Текст книги "Отцовский крест. Острая Лука. 1908–1926"

Локаленков рассказал еще несколько слышанных им подробностей и перешел на другую тему.

– Камилавку я получил, – сообщил он.

– Узнаю митрополита, – сказал отец Сергий, по лицу которого пробежала легкая тень. – Разве он может отпустить без награды кого-то, приехавшего к нему, тем более своего «академика». А Сысоева вы там не встретили? Говорят, наконец-то поехал каяться.

– Как же, был, – подтвердил Локаленков. – Митрополит его наперсным крестом наградил.

– Сысоева? – ахнул отец Сергий. – Это за какие же заслуги? За то, что два года обновленцем был, держался до тех пор, пока во всем уезде обновленцев по пальцам пересчитать можно стало?

Он разволновался и долго не мог успокоиться. Даже тогда, когда заговорили о другом, он нет-нет да и возвращался опять к Сысоеву. Я очень рад, что он, наконец, опомнился, повторил он, – но награждать его рано. Не следовало бы.

– Митрополит передавал, чтобы вы свой послужной список прислали, – как бы между прочим проронил Локаленков.

– Это еще зачем? – удивился отец Сергий. Локаленков замялся:

– Кажется, к протоиерейству хочет вас представить.

– Меня? К протоиерейству? – отец Сергий, сам того не замечая, взволнованно заходил по комнате.

– Опять посыпались награды. Какая же им после этого цена?! Сысоеву – крест; мне, едва год прошел после прежней – третья часть минимального срока, положенного между наградами, – протоиерейство. А если мы еще лет 15–20 прослужим, чем нас тогда награждать будут? Нет, раньше так не было. Слышали про Лаврского? – обратился он к Локаленкову – Сколько лет в Самаре настоятелем кафедрального собора был, человек действительно достойный, уважаемый, архиереи и те с его мнением считались! А попробовал было епископ Гурий выхлопотать для него митру, так знаете, что ему в Синоде ответили? «Самара еще слишком молодой город, чтобы иметь митрофорного протоиерея». Разбирали, город-то достоин ли такой чести… А теперь и по селам протоиереев ставят, того и гляди и митрофорные появятся.

Он на минуту остановился, сделал несколько глотков чая и продолжал:

– В то время или, может быть, еще немного раньше на всю Россию было пять митрофорных протоиереев: в Петербурге, в Москве, протопресвитер военно-морского духовенства (так он чуть не архиерейскими правами пользовался, только не рукополагал) – в Казани… Двоюродный брат моей бабушки, Ефим Александрович Матов… так это величина и не Лаврскому чета! Можно сказать, апостол татар. Всю жизнь, с юности до смерти среди них прожил, татарский язык изучил, богослужебные книги на него переводил. По словам татар, «коран лучше муллы знал». Сколько добра татарам сделал! Сколько беседовал с ними, сколько окрестил, наверное, и сам счет потерял. И до сих пор его там помнят. Недавно я встретил на пароходе казанского татарина, заговорил с ним об отце Ефиме, так он сразу просиял. «А, бачка Юхим! Хороший был человек бачка Юхим, якши!» Вот таких и награждать было за что, а то мы… протоиереи деревенские!

Исполняя распоряжение митрополита, отец Сергий выслал послужной список, но вместе с ним послал и письмо. Там, насколько возможно в почтительной форме, он высказывал свой взгляд на награды. Писал о том, что ему сообщили о намечающемся награждении его протоиерейством. А между тем он и так, за короткий срок, с 1922 года, получил уже несколько наград – скуфью, камилавку, наперсный крест, был назначен благочинным. Говорил, что нельзя так часто награждать одного и того же человека; что награждения даже без особых заслуг, просто потому, что человек на глаза попался, обесценивает награды, лишает их значения. Тут же упомянул, хоть и не так подробно, как в разговоре, о старинной практике, о Лаврском и Малове. Добавил и то, что даже обновленцы, ссылаясь на эти награды, делают вывод: «Вы не знаете митрополита Тихона, он давно обновленец».

Писал и о том, что скромные, честные труженики всегда останутся позади в этой чехарде с наградами. Только что он представил двоих лучших и старейших в округе священников к камилавкам, по возможности поравнял их с другими, а теперь опять то же. У Сысоева – наперсный крест, сам отец Сергий почти уже протоиерей, и эти двое снова остаются где-то сзади, наравне с молодежью, вроде Локаленкова. Конечно, они не ради того работают, а все-таки им будет горько.

Отец Сергий еще раз просил прощенья за то, что вмешивается не в свое дело, закончил письмо, как водится, просьбой молитв и благословения и сказал с невеселой усмешкой: «Теперь вместо протоиерейства митрополит меня, может быть, и набедренника лишит».

Ответ пришел очень быстро, и это, вместе с его тоном, показывало, что письмо отца Сергия сильно задело митрополита, особенно включенная в письмо фраза Апексимова[35]35
  Или Н. М. Варина


[Закрыть] о его обновленчестве.

«Богу известно, – писал митрополит Тихон, – что я никогда не был обновленцем».

По поводу основной мысли письма он довольно резко ответил, что отец Сергий «проявил ревность не по разуму», и уже более спокойно объяснил свое отношение к делу. Нельзя в настоящее время брать пример с прежних спокойных лет. В мирное время и военных почти не награждают, а начнется война – и награды следуют одна за другой. И в Церкви сейчас идет война, поэтому нечего удивляться обилию наград. И если те священники, которых отец Сергий в прошлом году представлял к награде, заслуживают этого, пусть пишет о них опять, не смущается тем, что прошло еще немного времени. Не так-то много, применительно к «военному» времени, значат его прошлогодние награды. А благочиние (он почти буквально повторил слова Табунщикова) – не награда, а обязанность, тяжелое дело, за добросовестное выполнение которого тоже следует награждать. А потому отец Сергий должен немедленно по получении письма поехать к епископу Павлу для возведения в сан протоиерея.

Что он и выполнил. Уже не возражая больше, он приехал в Большую Глушицу к дням памяти апостола Иоанна Богослова и святителя Николая.

Летом 1925 года к отцу Сергию пришел бывший миссионер Афиноген Антоныч Кургаев. Лишенный сана за пристрастие к выпивке, он жил в родном селе Дубовом и по собственному желанию заводил беседы с раскольниками, сектантами и даже с безбожниками везде, где другому показалось бы невозможным. Когда вернулся митрополит Тихон, Кургаев написал ему просьбу – разрешить во время бесед надевать священнический крест. Полученное разрешение окрылило старика.

На этот раз он предложил отцу Сергию за сходную цену купить у него Толковую Библию Лопухина. Конечно, любая «сходная» цена все-таки заставляла сделать долги и на несколько месяцев отказаться от мечты о многом необходимом, но не часто является возможность приобрести такую ценность.

– А как же вы-то, Афиноген Антоныч, расстаетесь с этим сокровищем? – удивлялся отец Сергий.

– Мне деньги нужны, в Самару съездить. Слышали, что обновленцы там съезд собирают? Я поеду туда и обличу их.

Вернувшись из поездки, Кургаев чуть ли не в тот же день отправился опять к отцу Сергию с такой животрепещущей новостью, что отложил даже рассказы об «обличении»: на съезде был Апексимов, они встретились на пароходе.

Этот факт лишний раз подтверждал сведения, поступавшие к отцу Сергию из разных источников: и от друзей, и от врагов.

Сообщали, что Апексимов не порвал связи с обновленцами, даже получает их журнал «Вестник Священного Синода», который высылается только их единомышленникам; что он по-прежнему числится у них благочинным и в качестве такового заводил разговоры с некоторыми из духовенства Пеньковым, Бурцевым…

Отец Сергий не признавал неопределенных положений. Он вспоминал печальную Пасху этого года, которой был обязан, несомненно, Апексимову но все-таки решил еще раз сходить к нему. И, придя, поставил вопрос ребром: «Наш ли еси, или от супостат наших?»

– Что значит «супостат»? Апексимов страшно обиделся на это слово, а может быть, только сделал вид, что обиделся, чтобы увильнуть от ответа по существу.

Впрочем, их отношения с отцом Сергием сложились таким образом, что самое его существование едва ли не расценивалось Апексимовым как оскорбление. Недаром же он бросил фразу: «Перед митрополитом могу унизиться, а перед С-вым не унижусь!»

Конечно, прямой вопрос отца Сергия остался без ответа, но поведение Апексимова само по себе являлось ответом. Вернувшись, отец Сергий по обыкновению рассказывал о своем посещении всем, кто хотел слушать, а таких нашлось много.

– Я Варина и то больше уважаю, чем Апексимова, – комментировал отец Сергий свои рассказы. – Тот, как повел свою линию, так и ведет ее, а этот крутится во все стороны. Уж лучше бы оставался в обновленчестве. Так, по крайней мере, Церковь очищается от карьеристов и неискренних. От тех, «которые вышли от нас, но не были наши».

Тут, кстати, следует привести определение, которое несколько лет спустя давал обновленчеству Костя, тогда уже отец Константин. Он говорил: «Христианские идеи так высоки, что к ним трудно приблизиться. Обычно христианам ставят в вину несоответствие их идеалов с жизнью. Все мы знаем о том, что их нужно сблизить, но обновленчество не стремится поднимать жизнь до христианского идеала, а, наоборот, снижает идеалы и приспосабливает их к жизни».

Вскоре Апексимов еще раз показал себя. Незадолго до этого, в конце 1924 или в начале 1925 года, когда окончательно стало ясно, что он не оставит Левенку и не вернется в свой прежний приход – Орловку, когда бывший левенский священник Седнев получил новый приход, – епископ Павел, по просьбе прихожан, посвятил в Орловку нового священника. Это был местный уроженец, еще молодой, Александр Р-в.

Р-в был вдовцом, епископ Павел сначала не хотел рукополагать его, но он прожил в Большой Глушице несколько дней, молился по ночам и всем своим поведением достиг того, что епископ поверил ему. Приезжавшие с Р-вым попечители (как оказалось потом, его родственники), тоже ручались за его безукоризненное поведение. Епископ поверил и рукоположил Р-ва во священника. А через несколько месяцев, может быть даже через несколько недель, Апексимов обвенчал его со второй женой.

Узнав об этом, епископ Павел запретил Р-ва в священнослужении, но он не подчинился и, поддерживаемый родственниками и подстрекаемый Апексимовым, еще некоторое время продолжал служить в Орловке. А однажды явился к отцу Сергию за личным делом, находившимся в делах благочиния. Отец Сергий отказался выдать его.

Не только старшие дети отца Сергия, но даже и маленькая Наташа запомнили эту сцену. Р-в устроил целый скандал, грозил, кричал: «Отдайте мои документы!»

– Документы не ваши, а церковные, – отвечал отец Сергий. – Это личное дело запрещенного священника Р-ва, которое должно храниться в благочинническом архиве. Если бы даже я и выдал их, – помолчав, добавил он, – то только с пометкой, что указанный в документах Р-в запрещен в священнослужении, как второженец.

– Ни вы, ни епископ Павел ни уха ни рыла не понимаете, – кричал Р-в, крупными шагами расхаживая по комнате, и добавил, что его первый брак был незаконный, так как первая жена была ему родственницей.

– Если считать брак незаконным, значит, она была наложница, – отвечал благочинный, – а это запрещается тем же семнадцатым правилом Святых Апостолов и третьим правилом шестого Вселенского собора: «Кто во святом крещении двумя браками обязан был или наложницу имел, не может быть ни епископ, ни священник, ни диакон».

Р-в шумел, кричал, грозил, но вынужден был уехать ни с чем.

Епископ Павел очень тяжело переживал этот случай, считая его своим тяжелым грехом. Отношение его к виновнику ярко характеризует душевные качества епископа: когда несколько лет спустя Р-в попал в тюрьму епископ Павел, живший тогда опять в Пугачеве, посылал ему отдельные передачки, объясняя своим близким: «Мой грех!» – и горячо молился о его вразумлении.

Но это было, повторяю, спустя несколько лет, году в 1929-30, а в конце 1925 года епископ Павел был вынужден переехать из Глушицы в город Покровск (Энгельс).

Глава 39
«Ибидем»

Зимой 1924 года приехал отец Иоанн Тарасов и, не успев раздеться, сообщил:

– На днях в Черном Затоне состоится диспут. Со стороны верующих выступает феодоровский псаломщик Каракозов.

– Почему же псаломщик? – удивился отец Сергий. – Неужели не нашлось священника?

– А Николай Александрович Каракозов не уступит ни одному священнику. Он семинарист, еще молодой, окончил Саратовскую семинарию чуть ли не в год ее закрытия. Имеет хорошую апологетическую библиотеку, – кажется, при закрытии семинарии сумел получить оттуда ценные книги. Хороший оратор. Давно бы был священником, если бы не одно препятствие – на вдове женат.

– А если мы вчетвером заявимся? Видите, как мои разволновались.

– Вчетвером не советую, мальчиков не пропустят. А с Соней можно.

Под вечер назначенного дня отец Сергий с Соней и с Сергеем Евсеевичем под видом кучера заехали за отцом Иоанном и отправились дальше, через Волгу, в Черный Затон.

Здание клуба было битком набито. На помощь докладчику-безбожнику явились активисты из соседнего села Груневки. Съехались священники ближайших сел. Некоторые из них, так же как и отец Иоанн, и отец Сергий, ехали с намерением выступать. Собравшись в ожидании диспута у местного батюшки, они предложили договориться между собой, составить план выступлений, но Каракозов запротестовал.

– Я ставлю условием, чтобы никто не вмешивался, – сказал он. – Я буду говорить один. Мы друг друга не знаем, проработать план диспута и распределить материал не успеем, тем более что неизвестно, о чем будут говорить безбожники. В таких условиях случайные ораторы могут отклониться в сторону от намеченного мною плана и этим принести не пользу, а вред. Лучше уж я один использую все положенное нам время.

Диспут был первым, так сказать опытным. И та, и другая сторона на нем только пробовали свои силы, брели ощупью. Эта неопытность сказалась и в самой теме диспута, слишком общей, не то «О религии», не то «О вере в Бога». Такая тема скорее годилась бы при случайных стычках где-нибудь на вокзале или на пароходе. На диспуте говорили обо всем, что имело отношение к религии, и не было возможности заострить внимание на каком-то определенном вопросе. Несколько лет спустя такой диспут назвали бы слабым, он и сейчас не удовлетворил ни слушателей, ни самого Каракозова, хотя и безбожники, по-видимому, приняли его как свой провал. Зато для верующих он послужил толчком для дальнейшей работы над собой. Много значило уже то, что стало понятно, в каком направлении нужно работать, и то, что эта работа не являлась теперь уже только теоретической подготовкой к чему-то далекому, а оказалась живой, необходимой именно сейчас, такой, которой нужно отдавать все свободное время. И на ближайший период апологетические сочинения вытеснили на столах у обоих священников все остальные книги. Отец Иоанн, и раньше знакомый с Каракозовым, теперь начал бывать у него чаще и привозил от него ценнейший материал. Два тома «Христианского вероучения в апологетическом изложении» прот. Светлова, его же «Религия и наука» – книжечка небольшая, но для данного момента чуть ли не еще более ценная, «Христианская апологетика» Рождественского и другие книги не только прочитывались отцом Сергием и старшими детьми, но и тщательно прорабатывались. Отцу Сергию уже некогда было самому делать выписки. Он только отчеркивал заинтересовавшие его места и осторожно помечал карандашом, к какой теме следует их отнести. А едва он выпускал книгу из рук, как ей завладевали «переписчики» – трое старших детей. Заготовленные отцом Сергием толстые тетради для выписок по разным вопросам были разделены между переписчиками. Каждый из них искал в отчеркнутом материале свои темы и тщательно переписывал. Чаще всего чести быть переписанными удостаивались не собственные слова автора книги, а цитаты, заимствованные им из других сочинений. Тогда переписывались и примечания, в которых указывались наименование и автор цитируемого труда, чаще всего иностранного. В этих случаях примечание тщательно копировалось буква за буквой, чтобы не ошибиться в правописании, независимо от того, понятно или непонятно было самое слово.

– Как много написал ученый Ибидем, – сказала как-то вечером Соня, списывая в тетрадь очередную выдержку. – Только почему-то у него нигде не указано заглавие сочинения, только страницы.

– Какой ученый Ибидем? – встрепенулся отец Сергий. – Что ты говоришь?

– А вот смотри: «Ibidem, стр. 159–160».

И вы все так писали? взволновался отец, обращаясь к остальным.

– Конечно! – подтвердил Костя.

Миша, внимательно переписывавший мучительные для русского языка слова, только кивнул головой.

– Ох!.. Ну, хорошо, хоть вовремя заметили, пока не отдали книги. Ведь это значит «там же», то есть что выдержка приводится из того же сочинения, на которое ссылались раньше. А вы пишете не подряд, с разных страниц, из разных глав, у вас впереди может оказаться цитата совсем из другой книги. Ну-ка, берите все тетради, ищите, где написано, проверяйте по книге, кого автор цитировал перед этим.

На проверку ушел целый вечер. Аккуратно, чтобы не испортить внешнего вида тетрадей, вычеркивали так полюбившееся всем коротенькое словечко и заменяли его громоздкими, тяжеловесными, чаще всего немецкими заглавиями. Зато на практике стала понятна польза этих, так надоевших переписчикам примечаний. Как бы они стали искать нужные выдержки, если бы после иностранного заглавия не стояли название и страница той русской книги, из которой они были взяты?

– Что с вами, отец Иоанн?

Отец Иоанн стоял в дверях, держа в руке только что снятую шляпу. Его рассыпавшиеся по плечам обычно белоснежные волосы на этот раз были нежно-розового цвета, словно на них падал отблеск зари.

Гость показал новую коричневую расческу.

– Она, злодейка, виновата. Сходил я в баню, причесался… Она сухие волосы не красит, а с мокрыми да горячими видите, что сделала… Да ну ее… давайте разберемся…

Село Екатериновка, где служил отец Иоанн, было маленькое, жители там все перероднились между собой, и нигде в соседних селах не возникало столько вопросов о степенях родства и о возможностях браков в этих степенях. Приезжая в Острую Луку, отец Иоанн чуть не каждый раз привозил новый запутанный случай.

Из глубины лет появлялись дедушка Мирон Степаныч или Николай Прохорыч, его первая и вторая жена, их сводные дети, родные и двоюродные племянники и, наконец, молодая пара, о которой сейчас идет речь. Если случай был очень запутанный, доставали бумагу и карандаш, чертили схему; мужчины изображались квадратами, женщины – кружками, а от родителей к детям и от детей к внукам тянулись прямые линии. Потом оставалось только посчитать эти линии, чтобы сказать: вот тут родство дальнее, можно венчать, в другом случае требуется разрешение архиерея, а в третьем – и архиерей не разрешит. В Острой Луке таких случаев тоже было немало. Как и в Екатериновке, предусмотрительные родители, прежде чем начинать сватовство, советовались со священником. И не было случая, чтобы архиерей разрешил брак, который отец Сергий считал недопустимым.

Покончив с определением родства, переходили на другие темы. О чем только не говорилось: о происхождении зла, о темах последних проповедей (отец Иоанн был единственным, опередившим отца Сергия по их количеству, – за шесть дней первой недели Великого Поста отец Сергий произнес восемнадцать проповедей, а отец Иоанн – двадцать одну, причем их не уставали слушать); о последних выступлениях Александра Введенского или Илариона Верейского; об Оригене, Канте и Платоне; о том, в чем прав и в чем не прав Владимир Соловьев в своем «Оправдании добра» и т. д.

– Калякай, батьшка Иван, – вдруг шутливо, подражая татарскому акценту, перебивает отец Сергий длинное рассуждение друга и, переходя на обычный тон, продолжает, – а что же все-таки им от нас нужно?

Это значит, что он опять вспомнил о недавнем, не совсем ясном по последствиям происшествии, о котором у них уже был разговор, о переданных через третье лицо и недостаточно понятных словах их принципиальных противников. Отец Иоанн, улыбаясь глазами, оглядывается на Юлию Гурьевну или Соню, как бы ища их сочувствия, с шутливым сокрушением покачивает седой головой и, как купальщик в омут с высокого берега, окунается в новую тему. Соня, мальчики и даже Наташа сидят вокруг, готовые слушать хоть всю ночь.

– Я часто думаю, – заметил однажды отец Иоанн, и в его добрых серых глазах промелькнуло какое-то сложное чувство, – не то печаль, не то забота, – как они жить будут, что на их долю достанется?

Он обращался как будто к Юлии Гурьевне, но ответил отец Сергий.

– Им будет легче, – в тон другу сказал он, – они прошли другую школу жизни, не избалованы, как в свое время были избалованы мы. Мы только с большим трудом, ломая свои прежние привычки, дошли до того, с чего они начинают жить. А им все это кажется нормальным, значит, они могут дальше пойти. Вот вы в Саратов за архиереем ездили, а они, может быть, в Японию или в Абиссинию поедут…