Текст книги "Моя семья: Горький и Берия"

Очень помогали родственники из Грузии. Присылали красную фасоль – лобио, кукурузную муку, из которой Буба пекла на чугунной сковородке душистые, румяные, похожие на маленькое солнышко лепешки – мчади. Ну а нас, детей, больше всего радовали чурчхелы, связки высушенной хурмы – эти лакомства Буба прятала на кухонных антресолях и выдавала только сама. Когда я смог забираться на табуретку и доставать до заветной дверцы, то втихаря устраивал набеги и часто, крадучись пробираясь на кухню, неожиданно сталкивался там с папой. А нас обоих ловила на месте «преступления» Буба…

Если я не ошибаюсь, первым из Тбилиси приехал проведать отца и Бубу наш родственник М.А. Махатадзе. Светлая ему память! Он узнал адрес и однажды возник на пороге, запорошенный снегом, с хурджином за плечами. В то время добраться от Тбилиси до Свердловска и то дело непростое, а ведь отец и Буба находились под надзором, и для дяди Миши это посещение могло иметь самые неприятные последствия. Но грузины никогда не оставляют своих родных, попавших в беду. Махатадзе, Урушадзе, Стуруа, Берия, все помогали отцу и Бубе чем могли – и в уральской ссылке, и после их переезда в Киев.

В Свердловске отца навещал академик Курчатов, приезжали другие ученые. Позднее отец рассказывал, что, находясь в ссылке, не раз замечал, что многие люди раскрылись по отношению к нему только тогда, когда ему было трудно, а при жизни Л.П. держались в стороне, не лезли в друзья, не желая выглядеть подхалимами. Были, конечно, и другие, старавшиеся избегать контактов, тогда как в свое время вели себя совершенно иначе. Коллектив, сложившийся вокруг отца, в подавляющем большинстве состоял из людей не только грамотных и инициативных, но и порядочных.

Отец старался не замыкаться только на работе, участвовал в различных праздничных мероприятиях. Один из его коллег рассказывал мне, как на предприятии отмечали какой-то большой праздник. Как водится, народ собрали в актовом зале, и после торжественной части наступило время «неформального» общения. Отец тогда еще только начал работать в Свердловске, но все уже знали, кто он, и многие с интересом поглядывали на него: как он поведет себя?

Считали, что он не расположен веселиться с коллективом и будет либо мрачно сидеть в сторонке, либо постарается незаметно уйти. Но он подошел к роялю и стал наигрывать различные популярные мелодии, начались танцы, все были очень довольны. А отец? Отец свою боль носил в себе, старался не показывать ее окружающим, но всегда остро ощущал всю несправедливость своего положения. Хорошо, что рядом была его мама, вместе им легче было переносить все тяготы, выпавшие на их долю. Отец не раз говорил: «Моя мать была той внутренней силой, которая дала мне возможность противостоять всем жизненным невзгодам».

Спасала и загруженность работой, но иногда грустные мысли все же брали верх, тогда поздним вечером он садился за письменный стол и писал моей маме в Москву:

Я еще раз почувствовал свое беспомощное и на сегодня бесправное положение, могу ли я повлиять на формирование характера или даже временное настроение ребенка, не наблюдая хоть изредка его физическое и духовное развитие… Правда, Неру утверждает в своей автобиографии, что он сумел воспитать свою дочь по письмам, но это его утверждение, а что в действительности получилось – неизвестно… Могу ли я, оторванный от вас, не имеющий права хоть один раз в год посмотреть всех вас вместе, и ваши взаимодействия, настроения, вмешиваться в вашу жизнь, посылая отсюда какие-то готовые «циркуляры-инструкции», рецепты. Разве мы заслужили, чтобы так сложились наши семейные дела. По крайней мере ты заслужила лучшего…

Скучаю по всем вам. Это носит характер непрекращающейся боли-страдания. Очень тяжело. Да! Желание быть в своей семье – это для меня, конечно, роскошь и баловство…

Из письма Екатерине Павловне:

Я фактически продолжаю быть арестантом, правда, не осужденным, и потому на казенный счет меня не содержат. Я не имею права (правда, это тоже нигде не зафиксировано) отлучаться из Свердловска, и, таким образом, ограничен в своем передвижении… Не сомневаюсь, что есть и такие люди, которые понимают, что я ничем не заслужил такого положения, в которое поставлен, но какой толк в этом! Когда я находился в одиночном заключении, я морально чувствовал себя лучше, т. к. знал, что этому заключению будет какой-либо конец, а сейчас конца этого положения не видно.

Это письмо отец написал в 1961 году, еще не зная, что его уральская ссылка будет тянуться еще три года.

И еще об одном событии, произошедшем в Свердловске.

В 1958 году в почтовый ящик кто-то подбросил фотографию, на которой был запечатлен мужчина, похожий на Л.П., прогуливающийся под руку с какой-то дамой, и анонимное послание: «Приезжайте в город Челябинск, по такому-то адресу, вас будут ждать в назначенное время. Человек, который вас встретит, объяснит все подробности».

Неофициально отцу было запрещено покидать Свердловскую область без специального разрешения, к тому же он опасался каких-либо провокаций, поэтому и попросил пойти на встречу Эллу Эммануиловну Альмедингер (учительницу, чудесную женщину, которая жила с нами на правах члена семьи) – она в то время находилась у родственников в Челябинске. Однако в условленном месте к ней никто не подошел.

Через некоторое время в почтовый ящик положили номер журнала «Вокруг света» с тем же снимком и записку: «Нину Теймуразовну ожидают в селе Анаклия Зугдидского района». Подпись к снимку в журнале гласила: «В шумной, неистовой столице Аргентины есть и сравнительно спокойные уголки. Один из них – площадь Мая, где расположен дворец президента».

Фамилия автора фотографии – Игорь Викторович Бессарабов. Как впоследствии оказалось, Бессарабов был кинооператором, работал на Центральной студии документальных фильмов, в 1955 году он снял ленту «Путешествие по Аргентине». Копия фильма хранится в Госархиве кинофотодокументов, но на пленке нет человека, похожего на Л.П. Возможно, эти кадры вырезали. Непонятно, почему именно они не вошли в фильм и кто положил фотографию, а затем и журнал в почтовый ящик. Если это была провокация, пусть даже задуманная местными органами без согласования с центром, что вряд ли возможно, то какую цель преследовали? Ведь с отцом и бабушкой и так могли сделать все что угодно и довести провокацию до конца.

Отец вспоминал, что, увидев первый снимок, они были потрясены. В журнальном варианте лицо было хуже различимо, но резкий поворот головы во время шага и, как сказали бы сейчас, вся энергетика фигуры соответствовали Л.П. Можно предположить: кто-то хотел удостовериться, что отец и Буба живы, и сообщить им нечто важное о Л.П. Может быть, Л.П. все же не был убит на Малой Никитской, а его, раненого, вынесли на носилках, накрытых брезентом. В дальнейшем ему удалось договориться с хрущевско-булганинской «бандой» – ему сохранят жизнь, а он должен исчезнуть из страны и не пытаться связаться с родственниками, иначе с ними расправятся. А предмет торга – личный архив Л.П., которого так боялся Маленков.

Возможно, Л.П. умер в Аргентине в начале 1960-х годов, ведь именно тогда отцу разрешили выехать из режимного города. Впрочем, это уже скорее сценарий остросюжетного фильма. Отец был уверен: будь Л.П. жив, он, конечно же, нашел бы более надежный способ сообщить о себе.

Киев

Примерно в середине 1964 года отец был вынужден обратиться к руководству страны с просьбой о переводе на работу в другой город. Здоровье Бубы было подорвано тюрьмой и десятилетней ссылкой. Особенно тяжело ей приходилось весной – начиналась сильнейшая аллергия: опухали лицо, руки, на работу приходилось идти, замотав лицо платком, в перчатках. Небольшое облегчение приносили компрессы из концентрированной, ледяной уксусной эссенции. Врачи категорически советовали поменять климат. Отец обратился к заместителю главы правительства Д.Ф. Устинову. Дмитрий Федорович доложил Хрущеву, а тот поручил председателю КГБ В.Е. Семичастному предварительно поговорить с отцом. Разговор состоялся, его тон и содержание были доложены наверх, и в октябре 1964 года отцу разрешили свободно передвигаться по стране – свердловская ссылка, наконец, закончилась.

Отец планировал перебраться в Ленинград, но, кажется, Владимир Ефимович отсоветовал – климат для Бубы неподходящий. Узнав о проблемах отца, академик Б.Е. Патон предложил ему переехать в Киев. С квартирой помог тогдашний 1-й секретарь ЦК КПУ П.Е. Шелест: просторная, с двумя балконами, на шестом этаже дома 148 по улице Красноармейской, в очень удобном месте, всего две-три остановки на троллейбусе до работы. Дом располагался напротив старого Владимирского рынка. Сейчас на его месте стоит дворец «Украина», а тогда тянулись крашеные деревянные ряды, летом буквально заваленные зеленью, овощами, фруктами и ягодами. Красная и черная смородина, малина, клубника, абрикосы и груши-лимонки, вкуснейшая вишня – крупные ягоды просвечивали на солнце. Ароматы смешивались, на прилавках на солнце сверкали все краски – от алой клубники до почти черной черешни. Чего там только не было! Свежайшее мясо, молоко, сметана, белые пласты творога, накрытые марлей… После Свердловска просто рай земной.

Отец старался ходить на работу пешком, транспорта на улицах было немного, никто понятия не имел, что такое «пробки». Воздух, особенно по утрам, чистый, а весной, когда вдоль улицы цвели каштаны, а чуть позже и липы, такая прогулка – большое удовольствие.

С помощью знакомых вскоре удалось «достать» новую мебель, многие вещи купить было довольно трудно, приходилось их именно доставать. Отец натер паркетный пол специальной мастикой, лаковый паркет тогда был редкостью, и постепенно квартира приобрела уютный вид.

Примерно через год я, тогда уже ученик 6-го класса, переехал к отцу. Папа почти все время был занят на работе в п/я 24 (НПО «Квант»). Домой он приходил часов в восемь вечера, часто ездил в длительные командировки в Москву, Ленинград, Североморск и все-таки находил время для совместных прогулок по киевским паркам, в Киево-Печерскую лавру, походов в кино на новые фильмы.

Летом после работы, в пятницу, отец с большой компанией отправлялся на Днепр, иногда брали и меня. Великолепная компания – грамотные молодые инженеры из разных отделов, спортсмены – были и мастера спорта по альпинизму, гребле, классической борьбе, плаванию. Никакой выпивки, не помню среди них и курящих. Весь день играли в волейбол, катались на лодках, плавали.

Запомнился забавный случай: расположились на берегу, поставили палатки, а так как день был очень жаркий, большую сетку бутылок минеральной воды опустили в воду, чтобы хоть немного охладить. Этикетки быстро отклеились, и непонятно было, что в бутылках. Неподалеку сидела компания рыбаков, один из них по-пластунски вдоль берега подобрался к бутылкам и утащил одну. Каково же было их разочарование, когда оказалось, что там минералка. Им и в голову не могло прийти, что такая веселая компания может обойтись без «горячительного».

В Киеве жила Елена Стуруа, позже она переехала в Тбилиси. Мы часто бывали у нее в гостях, иногда и тетя Лена, как мы, дети, называли ее, навещала нас. Вдвоем с Бубой они подолгу сидели на кухне, много курили, вспоминали. Муж Елены Ивановны, дирижер Борис Пономаренко, был директором Киевского театра оперы и балета имени Тараса Шевченко, меня там считали его племянником, и я мог свободно ходить на все утренние воскресные спектакли, а на вечерние Борис Григорьевич приглашал нас в свою директорскую ложу.

Одно лето мы прожили у них на даче в Пятихатках, примерно в тридцати километрах от Киева. Тихое место в чудесном сосновом лесу, рядом речка, на заливных лугах небольшие озерца с прозрачной водой. Маленький уютный деревянный домик шесть на пять метров (по нормам того времени) с небольшой верандой, увитой диким виноградом.

Там вечерами мы с Бубой сидели, ожидая папу, он приезжал из города часов в девять, там же ужинали и играли в подкидного дурака, стараясь слегка обжулить друг друга. Возле домика участок земли, небольшой, но сколько радости он доставлял Бубе. Не было тогда у отца возможности купить дачку, а когда появилась, Бубы уже не было с нами.

После переезда Буба сразу же попробовала устроиться на работу, но ничего не получилось – ее отправили на пенсию. После очередной безрезультатной попытки устроиться, кажется, на завод «Коммунист», он находился недалеко от нашего дома, я впервые увидел на ее глазах слезы. Можно было бы вернуться в Грузию, на родину, и как она хотела этого! Но нужно было ухаживать за нами, вести хозяйство, все домашние хлопоты были на ней, а чувствовала она себя неважно, да и годы не прибавляли здоровья. Но никогда я не слышал от нее ни единой жалобы. Буба мужественно приняла все, что выпало на ее долю, никогда не изменяла своим убеждениям и все свои силы, всю любовь отдавала сыну и внукам.

Иногда к нам приезжали родственники из Грузии: бабушка Ксения – двоюродная сестра Бубы, И.Г. Урушадзе – дядя Илюша. Жил у нас и учился в медицинском институте старший сын дяди Миши – Теймураз Махатадзе. Мы все очень полюбили его, от природы талантливый, он писал чудесные грузинские стихи. Молодой, энергии через край, масса друзей, красивые девушки так и вились возле него. Конечно, он не очень любил посещать лекции и библиотеки. Но во время сессии умел сконцентрироваться и благодаря великолепной памяти сдавал все экзамены. На недоуменные вопросы сокурсников: «Ну как тебе это удается?» – строго отвечал: «Нужно было работать во время семестра!» – и уезжал кутить с друзьями.

В деканате, зная, чей он родственник, к нему приглядывались. В конце 1960-х, когда в Киеве готовились выступления националистически настроенной молодежи, Тимура (Теймураза) вызвали в деканат и предупредили: за участие в демонстрации получишь «волчий билет» (выгонят без права восстановления). На что Тимур, человек смелый и принципиальный, ответил: «Если я захочу что-либо продемонстрировать, я поеду на родину и сделаю это там». А однажды на лекции, наверное, по истории КПСС, лектор, поглядывая на Тимура, начал рассказывать о том, какой ловкач был Л.П. Берия. Мол, даже не имея партийного билета, втерся в доверие, пролез на высокий пост и т. д. – такая чушь была тогда в духе времени. Тимур мгновенно нашелся: «Если, как вы говорите, человек без партийного билета смог занимать такие посты, то этим вы унижаете всю нашу Коммунистическую партию, но никак не его самого». Лектор заткнулся и счел лучшим никогда больше не поднимать эту тему. Конечно, Тимуру не просто было после этого сдать экзамен, но он справился. Вообще с его появлением у нас в доме стало как-то веселее. Вечерами папе и Бубе он сообщал последние новости из Грузии, рассказывал много веселых историй, анекдотов. У нас часто бывали его друзья, среди них много спортсменов. Одно время мы вместе ходили в спортзал на улице Щорса в секцию вольной борьбы, где тренером был грузин, его хороший знакомый.

Я очень привязался к нему. В нем хоть на какое-то время я нашел старшего брата. Тимур брал меня с собой на концерты грузинских артистов, на футбол – умудрился достать билеты на знаменитый матч «Динамо» (Киев) – «Селтик» (Глазго). Я навещал его в Житомире, где он проходил преддипломную практику. В дальнейшем он много и целеустремленно работал в Москве и в Тбилиси, защитил кандидатскую и докторскую диссертации. Его монографии были изданы в США, в Тбилиси он возглавил большой медицинский центр. Тимур был одним из тех редких людей, с которыми можно было откровенно говорить на любые темы. К сожалению, он рано ушел из жизни. Светлая ему память!

После перевода в Киев отец в должности ведущего конструктора начал разработку нового метода обнаружения подводных лодок, находящихся в погруженном состоянии. Однако, как это часто бывало и в Свердловске, от этой перспективной, сулящей многочисленные награды и премии работы его отодвинули. Наработки использовали, а о его участии нигде не упоминали. Сохранился только черновик письма Л.И. Брежневу, где он упоминает об этой работе:

Генеральному Секретарю ЦК КПСС

тов. Брежневу Леониду Ильичу

Глубокоуважаемый Леонид Ильич, хочу Вас поблагодарить за то, что Вы, разрешив мой перевод на работу в Киев, дали мне возможность жить вместе с моими детьми и воспитывать их…

В 1964 году я обратился с заявлением к тов. Елютину с просьбой пересмотреть вопрос о лишении меня ученой степени доктора физико-математических наук…

Должен Вас заверить, что всегда и во всем я был честен и все мои работы были самостоятельны.

Еще учась в Военно-электротехнической академии, я начал работать над проектом радиолокационной системы самонаведения управляемого снаряда.

Дипломная работа была положена в основу проекта, который получил практическую реализацию в КБ-1. Работая над этой темой, я совместно с коллективом довел эту систему до принятия ее на вооружение.

Мною, последовательно, после окончания аспирантуры, были защищены в Московском Государственном Университете на физическом факультете кандидатская (в 1949 году) и докторская (в 1952 году) работы, которые были непосредственно связаны с моей практической деятельностью в КБ-1.

После того, как в 1954 году я был переведен в НИИ-592, в городе Свердловск, работал до 1964 года над созданием систем управления баллистическими ракетами.

Работы, которые там проведены с моим участием, подтвердили мою квалификацию как ученого. Вся моя жизнь как инженера, становление как ученого проходила на глазах товарища Калмыкова В.Д., академика Минца А.Л. и Щукина А.И., академика Расплетина А.А., членкора академии Кисунько Г.В. и многих других. Академики Минц А.Л. и Щукин А.И. были моими оппонентами при защите диссертации.

Ныне академик Расплетин А.А. и чл. – кор академии Кисунько Г.В. были моими старшими товарищами по работе в КБ-1.

Все эти товарищи, как мне стало известно, подтвердили товарищу Елютину, что мои диссертационные работы были на необходимом техническом уровне и являлись результатом моего труда.

Тов. Калмыков В.Д., являясь министром, в подчинении которого находился как КБ-1, так и НИИ-592 и НИИ-131, знает, что и все дальнейшие мои работы были на необходимом техническом уровне и вполне подтверждали мою квалификацию как ученого.

В настоящее время я начал разработку нового метода обнаружения подводных лодок, находящихся в погруженном состоянии.

Уважаемый Леонид Ильич, вопрос в реабилитации меня как ученого для меня является вопросом жизни.

Прошу Вас поручить объективно разобраться с этим вопросом тов. Елютина, Калмыкова В.Д. и Семичастного В.Е.

Я бы никогда не решился Вас беспокоить после всего, что для меня было сделано, но только Вы можете внести ясность в мое безвыходное положение.

С глубоким уважением, С. Гегечкори.

У отца имелись наработки по методам модернизации систем активной и пассивной радиолокации. Продолжая работать в этом направлении, он, как и всегда, начал с создания научного коллектива, способного эти задачи решать.

Суть дела заключалась в том, что в современных боевых условиях любая система целеуказания ракетному оружию должна работать в жестких условиях радиопротиводействия противника, проще говоря, отличать ложные цели от реальных, уметь выбирать главную цель и т. д.

В связи с быстрым развитием определенных областей технического потенциала противника, естественно, должны были и резко измениться требования к нашей военной радиоэлектронике. Было хорошо известно, что с 1965 года на кораблях стран блока НАТО радиолокационные станции старого типа меняют на новые, новые разработки проводятся с учетом специальных требований, затрудняющих получение достоверной информации.

Известно было и то, что противник разработал и испытал в реальных условиях войны во Вьетнаме ряд новых методов радиопротиводействия. Старые системы становились непригодными для боевого применения, в частности против Военно-морского флота США.

Приведу лишь один пример: крейсер «Дзержинский» сопровождал американский крейсер, следовавший с боевым охранением в Средиземное море. Сначала сопровождение осуществлялось на расстоянии визуального контакта, затем наш корабль отстал и продолжил наблюдение за «американцем» на экранах РЛС. И только когда отметка на экране вдруг исчезла, почуяли неладное. На том месте, где, судя по данным, полученным с РЛС, должен был находиться крейсер, его не оказалось. В это время он уже стоял в одном из итальянских портов. Вот как средства радиоэлектронной борьбы позволили обмануть наши станции слежения. После этого случая руководство Главного штаба ВМФ требовало проверять надежность сопровождения визуальным контактом.

Начиная новую работу, отец исходил из того, что любой современной разработке радиоэлектронной аппаратуры должен предшествовать тщательный тактический анализ условий ее применения. Оценка эффективности, надежности, стоимости, готовности производства и многое другое. Он решил проанализировать методы построения одной из систем, разработанных в институте. Результаты оказались неутешительными: система, еще только принимаемая на вооружение, уже морально устарела по целому ряду параметров. Естественно (для него), он не стал молчать и открыто высказал целый ряд критических замечаний как по проектированию таких систем, так и по методике их испытаний. Возникла конфликтная ситуация с руководством института.

Отец пытался технически обосновать все свои замечания, но руководство каждый раз уходило от обсуждения. В конце концов откровенно ответили: система уже на выходе, и военные примут ее и в таком виде, деваться им все равно некуда – сами такой заказали. Для моего отца такая постановка вопроса была совершенно неприемлема. Он продолжал настаивать на необходимости создания комплексной комиссии из разработчиков и представителей заказчика для проверки справедливости сделанных им замечаний. Такая комиссия совместно с координирующим подразделением головного института (НИИ-10 – Всесоюзный научно-исследовательский институт радиоэлектроники, где создавались радиолокационные станции морского базирования) должна была проанализировать все разработки института. Хотя, как считал отец, проверка даже по одной теме помогла бы навести в институте должный технический порядок и заставить руководство и исполнителей относиться к своим обязанностям с должной ответственностью.

Конечно, отец мог и не вмешиваться, тем более что ответственность за эти работы несли другие – зачем усложнять себе и так непростую жизнь? Но для отца все решалось просто: его знания, опыт и взгляды на создание техники не позволяли ему поступить по-другому. Он никогда не становился в позу «обиженного» и не смешивал свое отношение к некоторым политическим фигурам и чиновникам с отношением к стране, в которой вырос. Увидев, что так просто его не утихомирить, отцу поручили исследовательскую работу, которая должна была учесть все его замечания и явилась бы основой для создания новых ракетных систем.

С небольшой группой товарищей, куда первоначально входили Клячко, Шевченко, Грайпель, приступили к этой работе. Разработали тактико-техническое задание, согласовали с рядом военных организаций, утвердили в министерстве. Коллектив расширился за счет молодых, грамотных сотрудников, заинтересованных в перспективных работах. Отец, в свою очередь, делал все от него зависящее для их научного роста. Вроде бы все складывалось на первый взгляд удачно, но на самом деле для группы главных конструкторов и некоторых ведущих специалистов предприятия отец превратился в «нежелательный элемент». Они сразу же поняли, что новая работа может показать техническую реализуемость поднятых отцом вопросов и таким образом заденет все разработки, которые они контролируют.

Пользуясь тем, что они по сути – подлинные хозяева предприятия, начали запугивать сотрудников отца его прошлым, естественно, в виде дружеских советов. Когда метод запугивания не сработал, перешли к переманиванию на более высокие должности и оклады, с тем чтобы оставить отца одного и заставить его терять время на подбор и обучение новых сотрудников, способных решать эти задачи. В.И. Грайпеля несколько раз пытались перевести в другие отделы. Директор института предложил Клячко стать заместителем главного конструктора по одной из тем. Оба они отказались, что свидетельствовало не только о их убежденности в необходимости новой работы, но и высокой человеческой порядочности.

Несмотря на противодействие небольшому коллективу, в короткие сроки удалось разработать и создать комплекс оборудования для наземной и воздушной лаборатории. Воздушная базировалась на вертолете Ми-4. Увидев, что работы успешно разворачиваются и все члены коллектива принципиально против попыток разрушить это направление, руководство института и группа напуганных главных конструкторов перешли к активным действиям. Отца без всяких объяснений освободили от руководства. Такие методы в отношении его применялись затем неоднократно, а вместо объяснений туманно ссылались на какие-то указания свыше. Руководителем работы назначили главного конструктора одной из систем, предлагаемых к проверке, – понятно было, к чему это приведет. В жесткие сталинские времена «такие группы» были бы объявлены вредителями со всеми вытекающими последствиями.

Вовсе не хочу сказать, что это делалось сознательно, для нанесения ущерба военному потенциалу страны, но согласитесь, если сотни миллионов рублей фактически выбрасывались на ветер, так как изготовленная аппаратура оказалась бы бесполезной в реальных условиях, то должны были понимать, что творят. Возможно, все дело в том, что к тому времени в стране была полностью разрушена система жесткой ответственности за порученное тебе дело. Во множестве институтов сложились «группы» технических руководителей, получающих хорошие зарплаты и премии, но по сути не несущих ответственности за конечный результат. Сроки переносились, объемы финансирования увеличивались, военные в конце концов подписывали акты испытаний, а как же – звания, награды! В результате страна получала очередной металлолом.

Очень характерен случай, рассказанный мне одним из разработчиков. Сдавалась сложная радиоэлектронная система, включающая аппаратуру, базирующуюся на подводной лодке и космическом аппарате. На испытаниях присутствовали высокие чины из Министерства обороны. На мониторах светились отметки, смысл которых бойко объясняли специалисты-разработчики. Чиновники важно кивали головами, им и невдомек было, что это не реальность, а заранее смоделированная и выведенная на экран картинка. Один из сотрудников порывался что-то объяснить членам комиссии, его отвели в сторонку и посоветовали: если невмоготу, засунь язык в… и подержи его там некоторое время.

Отец скоро понял, что желанию и возможности таких людей хорошо устроиться и ни за что не отвечать способствовала система, сложившаяся к тому времени, когда чувство долга и понятие патриотизма становились чем-то неприличным.

Еще одна история с национальной окраской произошла, когда по инициативе отца институту была поручена работа, связанная с использованием в радиотехнических системах фазированных антенных решеток – дело по тем временам совершенно новое. Дирекция поручила отцу и Ф.Л. Гладышу подготовить соответствующий проект приказа. Но уже в ходе его подготовки возникли определенные трудности.

Отец понимал, что Москва ни за что не согласится на его руководство большой перспективной работой, но участвовать в ней он мог, хотел привлечь еще несколько сотрудников своего сектора и среди них В.И. Грайпеля. Но тут опять вступила «группа», которую явно не устраивало даже просто участие в этой работе отца. Нападать лично на него они не решились, поэтому началось давление на его людей. Для начала решили избавиться от Грайпеля, которого им не удалось втянуть в свою сферу влияния. На его примере хотели продемонстрировать свою силу.

Директор предприятия вызвал отца и в присутствии Ф.Л. Гладыша заявил, что своими действиями отец нарушает «равновесие», которое он, директор, с таким трудом создал и старается сохранить во вверенном ему институте. Отец попросил разъяснить, о каком равновесии идет речь и как он мог его нарушить. Тогда директор прямо заявил, что перевод на такую важную перспективную работу еще одного еврея привлечет ненужное внимание компетентных органов к другим евреям, занимающим ключевые позиции в институте и без которых мы никоим образом обойтись не можем. Вот такой бред, однако замешенный на реально существующем юдофобстве властей.

Отцу настолько надоела вся эта возня, не имеющая никакого отношения к науке и технике, что он сам отказался от участия в этой работе. Руководство было поручено Ф.Л. Гладышу – человеку грамотному, энергичному и волевому. Недаром за глаза его иногда называли Иосифом Виссарионовичем. Но, несмотря на все его усилия, работа шла тяжело, мешала не только обстановка внутри института, но и в стране в целом. Одним словом, система, в конце концов принятая на вооружение, оказалась морально устаревшей и мало пригодной в современных условиях. Одна среди многих, но, учитывая стоимость носителя – корабля нового проекта, – чемпион по затраченным средствам.

Американцы, начавшие аналогичные работы, может быть, даже несколько позже нас, ушли далеко вперед и создали систему «Иджес» для крейсеров и компактную систему для малых кораблей. Модернизированные системы «Иджес» до сих пор являются важной составной частью американской системы противоракетной обороны.

Но государственные испытания системы, которую критиковал отец, подтвердили его правоту. Дирекция вынуждена была отправить его в командировку в Ленинград и Москву для выяснения технических причин ее низкой работоспособности. Совершенно неожиданно для отца в личных беседах с целым рядом военных специалистов, членов Государственной комиссии, удалось выяснить, что они четко представляют себе непригодность системы. Они давно и хорошо знали отца и осторожно намекали: «Начальство требует, а ему виднее». В Ленинградском НИИ-14 и Военно-морской академии отец понял, что и там прекрасно знают обо всех технических недостатках систем, разрабатываемых не только в Киеве, но и в целом ряде других НИИ. А о системе, с которой начался весь сыр-бор, академия вообще дала отрицательный отзыв. Но в очень осторожной форме отцу дали понять, что сейчас нет заинтересованности вскрывать недостатки военной техники. Друзья по учебе в Академии связи, зная его непростое положение, напрямую спрашивали, отчего он не ищет поддержки у военных, все равно ведь они скоро будут у власти, а так как он технически грамотный специалист, его знания и опыт могут быть использованы в полной мере.