Текст книги "Чужак"

Медленно поднявшись, она вслушалась. Месяц светил с иной стороны, высвечивая только проем окна. И в этой темноте не было слышно ни звука. Однако Карина знала, что некто невидимый, опасный находится совсем рядом, ищет ее. Девушка стала отступать к окну, двигаясь вдоль самой стены, стараясь не скрипнуть половицей. От ужаса почти не дышала, опасаясь лишь, что ее выдаст бешеный стук сердца.

Наконец она добралась до окошка, змейкой выскользнула наружу. Сползла по доскам покатой кровли, босой ногой нащупала идущий по внешней стене карниз. Стала медленно двигаться вдоль него. Еще шаг, еще. Она задевала щекой шершавую поверхность бревен, ощущала запах нагретой за день древесины, мха в пазах. Боялась оглянуться и обнаружить, что во дворе есть еще кто-то, кто может заметить ее на фоне темной, не освещенной луной стены.

Достигнув угла, Карина ухватилась за скрещенные бревна сруба. Спуститься тут было легко, но она прежде глянула вниз, осмотрелась. Вроде пусто, лишь посреди двора, в полосе лунного света, лежит неподвижная тень Жучка.

Карина быстро слезла, стремглав кинулась к калитке у ворот. Как ни старалась, но засов загрохотал, когда она вынимала его из пазов, скрипнула и створка, едва налегла на нее. И тотчас – какой-то звук сзади, словно кто-то спрыгнул с высоты. Карина кинулась прочь, побежала со всех ног, полетела.

Мимо мелькали частоколы, крылечки, кустарники у срубов. Увы, Карина не знала расположения дворов на Горе. А ведь понимала, что в случае чего ей надо спешить на капище Велеса, где всегда кто-то есть и горят неугасимые огни. Но сейчас бежала, не зная куда, опасаясь больше всего, что заскочит в какой-нибудь тупик. Вот тогда все. Тогда – смерть.

Она слышала погоню за собой, движение. За заборами начинали лаять псы, указывая тем преследователю, куда сворачивает беглянка. И как бы стремительно ни неслась девушка, теперь все яснее различала позади приближающиеся шаги. И где же стражи, что обходят улицы? Ах, взвыть бы сейчас, позвать, закричать. Но она словно онемела от страха, неслась, захлебываясь ветром.

В одном месте Карина споткнулась, больно ушибла ногу, едва не упав. Но вскочила и, превозмогая боль, кинулась дальше. Шаги сзади становились все ближе. Но она уже поняла, что преследователь только один. При повороте даже оглянулась. Лишь мельком увидела, но сразу узнала этот высокий силуэт. Значит, все же Торир. И, как ни странно, она даже немного успокоилась. Да и сообразила уже, как поступит.

Карина выскочила на широкий проезд и со всех ног бросилась туда, где возвышалась квадратная башня городских ворот. Уж там наверняка есть стража. Она не ошиблась: увидела сияние огня впереди, силуэты на его фоне. Даже разглядела, что стражи-воротники что-то готовят на костре. И, почти достигнув их, девушка замедлила шаги. Теперь она была на виду у стражников.

Еще задыхаясь, она оглянулась так стремительно, что длинная коса отлетела в сторону, почти обвив ее.

– Стой, Торир!

Карина даже руку вытянула, словно удерживая его на расстоянии. И он остановился. Не так и далеко, но не подходя туда, куда доставал свет от костра у ворот. Оба несколько минут тяжело дышали.

Сзади окликнули – мол, кто там? И Карине даже подумалось: не лучше ли подойти к ним, сослаться на то, что преследуют, попросить защиты. Но она понимала, что, даже если спасется сейчас, ее не перестанут преследовать. И значит, ей надо все решить в этот миг. Сейчас или никогда.

– Стой, Торир! Выслушай меня, прежде чем убьешь.

Если он метнет нож – а она словно чувствовала на горле его взгляд, – она упадет, и это заметят охранники. Поймут, что творится лихое, поднимут переполох, кинутся искать головника.[105]105
  Головник – убийца, преступник.


[Закрыть] Может, и не догонят, но тревогу поднимут, а Ториру негоже привлекать к себе внимание, будить подозрения. Поэтому он не нападет, вынужден будет выслушать.

От ворот снова окликнули:

– Эй, девица, что таишься? Иди к нам, отведай угощение.

Но она вместо этого шагнула во тьму, к своему врагу.

– Плохо же ты меня знаешь, Торша, раз решил, что я позволю себя порешить, не позаботившись о безопасности. Аль глупа я, чтоб не догадаться, что придешь? Но знай: если хоть волосок упадет с моей головы, те, кому я открылась, пойдут к князьям, поведают обо всем. И как через капища ты шел, и о перстенечке, какой улич Рогдай для Дира тебе передал, и о твоей связи с перунниками близ Киева. И о том, кто ты вообще. Думаешь, просто так уловил Боян, о чем ему тебе петь, о ком?

После всего сказанного скороговоркой она едва перевела дыхание. Если достаточно сказала – он сдержится, если нет – вот тут она и захлебнется собственной кровью. И различила в ответ сдавленное:

– Сука…

Она закрыла на миг глаза: неужто вышло? Даже колени ослабели. Но тут же вновь взяла себя в руки.

– Но не смей тронуть Бояна. Он отец мой, и, случись с ним что, волхвы Велесова капища сразу передадут князьям, кто ты. Пока им почти ничего не ведомо, но есть люди, которым что-то сообщили. И если каждый из них скажет свою весть Велесовым служителям – занятная история получится. Так что…

– Сука! – вновь долетело из темноты. – Мне тебя следовало давно порешить…

От ворот опять окликнули:

– Эй, красна девица, отчего не идешь?

– Да погодьте вы! – И вновь обратилась к своему врагу: – Ты дурак! Прежде умнее был, когда понимал, что зла тебе не желаю. Я любила тебя. И ни за что не выдам. А то, что ты замыслил… Вспомни, что и мне Дир недруг. Молчать я стану. Но случись со мной что или с Бояном – вмиг верные люди сообщат что надо волхвам Велеса. До того же – делай, что решил. И Перун тебе в помощь!

Все. Все что можно – уже сказано. Не стоит более испытывать терпение наворопника. И она, резко перекинув за спину косу, пошла в сторону ворот. Прямо пошла, независимо, хоть спину и жег гневный взгляд.

– Ну что, хоробры? – раздался ее неузнаваемо веселый голос. – Может, угостите, потешите девицу, которую строгий батюшка на Купалу не пустил?

Со своего места Торир видел, как ее обступили, протягивали ковш. Она приняла, стояла прямая, с гордо поднятой на стройной шее головой. Засмеялась шутке, что-то ответила. Держалась так, словно и не избежала только что смертельной опасности. Разве что смех был непривычно звонким.

Он уже хотел уйти, но задержался, не отводя глаз от ее тонкой фигуры на фоне огня. Может, и солгала она… Но все же не такая баба Карина, чтобы и впрямь позволить себя, как жертвенную овцу, порешить. Особенная она. Торир давно это понял. Как понял, что она и впрямь зла ему не желает. Надо только убедить в этом перунников.

И варяг тенью скользнул в пустоту улиц.

Глава 3

У князя Дира был личный брадобрей из ромеев. В то утро, через день после бурного праздника Купалы, князь вызвал его на заборол своей крепости Самватас, где сидел, не сводя глаз с киевских возвышенностей. И пока брадобрей намыливал и брил ему шею и затылок, Дир не шевельнулся.

Он ненавидел Киев. Хотя как можно ненавидеть то, чем владеешь? Да только у младшего из князей не было уверенности в том, что Киев его. Он считался князем киевским, да только в этом городе ему нередко напоминали, что пошли под его руку добровольно. А значит, ему следует считаться с градом. Однако сам Дир думал, что завоевал Киев. Разве справились бы без него эти неуклюжие бояре да старейшины с прежним князем? Значит, они должны склониться перед ним. Перед ним и Аскольдом. К тому же разве он, Дир, мало прославил Киев своим мечом? Разве мало земель присоединил к землям полянского племени? А все одно бояре твердят, что вече должно стоять над властью князей.

Сегодня решится – созовут ли в граде вече. Аскольд сейчас в Киеве с боярами. Аскольд-то хитер. Такое придумал на Купалину ночь… И надо заметить, славная вышла потеха, когда народ вопил и бежал, ужаснувшись неожиданному набегу древлян. А «древлянами» теми были люди Дира. Вырядились в лохматые личины диких соседей, помахали мечами, попугали люд, кой-кому и кровь пустили. А потом скрылись. Теперь оставалось ждать вестей от Ульва, он скроет все следы. Еще с утра уехал верный ярл, а Дир удалился в крепость Самватас. Ибо в Киеве ему велели держаться не на виду. Скоты!

У Дира забилась жилка под глазом, дернулся сам глаз. А тут еще брадобрей просит угодливо:

– Светлейший князь, извольте чуть отклонить голову. Вот так, чуточку.

Дир поднимает подбородок, и брадобрей старательно намыливает кожу, скользит бритвой, осторожно снимая пену.

Дир закрывает глаза. Здесь, в Самватасе, в стороне от досадливого гула Киева, слышны только звуки учений дружинников – лязг булата, выкрики команд – да звук отдаленной кузни. И не оглядываясь, князь знает, что сейчас происходит на широком дворе: младшие воины учат стойку, те, что постарше, упражняются на мечах, делают выпады секирами, орудуют цепами с колючими гирями на конце. Немного в стороне бьют по мишеням лучники, мечут легкие сулицы. Каждый воин метит в свою цель, а опытные дружинники следят, как у кого получается, дают советы. И много в крепости всяких приспособлений, которые учат ловкости: как проскользнуть между подвешенными на веревках раскачиваемыми колодами, не затронув их; как бегать по крутящемуся бочонку, не падая; как уклониться от вращающегося на шарнирах истукана многорукого. Бывалым воинам, прошедшим в Самватасе выучку, такие занятия кажутся потешными, а новички поначалу ходят в синяках и ссадинах. Учения в крепости не прекращаются до самого заката. Для сноровки отроки ползают по-змеиному под низкими жердями, бегают по крутым склонам с мешками песка на спине, прыгают в тяжелом снаряжении через двор, потом обратно, и так много-много раз. Упражняются до изнеможения, но и толк выходит; недаром дружинники Дира считаются лучшими воинами по всем землям днепровским.

Брадобрей уже закончил свою работу, ополоснул лицо князя теплой душистой водой, достал медное зеркало, чтобы тот взглянул на работу. Но князь резко отстранил его. Подавшись вперед, он глядел на небольшой отряд, поднимающийся на возвышенность, где стояла рубленая крепость Самватас. Впереди на рослом коне скакал беловолосый витязь с черной повязкой через глаз. Он издали увидел склонившегося через перила князя, поднял руку в приветствии.

– Ну как, Ульв? – крикнул сверху Дир.

Тот, не замедляя бега коня, сделал резкий жест, проведя ребром ладони по горлу. Дир заулыбался. На Ульва можно положиться как на самого себя. Сказано – сделано. И значит, не осталось никого, кто рядился на Купалу в древлян и мог неосторожным словом раскрыть тайну.

Ульв соскочил с коня, бросив повод подскочившему отроку. Был он не в доспехах, лишь в дубленной безрукавке, открывавшей сильные валуны мышц на руках. Дир ждал его наверху, жестом отослав брадобрея. Ульв был при Дире с его отрочества, учил воинской науке не меньше брата Аскольда, всегда был верен и надежен.

– Ну как дела? Заезжал на Гору?

Ульв согласно кивнул.

– Бояре с Аскольдом в гриднице заседают. И, как донесли, о походе толкуют.

Дир довольно усмехнулся, тряхнул головой, так что закачалась, отсвечивая алым, серьга в ухе.

– Что ж, поход – это мне всегда любо. А древлян и впрямь погонять следует. Я давно замыслил…

– Дир, – перебил, подняв руку Ульв. – Они не о древлянах речь ведут. Хотят, чтобы ты на уличей шел.

Дир промолчал. С одной стороны, ему все равно, с кем воевать, да только обидно, что не он сам, а эти толстосумы родовитые решают, кого ему бить. Словно пса натравливают.

И вновь задергался глаз, даже сильнее обычного.

Ульв заметил это. Помрачнел.

– Что ты, князь, все ведь ладно. Уличи и впрямь обнаглели, грабят наши суда на порогах не хуже хазар. А Киеву от того нелады.

– Да какое мне дело до Киева!..

Он отвернулся, глядел, как упражняются дружинники.

– Как вышло, что на уличей идем?

– Микула посоветовал. Его суда шли с юга, когда на них налетел Рогдай Уличский.

Ох и не любил же Дир этого Микулу, Селяниновичем прозванного. Надо же, ведь и не из старых горянских родов, даже усадьбу поставил не на Горе, а в Заречье, но все одно в гриднице к его слову прислушиваются. Даже Аскольд с ним считается, даром что Микула боярином стал от сохи. Прибыл некогда простым бродягой, поселился в диком Заречье у протоки Черторыя, а вот сумел же подняться, люд под его руку охотно шел. И стал Микула нарочитым мужем, получил боярские браслеты. Дир же силу его ощутил, когда как-то пожелал сбить спесь с занесшегося Микулы да осадил его усадьбу, Городец Заречный. Но не сладилось, позже даже извиняться пришлось. Теперь же проклятый Селянинович диктует ему, на кого идти, где кровь проливать.

– Так, выходит, на уличей пойдем?

– Выходит. А может, не только на уличей, но и степняков погоняем по берегам. Дир… Успокойся. Ты ведь любишь такие забавы.

– Но не тогда, когда длиннобородые мне приказывают!

Он вдруг тяжело задышал, не замечая, как взволнованно глядит на него Ульв. Тот стал отвлекать князя, указывая на поднимающегося к воротам крепости незнакомого витязя в красной накидке византийского кроя. Говорил – гляди, кого к нам занесло, не иначе как этериот из Царьграда. Дир не слушал. У него в ушах нарастал гул, сильно дергался глаз, задергалась и щека. Отвернувшись от Ульва, он глядел на своих дружинников, дышал как-то тяжело, словно после бега.

Увидев молодого дружинника Кудряша, целившегося в мишень, держа в каждой руке по сулице, закричал:

– Да не так!.. Не так!

И кинулся по лестнице с заборола. Не добежав, пружинисто соскочил через перила. Подбежав, вырвал у Кудряша оба дротика, метнул так, что они задрожали, воткнувшись в самый центр мишени. Кто-то довольно воскликнул:

– Ай да князь! Учись, Кудряш. Это тебе не на гусельках бренчать.

Но Ульв видел уже иное. Сбегая с заборолов, кричал:

– Щекан, Творило, держите князя!

Те не успели. Дир уже выхватил у кого-то из гридней копье, пошел на толпу.

– Ну?! Кто на меня?!

Это был не вызов, это было начало припадка. Глаза его скосились, лицо стало белее снега.

– А-а-а!..

Он кинулся на толпу.

Те, кто знал о припадках князя, бросились прочь, другие, еще не уразумев, что к чему, и сочтя выходку Дира боевой потехой, попытались отбиваться. Куда там! Силы Дира словно удесятерились. Откинул древком копья одного, пронзил другого. Насмерть.

Кудряш и еще пара дружинников попытались навалиться сзади, но Дир поволок их на себе, словно не чувствуя тяжести. Вырвался, схватился за меч. Когда с князем творилось такое, лучше было быть подалее. И сейчас уже кто-то кричал, чтобы схоронились, другие обступили, стремясь обезоружить. А Дир вдруг завыл, наскочил на кого-то, рубанул так, что только брызги крови полетели. Прыжок – и следующий, рассеченный с невиданной силой, рухнул на землю, суча ногами.

– Сеть тащите! – закричал Ульв.

Дружинники разбегались. Диру они казались врагами, дикими и жуткими тварями. И он вновь гнал кого-то, победно хохотал, почуяв под клинком чью-то плоть.

Как сквозь туман он различал, как пустеет вокруг. Но не совсем. Вон чей-то силуэт маячит сбоку. Алое пятно, застывший враг. Надо убить. Убить! Убить!

– Один!..

Он уже почти никогда не поминал бога далекой родины. Но в такие минуты боевого безумства в нем из глубинной памяти всплывало то, чему учился в детстве. И, завывая и рыча, он кинулся на нового врага.

Как звенел булат! Сейчас он убьет его! Сейчас!.. А-а-а!..

Ульв уже тащил сеть, когда увидел, как князь кинулся на возникшего в арке ворот незнакомца в византийском шлеме. Тот еле успел выхватить клинок, отбил несколько выпадов, но князь вдруг отбросил меч, наскочил, обхватывая длинными руками. Руками, в которых в этот миг была дикая сила берсерка. Он так насмерть сдавить может, поэтому зря незнакомец ударил князя в лицо, боднул налобьем шлема так, что у того из носа кровь хлынула. Дир только ревел. А потом… Незнакомец выкрутился, сумел схватить Дира за волосы и рывком окунуть головой в колоду для водопоя лошадей. Навалился сверху, пока князь захлебывался водой и бился.

Теперь Ульв уже кинулся спасать князя. Налетел на этого, в алом плаще, отшвырнул, а сам тут же повернулся, не зная, что еще сотворит Дир. Но князь, похоже, стал приходить в себя, отплевывался водой, жадно ловил ртом воздух. Опираясь обеими руками на колоду, глядел, как двое его кметей хватают незнакомца, крутят ему руки.

– Хорошо же, князь киевский, встречаешь тех, кого к себе звал! – почти вися на заломленных руках, вскинул голову чужак.

Дир видел его синие глаза под позолоченным козырьком шлема, полускрытое нащечниками лицо.

Князь ощутил бессилие, как всегда бывало после припадка.

– Кто таков будешь?

– Так, случайный прохожий. Но знающий, что берсерков в здешних краях не героями, а безумцами считают.

До князя только теперь дошло, что чужак говорит на его родном языке. Значит, скандинав. Но в одежде византийского этериота. Скорее всего, варанг из тех скандинавов, что ромеям служат. Или служили, раз к нему пришел.

– Отпустите его.

У Дира еще кружилась голова. Ульв заботливо усадил князя на выступе под стеною. Дир слабо усмехнулся, глядел на медленно сходящихся дружинников, видел растерянность и испуг на их лицах. Как сказал этот варанг: на Руси берсерков не жалуют, считая бешеными и безумцами. Откуда узнал?

– Ты бывал тут?

– В Киеве? Нет. Но знал немало славян в Константинополе.

Итак, он и впрямь служил в столице мира. И вот пришел к нему. Говорит, что звал его князь. Когда? Ах, как трещит голова…

– Ульв, разберись.

Ярл пришел через полчаса. Застал князя лежащим на покрытой шкурами лавке в отдаленной избе. Стал говорить, кого из дружинников ранил князь, кого убил. Такое уже бывало, и, чтобы замять дело, Дир отдавал распоряжения позаботиться о жертвах, похоронить богато, щедро расплачивался с родней за погубленного, одаривал раненых. Обычно ему сходило это с рук. Местные смирялись, но все равно бродило недовольство. Оттого Дир сам опасался этих припадков.

Чтобы отвлечься, князь спросил о пришлом. Тот ожидает, ответил Ульв, но в голосе ярла было недовольство.

– Он утверждает, что ты сам некогда его на службу звал. Не знаю, верить ли. Ох, чует мое сердце…

У него всегда сердце что-то чуяло. А вот Диру было любопытно. Велел кликнуть пришлого. Сам уже подумывал: хорошо, если бы варанг и впрямь на службу пришел. Тогда у него в дружине был бы витязь, прошедший выучку в Царьграде, знающий приемы ромейского боя.

Когда тот вошел, князь только кивнул. Незнакомец расстегнул под горлом ремешок шлема, обнажил голову. Ясное дело – северных кровей. И молодой, да еще смазливый – чувственный пухлый рот, нос небольшой, аккуратный, светлые волосы стянуты сзади в косицу. Вот только в повадке, во взгляде осторожном чувствуется опыт, нечто опасное, почти хищное. И еще показалось Диру в лице пришлого варанга что-то знакомое.

– Удачу ли пытаешь, чужак?

– Можно и так сказать. А может, вспомнил, как некогда ты, князь, звал меня к себе, обещал милость оказать, если прибуду в Киев.

У него был странный глухой голос, немного хриплый. Такой матерый голос очень не соответствовал столь смазливой физиономии. И еще подивило Дира то, что незнакомец перешел на славянский. Хотя на ромейской службе немало славян, мог и выучить, если способность к языкам имеет.

Между тем незнакомец снял перчатку и показал перстень на среднем пальце. Камень овальной формы, удерживаемый оправой в виде извивающегося дракона, сверкнул алым. Дир нахмурился, припоминая. Ведь это некогда его был рубин. Диру всегда нравились алые камни. И вдруг вспомнил. Поглядел на молодого варанга, чуть улыбнулся.

– Ну что ж, здрав будь, этериот из Херсонеса. Пришел-таки. Чем же не по тебе была сытная служба у ромеев?

– Сытная, потому и пришел. Жиром не захотел обрастать.

Дир засмеялся, окидывая чужака цепким взглядом. Разжиреть опасался – ха! Что-то непохоже. Стоит такой поджарый, жилистый, в кости не широкий, но крепкий, упругий. В воспоминаниях, правда, он более кряжистым казался. Да память может и подвести.

– Как величать тебя?

– Торир ден Ресанд.

Ресанд – означает странник. Но для викинга – хорошее прозвище.

– И ты готов служить мне?

– Готов, если боевое безумие нападает на тебя не каждый день.

Князь захохотал.

– Дир Киевский добро не забывает. А то, что смог со мной справиться, – уже отличным витязем тебя показывает. И я тебя сразу полусотенным сделаю. Будешь свою дружину иметь, сытно есть, сладко спать. Но и ты – уговор – обучишь воинов ромейскому бою. Мои люди – все славные витязи, но если подучить… Ты «черепахе» их сможешь обучить? Фалангой ходить?

Торир не ожидал такой удачи. Был ли Дир столь благодарен или нуждался в опытных командирах – не знал, да только понял, что сможет развернуться при Дире.

Дело чуть не испортил Ульв. Как услышал, что князь чужака сразу над полусотней ставить собирается, помрачнел. На Торира поглядывал настороженно, к голосу его прислушивался.

– Какое копье[106]106
  Копье – воинское подразделение, отряд.


[Закрыть] дашь ему, княже?

– Над людьми Фарлафа поставлю. Фарлаф ни в одном последнем походе себя не проявил, вот пусть его молодцы и получат нового старшого. Может, тогда толк будет.

– Фарлаф? Гм. Может, и так. Да только, княже, обычай есть обычай. Ты никого не берешь в дружину без пробного поединка, пусть же и чужак этот…

– Разве того, что он со мной совладать сумел, не достаточно?

– Ну, как знаешь. Да только у Фарлафа не те люди, чтоб смириться.

Торир старался не глядеть на Ульва. Уже понял, что тот что-то заподозрил. Но что? Может, обычная подозрительность? И Торир тоже высказался за пробный поединок. Дескать, раз даешь мне людей, они должны видеть, на что я способен.

Ульв вышел. А когда вернулся, сказал, что Фарлаф сам вызвался выйти против чужого.

Воины собрались на дворе. Торир разглядывал того, чье место теперь ему предстояло занять. Ясное дело – выходец с Севера. Коренастый, крепкий, светлая борода косицами заплетена, сам сурово глядит сквозь полумаску круглого шлема. По его движениям, по тому, как спокойно вынул меч, как неторопливо взвешивал на руке щит, в нем угадывался опытный боец. И чем он не угодил Диру? А вот его люди, видимо, за старого главу стоят.

– Покажи этому варангу, как сражаются в Киеве, Фарлаф. А то ишь – прилетел соколик и сразу на место старого орла метит.

По знаку Ульва воины образовали круг.

– До первой крови, – велел Ульв.

Почуяв воинскую потеху, воины развеселились, кое-кто и об заклад биться стал, делали ставки. Все знали, как хороша ромейская выучка, да только и Фарлаф мог себя показать.

Начиная схватку, Фарлаф по варяжской традиции дважды ударил мечом о щит. Торир, отсалютовав мечом, встал в привычную у ромеев стойку. Видел, как Фарлаф мягким шагом двинулся по кругу. Торир стоял, заслоняясь щитом. На Фарлафе была длинная, до колен, куртка бычьей кожи, вся в бляхах, с разрезами на бедрах. Щит его имел острый шип посредине, меч… Хороший меч. Торир это сразу понял, едва оружие схлестнулось. И сам перешел в наступление. Наскочил так, что Фарлафу пришлось отступить, потеснив кольцо зрителей. Но, сделав несколько выпадов, Торир прекратил нападение, отступил, словно давая возможность напасть противнику. И Фарлаф напал. Бил стремительно, так, что Торир еле успевал обороняться. В какой-то момент, когда лезвие скользнуло по лезвию и противники сошлись так близко, что крестовины их рукоятей сомкнулись, лица соперников оказались совсем близко. Оба еще даже не запыхались. И тут чужак сказал прежнему главе полусотни:

– Знаешь, что главное, Фарлаф? Не тянуть бой, а оставить противника без меча.

Он резко отскочил, ударил сверху, но Фарлаф успел подставить клинок. И в тот же миг меч Торира с лязгом скользнул по клинку противника, словно обвил стремительным движением, и зацепил оружие викинга под рукоять. Рванул – и меч Фарлафа взмыл в воздух.

Зрители ахнули. Фарлаф ошеломленно глядел, как его вращающийся меч, описав дугу, рухнул на гравий двора. На миг воцарилась тишина. Ведь Фарлаф слыл превосходным рубакой. И вот этот чужак, даже не доведя до настоящего боя, легко обезоружил его.

– Ромейская школа, – молвил кто-то уважительно.

А Дир смеялся. Вот какого командира я вам даю, говорил радостно. Но в этот миг его отвлекли сторожевые на заборолах, объявившие, что к Самватасу скачут люди из Киева.

Торир остался среди своих людей. Своих, которые еще не были своими. И вряд ли ими станут, если учесть, с чем заслан наворопник.

Такие дни среди новых людей всегда суматошные и мало запоминаются. Торир пока только приглядывался. Видел, что Фарлаф особенно не злится, хотя и отошел прочь, сидит угрюмо. А красавчик Кудряш, наоборот, разохотился все сразу узнать, доставал расспросами. Молодой белобрысый паренек по имени Мстиша явно заискивал. Он же и предупредил, что новому старшому стоит приглядеться к Могуте и Дагу. Торир тоже отметил этих здоровяков. Держатся в стороне, поглядывают угрюмо. Но Ториру не очень хотелось ссориться с прежним полусотенным. Тот своих людей знал, мог и подсказать что. Поэтому Торир с чисто ромейским умением подольститься старался удержать подле себя Фарлафа. Спрашивал о людях, говорил, что сделает Фарлафа своей правой рукой, будет совет с ним держать. Кажется, в конце концов расположил к себе стареющего викинга.

– Они все у меня славные витязи, – даже поделился тот с новым командиром. – Норовисты некоторые, да ты и сам вскоре это почуешь. Но Дира все чтут. Его слово тут закон. Эх, а лихо ты все же с нашим бешеным безумцем справился!..

И оглянулся – не слышит ли кто слов о бешеном безумце.

Дир вернулся под вечер. Мрачный приехал, кликнул к себе Ульва. Вскоре и Торира позвал. Варяг увидел, что князь изрядно во хмелю.

– Мне приказано… дети псов и свиней мне приказывают… Мне!.. – шипел сквозь зубы князь.

Но постарался взять себя в руки. Высыпал на столешницу горсть песку, разровнял и стал рисовать пальцем. Вот, дескать, эта линия Днепр, здесь Киев – кружок, – здесь поляне живут, здесь древляне, а тут, за спорными землями, – уличи. И уличей этих побить надо. Так бояре решили.

– А древляне как же? – спросил Торир. Спросил и прикусил язык, сообразив, что сболтнул лишнее.

Ульв это сразу уловил. Спросил, какое дело чужаку до древлян? Торир открутился – мол, побывал уже в вашем Киеве, слышал о набеге диких древлян в Купалину ночь. Разве такое можно оставить неотмщенным?

– Нельзя, – кривил рот усмешкой Дир. Его костистое лицо было бледным, рыжий чуб от темени ниспадал на глаза. – И мы пойдем на древлян. Сперва по степным уличам ударим, а потом и с древлянами сочтемся. А вот ты, Торир-этериот, сможешь, как обещался, обучить свою полусотню фалангой ходить? Можешь считать это первым моим наказом тебе.

Торир соглашался. Но на душе было неладно. Он с охотой обучил бы воинов ходить ромейской фалангой, если бы, как раньше думали, Дир повел войско на древлян. В древлянских лесах фаланга что пятое колесо в телеге. А вот в степи, где бродят вольные дружины Рогдая, фаланга может и показать себя.

От Дира Торир вышел задумчивым. Ну что ж, перунники уже небось прознали про уличей, успеют весть послать. А вот как вывернется Рогдай? К тому же, как ни желал Торир поражения Диру, все же необходимо было в первом бою проявить себя с лучшей стороны, добиться доверия. А пока ему следовало встретиться с Волдутом. Ибо Волдут мудр, он найдет выход.

Ульв не чувствовал веры к чужаку. Дир все твердил, что этот этериот некогда спас его, что ему нужны такие опытные, а Ульву все неладно было. Что-то мерещилось ему в этом чужаке, что-то опасно знакомое, а что – угадать не мог.

– Ты не верь ему, княже.

– Я никому не верю. Даже тебе. Только Аскольду, брату своему. Да и в том сомневаться начинаю. Не любо мне, как он по указке бояр гоняет меня, словно наемника.

Но к этим разговорам Ульв давно привык. А вот то, что Дир так возбужден приходом этериота, такие надежды на него возлагает, – не нравилось.

В поход было решено выступить, когда родится новая луна. А пока Дир отводил душу, наблюдая, как новый полусотенный обучает людей ходить фалангой. Ну и мастер же он был командовать! Строил свою дружину, приказывал, повторяя все вновь и вновь, удивительно, как и не взъярился ни разу на бестолковых. И глядишь, уже через седмицу воины стали держать строй. Торир выстраивал их в ряды по шестнадцать человек, велел держать стеной щиты и так двигаться или же, наоборот, по окрику замирать на месте, ощетинившись копьями, превращаясь в колючего ежа. Поглядеть – не подступишься. Все до глаз щитами закрыты, острия копий торчат, а из середки по команде мечут стрелы. Торир называл такой строй «черепахой». Что за слово такое, наблюдавшие за обучением дружинники не ведали. По-своему стали кликать – рать Гуляй Поле. А еще знали, что Торир заказал у местных кузнецов-умельцев особые щиты – высокие, квадратные, выгнутые наружу округло, со стальной окантовкой по ободу. Их мастерили из твердого дерева, обтягивали прочной кожей, замоченной в воске, покрывали пластинами, хитро набитыми так, чтобы удар, скользнув по одной, застревал в другой. С внутренней стороны крепились ремни, в которые продевалась рука. Такой шит был тяжел, но и надежен. А копья для фаланги делали длинные, в два с половиной аршина, все из прочного дерева, с железной набивкой по древку.

– Ты, княже, разоришься на одних кузнецах, – ворчал Ульв.

Но Дир был доволен. Любил наблюдать, как работает с людьми варяг.

– Погляди, Ульв, какая сила получается. Я слыхивал о такой. Говорят, она даже конницу сдержать может.

Ульв молчал. Конечно, и он отметил, как ладно работает с воинами чужак. Вроде и на уступки особенно не шел, но и не гнул в дугу. Гонял свое копье едва ли не от зари до зари, зато придирками не донимал, с каждым держался достойно. Даже в иных дружинах о нем уважительно заговорили. Да только все равно не нравился он Ульву. Где-то, почти в утробе, чуял он неприятный холодок, когда слышал хриплый голос пришлого варяга. Хотя, приходя поглядеть на учения, и он вынужден был признать, что обучает воев Торир прекрасно.

– Встали, – в который раз командовал Торир. Сам в первом ряду стоит, ни одному не позволяет ни на шаг вперед выйти, ни на шаг отступить. – Опустили копья. Все, разошлись.

Дружинники размыкали квадрат фаланги, расходились, отставляя тяжелые щиты. Под летним солнцем все мокрые, лица блестят, а ноги в пыли натоптанной. Снимают шлемы, зачерпывают ковшами воду из бадьи, пьют.

Ульв приблизился к Ториру. Внутри все напряглось, словно один на один на волка вышел. Но заставил себя выдавить улыбку, подсел подле снимавшего наручни чужака. Ноздрями втянул его запах, будто это могло что-то сказать подозрительному ярлу.

– Хочешь смолы? – предложил Ульв дружелюбно. Вынул из напоясной сумки кусок, протянул.

Но Торир отказался.