 1800 рублей и при наличии троих детей не может обеспечить меня теплой одеждой, нормальным питанием и санаторным лечением, в котором я нуждаюсь.

Работать (даже на черновую работу) я не смогла устроиться, т. к. никаких документов, кроме паспорта, у меня не имеется. Генерал Китаев в присутствии следователя Цареградского обещал переслать принадлежащие мне лично вещи и одежду и также документы, приведя их в соответствие с новым паспортом. Я ждала и, потеряв всякую надежду, решила обратиться к Вам с просьбой вернуть мне документы и хотя бы часть одежды.

Наверное, таких писем-заявлений было написано не одно, но у меня сохранилось только это, а также ответ из Хозяйственного управления КГБ СССР:

В связи с Вашим заявлением в Комитет Госбезопасности от 20.04.57 г. Хозуправление КГБ при СМ СССР сообщает, что кроме вещей, выданных Вам при выезде в Свердловск, все остальные вещи, изъятые у Вас при аресте, сданы в Госфонд в доход Государству.

29.5.1957 г. № 26/ Г – 53

Нач[альник] Хоз[яйственного] упр[авления] Комитета Госбезопасности при СМ СССР

[полковник Тимофей Ильич] Попов

Вот так! Хотя следствием и было установлено, что Буба непричастна ни к одному из предъявленных обвинений, не была судима и осуждена, личные вещи ей не вернули, как впрочем, и папе. Да многие мамины вещи пропали, не говоря уже о деньгах, находившихся в доме (Сталинская премия отца). Государство их попросту ограбило. Да что говорить, если один из следователей при обыске рабочего кабинета Л.П. очистил его сейф, но его-то хоть судили за это.

После этих обращений властями были даны какие-то распоряжения, и Бубу приняли на работу на завод «Уралхиммаш» в лабораторию аналитических анализов сплавов (если я не ошибаюсь относительно названия). Там она и проработала все годы свердловской ссылки, но никаких документов, кроме паспорта, Бубе так и не вернули. В профсоюз рабочих машиностроения на заводе Бубу приняли только 15 декабря 1960 года, а ее трудовой книжки я никогда не видел.

В письме Е.П. Пешковой Буба писала:

Дорогая глубокоуважаемая Екатерина Павловна, Вы уже знаете, что я выбралась из больницы. Признаюсь, думала, логичным и следующим этапом моего жизненного пути последних 4-х лет будет морг. Но в настоящее время почти здорова, и даже работаю на заводе, в районе которого мы живем.

Счастлива, что наконец предоставили мне какую-то работу, хотя я документов все еще никаких не имею. Мне поверили на слово, что имею высшее и специальное образование, и допустили к работе по анализам материалов химического машиностроения. К моему удивлению, оказалось, что после пережитых потрясений все же остались в голове не выбитыми кое-какие познания в области химии, что облегчает ориентироваться в новой для меня области работы.

Если здоровье разрешит, пока не выгонят, буду работать, хотя я вообще устаю. Ведь и дома есть забота – хоть и немудреная, но требующая времени и силы. Я безумно благодарна Вам, что не забываете меня. Приезд Марфы очень поддержал Серго в трудные для него дни…

Действительно, отцу было трудно, особенно в первое время, но, несмотря на несправедливость нынешнего положения и несколько непривычные условия, необходимо было создавать новый научный коллектив.

Очень помог отцу будущий академик и Герой Социалистического Труда Николай Александрович Семихатов. В 1953 году он был переведен из НИИ-885 и назначен главным инженером Специального конструкторского бюро при Свердловском заводе № 626. В 1954 году решением Совета министров СССР на СКБ были возложены работы по вооружению подводных лодок баллистическими ракетами дальнего действия. В 1956 году СКБ преобразовали в НИИ-592 (НИИ автоматики), и Семихатов стал главным инженером, конструктором и одновременно научным руководителем института.

Несмотря на явное неодобрение Москвы, он примерно через год назначил моего отца руководителем лаборатории. По этому поводу из Москвы приезжала какая-то комиссия, но свое решение Николай Александрович не изменил.

Очень быстро, как в свое время и в столичном КБ-1, отцу удалось собрать коллектив молодых, грамотных, искренне желающих работать людей. Многие прибыли по направлению из московских институтов, другие – выпускники механико-математического и физического факультетов Уральского университета, факультета радиоавтоматики Уральского политеха.

Довольно быстро и соседи по дому, и коллеги по работе узнали, кто такой С.А. Гегечкори, что с ним произошло, но доброжелательно относились и к нему, и к Бубе. Один из соседей, уже очень пожилой человек, столяр, видя, что у них на кухне нет никакой мебели, сделал им стол и табуретки. Вся эта мебель выдержала последующие переезды и еще долгое время служила нам.

Буба вспоминала, что в сквере возле уралхиммашевской проходной вечерами в дни получки случались пьяные драки и, если Бубе приходилось возвращаться домой со второй смены, обязательно кто-нибудь подходил: «Не волнуйтесь, мы вас знаем и проводим до самого дома».

Отец говорил, что за все десять лет свердловской ссылки они ни разу не столкнулись с враждебностью. А ведь смену фамилии власти объясняли стремлением «уберечь вас от народного гнева». Простые люди, как это часто бывает, оказались намного умнее и порядочнее власть имущих, несмотря на то что в Свердловске в то время оказалось много пострадавших от советской власти. Многие, конечно, догадывались, что все совсем не так, как утверждает официальная пропаганда. Отец всегда тепло вспоминал людей, с которыми ему пришлось работать в Свердловске: Миронюка, Куприянова, Табачника, Назарова, Байкова, Трифонова, Замятина и многих-многих других. Иное дело – чиновники, впрочем, они во все времена считали себя особой кастой и не упускали случая продемонстрировать собственную значимость.

Основные работы в Свердловске были связаны с созданием аппаратуры управления и запуска баллистических ракет с подводных лодок. Первые старты осуществлялись ракетами на жидком топливе из надводного положения. Позднее флот получил твердотопливные ракеты, поражающие цели из-под воды на расстоянии до 10 тыс. км. Уже с середины 1960-х годов они поступили на вооружение.

Отец старался внимательно следить за всеми новинками в радиотехнике. Кроме обширной литературы по линии спецотдела, выписывал журналы на немецком языке. Чтобы не замыкаться исключительно на научно-технических проблемах, он также подписался на журналы «Иностранная литература», «Юность» и «Огонек» (газета «Правда» и журнал «Коммунист» шли как необходимая нагрузка). Чтобы не забывать английский, читал газеты «Москоу ньюс» и «Дейли уокер» – интересную, как он говорил, с точки зрения современного английского языка. Для мамы выписывал немецкие журналы мод и «светских новостей», чтобы и ей было что почитать в ее приезды в Свердловск, для Бубы – газеты на грузинском языке. Многие издания маме приходилось оформлять в Москве на папин адрес, так как подписаться на них в Свердловске было, мягко говоря, проблематично.

Увидев у кого-то из сослуживцев новые книги, отец писал в Москву: «Видел у одного парня очень полезные книжки. Это разговорники на русском, английском, испанском, немецком и французском языках, краткий словарь фестиваля, русско-английский, русско-французский и русско-итальянский разговорник. Адрес магазина – Кузнецкий мост, магазин “Иностранная книга”».

Старался и сам покупать все книжные новинки. Вот что он писал в Москву: «Достал ряд интересных книг: “Нюрнбергский процесс” в 2-х томах – немецкое издание. Эти книги интересны тем, что там приводится ряд документов, ранее нигде не опубликованных… Прочел 2-й том переписки Сталина с Рузвельтом… Первый том пока себе не достал (переписка с Черчиллем), но просмотрел у товарищей. Кроме того, в моей “читалке” прочел 2 романа Эптона Синклера “Джимми Хиггинс” и “Сто процентов”».

Все эти книги сохранились при переездах, и сейчас они у меня. К слову, богатейшая московская библиотека отца и библиотека Л.П. поступили в «доход» государства, а вернее всего, попали к какому-нибудь полуграмотному чиновнику.

Разлуку с семьей отец переживал очень тяжело. На семейном совете было решено, что дети должны расти и учиться в Москве, поэтому мама не могла часто приезжать в Свердловск. Решение, очевидно принятое для нашего блага, доставило папе и маме дополнительную боль, не способствовало укреплению семьи и в конце концов привело к разводу. Папа писал в Москву: «Хочется Вас увидеть… быть вместе, рядом с тобой… Да вот – нельзя все. Вот это мне обидно – да! Многое бы отдал за это удовольствие… У меня в жизни были вы и моя работа. От работы меня устранили, от тебя и детей удалили…»

Не выдержав долгой разлуки, 26 мая 1956 года, каким-то образом ускользнув от надзорных органов, папа вместе с Эллой вылетели в Москву. Событие это было столь знаменательно, что Буба сохранила авиабилеты – они и по сию пору находятся у меня. Почти полтора месяца папа пробыл с нами в Москве.

В то время вся семья Пешковых, кроме Екатерины Павловны, жила в доме на Малой Никитской, будущем музее-квартире А.М. Горького. Власти не решились выслать отца, видимо, чтобы не привлекать внимания, ведь формально отец был абсолютно свободен. Но когда он вернулся в Свердловск, надзор за ним усилился.

В следующем году, 18 августа, отец оформил отпуск на 45 дней, взял билет и выехал в аэропорт. Но… Он сообщил в Москву:

На этот раз мне не так повезло, как в прошлом году. Бдительность товарищей оказалась на высоком уровне, и я вместо самолета очутился приглашенным в «резиденцию». Там состоялась беседа в духе современности – чрезмерно вежливая, «сердечная» и «дружеская». Мне объявлено, что в связи с высшими государственными интересами мой выезд к вам не может состояться. Правда, при этом же заявлено, что формально этими действиями нарушается законность. Но меня «успокоили» тем, что нарушение законов в отношении меня всегда согласовывается с «самыми верхами» (почти цитата из беседы). Так обстоят дела по неписаным законам. По писаным же, мне оказана честь иметь 6 степеней свободы – к моим услугам как территория всего СССР, так и земного шара.

Марфунька! Несмотря на привилегированное положение, я сильно удручен и подавлен. Ведь я так ждал конца фестиваля (чтобы не было придирок). Мне так хотелось 12-го в день рождения Ниночки быть с вами, и вообще, август же наш месяц… Честно говоря, так тяжело, как сейчас, мне никогда не было.

Мама после этой истории получила сильное нервное потрясение и находится в больнице. Делаю для нее все, что в моих силах, но, вероятно, этого мало, и ей все хуже… Ты теперь хорошо знаешь, что жизнь не сплошной праздник, в ней имеются и будни, ну а будни, проза жизни – это моя персона. Писать, что я скучаю без вас – это совсем не то, я ощущаю самую настоящую физическую боль…

В Свердловске папа решил экстерном сдать экзамены и получить хотя бы инженерный диплом, ведь, несмотря на все обещания, никаких документов, кроме нового паспорта, ему так и не вернули. Он с горечью писал в Москву: «В правительственном решении, согласно которому мне поручалось реализовать проект, указывалось, что я имею доступ к работам, содержащим гостайну, но там ничего не говорилось о моем пребывании под арестом и следствием. Как будто те страшные полтора года исчезли из моей жизни».

Еще во время следствия был поднят вопрос о законности защиты им кандидатской и докторской диссертаций. Старались доказать, что отец воспользовался результатами работы целой организации – той, в которой работал. Были даже сфальсифицированы протоколы допросов, где он якобы соглашался с этими обвинениями. Но это именно фальсификации!

Академик А.Л. Минц, ряд видных ученых, включая А.А. Расплетина, А.И. Берга, прекрасно знающих отца по его собственным работам, обращались в ВАК с просьбой вернуть отцу ученые степени, так как лишен их он был незаконно. Однако, как и следовало ожидать, обращения оставались без ответа. Если бы отец был в чем-либо нечестен, вряд ли такие ученые, как А.Н. Туполев, С.П. Королёв, В.П. Макеев, И.В. Курчатов, Б.Л. Ванников, К.И. Щелкин, Б.В. Бункин и многие другие, поддерживали бы его. Своими действиями они доказали, что все обвинения в его адрес – чушь.

Отец с полным основанием считал, что его спасла русская техническая интеллигенция. Именно они добились его освобождения и возвращения к работе. Отец расценивал это прежде всего как их отношение к Л.П., а потом уже и к нему – ни в чем не повинному молодому человеку.

И уж конечно, отец, будь он в чем-либо виноват, сам поостерегся бы поднимать эту тему. А так он 3 февраля 1956 года обратился в ВАК и в Верховный суд СССР.

Председателю Высшей Аттестационной Комиссии

тов. Елютину В.П.

от Гегечкори С.А.

Заявление

В 1947 году я окончил с отличием Военную электротехническую академию связи, факультет радиолокации. Моя дипломная работа на тему: «Радиолокационная система управления реактивным снарядом» была признана государственной комиссией, представляющей интерес для оборонной промышленности.

В 1947 году меня направили на работу в оборонную промышленность, в КБ-1.

Работая в КБ-1, я параллельно закончил аспирантуру. Являясь главным конструктором и участвуя во всех этапах создания и испытания разрабатываемой системы, я, естественно, выбрал ее элементы для диссертации.

Основой кандидатской диссертации была более глубокая теоретическая проработка и создание системы, впервые предложенной в моей дипломной работе. Кандидатскую диссертацию я защитил в Московском государственном университете на физическом факультете, и мне была присвоена в 1949 г. ученая степень кандидата физико-математических наук.

Основой темы докторской диссертации было развитие работ в области управления реактивными снарядами – радиолокационными системами самонаведения.

Защита докторской диссертации также проходила в МГУ на физическом факультете. После рассмотрения ВАК моих работ мне была в 1952 году присвоена ученая степень доктора физ. – мат. наук. Однако, впоследствии, я был лишен ученых званий. С 1954 года я работаю руководителем научно-исследовательской лаборатории в НИИ ГКРЭ и продолжаю работать в области техники, соответствующей моим кандидатской и докторской диссертациям.

За этот период времени я своими работами подтвердил квалификацию, соответствующую степени доктора физ. – мат. наук.

Прошу вас пересмотреть принятое решение о лишении меня ученых степеней и реабилитации меня как ученого.

С.А. Гегечкори

Верховному Суду Союза ССР

Заявление от Сергея Алексеевича Гегечкори

29 ноября 1954 года мне было объявлено Генеральным прокурором Союза ССР тов. Руденко, что обвинение, предъявленное мне органами прокуратуры в июне 1953 года, снято и следствие по моему делу прекращено. Мне было предложено выехать на работу в город Свердловск.

При этом хочу довести до Вашего сведения, что неясности в некоторых вопросах моего настоящего положения создают не совсем удобные условия для нормальной работы среди коллектива, в котором я нахожусь.

Начну с того, что я не имею никаких документов об образовании и производственном стаже.

Я обращался по этому поводу с заявлением Генеральному прокурору СССР, однако, не получив от него ответа, я понял, что разрешение этих вопросов находится в зависимости от решения Верховного Суда СССР.

У меня были следующие документы, подтверждающие мой образовательный ценз и производственный стаж:

1) свидетельство об окончании средней школы;

2) диплом (с отличием и золотой медалью) об окончании Ленинградской Военной Электротехнической Академии Связи;

3) свидетельство об окончании адъюнктуры при этой же Академии (с указанием сдачи всех кандидатских экзаменов на отлично);

4) диплом о защите кандидатской диссертации на научную степень кандидата физико-математических наук (защита проходила в МГУ им. Ломоносова);

5) диплом о защите докторской диссертации на научную степень доктора физико-математических наук (защита происходила также в МГУ);

6) трудовая книжка, отображающая мой производственный стаж.

Насколько я понял из вопросов следователя в процессе следствия, диплом мой о защите докторской диссертации был поставлен органами прокуратуры под сомнение из-за предположения, будто я воспользовался материалами целой организации, в которой я работал. На чем были основаны эти предположения, мне неизвестно, и потому хочу сказать по этому поводу следующее: на базе технического оснащения КБ-1 и отдельных вопросов, разрабатываемых там, многие молодые специалисты написали и защитили диссертационные работы.

Я в числе других подготовил без отрыва от производства диссертационную работу на лабораторно-технической базе КБ-1, в основе которой положил часть вопросов, разрешением которых занимался я лично и самостоятельно, как инженер—главный конструктор этой организации. При этом я действительно во время оформления диссертационной работы получал по отдельным вопросам высококвалифицированную консультацию соответствующих специалистов. Оформление работы (перепечатка на печатной машине, чертежные работы, переплет, и так далее), равно как и механические расчетные работы, я провел через счетный чертежно-технический аппарат теоретического отдела КБ-1.

Научным руководителем этой работы был Куксенко П.Н., отзыв которого об этой работе имеется в протоколах научного совета МГУ. Я во всем этом не видел что-либо большее, чем имеют, к примеру, аспиранты-диссертанты АН СССР или любых других научно-исследовательских институтов.

Если в моем поведении в этом вопросе было что-либо незаконное и недозволенное, достаточно было указать на это хоть одному из старших товарищей, и я бы не допустил такой ошибки.

Я уверен, что в настоящее время ни один из работников того большого коллектива, в котором я работал, не имеет основания, и потому не может сказать, что я был лишен чувства самокритики.

Я утверждаю, что все основные принципиальные положения, выдвинутые в диссертационной работе, и научная обработка темы этой работы – была только и только моей.

В этом нетрудно убедиться, если просмотреть последовательно:

а) курсовые проекты, написанные мною, еще будучи слушателем Академии в 1944 году;

б) дипломную работу, защищенную при окончании Академии в 1946 году;

в) мою кандидатскую и затем докторскую диссертации как продолжение и довершение вышеназванного.

Таким образом, тема моих кандидатской и докторской работ разрабатывалась мною еще в стенах Академии, когда КБ-1, как организации, еще не существовало. Смею Вас заверить, я не хочу иметь ничего, что может вызвать сомнения в том, что она является результатом моего труда. Я только хочу снять с себя незаслуженное мною имя неуча.

В течение одного года после моего освобождения из-под ареста, несмотря на то, что работаю несколько в отличной от моей специальности области, своим трудом продвинулся от рядового инженера до руководителя научно-исследовательской лаборатории, пройдя при этом последовательно должности старшего инженера, руководителя группы, исполняющего обязанности начальника лаборатории.

При этом молодые инженеры, недавно окончившие вузы, которые работают вместе со мной и под моим руководством, не высказывают недовольства своим теоретическим и техническим ростом. Это мне дает основание надеяться, что в нормальных условиях я действительно могу своим трудом оправдать доверие, оказанное мне советским обществом и правительством.

В связи с этим, прошу пересмотреть вопрос о моих документах и вернуть мне те из них, которые найдете нужным. Паспорт мне выдан на имя Сергея Алексеевича Гегечкори, при этом органами прокуратуры в лице товарищей Китаева и Цареградского мне было обещано, что документы мои будут оформлены на это же имя и пересланы мне через КГБ.

Особое затруднение вызывает у меня вопрос о воинской обязанности. По паспорту я военнообязанный. Находился я в рядах Советской Армии 12 лет и прошел за это время последовательно и на общих основаниях воинские звания от техника-лейтенанта до инженер-полковника.

Я обязан встать на военный учет, как военнообязанный по месту жительства, однако я не знаю, как мне ответить на анкетные вопросы, которые следует заполнить при этом.

Я не демобилизован, не выгнан из армии и вообще не имею никакого приказа или хотя бы указания по этому поводу. Из-за того, что я не знаю, как поступить в данном случае, мне грозит установленное по общим правилам наказание за неявку в соответствующий военкомат.

Прошу Верховный Суд пересмотреть и эту сторону моего положения и своим решением внести ясность в этом вопросе.

Кроме всего вышеизложенного прошу пересмотреть вопрос, почему меня лишили всех наград, которые я получил от Советского Правительства во время пребывания в армии и за работу, проделанную мною в области развития советской техники. Я был награжден Орденом Красной Звезды, Орденом Ленина с присвоением звания Лауреата Сталинской Премии с денежным вознаграждением в 500 тыс. рублей (деньги целиком остались дома). Должен сказать, что я был награжден в числе многих других, среди которых 80 человек получили звания Лауреатов и несколько человек – Героев Советского Союза.

Я вложил много труда, любви и умения в работу, в связи с которой был награжден, и мое участие в этом деле – не было меньше кого-либо другого. Я уверен, что люди, которые работали ежедневно рядом со мной, не будут этого отрицать.

Ко всему сказанному хочу добавить, что разрешаю себе ставить перед Верховным Судом Советского Союза все эти вопросы, поскольку следственные органы прокуратуры, рассмотрев мое дело в процессе полуторагодичного следствия, во время которого я находился в заключении, сняли с меня обвинение, мне предъявленное.

С. Гегечкори

3.02.1956

Свердловск

Решение отца повторно получить высшее образование было воспринято как вызов, но копию диплома об окончании академии с отличием и золотой медалью ему все-таки вернули. По поводу докторской диссертации – промолчали, а новый военный билет выдали только 9 сентября 1963 года. В соответствии с этим «документом» отец, окончивший Военную академию, занимавший должность главного конструктора в звании инженер-полковника, теперь числился рядовым с военно-учетной специальностью – стрелок. В особых отметках – запись: «На основании постановления Совета министров СССР № 154-66 от 6 февраля 1958 г. учету в офицерском составе не подлежит».

Несмотря на все это, отец не сдался, продолжил работать еще интенсивнее, но раз за разом результаты его труда приписывали другим, и в списках награжденных он не значится. Он писал в Москву: «На работе на меня наваливают очень много серьезной работы, которая предназначена для посылок на მთვარე» [отец по-грузински написал слово «Луна» для конспирации]. Он начал работать над системой управления автоматической межпланетной станцией, предназначенной для изучения Луны. Ему очень хотелось, чтобы хоть один родной человек знал, что и в этой работе есть его вклад.

В последующем он принимал участие и в работах над системой управления межпланетной станцией «Венера-1»: «Работу делаю я, но это, конечно, не изменит того положения, в котором мы находимся. Приезжали из Москвы ряд “товарищей” в связи с моим party obligation. Наседали на меня с разных сторон. Я держался не вызывающе, но принципиально на своей платформе, а именно – дайте возможность мне работать, не как призраку-невидимке, как сейчас, а так, чтобы и я, и хотя бы ограниченный круг людей знали бы, что это результаты моего труда, чтобы семья и я были вместе. И основное – не впутывайте меня в нетехнические вещи – ничего из этого хорошего не получится»; «Много работаю. Собираюсь числа 10 ноября на несколько дней в служебную командировку в Златоуст. Готовлю очень интересный проект. Думаю, что он должен заинтересовать многих».

В то время в Златоусте работал академик Виктор Петрович Макеев, главный конструктор ракет, предназначенных для вооружения подводных лодок. Летом 1955 года на бывшем артиллерийском заводе Макеев организовал серийное производство ракеты Р-11. Впоследствии под его руководством будут созданы практически все баллистические межконтинентальные ракеты морского базирования. Конечно, фамилия отца рядом с Макеевым никогда не упоминалась.

Из писем в Москву: «В последнее время много работаю дома. Есть несколько интересных идей, которые хочу подвести к конструктивным решениям. Иногда возникает вопрос – к чему все это? Но иначе нельзя – у меня ничего не остается, кроме моих знаний, а их можно и должно расширять и углублять. Это своего рода гимнастика для мозгов, так же необходимая для человека, как утренняя зарядка, если он хочет быть в хорошей форме».

Зарплата у папы была небольшая, часть ее нужно было посылать нам в Москву, поэтому приходилось вечерами заниматься переводами с немецкого и английского различных статей из технических журналов. И еще, как вспоминал отец, «порядочные люди, знавшие меня», разрешили читать специальный курс лекций по математической физике и теории управления для аспирантов Свердловского политехнического института.

Немного оставшегося времени старался посвятить спорту. Каждое утро – обязательная зарядка с эспандером, гантелями, обтиранием холодной водой. Зимы в ту пору в Свердловске были снежные, и отец старался каждые выходные отправляться на лыжные прогулки, бегал по три-четыре часа в хорошем темпе. Рассказывал: как-то раз на лыжне впереди увидел несколько девушек, решил обогнать – чего, мол, в хвосте плестись. Поднажал – не получается, побежал изо всех сил – еле-еле смог не отставать. Потом оказалось, что это команда мастеров тренируется перед соревнованиями.

Несколько раз отец пробовал с работы возвращаться на лыжах через Уктусские горы и парк Маяковского – это километров пятнадцать. Но очень уж неудобно было утром в троллейбусе везти с собой лыжи. Те, кто помнит, как забит был транспорт в часы пик, легко может себе представить, сколько приятных слов слышал в свой адрес отец, когда утром с лыжами пробивался в троллейбус. Так что дело пришлось бросить. Пробовал ходить на работу пешком, но уж очень рано приходилось вставать. Зато летом в хорошую погоду часто ездил на работу на велосипеде. Вообще отец очень любил велоспорт. Иногда с друзьями устраивал велопробеги. Уезжали в пятницу после работы с палаткой и воскресным вечером возвращались домой.

Отец рассказывал, сколько красивых мест было в окрестностях Свердловска. Особенно запомнилось одно – «тальков камень» километрах в семидесяти от Свердловска по дороге на Челябинск. Когда-то там добывали тальк, постепенно на месте старых карьеров образовалось большое озеро глубиной до 80 метров с чистой прозрачной водой. С трех сторон озеро окружали высокие – 40–60 метров – скалы. Из-за содержания талька поверхности скальных пород скользкие, хотя и совершенно сухие. На скалах – старый сосновый лес, а подход к озеру – через поляну, также окруженную лесом. Да и сама дорога от города довольно живописна.

Летом с сотрудниками лаборатории устраивали походы в Уктусские горы, разбивали палатки рядом с озерами, купались в ледяной – дух захватывало – воде, играли в волейбол. Вообще в то время молодежь – инженеры и научные работники – увлекалась спортом, походами, альпинизмом. Все это помогало отцу поддерживать хорошую физическую форму, не расслабляться, не поддаваться «настроениям». Он старался жить в строгом «железном, спартанском» режиме. Даже в обеденный перерыв находил время размяться на воздухе, а перед сном выходил на прогулку во двор хотя бы минут на тридцать.

Папа писал нам: «Основная моя задача – не иметь буквально ни минуты свободного времени. Стараюсь заполнить его полезными вещами, но когда заниматься становится невмоготу, то начинаю качать гантели (дело тоже полезное)». И далее: «Когда я думаю, что вы все здоровы, хотя и находитесь за тысячи километров, то все остальное отходит на задний план, становится несущественным».

Как я уже писал, до школы я проводил в Свердловске почти всю зиму. Позднее приезжал на новогодние каникулы. Каждый мой приезд – большая радость для отца и Бубы. Я был окружен лаской и заботой: папа заранее брал отпуск и все время проводил со мной. Вместе по утрам делали зарядку, после завтрака занятия под папиным наблюдением – чтение, немного арифметики. К 11 часам, если погода хорошая, выходили на лыжную прогулку. Деревянные лыжи я сам натирал специальной мазью, папа подбирал нужную в зависимости от температуры на улице и помогал мне полировать поверхность лыжи куском твердой пробки. Ходили по 7–8 километров. Когда я уставал, папа прикреплял к широкому офицерскому ремню тросик с удобным захватом на другом конце и тащил меня на буксире. Огромное удовольствие для меня и хорошая тренировка для папы.

Вместе мы придумывали различные истории, ходили по следу «диких зверей», устраивали перестрелку с фашистами. Вечерами строили из конструкторского набора различные модели и, по-моему, с одинаковым увлечением возились с игрушечным электропоездом. Перед сном выходили во двор подышать свежим воздухом.

Когда отпуск у отца заканчивался, каждый день, уходя на работу, он оставлял мне задание по рисованию. А вечерами мы вместе разбирали мои художества. Конечно, с моим приездом забот у папы и Бубы прибавлялось. Перед уходом на работу нужно было успеть купить молочные продукты – магазин открывался в семь утра. Да и после работы пробежаться по магазинам. Первое время снабжение Свердловска по тогдашним меркам было хорошим. Я помню большие жестяные банки с очень вкусными китайскими джемами, китайские яблоки – каждое завернуто в тончайшую бумагу. Но постепенно продуктов становилось все меньше и меньше. Возле магазинов собирались огромные очереди, писали номера на ладонях, а на мясных прилавках лежали кости, похожие на лошадиные мослы. Хорошо хоть Бубе бесплатно выдавали на работе в химической лаборатории молоко, как тогда говорили, «за вредность».