Текст книги "Моя семья: Горький и Берия"

Вот вы пишете в своей последней статье: «У нас развелись матерые литераторы солидного возраста… Они числятся коммунистами, пребывая “по уши в тине мещанского индивидуализма”». Это большое и серьезное обвинение вы бросаете коммунистам.

Кто же это такие – «матерые, солидные?» Вот они: Шолохов, Фадеев, Безыменский, Киршон, Афиногенов, Бела Иллеш, Гидаш, Бруно-Ясенский, Гладков, Бахметьев, Серафимович, Билль-Белоцерковский, Ставский, ну, пусть и Панферов, и ряд подобных имен. Если вы об этих коммунистах-писателях говорите, что они пребывают «по уши в тине мещанского индивидуализма», не хотят учиться, ничем не интересуются, кроме собственного пупа, то ведь этому никто не поверит. Наша общественность знает, что писатели-коммунисты никогда не пренебрегали политикой. Они – общественники и в любое время готовы сменить перо на винтовку, стать в ряды граждан нашего Союза, защищающих свою социалистическую Родину от врагов. У вас тут, очевидно, обмолвка. Ее надо поскорее снять или назвать имена «матерых, солидных» коммунистов-писателей, которых вы имеете в виду.

Однако для Горького это была отнюдь не обмолвка, а принципиальная позиция, направленная против старых рапповских методов руководства Союза писателей. «Коммунист по титулу и партбилету – не всегда коммунист по существу, – писал он. – Вы желаете, чтобы я назвал имена коммунистов-индивидуалистов. Это будет сделано, со временем, не беспокойтесь. Можно бы Вам и самому усмотреть, что среди них есть люди, которые добывают большие деньги плохой работой, люди, которые хотят “жить – как за границей живут” и люди, которые во что бы то ни стало желают сесть на первые места, не имея к тому никаких оснований, кроме желания». Письмо Горького в «Правду» не было опубликовано, ему отказали в праве ответить, явно давая понять, на чьей стороне симпатии власти.

Сталину удалось использовать авторитет Горького для организации литературного дела в СССР: многочисленные писательские группы, враждовавшие друг с другом, различные по своим идейным направлениям, объединили в союз, единый не только по своим литературным и политическим задачам, но и по творческому методу и под жестким партийным руководством.

Отношения со Сталиным еще более осложнились, возможно, из-за нежелания А.М. написать книгу о вожде. Сталинское окружение настоятельно советовало А.М. написать литературный портрет Сталина – ведь написал же он в свое время очерк о Ленине. Такая «очень своевременная книга» могла бы послужить мощной контрпропагандой писаниям высланного за границу Троцкого, который практически по всем вопросам и экономики и политики расходился со Сталиным, и помочь в борьбе с внутренней оппозицией.

Горький как мог уклонялся от такого задания, ссылался на нехватку материалов по биографии Сталина, тянул время. В начале декабря 1931 года через Марию Будберг А.М. узнал, что нью-йоркское издательство «Рэй Лонг энд Ричард Р. Смит» задумало перевести и издать серию советских книг о достижениях социализма за 15 лет. Мария Игнатьевна просила подумать, какие именно можно предложить издательству. Горький написал Сталину:

Дорогой Иосиф Виссарионович – беседуя со мною Вы, между прочим, подчеркнули необходимость усилить идеологическое влияние на интеллигенцию С.А.Ш.

Возможно начать эту работу: одно англо-американское издательство хотело бы выпустить на рынок книг 50, – о Союзе Советов; книги эти должны осветить все стороны нашей жизни: экономику, право, педагогику, этнографию, достижения науки, индустрии. Предлагается выпускать 12–15 томов в год, в это число входит и художественная литература: романы, повести, очерки, но основой издания должна служить «серьезная» литература…

Я просил бы Вас вызвать Крючкова и сообщить ему Ваше мнение по этому поводу. Вы проредактируете его, а Крючков пошлет мне. Нужно ковать железо, пока оно горячо.

Через три дня А.М. написал и Крючкову: «Мне кажется, что Вы могли бы поторопить выбор книг для англо-американцев и выбрать листов 10–12 очерков – наиболее удачных – о социалистическом соревновании. Возможно, что некоторые книги нужно будет заново проредактировать или даже “дописать”, некоторые же сократить».

Шли переговоры, обсуждался список книг, и вдруг возникло второе предложение – издать сборник «Россия сегодня». Предисловие к сборнику в виде очерка о Сталине должен был написать Горький, а Сталин поведал бы ему о своей партийной работе. Основное содержание книги – пути развития России от Первой мировой войны до настоящего времени.

А.М. 17 февраля 1932 года проинформировал об этом Сталина: «Личное Ваше участие в создании книги Р. Лонг считает обязательным и необходимым как основной и самый серьезный удар по американским мозгам – я нахожу, что он в этом совершенно прав: Ваше участие, действительно, необходимо. Окончательная редакция всех статей – тоже Ваша. Тему: “Положение среднего русского человека до революции” я могу взять на себя, но необходимо, чтоб мне прислали тезисы. Книга не должна быть более десяти листов. Тираж, видимо, предполагается массовый». Стоит обратить внимание, что в письме нет ни слова о предисловии в виде очерка о Сталине.

Наконец 4 марта издательство отправило А.М. контракт и чек на 2500 долларов и, не дожидаясь ответа, напечатало в «Нью-Йорк таймс» рекламное сообщение: «Сталин пишет книгу о России. Впервые она будет опубликована здесь с предисловием Горького». Есть мнение, что именно Мария Будберг подсказала издателю Рэю Лонгу и первое, и второе предложение и что эти предложения (переданные американцем через нее) – попытка сделать Горького биографом Сталина.

Через 10 дней, 14 марта, Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение отклонить предложение Лонга, ссылаясь на изменение характера договора. Сказались и преждевременная реклама, и деликатный отказ Горького от роли биографа вождя. А.М. вернул издательству чек и выслал Крючкову обратно полученные материалы о Сталине.

Горького не удалось использовать для восхваления вождя. Хотя слухи о якобы написанной книге Горького о Сталине ходили достаточно долго, единственный материал – черновой набросок очерка на одной странице под условным названием «Иосиф Сталин» находится в Архиве А.М. Горького. Приведу ниже (в скобках помещены слова, вычеркнутые Горьким):

Иосиф Сталин-Джугашвили родился [в Закавказье] в Грузии, стране, которую древне-греческие писатели называли Иверия и Георгия, – последнее имя заставляет некоторых американцев думать, что Сталин – уроженец штата Георгия.

Грузия расположена за хребтом Кавказских гор, по бассейнам рек Чороха, Риона и Куры. Первые две реки впадают в Черное море, Кура – в Каспийское. [Рион] греки именовали Рион-Фазисом, и с этой рекой связана древняя легенда о походе аргонавтов за золотым руном. Легенда эта, вероятно, имеет историческое основание: аджарские горы, один из отрогов Кавказского хребта, содержит золото, [которое] греки промывали, пропуская [в] по коже барана, крупинки золота задерживались шерстью, отсюда – золотое руно.

Грузины поселились в Закавказье [за] в 7-м веке до нашей [эпохи] эры, но история их не говорит, откуда они пришли, исторические ее памятники уничтожены за время бесчисленных нападений и грабежей Грузии парфянами, персами, войсками А. Македонского, римского полководца, впоследствии императора Помпея, затем – арабов, снова персов и турок. В общем история этой небольшой, но прекрасной и богатой страны есть история грабежа ее и различных насилий над нею.

[Это привело] В конце 18 в. царь Грузии и дворянство решили просить защиты у России, и в 1801 г. Грузия была присоединена к владениям русского царя. Этот акт неплохо устраивал грузинское дворянство, но само собою разумеется ничем не мог облегчить каторжную жизнь крестьян и ремесленников.

Это все, что А.М. смог «выжать» из себя о Сталине. Жаль, что он не продолжил – мог бы получиться прекрасный очерк о Грузии.

Впрочем, есть два свидетельства о существовании «дневника», в котором он очень нелицеприятно отзывается о Сталине. В книге «Тайная история сталинских преступлений» чекист-невозвращенец, майор государственной безопасности Александр Орлов пишет, что, прочитав дневник Горького, «Ягода выругался и сказал: “сколько волка не корми, он все в лес глядит”».

Второе свидетельство о дневнике – публикация в 1954 году Г. Глинки в «Социалистическом вестнике». В ней рассказывается о работе комиссии, назначенной для разбора рукописей после смерти писателя:

Работали всю ночь. Уже под утро, когда все сотрудники едва держались на ногах, с нижней полки заваленной книгами и старыми газетами этажерки была извлечена еще одна объемистая папка, с какими-то старыми черновиками, среди них оказалась толстая тетрадь в клеенчатой обложке. Один из сотрудников, уверенный, что это случайная рукопись начинающего автора, присланная на отзыв Горькому, небрежно раскрыл тетрадь, вдруг лицо его застыло, он побелел, на лбу выступил пот. Затем он быстрым движением положил тетрадь на стол. Хотел что-то сказать, но лишь пожевал губами и беспомощно махнул рукой. К тетради сразу протянулось несколько рук. Кто-то раскрыл ее, в начале, в середине, в конце. Через его плечо смотрели остальные. Все молчали, но чувствовалось, что комната заливается туманом страха…

И уже один из присутствующих пытался незаметно проскользнуть в уборную, чтобы потом иметь право утверждать, что он уходил и ничего не видел. Но в этот момент раздалась жесткая и холодная команда:

– Без паники! Ни один из сотрудников не сойдет с места! – и, тяжело опустив ладонь на закрытую тетрадь, Бобрышев – редактор журнала «Наши достижения» – прибавил: «Немедленно вызываю уполномоченного НКВД. Понятно, товарищи?»…

Через 20 минут тягостного ожидания в комнату вошли люди с красными околышами на фуражках. Архив был опечатан. Уполномоченный НКВД бережно опустил в свой портфель злополучную тетрадь. Всех сотрудников, вместе с Бобрышевым погрузили в черный автомобиль, который уже стоял у ворот.

Тетрадь, обнаруженная в особняке на Поварской улице, была дневником Максима Горького. Полный текст этого дневника был прочтен разве только самым ответственным работником НКВД, кое-кем из Политбюро и уж, конечно Сталиным. До нас дошли отдельные отзвуки тех мыслей и чувств, которые удалось ухватить при весьма беглом просмотре: «в начале, в середине, в конце, еще в середине и в конце». Опять-таки оговариваемся, что даже эти крохи не являются дословной передачей текста, а лишь передают суть записей Горького.

Сразу же становилось ясно – весь дневник состоял из беспощадной и вполне объективной критики московских властелинов. На первых страницах говорилось о том, что какой-то досужий механик подсчитал, что ежели обыкновенную мерзкую блоху увеличить во столько тысяч раз, то получится самый страшный зверь на земле, с которым никто не в силах был бы совладать. При современной великой технике гигантскую блоху можно видеть в кинематографе. Но чудовищные гримасы истории создают иногда и в реальном мире подобные увеличения. По мнению автора дневника, Сталин является такой блохой, которую большевистская пропаганда и гипноз страха увеличили до невероятных размеров.

Затем мои глаза наткнулись на описание пикника, где-то в горах Кавказа… Чудесная природа. Сталин отдыхает здесь со своими друзьями…

– Ну, теперь будем делать шашлык – говорит Сталин. Ему передают связанного барашка, с круглыми испуганными глазами. И «вождь народов», слегка потрепав пушистое руно, собственноручно перерезает хрупкое горло маленького животного. Затем он вытирает свой безупречно отточенный нож и со все возрастающим аппетитом наблюдает за приготовлением шашлыка.

…Хотелось видеть какие-то выводы, обобщения, подробнее познакомиться с портретом самого Сталина, на которого Горький, надо сказать, не пожалел красок. Но, заглядывая через плечо соседа, было мудрено выбирать строчки. Иногда лишь мелькали отдельные слова, строчки. И только во второй половине дневника успел заметить нечто вроде воззвания, или вопля, о том, что непротивление всему этому ужасу недопустимо, что самые сильные люди, попадая в паутину большевистской системы, обречены на духовное вымирание…

Более никаких сведений о дневнике, кроме этих двух «свидетельств», нет, да и приведенная уничижительная оценка Сталина более подходит самому Г. Глинке, но отнюдь не А.М.

За последние годы появилось большое количество книг и статей о Горьком. Мнения авторов о писателе порой диаметрально противоположны: от советника Сталина, продавшегося власти за баснословные гонорары, до образной оценки позиции А.М., данной поэтом Евгением Евтушенко: «Цыганок [персонаж из «Детства» А.М. Горького. – С. П.], когда пороли Алешу, незаметно подставлял под розги свою руку, чтобы облегчить удары, отчего вся рука вспухла. Горький столько раз подставлял не то что руку, а душу свою, когда били русскую интеллигенцию, так что вся душа распухла».

Не претендуя на истинность и полноту оценки личности и жизни А.М., позволю себе высказать свое мнение.

Не приняв Октябрьской революции, открыто восстав против большевистских методов управления, он был вынужден покинуть страну. Но мысль вернуться на родину не покидала его. Он внимательно наблюдал за всем происходящим в СССР и приветствовал строительство социализма в стране.

Только для него вот что это значило: «Создать для всех людей и для каждой единицы свободные условия развития своих сил и способностей, создать равную для всех возможность достижения той высоты, до которой поднимаются, излишне затрачивая множество энергии, только исключительные, так называемые “великие люди”».

Вернувшись на родину в условиях жесткого сталинского режима, он не бездействовал. Открыто выступать против режима было невозможно, и А.М. искал «дипломатические методы» влияния на власть в сторону ее смягчения, порой ошибаясь, порой идя на компромиссы.

Нельзя забывать и о том, что А.М., много лет прожив за границей, воочию наблюдал, как зарождался и развивался фашизм в Германии и Италии, и сознавал, какую опасность он представляет. Возможно, именно поэтому он отдавал себе отчет в том, что жесткость, а часто и жестокость новой власти вызвана острой необходимостью в кратчайшие сроки и во враждебном окружении построить сильную и самостоятельную страну, способную защитить себя.

Приложение 1
Автобиография Максима Алексеевича Пешкова

Эта шуточная автобиография была напечатана в 13-м томе Архива Горького с копии, снятой Е.П. Пешковой. Оригинал не найден.

[1920-е годы]

Родился я в 1897 г. в Полтавской губернии, где временно жили родители мои – папа и мама[6]6
  М.А. Пешков родился 27 июля (9 августа) 1897 года в селе Мануйловка Кобелякского уезда Полтавской губернии.


[Закрыть]. Рождение мое, как для меня, так и для них, было неожиданно, тем более, что все мы ждали дочь. Еще за 10 минут до рождения я не знал, как меня назовут, что меня беспокоило и волновало, результатом этих волнений явился ряд глубоких морщин и задумчивое выражение глаз, оставшиеся и по сие время.

Собрание счастливых родителей новорожденного и десятка туземцев после 10 минут споров единогласно избрали меня председателем собрания, как человека, тогда еще беспартийного, этим объясняется тот порядок и тишина, которые господствовали во время нашего собрания.

Абсолютным большинством 4 против остальных воздержавшихся я получил наименование Максима Алексеевича Пешкова Нижегородского цехового малярного цеха, чем был очень доволен. Еще задолго до моего рождения я, зная буржуазность моей мамаши, решил протестовать против возможного зачисления меня в буржуазный класс, но этот вопрос был разрешен без инцидентов[7]7
  Е.П. Пешкова – дочь дворянина П.Н. Волжина, унаследовавшего от отца небольшое имение Семереньки в Украине.


[Закрыть].

Пропуская описание моего раннего детства, которое ознаменовалось открытием в губернии летнего сада, приступлю к дореволюционному периоду моей деятельности. Начну с того, что во время проживания моего в Нижнем Новгороде колыбель моя служила складом нелегальной литературы, которой торговали мои родители. Это причиняло мне немало неприятностей, но я успел. Среди родителей, знакомых, товарищей по партии я пользовался чрезвычайным уважением. Не скрою, что я приносил им неоценимые услуги, во время обысков наводя панический ужас на представителей старой власти.

Нередко старшие обращались ко мне за советом, и не было случая, чтобы я не удовлетворил их.

Как только мне исполнилось 6 лет, родители тут же перевезли меня в Крым, выбрав местом жительства ялтинскую квартиру в доме, стоявшем на вершине какой-то горы[8]8
  Вместе с Максимом и Катей Е.П. Пешкова приехала из Нижнего в Ялту в октябре 1903 года.


[Закрыть]. Папа мой поссорился с градоначальником и, как говорится, «эмигрировал», а я, познакомившись с Левой Малиновским (6 лет), записался в партию большевиков, членом которой состою и теперь.

Помню, что в 1905 году бывал на митингах, где выступал[9]9
  Об одном из таких «выступлений» А.М. Горький сообщает в письме К.П. Пятницкому из Ялты: «Максим все такой же. Для первого дебюта здесь он залез на стол у ворот и произнес прохожим какую-то речь, вызвавшую у них довольно веселое настроение».


[Закрыть], а в 1906 году, попрощавшись с Левой Малиновским, уложился и вместе с мамой эмигрировал за границу, где забыл русский язык.

В Россию я не мог вернуться и поступил в Женеве в русскую школу. На следующий год мы с ней переехали в Париж и остановились в его окрестностях.

Каждое лето мы с мамой ездили в Италию, где на острове Капри жил папа. Папа кашлял, писал и ловил рыбу. Иногда жарился на солнце. Больше ничего не делал. На зиму мы снова приехали в Париж, где я познакомился с моим другом Коко[10]10
  Прозвище К.С. Блеклова.


[Закрыть], с которым мы ходили в школу, делая вид, что идем учиться.

Однажды, проснувшись, я заговорил басом. После чего почувствовал себя мужчиной, о чем и заявил соседям. Из событий надо упомянуть путешествие по итальянским озерам. Micha[11]11
  М.С. Блеклов – брат К.С. Блеклова.


[Закрыть] раз в ресторане плюнул в зеркало. После этого мы приехали в Милан, откуда разъехались по всей Европе. Остался только Миша.

В 1923 году мы с мамой приехали в Москву, где я стал гордостью и украшением реального училища Бажанова. Учился я там до 1916 года, но меня уговорили остаться еще на год. После некоторых колебаний я согласился. Надо сказать, что в Москве я встретился с товарищем по партии – Левой Малиновским, который к этому времени стал носить очки, что ему очень мало удавалось. Он всегда усыпал свой путь осколками.

Еще до революции в Москве основался нелегально NER club[12]12
  Клуб любителей автодела и авиации, состоявший из трех человек: М. Пешкова, К.С. и М.С. Блекловых.


[Закрыть], цели которого никому, кроме входящих в его состав членов, не были известны.

29 февраля 1917 года при моем благосклонном участии, свершилась русская революция.

Лето я провел в Крыму, на даче у Я.О. Зборовской[13]13
  Я.О. Зборовская – урожденная Берсон. В 1916–1917 годах жила с семьей на даче в Крыму.


[Закрыть], где в компании с артистами Студии катался по морю, охотился и занимался еще кое-чем. Осенью я приехал в Москву, где агитировал в Районной думе за № 5[14]14
  Под списком № 5 на выборах в Московскую городскую думу шли кандидаты от партии большевиков.


[Закрыть]. В Октябрьской революции активного участия не принимал, но задерживал юнкерские войска[15]15
  В партию большевиков Максим вступил 4 апреля 1917 года.


[Закрыть]. В мирных переговорах не участвовал[16]16
  Имеется в виду заключение мирного договора с Германией в Бресте 3 марта 1918 года.


[Закрыть]. Сейчас живу в Москве, нездоров, ношу оленьи сапоги, мех на обе стороны.

Недавно был в Петрограде, где жил в 7-миллионной квартире, чувствовал себя превосходно, увез 1000 папирос.

Приложение 2
Очерк Максима Пешкова «Ланпочка»

В московском издании газеты «Новая жизнь» 19 июня 1918 года был опубликован очерк «Ланпочка», который по ошибке был приписан А.М. Горькому. 20 июня очерк перепечатали в газете «Известия». В 1934 году при подготовке публикации в журнале «Сибирские огни» А.М. на машинописном тексте приписал: «Очерк “Ланпочка” был подписан “М. Пешков” и передан И.И. Скворцову-Степанову в кремлевской столовой для “Известий”. Т. к. очерк был передан мною – редакция “Известий” приписала его мне, зачеркнув подпись: “М. Пешков”».

Интересно, что один критик, введенный в заблуждение авторством, писал, что у Максима Горького вновь зазвучала свежесть его ранних произведений периода написания «Челкаша», «Мальвы» и др. По поводу этого недоразумения Максим написал отцу шутливое письмо:

19 июня 1918 года

Прошу поместить в Петроградском издании «Новой Жизни»

автор «Созидают»

Многоуважаемый Алексей Максимович.

Ожидая ежедневно появления моего фельетона «Созидают» и тратя массу времени и здоровья на просмотр всех газет, я был чрезвычайно удивлен раздавшимся сегодня утром в Москве шумом и крикам.

Узнав о причине тех и других, я был возмущен. Всех привела в восторг статья М. Горького! «Ланпочка». Просмотрев таковую, я нашел, что вышеупомянутые «Ланпочки» являются плагиатом моего фельетона «Созидают». К этому времени возбуждение на улицах достигло такого волнения, что я должен был отказаться от мысли проследовать в Чрезвычайную Комиссию по борьбе со спекуляцией и, переменив маршрут, явиться в Московское отделение газеты «Новая Жизнь», где я огласил факт похищения моей статьи.

Имею честь заявить

1) Считая подобные поступки с Вашей стороны недопустимыми и порочащими Ваше многоуважаемое имя, я предлагаю Вам следующее:

а) Опубликовать имя настоящего автора.

б) Выдать ему полностью полученный Вами гонорар (которым я буду располагать по своему усмотрению).

в) Уплатить 100 р. 80 к. за беспокойство и связанные с ним расходы.

В противном случае я буду вынужден обратиться в судебно-уголовную комиссию при Чрезвычайной следственной комиссии.

С почтением настоящий автор статьи

Ваш сын Maks P.

Ланпочка

[Печатается по тексту газеты «Новая жизнь»]

Приезжий из Сибири рассказывает: Сижу на перроне станции, верстах в сотне от Омска, рядом со мной плотно уселся здоровенный мужик с трубкой в зубах. Спрашиваю его:

– Далеко едете?

Отвечает неторопливо и важно:

– В Омской, за лектрическими лампами. У нас в деревне лектричество пущено по проволокам, знаешь?

– Давно?

– Не особо.

Прошу его рассказать, как они додумались до такого нововведения? И вот почти дословный рассказ мужика.

Узнамши, что с октября в Омском власть переменилась, называется советской и будет вводить сицилизм, собрались мы всей деревней и порешили узнать – в чем дело и какие советы дают народу?

Выбрали старика Левонтия – старик дошлый – наказываем: вот тебе 30 целковых, езжай в Омской, узнай там – какая советская власть и что за большевики объявились, много ли их и сицилизм – что такое? Научись.

Недели через две воротился Левонтий, а с ним солдат. Собрались, поставили Левонтия на стол – докладай! Докладает: так и так говорит, ничего, все хорошо, однако – про остальное солдат лучше меня доложит… Мы за солдата: ты кто таков? «Я, – говорит, – самый и есть большевик, камунир, и останусь у вас, ежели вы меня комиссаром поставите». Подумали-подумали – становись! «Покорно, говорит, благодарю, товарищи, дайте оглядеться!»

Через неделю обгарнизовали совет, – я тоже в совете, – Левонтий уж научился чему надо и говорит:

– Как стали мы теперь на точку и называемся большевики, то обязаны разрушать и созидать.

Ну, разрушать у нас нечего. Тогда солдат говорит:

– Ежели мы камуниры, так должны реквизовать. Есть у нас буржуазиат?

Мы молчим, – невдомек нам, что такое. А солдат снова:

– Есть буржуазиат?

– Виноваты, – говорим, – нету!

– Ну, – говорит, – вы сами себя не знаете, а я вам его найду. Давайте, говорит, мне народу.

Собрали мы ему 60 человек, поехали они с ним в село, верст за 40 от нас, через день воротились, привезли с собой 12 человек богачей и 10 тысяч целковых царскими бумажками. Солдат докладает:

– Вот вам буржуазиат!

Спрашиваем их:

– Это – вы?

– Мы, говорят.

– Мы, говорим, – не по 10 тысяч реквизовать.

– Сколько? – спрашивают.

Мы отошли в сторону, посоветовались.

– По 3 тысячи, – говорим.

Буржуазиат кричит:

– Много! Берите по две!

– Мы, – говорим, – не по 10 тысяч просим с вас, чего торгуетесь, обормоты!

Согласился буржуазиат:

– Верно, говорят! Вы бы, черти, и по 10 могли спросить.

Оставили нам подзаложника и поехали за деньгами, а через сутки прислали честь-честью 42 тыщи; накопилось у нас, значит, 52 тыщи.

Собрались на совет, Левонтий у нас председатель.

– Вот, – говорит, – реквизовали мы, теперь чего будем делать?

Один говорит: школу надо строить, другой – автомобиль купить и по очередь ездить на нем, для этого – сначала дорогу исправить. Это мы забраковали.

Тут солдат выручил.

– В городах, – говорит, – имеется лектричество, и от него пожаров меньше. Дело это пустяковое: ежели, говорит, опустить в воду колесо, чтобы оно вертелось, да соединить его с динамовой машиной, а от нее пустить проволоку, да на конец проволоки присадить ланпочки – ланпочка загорится и – готово дело. Поняли?

Очень ясно, говорим. Послали солдата в Омской за машиной, а деньги Левонтий повез. Все-таки, ен хоть и солдат, а чужая душа. Левонтий же свой. Долго ждали их возврату, наконец – едут и везут чегой-то, а с ними еще четверо чужих.

– Кто таковы?

– Ремонтеры.

Ну ладно, зовись как хош, только дело делай! Сняли с машины чехол, глядим, машина непонятная, ну, видать, однако, что работать способна и своих денег стоит. Ладно. Ремонтеры эти – командуют во всю. Сделали большое колесо, опустили в речку – у нас речка быстрая, среди деревни текет, в Обь вливается – приладили к колесу ремень, зацепили за машину – вертится она, ажно искры летят. Боязно. Ну, решили сначала провести лектричество в попов дом. Левонтий где-то узнал, что церковь выделяется из нашего государства. Позвали попа. Левонтий его убеждает:

– Пошел вон из дому, поп!

Мы кричим тоже и главный ремонтер с нами, а сам проволоку в руке держит. Выгнали попа, влезли все в дом к нему, старший ремонтер возится с проволокой, а мы, кому охота, речи говорим. Посля того ремонтер командует:

– Занавешивайте окна чем попало!

Занавесили. Темно, ажно жуть берет. Молчим. И вдруг сияние, аж глаза слепит, это ланпочка загорелась. Ну, мы и говорим:

– Желательно, чтобы каждому в избу по ланпочке.

Ремонтер согласен:

– Можно!

Так всем и провели. По скорости мужики из соседних деревень, узнав наши дела, просят:

– Нельзя ли и нам попользоваться?

Солдат научил нас, чтобы не камунирам не давать огня, ну, мы так и говорим:

– Ежели желаете, – объявите себя камунирами!

Конечно, объявляют, дело не трудное: выгнали попа, устроили в его доме читалку и кончено. Ремонтер учит нас:

– Проведем к ним проволоку потолще, пустим по ней лектричество и будем за это деньги брать.

Так и решили. Соседи подыскали подходящий буржуазиат, обреквизовали его на 60 тысяч, построили для обучения неграмотных детей и взрослых училище, выписали хорошего учителя и 4 ланпочки прицепили – за ланпочками следит один из наших, приходит будто под видом ученья, а у самого часы, он и следит – правильно ли жгут? Дело выгодное, зарабатываем. Теперь все вокруг нас стали думать о холодном огне – удобство с ним, свету, сколько хош, а пожарной опасности и от ланпочки нет. Только одно непривычно: ни прикурить от нее, проклятущей, ни лучину зажечь.