Текст книги "Отцовский крест. Острая Лука. 1908–1926"

Глава 32
Съезд

И рекох: не воспомяну имене Господня, ниже возглаголю ктому во имя Его. И бысть в сердцы моем яко огнь горящь, палящь в костех моих, и разслабех отвсюду, и не могу носити.

Пророк Иеремия гл. 20, ст. 9[28]28
  «И подумал я; не буду я напоминать о Нем, и не буду более говорить во имя Его; но было в сердце моем как бы горящий огонь, заключенный в костях моих, и я истомился, удерживая его, и не мог».


[Закрыть]

Возвратившись из Самары, отец Сергий занялся приготовлением к освящению. Пригласили соседних священников, и перед Троицей освятили церковь со всей возможной в подобных обстоятельствах торжественностью. Приготовили обед для приезжих, после освящения весь день трезвонили, как на Пасху. Даже не так, потому что на Пасху на колокольне хозяйничают все, кто хотят, а в этот день чередовались только лучшие звонари – Прокофий Садчиков, Марья-сторожиха и их ученик, сделавшийся уже соперником, – Миша.

Священник села Брыковки, отец Василий Бурцев, неожиданно приехал со своим хором. Отец Сергий недолюбливал доморощенных певцов, которые, не имея даже представления о теории пения, непременно стремятся исполнять сложные нотные песнопения, считая простое пение ниже своего достоинства; он вообще выше всего ставил простое пение, звучащее тем лучше, чем искуснее хор. Поэтому он недовольно поморщился, увидев гостей, но даже и их участие не испортило общего торжественного настроения.

На праздничном обеде после освящения говорили только об одном – о намечавшемся в недалеком будущем съезде.

Уже давно забылось то положение, когда съезды назначались в каждом селе по очереди. Бывший благочинный Перекопновский постепенно приучил всех к тому, что съезды происходили в его приходе, в селе Липовке. Липовка находилась почти в центре округа, всем это было удобно, и никто не протестовал. Теперь съезд тоже как будто намечался в Липовке, но по чьей инициативе он собирался – благочинного Апексимова или уполномоченного В.Ц.У. Варина, – никто не знал, хотя предполагали последнее.

Об Иоанне Николаевиче Варине заговорили как о яром обновленце еще до собора, в 1922 году, а через год его имя было известно чуть не всему викариатству Рядом с ним иногда называли имена двух уполномоченных ВЦУ Бадаева из Каменного Брода и Частухина из-под Большой Глушицы. Они тоже «гремели», но Бадаев был старик, а молодой Частухин не имел достаточного опыта в обращении с людьми. Варин же находился, как говорят, в самом цвете лет. Энергичный, не страдающий излишней деликатностью и разборчивостью в приискании методов воздействия, он распространял свою деятельность далеко за пределы округа. Даже официальный глава обновленчества в Пугачеве, епископ Николай (Амасийский), оказался около него в тени.

Так было в разгар его деятельности; в апреле 1923 года она только развертывалась, но все понимали, что людям, имевшим несчастье расходиться с ним во взглядах, лучше с ним не сталкиваться.

Отец Сергий решил было, что на съезд он не поедет. То, что он узнал в Самаре, он уже сообщил своим ближним да и дальним соседям; не те, так другие из них расскажут все перед съездом остальным. Значит, как информатор он не нужен, а прений и вообще-то, скорее всего, не будет, так лучше не ездить, не волноваться понапрасну. Но за несколько дней до съезда приехали ближайшие соседи – отец Григорий Смирнов и отец Федор Сысоев из Дубового. Приехали специально за тем, чтобы уговорить его поехать.

Отец Федор привез свежую новость – съезд назначен на днях, место съезда – село Липовка, где служит сам Варин.

Пока день и место съезда еще не были уточнены, все слухи о нем были еще только слухами, а теперь съезд был уже реальностью, а это известие не могло не взволновать духовенство еще больше прежнего.

– Я не поеду, – заявил сначала отец Сергий, повторяя то, что уже не раз было говорено им до этого, – говорить нельзя, а молчать я не могу… Правда, правда, вопрос исключительно важный, вроде как и нельзя не ехать, нельзя молчать, но какая польза, если я буду говорить один. Ведь один я буду.

– Не будете один, – заверил Сысоев, – мы поддержим. Ваше дело застрельщиком быть, начать, а там уже мы подхватим, поддержим, будьте уверены.

Отец Сергий поехал.

Благодаря тому, что в Липовку съезжались уже много раз, каждый священник имел там знакомых, у которых он останавливался. Некоторые друзья и соседи заезжали на квартиру, и вообще все стремились устроиться поближе к церкви, следовательно, оказывались недалеко и друг от друга. Обыкновенно приезжали под вечер накануне съезда. За это время виделись между собой, обсуждали намеченные вопросы, особенно если предвиделось что-нибудь непростое, находили общее решение. И очень редки были случаи, когда предварительное решение, вынесенное в кулуарах, не проходило на съезде; это могло случиться только тогда, когда мнения резко разделялись. Бывало иногда, что съезд вообще долго не мог прийти к соглашению. Каждое предложение становилось на голосование раз, другой, третий, нужного большинства не получалось. Тогда назначали перерыв. Члены съезда расходились по квартирам, и снова начиналось обсуждение: договаривались, в чем можно уступить, на чем непременно настаивать и что безусловно отвергать; и на новом заседании выносилось приемлемое для всех решение.

Предстоящий съезд должен был быть многолюдным. Второй благочиннический округ и вообще-то отличался большим количеством входящих в него приходов. Незадолго до того было распоряжение о выделении из него чуть ли не половины приходов в состав нового, пригородного (около Пугачева) округа. По-видимому те же волнения, связанные с обновленческим движением, помешали довести это дело до конца. В пригородном округе еще не было благочинного, и Варин счел более удобным для себя собрать съезд округа в прежнем составе. Больше того, даже не оставили, как обыкновенно, дежурных священников, по одному на несколько сел, для исправления срочных треб. Кроме священников, из каждого прихода приехал и представитель от мирян. Конечно, такой порядок существовал не первый год, но во многих селах прихожане манкировали им, не желая отрываться от своих работ, и предоставляли духовенству самому разбираться в очередных делах. Теперь же представители от приходов явились полностью. Многие из них не знали сути дела, а только собирались разобраться в ней, но был один признак, по которому всех их можно было разделить на две группы: они или безусловно доверяли своему приходскому священнику, или не доверяли ему. И не доверяли почти исключительно тем, которые склонялись на сторону Живой Церкви или заметно колебались.

Никогда еще дело не было таким серьезным, как в этот раз: ребром стоял вопрос – быть или не быть православию; поэтому вечером прорабатывали не только идеологическую сторону, но и тактическую, как держаться.

После долгих соображений решили добиваться обсуждения программы в целом; при этом, не рассеивая внимания, не отвлекаясь на все множество вопросов, можно было выбрать два-три, безусловно и очевидно для всех неприемлемых, и на них сосредоточить весь огонь, а потом сделать вывод, что, ввиду невозможности принять такие-то пункты, съезд отвергает всю программу. С тем и разошлись.

У Варина тоже был свой план. Когда утром все собрались в церковь, где должен был открыться съезд, и ожидали только его и Апексимова, он не явился, а через посланного предложил духовенству прийти к нему. Приглашенные пошли неохотно, ворча про себя, а то и вслух, что такой поступок нетактичен, что прихожане могут подумать, будто духовенство о чем-то договаривается за их спинами, что-то скрывает от них. Но не хотелось начинать со споров и потому пошли.

В объединенном округе насчитывалось около тридцати священников; на съезд приехало не более двадцати пяти. Конечно, при желании такое количество людей можно было бы собрать в любой деревенской избе, тем более в поместительном церковном доме. Поэтому всем бросилось в глаза, что Варин не соблаговолил пустить их даже в просторный светлый коридор. Для них заранее были расставлены скамьи во дворе, а Варин вышел на высокое крыльцо и начал говорить, как с трибуны. Он говорил, что все должны присоединиться к Живой Церкви и принять к руководству постановления собора 23-го года, причем довольно прозрачно намекал на неприятности, могущие произойти с теми, кто вздумает протестовать. И опять о том или другом постановлении собора, и опять предупреждения и требования воздействовать в нужном направлении на приход, и так без конца. Слушатели поглядывали на часы, раздались два-три негромких голоса о том, что пора открывать съезд, что обо всем этом можно говорить и там, но Варин отвечал: «Еще пять минут, закругляюсь», – а то и ничего не отвечал и продолжал свою речь.

Наконец тихонько приоткрылась калитка, и в нее осторожно протиснулся остролукский представитель, Сергей Евсеевич Прохоров. Он окинул взглядом собравшихся и так же осторожно, как и раньше, чтобы не помешать оратору, начал пробираться по стенке к своему батюшке.

– Здесь мирянам не место! – громко заявил Варин.

Сергей Евсеевич смутился еще больше и приостановился, не зная, что делать, но отец Сергий ободрил его.

Погодите, отец Иоанн, это ко мне, – сказал он, а может быть, у него дело. Ты что, Сергей Евсеич?

Батюшка, народ волнуется, просят поскорее начинать. Время горячее, самая рабочая пора.

Правильно, пора начинать! Нечего тут секретничать! Об этом можно говорить и на съезде, – раздалось с разных сторон. Варин вспыхнул:

– Кто не хочет слушать, может идти! – с угрозой в голосе сказал он.

В первом ряду, сверкая громадной, во всю голову лысиной, сидел отец Василий Карпов, бывший помощник благочинного, настоятель церкви села Никольского, где на втором штате служил Мячин. Он повернулся и сказал вполголоса: «Идемте все!»

Все поднялись, с шумом отодвигая стулья и скамейки, и направились к выходу. Варину ничего не оставалось, как вместе с Апексимовым последовать за ними, что он и сделал, переждав только какой-то срок, который счел необходимым, чтобы приход его выглядел более внушительно.

Сразу же после выборов председателя и открытия съезда, Варин взял слово и повторил почти ту же речь и почти с тем же результатом. На этот раз возгласы: «Мы все это уже несколько раз слышали», «Пора начинать обсуждение», «Нечего дорогое время попусту терять», – начались скорее, чем в первый раз.

– Кто не может слушать, может уходить!

Должно быть, Варин глубоко верил в ошеломляющую силу заранее подготовленной фразы, если его не смутила недавняя неудача. Или же, наоборот, он был совершенно не подготовлен к противодействию со стороны слушателей, и эта фраза как в первый, так и во второй раз вылетела непроизвольно, в пылу раздражения?

На этот раз эффект, вызванный ею, был еще сильнее. Отец Василий Карпов, как и всегда по привычке устроившийся в первом ряду, снова негромко сказал: «Идемте все», – и поднялся вместе со своими соседями.

За ним к выходу повалила целая толпа, включая и мирян.

– Пришлось Варину кричать: «Благоразумные, вернитесь!» – рассказывал об этом отец Сергий и добавлял: – Мы, может быть, и не вернулись бы, да председатель там остался на съедение, председателя пожалели. Хороший мужик, не из разговорчивых, а надежный.

– Председателю в прениях выступать не полагается, – объяснил он не искушенным в подобных делах, – поэтому его всегда стараются выбрать из тех, кто потише, чтобы не терять своего оратора, но и не пешку, а тем более не противника, чтобы как-нибудь не подложил свинью, ведя собрание.

– Кто будет говорить? – спросил председатель, когда члены съезда снова заняли места.

Никто не отозвался. Председатель повторил вопрос. Присутствующие переглядывались, но начинать никто не решался.

– Правы были мои соседи, когда приезжали звать меня. Застрельщик нужен, – подумал отец Сергий и поднялся.

– Прошу слова!

Он обстоятельно разобрал программу Живой Церкви, останавливаясь на тех пунктах, которые особенно сильно противоречили каноническим правилам, были «безусловно и очевидно неприемлемы», – на женатом епископате и второженстве священников. За время, протекшее после разговоров с Преображенским, отец Сергий еще продумал и отработал этот вопрос, подобрал еще новые цитаты из Св. Писания и книги правил. Притом, как миссионер, он хорошо знал уровень развития своих слушателей и говорил понятно и убедительно. Его речь внесла ясность, отделив главное от второстепенного, так что сущность вопроса стала понятна и мирянам. Даже со стороны было заметно, что это так. Варин, возбужденный неудачным началом съезда, едва сдерживался. Наконец он вскочил с места и крикнул:

– С-в, я тебя слова лишаю!

– Лишить слова может только председатель, а не вы, – возразил отец Сергий, а председатель, отец Димитрий Табунщиков, поспешил поддержать его:

– А я не лишаю! Продолжайте, отец Сергий.

Через некоторое время Варин снова грубо прервал оратора.

– Ты контрреволюционер! – закричал он.

– Об этом может судить представитель гражданской власти, – стараясь быть спокойным, ответил отец Сергий и обратился к сидящему за столом президиума начальнику милиции: – Находите вы в моих словах что-нибудь контрреволюционное?

– Нет, ничего, – ответил тот, – только вы, по-моему, не на тему говорите.

– А об этом пусть судит председатель. Председатель меня слова не лишал.

– Нет, не лишал, – снова подтвердил Табунщиков.

После выступления отца Сергия поднялся вопрос о прекращении прений. «Что много разговаривать, и так все ясно. Времени-то уж много; нужно голосовать да разъезжаться». С этим согласилось большинство.

Но предложение поставить на голосование программу в целом не прошло, миряне запротестовали. Многим из них односельчане дали строгий наказ узнать как можно подробнее, в чем состоят обновленческие новшества, а как лучше запомнить это, если не прослушав еще раз при голосовании? Решили голосовать по пунктам.

Пробовали было просить тайного голосования, но Варин так резко запротестовал, что пришлось оставить эту мысль.

Впрочем, хотя некоторые боялись, а другие надеялись, что при открытом голосовании получатся заминки, все прошло как по писаному. Даже в тех случаях, когда Варин предполагал, что по этому вопросу никто не решится возражать, мужички охотно поднимали руку против.

Однако Варин не сдавался. Неожиданно он встал и безапелляционно заявил, что, каковы бы ни были результаты голосования, все равно все должны присоединиться к обновленчеству и подписать согласие с программой Живой Церкви.

В церкви поднялся возмущенный шум. Большинство негодовали, но некоторые соглашались и пытались уговорить соседей; другие старались просто восстановить тишину, но и их голоса только увеличивали общий беспорядок. Благочинный Апексимов подошел к столу, где лежало заранее заготовленное постановление с одной только подписью Варин, и поставил свою. За ним подошел Мячин, потом Бурцев из Брыковки, потом… Сысоев, – так усердно уговаривавшие отца Сергия поехать на съезд и обещавшие свою поддержку.

Отец Сергий никогда не мог связно и по порядку рассказать об этой части съезда. Трудно было говорить последовательно о наступившей суматохе, а может быть, и сам он был уже в таком возбужденном состоянии, что не мог наблюдать.

Свой рассказ он обыкновенно заканчивал словами: «Тут мне стало дурно и меня вывели».

Но председатель съезда отец Димитрий Табунщиков рассказывал подробнее. Не останавливаясь особенно на том, что происходило, когда окрик Варина деморализовал членов съезда, он вспоминал только один яркий эпизод.

– Вдруг, смотрим, что это хочет делать отец Сергий, – рассказывал Табунщиков. – Входит на амвон, делает три земных поклона перед Царскими Вратами, прикладывается к ним и оборачивается к народу… а сам весь белый… и говорит: «Собор двадцать третьего года не признаю, осуждение патриарха считаю незаконным, епископа Николая православным архиереем не считаю, к Живой Церкви не подписываюсь!» Тут он пошатнулся, мы его подхватили под руки и, почти без сознания, вывели из церкви. Кто-то побежал за водой, начали его отхаживать, а остальные обрадовались предлогу уйти и тоже за нами повалили. На том съезд и закончился.

Только позднее выяснилось, что у съезда было неофициальное, но важное продолжение. Если бы духовенство предвидело это, вероятно, большинство немедленно запрягли бы лошадей и разъехались, хотя бы даже пришлось заночевать в степи. Но взволнованные и утомленные люди не думали о возможности нового выпада со стороны Варина. Они расходились, обмениваясь впечатлениями по поводу происшедшего, не торопясь обедали и по большей части оставались ночевать. А в это время по квартирам уже сновали посланные от Варина, вызывая к нему то того, то другого, поодиночке. Как проходили эти одиночные беседы, никто не передавал, но скоро стало известно, что чуть не все духовенство, бывшее на съезде, как тогда выражались, подписалось к Живой Церкви. Из второго округа не подписались только отец Сергий С-ов, отец Григорий Смирнов и отец Сергий Филатов из Духовницкого. Кроме того, остались под каким-то предлогом не приезжавшие на съезд отец Иоанн Тарасов и отец Алексей Саблин из Новотулки. Из пригородного округа не подписались отец Димитрий Табунщиков, служивший не то в Горяиновке, не то в Росляковке, и отец Василий Гусев. Сравнительно с другими местами, это был большой процент, так как во многих округах не оказалось ни одного неподписавшегося, а второй округ, родина Варина, вдруг и подвел его.

Этот съезд был последним объединенным съездом двух округов. Вскоре после него для пригородного округа был утвержден благочинным Табунщиков и связь между отдаленными селами, и без того слабая, совсем порвалась.

Не успел отец Сергий оправиться от потрясения, вызванного съездом, как к нему явился отец Иоанн Тарасов с важной и радостной новостью. Есть слух и, по-видимому, достоверный, что в Саратове появился православный епископ. Одновременно с Тарасовым заехал навестить кума отец Григорий, зашел Сергей Евсеич, и все единогласно решили, что нужно немедленно же отправить отца Иоанна в Саратов. Пусть повидается там с родными да поподробнее узнает о тамошних делах и о том, не согласится ли новый епископ принять их в свое ведение. Расходы по поездке (тогда они казались значительными) поделить между тремя приходами.

А отец Сергий, уже без чьей-то помощи, пока была возможность, опять собрался в Самару – за Соней и еще раз поговорить с друзьями.

На этот раз он приехал уже не советоваться, а рассказывать и убеждать. «Долго ли вы еще будете молчать? – говорил он и Бечину и отцу Петру Смирнову, и Колесникову. – Теперь уже все ясно, ждать нечего, нужно действовать. Вы здесь на виду, на вас вся епархия смотрит, да и не одна Самарская, а и соседние тоже присматриваются. Нужно подавать пример».

Особенно много говорили у Колесникова, у него было самое щекотливое положение. В других церквах как-то все будто само собой получалось, подбирались единомышленники. Кафедральный собор, где служили уполномоченный ВЦУ Стрельников, протодьякон Руновский и Алексеев, постепенно становился оплотом обновленчества; Воскресенская церковь с двумя Смирновыми и Осиповским православная; в женском монастыре, в трапезной, служил Бечин – православный, а в главном храме – отец Петр Архангельский – колеблющийся; и в кладбищенской церкви, как и раньше, оставались Колесников и Сердобов, – люди противоположных направлений. Продолжать так нельзя и перейти в другой приход, без боя уступив церковь обновлецам, тоже как будто нельзя. Значит, не откладывая, нужно начинать борьбу.

Вечером в субботу, сидя среди родных, отец Сергий заявил, что в собор он теперь ни шагу не сделает, не будет сообщаться с раскольниками, а пойдет утром в Воскресенскую церковь. В это необыкновенное утро в церковь собрались не только отец Сергий с Соней, но и его брат, Филарет Евгеньевич. Правда, он шел как будто только для того, чтобы послушать хор. Уже много лет в Самаре славились два регента – Каленик и Олейников; в 1923 году первый из них пел в Воскресенской церкви, а второй в соборе. Оба были художниками, мастерами своего дела, и у каждого был свой круг ценителей его искусства. Филарет Евгеньевич предпочитал Олейникова.

Утром уходили не все сразу. Сначала ушел отец Сергий, затем, окончив уборку комнат, Соня. Филарет Евгеньевич пошел последним.

Соня зимой чаще всего ходила в монастырскую трапезную и в собор. Но в трапезной служба начиналась раньше, а в собор после недавних разговоров девушка не хотела идти и пошла в Воскресенскую. Она пробралась на середину церкви, где увидела отца. Соня остановилась немного позади его. Через некоторое время, когда народ заволновался, пропуская сборщиков, она заметила и дядю – он тоже шел сюда.

Отец Сергий увидел Соню, когда кончилась служба.

– Ты здесь? Здесь? – радостно спросил он и добавил: – Это очень важно, что ты сама выбрала эту церковь.

– Дядя Филарет тоже здесь, – сообщила Соня.

Братья встретились молча, не говоря о том, что заставило младшего изменить любимому регенту, но пока они шли домой, на лице старшего сияла тихая радость.

Зато днем его ждало разочарование в человеке, которого он привык уважать. Воспользовавшись свободным временем, он решил навестить еще одного из своих преподавателей, математика Василия Николаевича Малиновского. Приближаясь к знакомому домику, отец Сергий улыбался; ему казалось, что он еще семинарист, что он видит энергичного, подвижного украинца с пышной шевелюрой и маленькой бородкой клинышком, который с характерным украинским акцентом возмущенно передразнивает мямлю-ученика, не знающего урока:

– Человек-рез ча-ас по-о ло-о-жке… человек-е-ре-ез два-а по по-о ло-ож-ке-е… Ври, да не останавливайся!

Несомненно, Василий Николаевич ослабел, одряхлел, он уже глубокий старик, он учил еще покойного Евгения Егоровича. Но характер не может совершенно измениться. Его энергия, хотя и в слабом теле, его беспокойная искренность должны остаться.

Ничего не осталось!..

В растерянном, точно забитом старичке отец Сергий едва узнал былого заводилу всяких петиций и протестов, весельчака, душу дружных товарищеских компаний. Отцу Сергию, привыкшему уже к тому, что почти все, с кем ему приходилось говорить об обновленчестве, старались установить для себя линию поведения, особенно тяжело и дико показалось, что Малиновский отталкивает от себя этот вопрос и покорно продолжает ходить в собор.

– Василий Иванович, хотя это и не ваша специальность, но вы же академик, там вы изучали и богословие, – убеждал его отец Сергий. – Вы же понимаете, что сейчас решается вопрос, касающийся не только этой, но и будущей жизни. Вы бы обдумали, посоветовались с другими, вот Павел Александрович недалеко от вас живет. Нельзя же так плыть по течению, куда занесет.

Но Малиновский, точно испуганный этим напором, весь как-то сжался и только повторял: «Нет уж, нечего тут рассуждать, как велят, так и буду делать».

С тяжелым сердцем ушел от него отец Сергий. Перед его глазами все время стояли точно два разных человека – тот, прежний, и теперешний. Он даже и мысленно больше не пытался переубеждать этого нового, только время от времени тяжело вздыхал и говорил скорбно:

– Эх, Василий Николаевич!