Текст книги "Несбывшиеся надежды. Каждому своё. Книги третья и четвёртая"

– Варяг, что ты решил? – Хам с недовольной гримасой жевал капсулу антирада. – Когда уезжаем?

– Догружаем прицеп. – Порфирьев остановился перед выходом, и его снаряжение немедленно слилось с грязной резиной палаточных стен. – Под завязку, чтобы к нам было меньше претензий. Потом подгоняем аэросани и грузим их всем, на что укажет Овечкин. Если в результате сможем привезти в Центр крышу для внешнего ангара, то цель достигнута. Иначе ничего не изменится. За полтора часа до интоксикации выезжаем. За час отойдем подальше и развернем базу. Миронов предупреждал, что полностью загруженные аэросани с прицепом быстро не поедут, так что за один цикл все равно не вернемся. Поэтому сейчас будем грузить столько, сколько хватит времени. Начинаем сворачивать базу!

Как только спецпалатку упаковали, амбал со своими безропотными блондинами ушел проверять транспорт, и лейтенант повел остальных в частично опустошенный продовольственный склад. Где выделил Антону пару солдат и удалился с остальными догружать аэросани продовольствием. Выданные солдаты потребовали от Антона распоряжений. Почувствовав себя хозяином положения, Овечкин сразу принялся за дело. Он указывал, как разбирать стеллажи, где именно разрезать стенки контейнеров и борта ящиков, посылал Дно в соседние складские помещения, со входов в которые вчера были сняты вражеские мины. Дно составлял список незанятых товарами конструкций и опустошенных незнакомцами контейнеров, и если б не нехватка оборудования для демонтажа, дело двигалось бы еще быстрее. Потом с улицы вернулся Порфирьев и отобрал единственный резак. Оказалось, что ночью температура опустилась сильно за минус сорок, в каньон врывались ураганы, и техника отказывалась заводиться. Поэтому единственный доступный способ ее реанимировать – это нагреть резаком соответствующие элементы масляной системы. Услышав это, Антон искренне понадеялся, что амбал знает, что делает, и ничего не взорвет или не прожжет насквозь. Но злобный нацик посоветовал ему пошевеливаться, потому что погрузка идет слишком медленно, и ушел.

Технику троица Порфирьева завела. К счастью, обошлось без эксцессов. Но самому Антону это вышло боком, потому что вернувшийся Порфирьев заявил, что экспедиция не укладывается в сроки, и заставил работать всех. Пришлось вместе с солдатами таскать нарезанные листами борта контейнеров и штанги разобранных стеллажей. Без усилителей конечностей много Овечкин унести не мог, но это не остановило амбала. Он объединил Антона в пару с Дном и все равно отправил заниматься неквалифицированным трудом. Овечкин пробовал возразить, что без него процесс подбора материалов забуксует еще сильнее, но контуженый мизантроп изрек, что с подбором материалов все и так понятно, а рабочих рук не хватает. Пришлось надрываться на погрузке до тех пор, пока лейтенант со своими бойцами не закончил грузить аэросани. Только после этого мизантроп в погонах отстал от Антона, приказав ему заниматься демонтажом конструкций.

За полтора часа до окончания цикла антирада Порфирьев наконец-то приказал закончить сбор материалов для крыши и разрешил грузиться на транспорт. Пока все, навьюченные поклажей, в последний раз брели по длинным, погруженным во мрак, грязным коридорам Росрезерва, Овечкин улучил минуту, выключил фонарь и отстал от остальных, укрывшись за дверью продовольственного склада. Убедившись, что его отсутствия никто не заметил, он достал заранее приготовленный острый кусок какой-то железки и торопливо нацарапал на металлической дверной створе послание кровожадным незнакомцам. Уложившись в несколько строк, он убедительно попросил их не минировать складов, воздержаться от агрессии и проявить спокойствие, свойственное цивилизованным людям. Антон указал, что его команда немногочисленна, неагрессивна и не представляет ни для кого угрозы. После чего призвал незнакомцев к мирному диалогу и попросил изложить свои намерения здесь же, под его постом.

– Овен! – рычание Порфирьева на фоне шипения помех прозвучало слишком чисто, и Антон понял, что нацик-человекофоб пошел его искать и находится где-то совсем близко. – Чем ты занят, твою мать?! Ты вроде как больше всех хотел уехать!

– Я здесь! – Антон отбросил железку и подхватил с пола заранее оставленный неподалеку лист разрезанной надвое боковой стенки складского контейнера. – Решил взять с собой это! Лист гофрированный, прочный, он подходит нам для крыши!

Не дожидаясь, пока амбал приблизится к воротам склада, Овечкин взвалил на себя тяжелую ношу и поковылял по мрачному коридору, светя под ноги нашлемным фонарем. Растворившийся в темноте силуэт Порфирьева появился рядом неожиданно и незаметно, Антон даже не понял, в какую именно секунду это произошло. Но дойти до складской воротины капитан не успел и нацарапанного послания не заметил. Амбал подхватил металлическую гофру с дальней стороны, облегчая Овечкину ношу, ничего не сказал, и они без эксцессов дотащили лист до грузового прицепа. Ворота в Росрезерв затворили и придавили каким-то крупным обломком, и Порфирьев даже не стал их минировать, чем сильно удивил Овечкина. Колонна медленно выползла из окутанного пыльной радиоактивной темнотой каньона на поверхность окутанной пыльной радиоактивной темнотой пустоши и двинулась куда-то сквозь завывающую ледяным ветром грязную ночь, которая на самом деле являлась днем.

Груженные под самую крышу кузовного тента аэросани, натужно завывая пропеллерами, двигались еще медленнее, чем ожидалось, и за последующие семьдесят минут экспедиции удалось отойти от складов Росрезерва едва на тридцать километров. До интоксикации оставалось меньше двадцати минут, и Порфирьев отдал приказ разворачивать базу. Все полезли наружу и приступили к ставшей привычной изнурительно-лихорадочной процедуре установки спецпалатки на время. Антон надрывался вместе со всеми и искренне надеялся, что в этом месте забытой богом и раскаленной от холода пустоши, за сутки ожидания на них не натолкнутся ни вражеские роботы, ни спешащие на склады кровожадные головорезы, которые с подачи капитана получили название «вероятный противник».

* * *

– Граждане Центра! Не покидайте жилых помещений! Не открывайте двери людям, в которых вы не уверены! Не поддавайтесь на провокации террористов! – Глухое звучание динамиков системы оповещения тихо пробивалось сквозь задраенный входной люк медицинского отсека. – Не оказывайте помощь преступникам! Террористы не остановятся ни перед чем, чтобы реализовать свои кровавые планы! Если вас под страхом смерти принудили к работе на террористов, не оказывайте сопротивление, саботируйте их требования неявно!

Судя по монотонным ударам, слабо доносившимся из-за люка, кто-то пытался разбить защитные панели, под которыми в потолке коридора были скрыты динамики системы оповещения. Добраться до них было непросто, но в силу небольшой высоты потолков эта задача не являлась неразрешимой. Тот, кто хотел уничтожить динамики, долбил защитную панель чем-то тяжелым вот уже полчаса, и сейчас, похоже, все-таки добился успеха. Что-то громыхнуло, как будто с потолка на пол рухнуло нечто твердое, затем один за другим раздались хлопки выстрелов, и сообщение женщины-диктора оборвалось на полуслове. Данное обстоятельство было встречено довольным хором нестройных голосов, тоже женских, но совсем не столь уравновешенных. Одержавшие победу над громкоговорителем издали победный вопль, и в коридоре раздались их возбужденные крики:

– Не слушайте их! Это вранье! Мы никого не убиваем! Мы хотим свергнуть Брилёва и его хунту палачей! – Судя по тому, что один из голосов звучал громче и отчетливее остальных, говорящая женщина пользовалась мегафоном. – Присоединяйтесь к нам! Положим конец диктатуре!

Два или три женских голоса приблизились, и по задраенному люку медотсека забарабанило что-то металлическое.

– Эй вы! Открывайте! – нервно закричала одна из террористок. – У нас раненые истекают кровью! Доктор Снегирёва! Ты же давала клятву Гиппократа! Если они умрут, их смерть будет на твоей совести!

– Не обращайте внимания, док, – одна из охранниц, занявших позиции за баррикадой, жестом остановила выглядывающую из дверей диагностического кабинета Ингеборгу. – Это провокация. Они хотят получить в свои руки медотсек и единственного врача, чтобы диктовать условия администрации. Мы этого не допустим.

Охранница повысила голос и крикнула, обращаясь к находящимся снаружи:

– Она тебя не слышит! Мы заперли ее в стационаре, дотуда даже выстрелы не доносятся, можешь не надрываться зря!

– Открой люк, брилёвская подстилка! – За люковой плитой взъярились сразу несколько женщин. – Где твое женское достоинство, шлюха?!! Думаешь, легла под брилёвских кобелей и стала выше всех?!! Тебе самой не противно?!! Открывай, мы ничего тебе не сделаем, валяйся, под кем хочешь, нам нужен медотсек для раненых!!! Если кто-нибудь из них умрет, ты за это ответишь!!!

– Вот видите, док, – охранница грустно вздохнула. – Все то же самое, что сутки назад: оскорбления, угрозы, требования подчинения. Обычные действия террористов.

– Если у них умирают раненые, – осторожно произнесла Ингеборга, – можно понять их гнев…

– У нас тоже есть раненые, – солдат-весельчак, за сутки не улыбнувшийся ни разу, хмуро указал пальцем на надетую на ухо гарнитуру рации. – Наши сообщают о серьезных потерях среди работников биоферм. При этом никто из террористов не спешит требовать от вас оказать помощь раненным там людям. Орут только за своих! Так что без медпомощи сейчас и мы, и они. Все в равных условиях!

Он потянулся к пульту рабочего места дежурной медсестры и ткнул в один из сенсоров. Размещенная в полочной панели система оповещения ожила, и в приемной громко зазвучал голос женщины-диктора:

– …не верьте террористам, они обманом вовлекают вас в свои ряды! Пока вы погибаете ради их жажды власти, сами они грабят биофермы! Технический уровень захвачен террористами! От их рук погибли и пострадали более ста сотрудников биоферм! Террористов не останавливает даже то, что разграбленные биофермы могут погибнуть, и вместе с ними погибнем все мы! Администрация предпринимает самые отчаянные меры, чтобы взять ситуацию под контроль, но нас меньше в двадцать раз! Мы несем потери, но сделаем все, чтобы вернуть в Центр мир и спокойствие! Но террористы захватили реактор и распределительную подстанцию! У нас нет электричества, отключено водоснабжение, работает только аварийное питание, но мы не сдаемся и продолжаем предпринимать попытки отбить у террористов реактор! Они угрожают обесточить системы воздухоснабжения, если мы не сдадимся! Клянемся, что будем стоять до последнего глотка воздуха! Администрация настоятельно рекомендует гражданам не поддаваться на ложь террористов…

Из коридора донесся целый взрыв возмущенных криков и яростных воплей:

– Вранье!!! Брилёвская хрень! Пропаганда палачей! Женщины! Не верьте этому кобелиному вертепу и их подстилкам! Мы не грабили биофермы, там заправляет военная хунта! Присоединяйтесь к нам, вместе мы возьмем власть в свои руки! Не слушайте ложь и пропаганду!

Какая-то из возмущающихся, видимо, имеющая власть среди террористов, громко приказала:

– Надо заставить заткнуться все громкоговорители и прекратить поток лжи! Гаяне, Сафият, возьмите активисток и еще раз проверьте все коридоры! Аня, Маша, берите своих и обходите жилые номера! Стучите в двери, убеждайте людей не слушать лживую пропаганду! – Она сильно повысила голос: – Люди! Женщины! Не верьте диктатору и его кобелям! Вступайте в наши ряды! Мужчины! Докажите наконец, что вы мужчины! Помогите нам добиться справедливости! Помните, что гибель каждой активистки, отдавшей жизнь за наши права, будет на вашей совести!

Солдат лишь хмуро покачал головой и перевел на Снегирёву невеселый взгляд:

– Комментарии излишни, док. – Он выключил трансляцию диктора, чтобы не мешала слушать происходящее за люком. – Если не вступишь в террористы – то что-нибудь обязательно будет на твоей совести и так далее. Возвращайтесь к себе. Если террористы захватили технический уровень, значит, у них есть строительное оборудование. Рано или поздно они пойдут на штурм медотсека, и нам придется туго. У нас всего два ствола и четыре электрошокера. Если они взломают люк, вечно сдерживать их мы не сможем. Будем отступать вглубь медотсека, последовательно обороняя двери.

– Медицинское оборудование не рассчитано на сражения. – Ингеборга беспомощно переводила взгляд с охранниц на засевшего в дебрях самодельной огневой точки солдата. – Если здесь начнется стрельба, оно все погибнет!

– Будем надеяться, что у них хватит мозгов это понять, – весельчак лишь вздохнул. – Может, нашим удастся прорваться сюда. Сверху сообщают о готовящейся контратаке. Идите к себе, док, – повторил он. – Мы будем держать вас в курсе.

Крики за люком вновь усилились, и террористы принялись долбиться в люк с удвоенной силой, выкрикивая требования открыть медотсек вперемешку то с уговорами, то с угрозами в адрес Снегирёвой, солдат и охранниц. Ингеборга вернулась в свое жилище-кабинет и машинально бросила взгляд на наручный коммуникатор. Устройство, соединенное с искусственным интеллектом медотсека, сообщало о нахождении большинства оборудования в режиме гибернации. После того как террористы вырубили электричество, с Ингеборгой лично связался Брилёв и попросил экономить резервную энергию, насколько это возможно. С того момента осаждаемый террористами вход в медотсек не открывался и медицинское оборудование не использовалось, поэтому Ингеборга отключила освещение в пустом стационаре и операционной.

Охрана медотсека разделилась на две смены, по одному солдату и две охранницы в каждой, и задраенный входной люк находился под постоянным наблюдением. Пока одна смена держала оборону, другая отдыхала или спала там же, в приемной, на сдвинутых по углам сиденьях. В санузел стационара можно было пройти через диагностический кабинет и лабораторию, поэтому Ингеборгу особо никто не беспокоил. В другой обстановке она бы наконец-то выспалась, но от известий о террористах в сознании всплыли тщательно утопленные страхи. Стоило ей закрыть глаза, как начинались кошмары. Черноволосые черноглазые люди с криками «Аллах акбар!» взрывали что-то прямо на себе, и заполненный людьми пассажирский самолет падал с огромной высоты, окутанный огнем и разваливаясь на части. Ингеборга вскакивала, просыпаясь, и уснуть вновь подолгу не удавалось. В щемящем болью подсознании роились тревожные тени, учитывая, что девяносто процентов населения бункера были темноволосы и темноглазы, включая ее собственную охрану, и каждую секунду Ингеборга ждала какой-нибудь беды.

Она даже хотела переложить пистолет из-под корсета в карман медицинского халата, но сразу же оказалось, что носить его там незаметно не получится, и от этой мысли пришлось отказаться. В случае смертельной опасности мгновенно извлечь оружие не удастся, поэтому Ингеборга старалась не выходить дальше дверей операционной. Если террористы все-таки вскроют люк и смогут ворваться в медотсек, она успеет запереться в операционной или в своем кабинетике, и этого времени ей хватит, чтобы достать капитанский подарок. Девушка с тревогой посмотрела на хронометр коммуникатора. До возвращения экспедиции осталось несколько часов. Если в дороге их ничего не задержит, то через час-два после полудня текущих суток Порфирьев и его люди должны быть в бункере. Им потребуется медицинская помощь, но медотсек отрезан террористами от первого уровня, оставшегося под контролем администрации. Если в ближайшее время люди Брилёва не восстановят контроль над бункером, то рассчитывать остается лишь на то, что организмы участников экспедиции выдержат еще одну интоксикацию без летальных и катастрофических последствий. Солдат-весельчак говорил, что готовится контратака. Наверное, Брилёв тоже понимает, что экспедиции необходимо срочное лечение, поэтому пытается принять экстренные меры.

Вообще, понять, что происходит в бункере, было сложно. Вчера днем, когда вспыхнул мятеж, террористы едва не захватили весь «Подземстрой». Администрация посредством системы оповещения сообщила, что потеряла второй и третий уровни, и сотни оголтелых убийц штурмуют первый. Террористы захватили реактор, биофермы, центральную распределительную станцию и отключили подачу энергии. Последние оставшиеся в живых охранники третьего уровня заблокированы на каких-то складах и отчаянно отбиваются, пытаясь выжить, но предотвратить разграбление биоферм они не в силах. На третьем и первом уровнях идет отчаянное сражение, льется кровь, гибнут люди, и администрация просит добропорядочных граждан Центра надежно запереться и не покидать свои номера. А тем, чьи жилые зоны были выстроены согласно Положению об Особом Положении по программе увеличения жилых площадей и не имеют возможности герметичного запирания, рекомендовано объединиться друг с другом, добраться до ближайшей разграничивающей подуровни гермопереборки и запереть ее. И не открывать до особого указания администрации.

Динамики системы оповещения без устали передавали призывы не присоединяться к террористам, не открывать им и не поддаваться на провокации. Так как система оповещения имелась в каждом помещении Центра, обращение администрации гарантированно услышал каждый. Поначалу вроде как многие последовали ее советам. Центр мог провисеть на резервном питании несколько суток, вентиляция работала, вода в номерах была, обед закончился пару часов назад. Но без биоферм и складов продовольствие наверх не поступало, и к ужину ресторанам оказалось нечем кормить людей. Это вызвало всплеск разнонаправленной агрессии. Одни жители обвиняли во всем террористов, другие – администрацию. Население разделилось, кто-то поспешил запереться понадежнее, кто-то, наоборот, вступил в ряды мятежников, чтобы попасть на биофермы. Но на третьем уровне шел постоянный бой, и вернуться оттуда с продуктами было не так просто. Администрация утверждала, что террористы разрушают биофермы и набивают животы прямо там, потому что не могут выносить награбленное под огнем уцелевшей охраны. Террористы заявляли, что они не трогали биофермы, потому что не могут к ним пробиться.

Попутно они клялись, что реактор не захватывали, но в это уже верилось с трудом, потому что отключение основного питания бункера было на руку как раз им, а не администрации. Без основного питания централизованная система видеонаблюдения была бесполезна, и администрация не имела возможности использовать видеокамеры для получения информации о действиях террористов. Помимо этого, без центрального питания администрация не могла дистанционно блокировать двери, люки и прочие переборки, что не позволяло ей противодействовать распространению террористов по бункеру. Поэтому администрация и обращалась к гражданам с убедительной просьбой запереться самим и не впускать к себе террористов. Террористы тоже агитировали, обвиняя администрацию во лжи и призывая вступать в свои ряды, заявления сторон противоречили друг другу, и Ингеборге, запертой в медотсеке, фактически отрезанном от остального бункера, разобраться в истинном положении дел было невозможно.

Но выстрелы, время от времени гремящие в центральном коридоре, слышались хоть и глухо, но вполне отчетливо, и это не добавляло Ингеборге желания открыть люк. Может быть, там, снаружи, действительно есть раненые, они даже наверняка там есть, но попасть в руки чернявых черноглазых людей с оружием ей не хотелось совершенно. Вроде бы каждый должен понимать, что без врача и медотсека бункер долго не проживет, но… Но те, кто взорвал заполненный людьми пассажирский самолет тоже понимали, что обречены. И это им не помешало. В памяти невольно всплыла надпись, сделанная краской на стене мединститута кем-то неизвестным пару лет назад: «Ты можешь сколько угодно дружить с черными, а потом они тебя убьют, потому что решат, что ты не Ришат». Надпись тогда закрасили, виновного нашли, отчислили и посадили по какой-то там статье, полагающейся за это преступление. Помнится, в тот день Ингеборга не одобрила эту надпись. После гибели родителей она боялась любого чернявого человека, обращавшего на нее взгляд, но в конце концов страх удалось загнать глубоко внутрь. В конце концов, глупо бояться темных, особенно если ты единственная натуральная блондинка на весь универ и на весь фитнес-центр.

Но страх и воспоминания вернулись вчера, вместе с грохотом выстрелов. Из-за задраенного люка звуки доносятся плохо, но вроде никто там не кричит «Аллах акбар». Хотя это успокаивает мало, потому что и среди жителей бункера, и среди администрации мусульман процентов семьдесят, если не восемьдесят. Им попросту нет смысла доказывать друг другу очевидное, обе стороны и так знают, что он акбар. А вот что придет в их разгоряченные перестрелками чернявые головы при виде светлоглазой блондинки, не имеющей к религии никакого отношения, проверять не хочется. Поэтому сама она отпирать медотсек точно не станет. Ей выделили охрану, вот пусть охрана и принимает решение, когда безопасно, а когда нет.

Ингеборга затрясла головой и болезненно скривилась. Что за мысли?! Это ненормально, это признак надвигающегося нервного срыва. Сейчас ей бы не помешала пара процедур, стабилизирующих перенапряженную нервную систему. Она не сильна в психиатрии, это никогда не было ее специализацией, но в перечень стандартных программ, заложенных в память биорегенератора, входит курс лечения несложных психологических сбоев. Вот только запуск биорегенератора требует много энергии, а бункер сейчас висит на резервном питании. Можно попросить разрешения у Брилёва, но администрации сейчас не до такой ерунды. Лучше подождать. А со страхами она справится сама, не привыкать.

Наручный коммуникатор тихо завибрировал, и девушка коснулась вставленной в ухо гарнитуры, увеличивая громкость. Система оповещения передавала экстренное сообщение администрации.

– Внимание! Граждане Центра! – голос женщины-диктора звучал неровно, было заметно, что она изо всех сил старается спрятать испуг. – Передаем экстренное предупреждение! Террористы не смогли сломить наше сопротивление и поняли, что силой захватить власть им не удастся! Две минуты назад они обесточили систему воздухоснабжения! У нас и так нет воды и света, теперь они решили нас задушить! Мы обращаемся ко всем террористам: одумайтесь! Вы подвергаете опасности жизни всего населения бункера! Инженерная команда предупреждает, что систему воздухоснабжения невозможно отключить адресно! Отключив административные площади от подачи воздуха, вы заблокировали подачу кислорода во всех административных и служебных площадях, включая центральные и боковые коридоры! Администрация предупреждает всех граждан Центра: не покидайте своих номеров! Не нарушайте их герметичность! Если вы силой нарушите аварийную блокировку, восстановить ее вы уже не сможете, и ваш номер начнет терять кислород! Не выходите в коридоры, там может скапливаться углекислый газ! Не верьте террористам! Они попытаются выманить из номеров как можно больше людей, чтобы не позволить нам восстановить порядок! Они вышвырнут вас в коридоры и займут ваши номера, в жилые помещения воздух все еще подается! Повторяем: не поддавайтесь на провокации и не покидайте свои номера! Сейчас мы соберемся с силами и попытаемся отбить у них распределительную станцию! Не попадите под пули! Если в вашем номере ощущается спертость дыхания, лягте на кровать, дышите ровно, старайтесь не делать лишних…

В этот момент динамики сильно зашипели, забивая голос диктора, и стало слышно, как на заднем плане кто-то из мужчин торопливо кричит кому-то еще:

– Нас блокируют! Они добрались до цепей энергообеспечения узла связи! Сейчас система вырубится!

– Переводи на другую линию! – также невнятно кричал ему в ответ другой мужской голос. – Переключай на тре…

Что-то громко щелкнуло, и система оповещения умолкла. Ингеборга покинула свой кабинет и поспешила в приемный покой. Занявшая оборону охрана встретила ее вопросительными взглядами.

– Вы слышали экстренное сообщение? – Ингеборга старалась сохранять спокойствие.

– Про отключение воздухоснабжения в административной части? – уточнил солдат-весельчак.

– Медотсек тоже является административной площадью, – неуверенно произнесла девушка.

– Пока работает, – солдат кивнул на вентиляционную решетку, за которой неслышно вращался вентилятор. – Думаю, медотсек находится на отдельном воздухопроводе. Это было бы логично, больница все-таки.

Из-за задраенного люка раздался глухой шум, и где-то в глубине центрального коридора зазвучал усиленный мегафоном женский голос:

– Люди! Не верьте кобелиной хунте! Это ложь! Мы ничего не отключали! Мы не захватывали реактор! Мы не грабим биофермы, там идет бой! Женщины! Вступайте в наши ряды! Если у вас есть мужчина, отправьте его сражаться за вашу же свободу!

К ее словам присоединился плохо различимый многоголосый шум, видимо, сторонницы поддерживали свою начальницу, и солдат-весельчак устало скривился:

– Опять та же песня. У меня от их визга уже уши болят. Аллах свидетель – не вру! Док, если что, я первый в очереди на лечение, когда все это закончится!

– Хотела бы я представлять, когда наступит это самое «закончится», – Ингеборга с тревогой посмотрела на вентиляционную решетку. Вентилятор по-прежнему работал.

– Скоро, док! – ободрил ее весельчак. – Если они перекрыли нашим кислород, то долго это продолжаться не может. Наши пойдут в контратаку, у них просто нет другого выбора.

Но все оказалось иначе. Прошло три часа, но никакой контратаки не произошло. Из центрального коридора продолжали доноситься призывы террористов и прочий шум, но стрельбы не было. Зато оказалось, что инженеры Брилёва не ошиблись, и воздуха в нем стало не хватать. Крики и шум в коридоре становились все тревожнее и в какой-то момент превратились в разъяренный визг. Зазвучали беспорядочные выстрелы, и выскочившая на шум Ингеборга решила, что началась та самая контратака. Оба солдата заняли позиции за баррикадой, охранницы разделились попарно и замерли по бокам от входного люка с шокерами в руках, приготовившись бить в спину врывающихся в люк террористов.

– Док, если люк начнет открываться, спрячьтесь где-нибудь в операционной, – велел ей солдат-весельчак. – Не оставайтесь тут. Помочь нам не сможете, только под пули попадете зря!

Однако вскоре стало ясно, что ни штурма, ни контратаки не происходит. Доносящиеся из центрального коридора выстрелы перемежались с разъяренными возгласами и частыми многочисленными ударами металла о металл, словно толпа ломала двери где-то дальше. Из-за этого далекого и глухого шума Ингеборга не сразу услышала тихий гул, доносящийся откуда-то из толщи стен как раз там, где находились вентиляционные решетки.

– Что-то шумит! – Она с тревогой прислушалась и торопливо направилась к вентиляционной решетке. Воздухопровод располагался под самым потолком, достать до него Ингеборга не смогла, поэтому поднялась на носочки и прижалась ухом к стене: – Это где-то в вентиляции!

Одна из охранниц отделилась от стены и подошла к ней. Дородная женщина посмотрела на работающий вентилятор, на всякий случай послюнявила палец, тоже встала на носочки и вытянула руку, поднося палец к решетке.

– Работает, – сообщила она. – Воздух поступает. – Охранница повторила движение Ингеборги, секунду вслушивалась в низкое гудение и резюмировала: – Это не у нас! Наверное, воздухоснабжение запустили, и система нагнетает воздух в коридоры.

Тем временем шум в коридоре начал стихать, выстрелы прекратились, и на какое-то время все стихло. Минут пять ничего не происходило, и весельчак велел Ингеборге возвращаться к себе. Она подумала, что делать ей здесь действительно нечего, тем более все успокоилось, и направилась к двери в диагностический кабинет. Девушка проходила мимо держащих на прицеле входной люк солдат, как вдруг гарнитура одного из них, того, что почти всегда молчал, ожила и неожиданно зазвучала болезненным женским голосом:

– Гордая вызывает Независимых, Гордая вызывает Независимых! Положение критическое, мы умираем от удушья, открывайте медотсек! Больше скрываться нет смысла!

В глазах весельчака мелькнуло недоумение, и он все понял. Его лицо исказилось гримасой ненависти, солдат вскинул автомат и направил его на непонимающе переглядывающихся охранниц:

– Ну, давайте! – зло процедил он. – Открывайте, сучки! Попробуйте!

Его напарник тоже взял охранниц на прицел и попятился, отходя от весельчака на пару шагов. Внезапно он резким движением развернул автомат в сторону весельчака и дал короткую очередь. Голова весельчака брызнула кровавыми ошметками, заляпывая размозженной мозговой тканью пробитую пулями стену, и солдат вторым рывком направил оружие на охранниц. Одна из них, самая молодая, с коротким каре рыжих волос, бросилась на него, сверкая стеклянным взглядом. Следом за ней в самоубийственную атаку ринулась другая, та самая, что проверяла вентиляцию, потом третья, и ошеломленная Ингеборга застыла от ужаса. Солдат коротким движением перенаправил ствол с ближайшей охранницы на вторую и выстрелил. Пули пробили женщине грудь, она споткнулась и рухнула на собранные в баррикаду стулья. Ее дородное тело забилось в агонии, и солдат, не останавливаясь, перенес огонь на третью охранницу. Очередь сбила ее с ног, несколько пуль прошли мимо, вонзаясь в пол, но солдат изменил прицел, и следующая пуля вонзилась ей в щеку, выходя из затылка кровавым фонтаном. В эту секунду рыжая охранница достигла баррикады. Но вместо того чтобы накинуться на солдата, она быстрым движением метнулась к убитому весельчаку, схватила его автомат и длинной очередью расстреляла последнюю из сослуживиц, так и не двинувшуюся с места.

– Хватит! – одернул ее солдат. – Хватит, твою мать!!! – рявкнул он, и охранница прекратила стрелять. – Она уже мертва! – Он нервно прицелился в содрогающуюся голову толстухи и одиночным выстрелом добил ее. – Открывай!

Рыжая охранница, сжимая в руках автомат и сверкая полубезумным взглядом, бросилась к люку. Видимо, для нее это было первое убийство, потому что, перешагивая через трупы, она изо всех сил старалась не наступить на окровавленные тела, словно боялась быть не то проклятой, не то схваченной мертвецами.

– А ты! – Тяжело дышащий солдат схватил Ингеборгу за шею, отволок в угол и толкнул в ближайшее неперевернутое кресло. – Сиди здесь и не рыпайся! Не вынуждай меня!

Ингеборга потеряла равновесие и едва не полетела лицом в подлокотник. Пришлось подставлять под удар неуклюже согнутую в колене ногу, и в пластиковый подлокотник врезалась голень. Кость обожгло сильной болью, и девушка упала на сиденье, невольно хватаясь ладонями за разбитое место. Перед глазами, сменяя друг друга, словно ужасающий калейдоскоп, одна за другой мелькали жуткие картины: взрыв и объятый пламенем разваливающийся самолет из сна; кровавые брызги вперемешку с осколками размозженных пулями черепов и падающие тела охранниц; испуганно-истеричный и одновременно бешеный взгляд солдата, в упор расстреливающего своего сослуживца-весельчака… Сознание отказывалось понимать, что происходит, и боль в разбитой ноге была единственным по-настоящему реальным ощущением.