Текст книги "Чужак"

Торир вдруг уловил, что улыбается. Счастливой, глупой улыбкой. Ибо среди царивших в его душе напряжения и мрака неожиданно наступило просветление. А в памяти вдруг всплыли слова позабытой старухи-знахарки: «Она исцеление твое».

– Лада моя, – прошептал варяг по-славянски. Вздрогнул, когда вновь зазвучал вкрадчивый голос византийца, словно пробуждая от грез.

– Вам, ясноликая госпожа Карина, не место в этом варварском краю. Ваш удел пленять и восхищать, служить предметом поклонения. Здесь же вы без своего кривого охранника даже не можете выйти за ворота. Варварская страна, жестокосердный народ русы! Другое дело, если вы поедете со мной в великий Константинополь. Там вы увидите великолепные дворцы, восхититесь величием храмов Христа, пройдете по улицам из гладких плит, где из пастей каменных львов бьет кристальная вода и взмывают ввысь белокаменные колоны. Константинополь! Там сердце мира, там подлинное величие!

Торговый гость даже подался вперед, отстранив голову прильнувшего к нему Любомира. Но юноша тут же вновь завладел его рукой, устроился, полуобняв византийца за колени. Тот улыбнулся ему, но вновь устремил взгляд на молодую женщину.

– Рассказывайте еще, – попросила она. Даже откинулась на спинку кресла, уронив с подлокотников нежные руки. – Мне любо слушать, когда вы рассказываете о дальних краях.

– О, рассказывать можно вечно. Лучше увидеть воочию. Поедемте со мной.

– Пусть он лучше парня Микулы с собой заберет, – раздался вдруг хриплый голос, и в горницу, пригнувшись под низкой притолокой, вошел варяг.

Они только глядели на него. Любомир встрепенулся, быстро встал. Византиец надменно выпятил губу. Карина же сидела неподвижно. Только блики заскользили по ряду блестящих пуговок на ее груди от участившегося дыхания.

Торир снял шлем, поглядел на Карину.

– Там, в Византии, в почете только христианские жены, венчанные в церквах. Языческие же красавицы не поднимаются выше положения наложниц. А это далеко не благая честь для женщины, по сути, удел презираемых. Другое дело этот парень. Его муку сердечную к иноземному гостю тут не поймут. В Константинополе же хоть и смотрят на это искоса, но привыкли.

Говоря, он подошел, взглянул на разложенные перед Кариной вощеные таблички с черточками и знаками. Стоял спокойно в воцарившейся тишине. Наконец иноземец спросил:

– Вы бывали в землях базилевсов, знаете наши обычаи?

Варяг что-то ответил на его языке. Что-то, видимо, грубое, так как византиец гневно нахмурился, сердито надул щеки.

Торир глянул на Карину:

– Иди за мной. Поговорить надо.

Он вышел, обогнул по галерее угол, остановился у скрещенных бревен срубной стены. Вдали вспыхнула зарница, повеяло ветром, свежим запахом осенней воды из Кудрявца. Ручей журчал совсем близко, за деревьями небольшого садика у частокола.

Торир ждал. Вспомнил, что и в рабынях Карина была не больно-то покорной. Придет ли теперь? Но все равно он не оставит ее так. Сам удивился, насколько это важно для него.

Держа шлем у груди, варяг машинально поглаживал его чеканный обод, острую маковку. Ждал. Когда уже совсем собрался вернуться, рядом послышался шорох одежд, повеяло ароматом притираний.

«Небось, хлыщ византийский обучил душиться», – подумал Торир.

Повернулся к Карине. В отсветах факелов ее глаза отливали влажным блеском, обруч на лбу подчеркивал красоту лица, искрами вспыхивали колты вдоль щек. Он угадал даже рисунок губ – сочных и полных, как спелые вишни. Желание поцеловать их было столь сильным, что дрожь пробежала по телу, кровь зашумела в ушах. А ведь думал, позабыл все…

Торир молчал. Она тоже. Встала рядом, положив руки на перила, лишь чуть звякнули браслеты у запястий. Глядела в сторону и молчала.

– Ты все же решишься поехать с этим напомаженным греком? Добро. Но только пока сделай, что велю.

– Велишь?

В ее негромком голосе прозвучала ирония.

Он поправил себя:

– Прошу… Очень прошу. Переберись пока за Днепр. Говорят, ты дружна с боярином Микулой, почти невестка его… – Он хмыкнул. – Микулин Городец мощный и хорошо укрепленный, там ты будешь в безопасности. Вот и поживи там какое-то время. Но перебирайся туда быстрее. Прямо сейчас. Может, завтра с утра. Не позже.

Все. Он сказал ей столько, что его жизнь вновь в ее руках. Но она не предаст. Он же должен отблагодарить ее за то, что она спасла его и перунников от доноса княгини радимичей. Но Торир запретил себе даже думать о том, как боится, что и ее накроет беда.

Теперь он мог уйти, но не уходил. Смотрел на нее.

– Карина… Пообещай, что послушаешься.

– Что может случиться? Что будет с моим подворьем? Мне это важно.

– А жизнь тебе не важней?

Она молчала. Стояла такая надменная, холодная. И он боялся, что заупрямится, глупая. Причем тут ее подворье?

– Ладно, я послушаю тебя, Торир.

Теперь она повернулась. Где-то с глухим, точно подземным, ворчанием пророкотал гром. Вспыхнула зарница. И в ее свете проступило лицо девушки. Торир судорожно вздохнул. Пусть голос у нее и холоден, но в глазах он узнал прежнее, ранимое, нежное…

И тут он застонал. Склонил голову на ее плечо, словно ослабев. Так прошла минута, другая. Потом рука Карины медленно поднялась, чуть коснулась его волос.

– Торша…

Он повернулся и быстро пошел прочь. Не оглядываясь. Почти бежал.

Глава 2

Хазары появились как будто ниоткуда. И хотя в городе знали, что несколько хазарских родов стоят у границ полянского края, но то, что они в единый миг очутились у селения Дорогожичи,[147]147
  Дорогожи – урочище между Киевом и Вышгородом.


[Закрыть] было полной неожиданностью. Как могли степняки оказаться у самого Киева, когда ни один дозорный разъезд не заметил их передвижения? Словно провел кто-то тайными тропами.

Еще с утра Аскольд с ратью выступил в поход, чтобы перекрыть хазарам путь к городу. В самом Киеве было неспокойно, многие киевляне, собрав скарб, стремились укрыться: одни уходили за реку, другие, кто имел родню на укрепленных киевских кручах, спрятались за частоколами. Тем же, кто не решался покинуть свои дома и мастерские, оставалось только молить богов, чтобы Аскольд с малой ратью отстоял подступы.

К ночи пришли первые вести. Оба стана – киевский и хазарский – стоят возле заставы Дорогожей и ведут переговоры. Похоже, ночь все же выдастся спокойной. Ведь хоть хазары и мастера набегов, но все больше исподтишка, а не тогда, если рать и ополчение преграждают дорогу.

И вот, когда утомленные тревожным ожиданием киевляне уже решили ложиться на покой, неожиданно ударил набат.

Торир почти не отреагировал на него. Взгляд его был рассеянным и сосредоточенным одновременно, словно он пытался всмотреться в глубины своего существа. Он узнавал это подспудное беспокойство, ощущение надвигающейся беды, столько раз выручавшее его. Но теперь он не мог избежать опасности, он ждал ее. По сути, он должен был ликовать. Ведь это приближался миг его мести. Однако, когда его окликнул Мстиша и стал трясти, Торир вдруг подумал, что не желает, чтобы этот парень оказался свидетелем его предательства. Да и спасти хотелось побратима дружинного.

– Вот что, Мстислав, отправляйся-ка ты к детинцу, – сказал варяг, не спеша опоясываясь мечом. – Там надежнее, а случись что, весть пришлешь.

На конопатом лице парня появилось упрямое выражение.

– Я буду с тобой, Резун.

– Нет.

Но хитрый Мстиша поступил по-своему. Сбегав к детинцу, он скоро вернулся с сообщением. Злой был, ругался, сплевывая сквозь зубы.

– Набег. И чей? Все уличи, песьи дети! Их миром к Киеву подпустили, а они пошли на штурм башни ворот у Боричева узвоза.

– Там самые укрепленные ворота, – равнодушно, словно не волнуясь, молвил варяг. – Но ты отчего вернулся? Здесь же тихо, сюда, может, и не доберутся. А ты неплохой воин, там на заборолах нужны такие.

Парень довольно улыбнулся, даже подбоченился. И все же старшего побратима оставлять не спешил. Собирался Мстиша нарочито медленно: долго возился с пряжкой ремня, осматривал меч, приторачивал щегольские ножны, богатые, как у боярича, – малинового бархата, с медным округлым наконечником.

Торир поднялся на срубную башню над воротами. Отсюда, из низины, было не разглядеть, что за волнения у Боричева узвоза, но вглядывался он больше для вида, так как знал, что должно произойти.

Мстиша все еще был тут, и Торир чувствовал на себе его взгляд. Да и не только его. Все его люди были взволнованы, ждали приказаний. Но когда он отдал наказ, растерялись. Что говорит старшой? Разойтись, растянувшись по стене до следующих ворот? Это значит оставить Лядские ворота без защиты.

– А зачем тут защита? – отмахнулся Торир на многочисленные вопросы воинов. – Разве по шуму не слышно, куда пошел враг? Правильно, идут с Подола. До Лядских ворот им не добраться, пока не обойдут всю Гору.

Кажется, ему удалось их убедить. Дружинники стали расходиться по стене, переговариваясь. Надеясь на то, что лихие уличи просто решили воспользоваться случаем, но крепкие городни и частоколы скоро остановят их. За главного в Киеве Аскольд оставил Ульва Одноглазого, а этот витязь не из последних. Сумеет организовать оборону.

Торир вслушивался в шум. Ночь после грозы выдалась темная, сырая, ни зги не видать. Только отсвет огней на капище Велеса на Горе бросал блики на городские башни.

– Вот что, – обратился он к группе оставшихся у ворот воинов. – Сейчас мы отворим створки и отправим гонца на заставы, что южнее Киева, – в Печерскую, в Выдубичи, может, к самому Витичеву. Там много славных витязей, они не откажутся прийти на помощь.

– Верно баешь, старшой, – деловито ответил за всех Волк, хотя было заметно, как ему страшно, как он ни на миг не выпускает рукояти меча.

Торир окинул его быстрым взглядом.

– Вот ты и поедешь.

– Почему он? – неожиданно вмешался все еще крутившийся здесь Мстиша. – Волк и ездок никудышный, и дорогу не больно знает.

Торир не ответил. Чувствовал противный холодок страха на спине. Даже не страха, а этого посылаемого богами наваждения, когда тебе известно, сколько прольется крови. И противнее всего знать, что повинен в этой крови будешь ты сам. Поэтому Торир несколько раз поцеловал амулеты на груди, прежде чем вновь подняться на вышку. Так и есть, все, как обговорено. Но, спустившись, он сказал, что у Лядской заставы все тихо.

Воины верили ему, никто и не заикнулся, что опасно в такое время отворять ворота без особого на то дозволения Ульва. Вывели приставленную к заставе буланую лошадку, смотрели, как притихший Волк зачем-то возится с подпругой, проверяет подковы.

– Эх, не того посылаешь! – опять вмешался Мстиша.

– Ты еще здесь? – почти зарычал на него Торир.

Мстиша отступил. Уходил медленно, поднимаясь по крутой улочке между бревенчатыми заборами, оглядывался.

Только когда его силуэт растаял во мраке, Торир велел отворять створки.

Ворота были мощные, из тесно пригнанных крепких бревен, обитых полосами железа, в пазах – два длинных засова-бревна. Не так просто было их отодвинуть. Наконец вынули последний брус и воины налегли.

– Погоди, Волк, что скажу. – Торир удержал гонца, положив руку на уздечку кобылки, но сам не сводил напряженного взгляда со створок ворот, расходящихся все шире. Всадник вполне уже мог проскочить, но Торир специально удержал вестового. Стоял, держа в руках факел. Рука его лишь чуть дрогнула, когда послышался щелчок тетивы и Волк захрипел и стал падать, хватаясь за торчавшую из горла стрелу.

Кроме Торира, этого никто не ожидал. И тут же в открытые створки безмолвно, как тени, стали врываться затаившиеся за воротами уличи. Только шарахнулась напуганная запахом крови лошадь. Торир же, отскочив за створку, с каким-то странным чувством наблюдал, как режут его воинов. Те все же успели дать короткий отпор, один даже кинулся вверх по склону, закричал, но стрела настигла и его.

Торир опустил факел, но тут на него наскочили, вцепилось сразу несколько рук, лязгнуло железо.

– Не сметь!

Это был уже голос Рогдая. Он вышел вперед – в прекрасном пластинчатом доспехе, в высоком шлеме с нащечниками, с острия которого спадал пушистый лисий хвост. В колеблющемся сумраке Торир различил, как сверкнули его зубы под длинными усами.

– Славно вышло, Ясноок. А теперь держите его, хлопцы. Жизнью за него отвечаете. Чтоб и волос не упал с его головы.

Торир растерялся.

– Что это значит?

– А это чтоб свои же не посекли. Приберегу тебя для себя.

Он по-прежнему улыбался, а Торира едва не замутило. Рванулся в удерживающих его руках.

Тут случилось неожиданное. Не успел никто и опомниться, как рядом стрелой метнулся чей-то силуэт. Миг – и на буланой оказался всадник, стегнул ее с ходу. И когда та от неожиданности взвилась, сделала резкий скачок, то даже вливавшиеся в ворота уличи отпрянули, открыв проход. А Мстиша – это был он – только лихо засвистел, и топот подков зазвучал уже по дороге.

Тут уже никто не стал сдерживаться, все зашумели, сведя на нет всю таинственность проникновения. Напрасно Рогдай шикал на людей, его не слышали. Лязгало железо, глотки выкрикивали кличи, свистели, даже выли по-волчьи – и рвались вверх по склону темной колышущейся массой.

Торир смотрел в темноту, куда умчался гонец.

– Эх, Мстиша…

Ведь договорено было, что, если гонец проедет, его снимут в первой же роще меткие волхвы, не дадут кликнуть подмогу. И у Торира сжалась душа от жалости к обреченному.

Но через миг ему стало не до того. Его грубо уволокли в сторону два приставленных улича. Торир ощутил себя беспомощным, пойманным в силки. Рванулся что было сил.

– Тихо, тихо, – успокаивал варяга воин в лохматой шапке. – Нам князь за тебя головой велел отвечать.

Но, видимо, приказ был им не по душе. Мимо пробегали все новые воины-уличи, лихо свистели, размахивали по-хазарски кривыми клинками. Впереди их ждала пожива в богатом граде Киеве, а приставленным к варягу приходилось оставаться в стороне, выполняя странный наказ своего главы.

– Оттащим доверенного нам в сторону и тоже поживимся, – не выдержав, предложил своему напарнику улич в шапке. Его возбуждали крики соплеменников, торжествующие, довольные, яростные.

Сверху, где высились первые добротные дома, уже раздавались громкие крики, плач, треск выбиваемых дверей. Привыкшие к лихим степным набегам уличи не могли сосредоточиться на захвате города. Их манила легкая нажива. И хотя их и подгоняли десятники, требовали идти в сторону детинца, они не могли отказать себе в удовольствии схватить то, что оказывалось рядом.

Охранники Торира тащили его по подъему, свернули в первый же показавшийся тихим проулок. Они выглядели озадаченными, не зная, куда его деть. Торир притих, пытаясь сообразить, как лучше поступить в данной ситуации. Но тут откуда-то на них выскочил рослый мужик в длинной рубахе. И он, и уличи в первый миг замерли от неожиданности. Торир же решил воспользоваться случаем, ловко саданул охранника в шапке в промежность, и, когда тот, охнув, согнулся, боднул головой в шишаке второго. Тот так и отлетел, стукнувшись спиной о бревенчатую стену.

– Руки развяжи мне! – крикнул Торир неожиданному спасителю, заметив у него в руках тесак.

Тот помедлил лишь миг, но этого оказалось достаточно, чтобы воин в шапке опомнился и, зло ругаясь, нанес Ториру такой удар в зубы, что варяг кубарем полетел на землю. Изогнулся змеей, рывком подскочил, но только для того, чтобы его вновь сбили ударом, от которого вспыхнули искры в глазах, на губах появился привкус крови.

– Да я тебя… – ревел сверху улич.

Больше он ничего не успел сказать – рухнул на Торира. Тот, все еще связанный, барахтался под обмякшим тяжелым телом, пока его спаситель добивал второго охранника. Когда неизвестный мужик освобождал Торира, его тесак еще дымился от крови в сыром ночном воздухе.

– Что ж ты, хоробр, позволил себя связать, даже меча не выхватив?

Где-то сбоку загорелась соломенная кровля дома. В отсветах пламени Торир узнал своего спасителя. Кузнец Жихарь. Был он еще в переднике мастерового поверх длинной рубахи, кудрявые волосы вокруг лба перевязаны ремешком. Видать, даже раздеться к ночи не успел. Но теперь он соображал быстро. Резким взмахом разрезал путы Торира.

– Ну как, к детинцу, или из города поспешим? – спросил варяг, не зная, как теперь быть со своим негаданным избавителем.

Тот только мотнул головой.

– Куды хош, туда и беги. Хоробр, ха!.. А мне не до тебя. Ладу свою иду спасать.

Торир не забыл еще, что Жихарь уже неоднократно засылал сватов к Карине. Ну что ж, пускай поищет ее.

Из проулка они вышли вместе. Мимо них бежали какие-то люди, стучали в наглухо закрытые ворота. Напуганные неожиданным нашествием, градцы поспешили закрыть засовы, надеясь схорониться, не отворяли ворота молящим. А рядом, как тени, появлялись все новые уличи, хватали, тащили. Рубили только старых, молодых гнали куда-то. На глазах Торира зарубили какую-то старуху, ее дочь отчаянно кричала, когда ее поволок воин в клепаном шишаке. Где-то с треском рухнули ворота, выскочили перепуганные овцы, метались под ногами бегущих. А тут еще и глупый петух, разбуженный отсветами пожаров, взлетел на частокол, загорланил во всю мощь.

Из-за усадеб появлялись все новые силуэты уличей. Многие выглядели как полянские дружинники – в таких же островерхих шишаках и усеянных бляхами куртках. Узнать их можно было только по агрессивности – наскакивали, хватали, рубили. Кто-то из уличей разглядел в Торире чужого воина, кинулся с гиканьем. Торир едва успел увернуться, подставил подножку и, когда нападающий рухнул, с силой рубанул по толстой шее. Голова покатилась под ноги спешащему следом Жихарю. Тот поскользнулся на крови. А Торир уже поднял выпавший из рук поверженного клинок, по-хазарски изогнутый, кинул кузнецу.

– Рубить будешь с оттяжкой.

Казалось, и дела ему не было до неудачливого жениха Карины, да уж так вышло, что на них как раз набросились с нескольких сторон. Кузнец рубанул, отскочил к стене. У него хватило смекалки так защититься от нападения сзади, да только воин он был не из умелых, больше махал саблей, не увертывался от ударов. Вскоре на его длинной светлой рубахе затемнело пятно крови. Ториру пришлось вмешаться. В схватке это – как вспышка. Да и не мог он позволить зарубить своего освободителя. Вот и налетел, отбивал чьи-то удары, крутился так, что только железо звенело. Сразу повеяло знакомым запахом металла и крови.

Отстраненно подумал: «Зачем я это делаю?» Но мысль как пришла, так и ушла. Зато Торир вдруг словно ожил, в нем исчезло прежнее тягучее, пугающее предчувствие страха, кровь забурлила, как всегда, когда надо действовать. И едва перед ним появились новые враги, он уже был готов. Его меч точно сам прыгнул им навстречу. Но и противники были не так просты. Они нападали умело, не мешая друг другу. Торир улучил момент и достал одного кончиком клинка по шее, зато второй умудрился ударить его саблей в плечо, там занемело от боли. Но Торир уже опять увернулся от удара, парировал его клинком меча. Почти рядом возникло незнакомое бородатое лицо воина. Что-то мелькнуло в нем – похожее на удивление. Торир не задумывался. Сильно боднул окованным налобником шлема улича в лицо, тот отклонился, и тут же меч Торира заученно пошел снизу вверх, быстро и смертоносно, с чмоканьем врезаясь в живот под не слишком длинной курткой. Отскочил и, переводя дыхание, в отсветах разгоравшегося рядом пожара увидел новых противников, появлявшихся из-за сруба.

– Эй, варяг!

Сбоку возник Жихарь, бросил ему где-то подобранный круглый щит. И как раз вовремя. Сразу три сабли лязгнули по нему, отбрасывая варяга к стене. Он увернулся, задел кого-то, резанул. У противника в копытном доспехе рукава закрывали только предплечья. Когда Торир опустил лезвие, оно так и впилось в живую плоть, хрустнули перерубленные кости, и рука упала на землю.

Жихарь тоже не отступал, закрывал варяга сбоку. Какое-то время они сражались плечом к плечу, и Ториру приходилось отбиваться самому, да еще и прикрывать Жихаря. Удары сыпались отовсюду. Торир знал, как лихо умели уличи биться кучей, скопом. Это была их манера боя, где никто не мешал другому, они менялись, словно в круговерти, наседая и отскакивая, давая сделать выпад тем, кто еще не утратил сил. Против такой тактики не устоять. И несколько минут Торир с кузнецом только и могли, что отмахиваться, прикрывая ноги, голову, отбиваясь от прямых ударов.

– Отступаем! – крикнул Торир, когда врагов стало слишком много.

Он стал увлекать Жихаря. Потом они побежали, успели заскочить за угол сруба. Жихарь припал к стене, держась за бок.

– Силы еще есть? – спросил варяг.

– Хоть залпом пей, – неожиданно заулыбался кузнец. – А ты сокол, варяг. Я такого еще не видывал. Как ты их сдерживал, давая мне уйти. Скольких положил. Эхма!

Но вскоре они увидели того, кто умел сдерживать нападающих еще круче. На открытом пространстве у колодца с навесом шла невиданная схватка. Человек десять уличей, визжа и размахивая саблями, наскакивали на высокого худого мужика с длинной дубиной в руках. Тот держал ее поперек, как держат шест бойцы на палках, и умудрялся так орудовать ею, что наседавшие уличи кучей валились ему под ноги, бесполезно размахивая саблями, оказавшимися вдруг необычайно короткими рядом с дубиной киевского бойца. А тот, странно молчаливый перед вопящей сворой наседавших, стоял, широко расставив оплетенные ремнями ноги, и только его длинные волосы отлетали, да резко двигалось высокое тело в длинной рубахе.

– О молнии Перуна! Да это же Боян! – воскликнул Жихарь.

И с диким криком бросился на спины тех, кто атаковал певца.

Боян. Былой воин, не растерявший сноровки за годы служения Велесу.

Торир вдруг ощутил странную гордость за него. Вот это скальд! А говорили, что славянские песнопевцы забывают тяжесть оружия, едва их пальцы привыкают к струнам.

И еще Торир увидел, как стоявший неподалеку воин накладывает стрелу на тетиву. В следующий миг варяг выхватил из-за пояса нож, метнул. И не проследив, знал, что не промахнулся, а сам уже наблюдал, как Жихарь наскочил на уличей. Успел зарубить двоих, теперь отбивался. Сжав рукоять сабли обеими руками, он описывал кривым клинком круги, не давая подойти к себе.

Торир перевел дух и пошел вперед. Коротким хлестким движением сделал выпад, отбил клинок. Кого-то толкнул щитом. В следующий миг, отбивая удар, швырнул щит в лицо одному из уличей, левой рукой перехватил уже занесенную секиру за древко, рванул вбок, задев оскаленное лицо кого-то из наскочивших со стороны. То-то, не лезь. Но мясорубка получилась отменная. На Торире распороли кожаную куртку, и чья-то сабля прошлась с искрами по кольчуге. Удар был такой, что варяг вскрикнул. Но цареградский доспех выдержал. А в следующий миг Торир уже вновь вошел в сшибку, пырнул прямым ударом нападавшего в оскаленное лицо. Не было больше мыслей о том, зачем все это. Был только бой. И когда сзади хрястнуло, он узнал этот звук разбиваемых костей. Оказывается, Боян разбил голову уличу, наскочившему на варяга сзади.

Когда настало затишье, Торир устало облокотился о сруб колодца. Где-то на дне плескалась вода, и ему дико захотелось пить. Но доставать воду было некогда. Он смотрел на тяжело дышащего Бояна, на осевшего у стены Жихаря.

– Уходить надо, – сказал варяг.

– Уйдем, – кивнул, отбрасывая с лица волосы, Боян. – Но сперва я баб своих заберу. Дочь.

– Какую дочь! – огрызнулся Торир. – Она уже за рекой, у Микулы в Городце.

– А ты откуда проведал, что девка туда собиралась?

– Собиралась? Неужели не ушла?

Боян поник головой.

– Из-за меня не ушла. Вот послушал бы ее… Эх!

К Ториру вмиг вернулись силы.

– Где Карина?!

Боян пошел по переулку. Рядом горело. У бревенчатой стены умирал на пригвоздившем его копье один из киевлян. Он еще стонал, и Торир добил его, чтобы не мучился. Сзади их догонял Жихарь.

– Что тебе до Бояновны, варяг?

Ему никто не подумал ответить.

В городе, освещаемом всполохами пожаров, оглашаемом криками, по-прежнему была суматоха. Киевляне оказались не готовы к тому, что на Горе появятся чужаки. Теперь перепуганные люди метались между заборами, искали закутки, где бы укрыться. Но многие дворы еще не пострадали, люди пытались отсидеться за запорами. Со стороны некоторых боярских усадеб даже летели стрелы, кое-кто осмелился вывести свою челядь, но это по большей части те, чьи дома уже занимались огнем. В воздухе тошнотворно пахло гарью и кровью.

Дом Бояна не пострадал, если не считать выбитой калитки. Боян слабо застонал, кинулся вперед, перелез через наваленные в проеме тела. Торир двинулся за ним. Заметил, что павшие были утыканы стрелами. Похоже, тут отчаянно сопротивлялись. У крыльца валялся большой пес, застывший словно в прыжке. Но дверь в саму избу была настежь. Слабо метался свет. На пороге лежал с пробитой головой мальчик из челяди Бояна. А рядом спокойно пил из бадьи воду улич в куртке с нашитыми бляхами. Боян так и прыгнул на чужака. Тот крутанулся, блеснули светлые глаза из-под окантовки шлема. Оказалось – баба. Злая, страшная. Рывком скинула с себя Бояна, стала шарить секиру у пояса, но Торир, не дав ей завладеть оружием, рубанул наотмашь. Баба так и осела, хрипя открытым ртом. Боян с Ториром перевели дух, а Жихарь даже не взглянул – скособочившись и все еще сжимая саблю, он уже вбегал в дом. Там, на сбитых в кучу половиках, выла Олисья. Всклокоченная и страшная, она прижимала к себе тело Ивки. Девочка была почти голой, по худеньким белым бедрам стекала кровь. Лицо Олисьи тоже было в крови.

– Где Карина? – кинулся к ней Боян.

Женщина страшно поглядела на него. Потом затараторила:

– Страх-то какой!.. Изверги, что творили, что творили…

– Карина где?! – почти закричал певец.

Но сверху из светелки уже слышался истошный женский визг. Кто-то скатился с лестницы, слышалась отборная ругань с характерным уличским выговором.

Торир первым кинулся в проход. Почему-то вспомнил, что уже бывал тут. Когда приходил убивать Карину… Теперь же…

Дверь в горенку была приоткрыта, слышались крики, топот, метались тени. Торир, споткнувшись на лестнице о тугой лук, почти ввалился в проем. И зарычал страшно, видя, как трое набежчиков пытаются повалить изгибающуюся, кричащую Карину. Он тут же с налета наскочил на того, кто рвал на девушке рубаху. Только темная кровь брызнула фонтаном. Так же стремительно Торир расправился и с двумя другими. Тела их упали прямо на Карину. Она немо и страшно глядела, отползая. Ее белая нагая грудь вся была в полосах темной чужой крови. Торир склонился к ней, и она, узнав его, протянула руки, как дитя. Он обнял ее, прижал к себе, всхлипывающую, дрожащую.

– Все, моя дивная. Все. Я с тобой.

Он не замечал, что говорит на языке своей родины, непонятном ей. Но от звука чужой речи Карина словно очнулась. Какое-то время она еще обнимала его за плечи, но в следующее мгновение резко оттолкнула. Поднялась, отстраняя его все еще протянутые руки. Лицо ее стало суровым. И прекрасным. Никогда еще она не казалась варягу такой красавицей – растрепанная, с еще не высохшими слезами на щеках, с неожиданно горящим взглядом.

– Гад! – вдруг сказала девушка. – Все из-за тебя, змей. Быть тебе с Чернобогом за это.

И вдруг с размаху отпустила ему пощечину.

На них от дверей странно глядел Жихарь.

– Что происходит?

В это время на пороге возник Боян, окинул всех взглядом.

– Опосля разберетесь. Теперь же уходим.

Они вышли, прячась в тени заборов. Впереди спокойный и мрачный Торир. За ним Боян с плачущей Олисьей, следом кутающаяся в наспех наброшенную пенулу Карина и Жихарь. Кузнец ослабел от потери крови, девушка поддерживала его.

Торир выглянул за угол. На перекрестке под деревом лежало несколько тел, вниз уводила пустынная темная улица. Было почти тихо, зато теперь отчетливее слышался шум со стороны детинца. Похоже, Рогдаю все же удалось собрать свое дикое воинство, и теперь он намеревался взять приступом последнее укрепление на Горе. Но там не было Аскольда, а значит, Ториру нет дела, как все сложится. Мельком подумал, что у Рогдая может что-то и выйти, если не придет с подмогой князь. Но Аскольд стоял на подступах к Киеву, и неизвестно, что он решит: оставить ли хазар и поспешить на помощь Горе или продолжить удерживать их войско, надеясь, что на Горе отобьются, схоронясь за крепкими городнями.

– Лучше всего сейчас тихо выбраться из города, – сказал Торир спутникам. Он старался не глядеть на Карину, спиной ощущая ее жгучий злой взгляд. – Сейчас пойдем к Лядским воротам. Уличи там прошли, успели уже поживиться, и сейчас их больше волнует детинец.

– Так через Лядские ворота прошли набежчики? – спросила сзади Карина. Голос ее был дрожащим от гнева. Девушка все поняла.

Они стали отступать. Откуда-то сбоку выбежал дружинник. Совсем молодой, хотя и в поясе гридня, но с пустыми ножнами на боку. Сперва он шарахнулся, но потом узнал своих.

– Подними оружие, хоробр, – сухо сказал ему Торир.

Молодой гридень подчинился, подобрал секиру из рук павшего улича, пошел рядом, скороговоркой поясняя, как стоял со своими людьми у Подольских ворот, как на них неожиданно напали. Напали из самого града, жестоко наскочили, и из всего отряда заставы остался он один. И лишь потому, что успел прикинуться мертвым.

– И как они пробрались на Гору, уличи проклятые, – почти хныкал гридень. – Со времен Кия такого не бывало, чтоб чужаки топтали мостовые у верхних капищ Горы.

– Не иначе кто впустил, – подала голос Карина. – Изменник затесался в город. Своих не пожалел, клятый.

Торир быстро оглянулся. В душе шевельнулась привычная злость на нее. Однако Карина его сейчас не боялась. И была обозлена. Что ж, если она и дальше будет столь несдержанна… Но он уже понял, что не причинит ей вреда. Может, лишь немного… Как она того заслуживает!

В полутьме вряд ли кто заметил, какими взглядами они обменивались. Быстро перебирались от одной усадьбы к другой, стараясь держаться в тени заборов. Уже у спуска с Горы впереди замаячил свет, и выглянувший из-за угла Торир увидел довольно большую группу киевлян с факелами в руках. Вооруженные чем попало, они спешили туда, откуда доносился рев битвы. Впереди бежал длиннобородый мужик в переднике кузнеца, размахивал мощным молотом. Это был мастер оружейного ряда Стоюн.

Торир хотел было тихо увести спутников, чтобы не вмешались, но Боян тоже выглянул за угол и, узнав своих, вышел навстречу. Его окликнули, стали звать с собой.

«Чистое безумие», – подумал Торир, поняв, что градцы замыслили идти на помощь захваченным в плен киевлянам. Но и его уже увлекли в толпу. Кто-то хлопнул Торира по плечу.

– С нами гридни, они умеют биться! Так ведите же нас!

А Стоюн узнал Карину и заплакал.

– Белёнку-то мою увели. Солнышко мое единственное. Пока не поздно, вызволять надо.

Возможно, было разумнее отказаться, спасаться самим, пока не поздно. Но, похоже, кроме Торира, никто так не думал. И он тоже пошел со всеми, вздохнул, вынимая меч. Впереди рядом со Стоюном шла Карина. На варяга даже не оглянулась.