Текст книги "Чужак"

Тишина. Только плескалась волна в Днепре да плаксиво прокричала пролетающая чайка.

– Убить их! Убить Аскольда с Диром! – приказал Олег.

– Нет!

Это сказал Торир Ресанд. Передал ребенка кому-то из стоявших рядом варягов и шагнул к Олегу.

– Ты ведь обещал мне. Это моя месть.

– И моя, Торир. Ну да ладно. Двое их. Кого выберешь?

И спрашивать не надо было, видя, как Торир глядел на Дира. Олег только кивнул. Выхватив меч, повернулся к Аскольду.

Старший князь стоял перед ним ссутулясь, голова свешена. Но едва заскрипел песок под ногами приближающегося Олега, он выпрямился.

– Не много тебе чести, родич мой Олаф…

– Свинья навозная тебе родич! – ощерился Олег.

Аскольд вдруг усмехнулся.

– Не так ты пел сегодня в гриднице, когда лгал, ибо вынужден был признавать во мне князя киевского. И теперь тебе не будет много чести, если велишь своим людям зарубить хворого старика.

Зеленые глаза Олега стали колючими.

– Ты знаешь, как долго я ждал этого часа, Аскольд?

– Знаю. Шестнадцать лет. И все эти годы новгородские ладьи, проплывая мимо Киева, платили мне мыто. Мне – слышишь, Олег? Значит, все вы… и ты тоже, Олег, признавали меня главой этого города. Князем. Значит, не дай мне умереть, как растерзанному псами беглому рабу. Казни сам.

Олег какое-то время смотрел на Аскольда, потом кивнул. Он выхватил меч и шагнул вперед. Теперь острие лезвия упиралось в самый живот Аскольда над вышитым кушаком. И старый князь сам сделал рывок вперед. Охнул, пошатнулся, но сделал еще один шаг. Его руки легли на плечи Олега, впились в него, и Аскольд притянул к себе Олега, нанизываясь на меч. Лица их оказались совсем близко.

– Добрая сталь у твоего жала ратей, Олег, – прохрипел Аскольд, когда кровавая пена уже хлынула ртом. И прохрипел, падая на песок, соскальзывая с клинка: – `Один!.. Иду к тебе…

А Олег добавил:

– Перун, во имя твое.

Он вытер клинок о песок. Оглянулся. Кто-то из его варягов сказал:

– Он хорошо умер. Как викинг. И как конунг.

Олег кивнул.

– Он достоин своего места в кургане. – И добавил громче: – Все слышали? Я похороню Аскольда, как и достоин того князь киевский.

Замершие в стороне люди молчали. А потом все головы, как по команде, повернулись туда, где, глядя на поверженного брата, стоял Дир.

– Он твой, Торир, – сказал Олег.

Пошел на корабль, сел на корточки возле маленького Игоря, стал что-то говорить. Но мальчику было неинтересно, он отстранил Олега. Поглядывал то на подплывающие к берегу корабли, то на происходящее на берегу.

Там варяги разрезали удерживающие Дира веревки.

– Дайте ему меч, – приказал Торир.

– С ума сошел, – сказал кто-то. – Дир Кровавый – он же берсерк!

– Дурень он, а не берсерк. Но что Кровавый – это точно.

Дир же, приняв у кого-то меч, несколько раз крутанул его в руке, словно приноравливаясь.

– Дурень не дурень, а кровь я люблю.

Он смотрел на Торира, и под глазом у него начала биться жилка.

– И сегодня я пущу твою кровь, Торир. Слышишь, ты, сын шлюхи, которой я владел, прежде чем убил.

Он улыбался, а по толпе пошел ропот. Кто-то крикнул:

– Торир, если ты не управишься, я следующий.

– Не дождетесь.

Торир обходил пружинистым шагом Дира.

– Ты многим владел, Дир. Но все потерял. Вся твоя жизнь прахом пошла. Помнишь, я говорил тебе это когда-то? И теперь я тебя убью.

У Дира глаза стали красными – почти такими же, как серьга в ухе. И он первый наскочил, пошел рубить так, что Ториру пришлось отступать на толпу. Люди попятились, освобождая место для боя. А мечи вновь схлестнулись, искры высекались при каждом ударе. Диру нечего было терять, и он наскакивал и отступал умело, сдерживая силы, сохраняя дыхание. Но глаза его горели. Пусть он сегодня и умрет, но с этим предателем сумеет поквитаться.

– А я ведь и девкой твоей владел, Резун, – засмеялся Дир, когда на краткий миг их лица оказались рядом, а лезвия, скользнув, сошлись у крестовин рукоятей. – Карина, она…

– Она мне сына родила, знаю, – ответил Торир, делая рывок и выходя из сшибки. – И теперь ею владеть буду только я.

Он вовремя сумел сгруппироваться, отпрыгнуть от коварного косого удара, сам же полоснул быстро и резко, зацепив руку Дира у самого запястья. Это была первая кровь. В толпе зашумели.

– За отца моего Эгиля, замученного вами, – переводя дыхание, произнес Торир.

Следующую кровь тоже пролил он, срезав мочку уха у Дира. Ту, что с серьгой. Она отлетела, блеснув красным.

– За мать мою Вальгерд!

Дира столь пустячные ранения не пугали. Он даже захохотал.

– Что ты меня как куру ощипываешь, этериот? Забыл, как сам учил меня ромейской выучке?

И он нанес ряд столь стремительных и разящих ударов, что Ториру вновь пришлось отступать, а от резкого взмаха он еле успел отвернуться, когда концом клинка Дир оцарапал ему щеку. Из разреза под глазом потекла кровь.

– Действительно, как курицу, – процедил сквозь зубы Торир, тут же получив удар ногой по голени, отбросивший его.

И словно в отместку, уже отскакивая, он достал Дира мечом по боку с такой силой, что отлетело несколько колечек кольчуги, темной влагой сверкнула кровь.

– За Бьоргульфа!

Дир не понял, за кого. Он уловил момент и занял такую позицию, что солнце теперь светило в глаза Ториру. Дир начал рычать, лицо его задергалось.

«Припадок», – понял Торир. И начал действовать спокойнее. Теперь Дир не так ловок, хотя и не менее страшен. Главное теперь – проследить, когда рядом сверкнет сталь клинка, и определить против солнца, близко ли Дир. Но Дир, поддавшись своей силе, сам упустил выгодное положение, стал наступать, и Торир, крутнувшись с разворота, вновь нанес ему удар. Это был крепкий удар, он отбросил Дира, а его бедро окрасилось кровью.

– За Карину!

Где-то сбоку раздался голос Олега. Князь недовольно сказал, что пора кончать, что ладьи уже у Почайны, что в городе шум. «Пусть идут в свой город», – пронеслось в голове у Торира. Он даже боль от внезапной раны не ощутил, когда меч Дира полоснул его по груди. Но Дир, рычащий, воющий, носящийся, был все еще неуязвим. Хотя и прихрамывал. Его и впрямь надо было уже кончать. Как? Дир умел драться. Его меч встретил опускавшийся клинок Торира, вписался в движение, уводя его по безопасному кругу, не дав зацепить себя. И тут Дир левой рукой с согнутыми, как когти, пальцами, впился Ториру в лицо. Торир рванул голову назад и… оступился. Стал падать, рухнул на спину. А Дир уже занес меч для нового удара. И тогда Торир со всей силы вогнал ему снизу в живот клинок.

Пусть и добрая была у Дира кольчуга, но под стремительным прямым ударом она поддалась. И меч вошел, впиваясь, в тугую плоть. Дир застыл, так и стоял, выпучив глаза, с занесенной для удара рукой. Потом тяжело опрокинулся, застонал. Он был еще жив.

Торир поднялся, поглядел на поверженного Дира, как тот корчится на песке, орошая все вокруг кровью.

– Добей, – приказал Олег. – Добей. Нам надо спешить.

Но Торир устало мотнул головой.

– Я уже отомстил.

И это словно послужило сигналом. Торир отходил, слыша за спиной хруст и лязг, когда варяги Олега стали добивать поверженного князя.

«Я не должен был идти с ним на бой. Как глупо, – подумал Торир, на ходу вытирая лезвие клинка. – Я дал ему умереть как герою. Ну что ж, может, князья так и должны уходить к богам».

Он шел, а мимо, обгоняя, пробегали варяги Олега. Им нужно было успеть в Киев, пока никто не опомнился. Ториру тоже надо было спешить. Он хотел поскорее найти Карину.

И он ускорил шаги.

Эпилог

Торир разглядывал сына. Держал изувеченными после пыток руками запеленутое тельце и глаз не мог отвести.

Они с Кариной сидели на склоне над берегом Днепра, и легкий ветер теребил тонкое покрывало на голове молодой женщины. Она смотрела на варяга и сына с любовью. Они оба были с ней, и ей казалось, что прошла целая вечность со вчерашнего дня, когда Торир ворвался к ней в детинец, обнял ее, стал утешать, плачущую и измученную, уверяя, что теперь все будет хорошо. А она сразу же заторопилась, заставила его отправиться в Городец Микулы – за сыном.

И вот они все вместе.

– Как он похож на тебя, Карина, – проговорил Торир, глядя на ребенка, и в его хриплом рычащем голосе неожиданно появились нежные интонации.

Младенец таращил на отца милые голубые глазки.

– А глаза-то у него твои, Торша, – заметила Карина.

– Скорее моей матери, Вальгерд. Вот все и возродилось. Спасибо тебе за сына, Каринка.

Он склонился к ней, еще такой бледной, слабой, измученной, но такой родной. Как же он тосковал по ней, как волновался!

Торир рассказал ей, как Кудряш принес весть о том, что Дир пожелал найти и захватить ее, как позже они с Олегом узнали, что Кровавому удалось задуманное. Тогда Торир был сам не свой, опасаясь, что Карину постигнет судьба его матери.

– Все решил Олег. Воистину небеса даровали мне славного друга. Ибо, видя, что со мной творится, он и придумал эту затею с выманиванием князей к Угорскому.

Карина сомневалась в том, что только в ней было дело. Наверняка Олег желал захватить Киев малой кровью, чтобы не настраивать против себя вольный город. Хотя именно в тот момент Киев и не был вольным. Зато взять город без крови Олег все же сумел. И еще вчера вечером, когда наконец ударило било на вечевой площади и люди стали стекаться на лобное место, Олег объявил Киев матерью городов русских, успокоив всех, что город не потеряет своих привилегий и никогда не окажется в подчинении у Новгорода. Сам же Олег сядет тут князем и будет править для родича своего Игоря, пока сын Рюрика не войдет в возраст. И киевляне признали Олега правителем, восславили его. А отчего было не восславить, если город не подвергся разграблению, а даже возвысился. Не говоря уже о том, что лихие наемники Дира, хазары и древляне, были изгнаны из Киева с позором. К тому же Олег пообещал на вече, что, когда оглядится да поднимет град, перво-наперво разделается с их основными врагами – древлянами. Перуном-Громовержцем в том поклялся. А что значил для Олега Перун – все знали. Недаром первым делом он велел перунникам вернуться на прежнее место на Горе. А волхвов Велеса отправил в низины, к Оболони, правда, одарив богато, чтобы не очень тужили. Всем сумел угодить мудрый Олег Вещий, потому-то сегодня в Киеве так шумно, люди повыходили в город, открыв запоры, вновь зашумело торжище. Еще народ оценил и то, что Олег велел с почетом похоронить прежних князей: Аскольда на кургане подле Угорской горы, а Дира под яблонями у Даждьбогова капища. Это место для него он выбрал потому, что сам Дир говорил о том, как любит яблони. Было это даже смешно, поскольку люди еще помнили, сколько зла принес за последнее время покойный Дир. Оттого его и похоронили тихо да быстро, а вот Аскольда мудрого проводить в последний путь вышел весь Киев.

Сидя над Днепром, Карина с Ториром слышали, как протяжно гудит сурма в стороне Угорской горы, где как раз шли похороны Аскольда. Оба невольно поглядели в ту сторону.

– Всех немало подивило, когда княгиня Твердохлеба добровольно пожелала с мужем в могилу лечь, – сказал Торир. – Ведь ненавидела его всю жизнь, предавала, а тут… Сам слышал, как она голосила над мертвым князем. Хотя княгиня понимала, что теперь она ничто. С Аскольдом она и власть, и силу теряла. Для чего ей теперь было жить? Кому она теперь была нужна?

– Не скажи, – отозвалась Карина, не отрывая глаз от кружившегося над Угорской горой темного дыма поминальных костров. – Я сама слышала, как Рысь-Мал хотел Твердохлебу с собой в древлянские леса увезти. Почет и защиту обещал, если женой его станет. А она только об Аскольде и причитала. Любила она его, что бы ни говорили. Вот и не захотела расстаться. Княгиней жила при нем, с ним же пожелала и в Ирий отправиться. Ибо что бы ты ни думал о князе, но он достоин светлого Ирия.

Сказала это и на варяга тревожно глянула – как воспримет ее слова? Но Торир смолчал. К тому же тут ребенок захныкал, требуя есть, и родители отвлеклись. Карина кликнула сидевшую неподалеку бабу-кормилицу и почти с завистью смотрела, как та прикладывает к груди дитя. У нее самой молоко пропало, пока Дир ее в тереме пленницей-заложницей держал. Спасибо, что Микула с Любавой поспешили подобрать ребенку кормилицу. И это когда сами еще от потери Любомира не оправились.

Карина говорила о Микуле с особой теплотой. Торир слушал молча. Пусть ему было и не по душе то, что Селянинович поспешил Карину с Любомиром поженить, но он не мог не отдать должное тому, что сделал для нее боярин. Молвил, что и Олег не забыл, чем Микуле обязан, обещал его первым советником при себе сделать. Но тут, заметив, что их сын насытился, вновь взял его на руки. Карина с умилением наблюдала, как нежен и трогательно заботлив с маленьким Жданом ее суровый варяг.

– Хорошее имя ты подобрала мальцу, Карина. Ждан.

– Это не я, а батюшка мой, – тихо молвила Карина и вздохнула горестно.

Торир ласково отвел с ее щеки раздуваемое ветром покрывало, посмотрел нежно.

– Знаешь, я как узнал, что ты непраздна, очень за тебя волновался. Боялся, что Дир…

Но Карина перебила его, стала спешно уверять, что, хоть и мучил ее Дир, но не было между ними ничего.

– Я знаю, – спокойно сказал Торир. – Не забыл еще, что ты даже против перунников готова была пойти, только бы Диру не достаться.

Они оба умолкли, вспоминая, через что пришлось пройти им ради этой светлой минуты на кручах Днепра. Потом заговорили о другом. Карина поведала Ториру, как Кудряш искал по городу Жихаря, хотел поквитаться за Белёну свою. Да только Жихаря уволокли с собой древляне. Как трофей. Теперь нарочитый Жихарь станет их кузнецом-рабом, будет ковать оружие диким. И еще неизвестно, к добру ли это, когда Олег, как обещался, пойдет на древлян походом.

Позади них, на дороге, послышались голоса. Это возвращались с погребения Аскольда киевляне. А там и Бирюн появился. Завидев Торира с Кариной, подполз на своей тележке. Был впервые вымыт, даже приодет, однако на лице его лежала грусть.

– Порой потерять старинного врага тоже тяжело, – молвил Бирюн со вздохом. – Раньше у меня хоть цель в жизни была, знал, для чего небо копчу. А что теперь? Кому я теперь нужен? Покалеченный, убогий… Олег вон мне содержание богатое назначил, а на что мне оно, когда цели в жизни нет?

– А ко мне не пойдешь ли, Бьоргульф? – спросил Торир. – Советчиком возьму, если не заупрямишься. Мне Олег новое задание дал. Сказал, что города русские поднимать будет, вот ему и нужны верные люди на местах. Сам спросил, где выберу обосноваться. И я уже сделал выбор. В Туров князем поеду. Когда-то я там много зла сотворил, ныне же исправить все хочу. Мне многое теперь исправлять придется.

Бирюн только моргал, не зная, как быть. А вот Карина растерялась.

– А я как же, Торша? Как мы со Жданом?

Торир вдруг расхохотался.

– Прости, милая. Я и забыл, что ты сама все решаешь. Но неужто оставишь меня теперь? Откажешься при мне княгиней стать? Подворье-то твое сгорело, а такая разумница где хочешь развернуться сможет. Вот и будешь мне женой и советчицей в Турове. Соглашайся, Карина. А дреговичи – народ мирный, добрый. Ты их полюбишь. К тому же не сами туда поедем. Олег копье мое нам отдает. Я разговаривал с дружинниками – почти все согласились. Ну, что молчишь?

Карина оглянулась туда, где высились строения Горы. Она успела полюбить Киев. Может, так же полюбит и Туров. Новые места, новые дела, новая жизнь… Ведь и впрямь не одна туда едет. А жена должна следовать за мужем. Ибо она Торира только мужем и считала. Киев же и без нее не пропадет.

Мимо по дороге все шли, возвращаясь с Угорской горы, киевляне. Весело шли, говорили о переменах, о делах насущных. А там и песня раздалась – звонко и радостно зазвучал молодой сильный голос. Пел Кудряш, который отныне стал в Киеве новым Бояном.

Жизнь продолжалась.