Текст книги "Противостояние"

Залез в нее и заснул. К западу от него, отделенный многими милями, Лас-Вегас сверкал в лучах летнего солнца.

Он не умел водить автомобиль, в тюрьме его этому не научили, но мог ездить на велосипеде. Четвертого июля, в тот день, когда Ларри Андервуд обнаружил, что Рита Блейкмур умерла во сне, приняв слишком много таблеток, Мусорный Бак нашел десятискоростной велосипед и поехал на нем. Поначалу медленно, потому что от левой руки пользы не было никакой. В первый день он дважды свалился с велосипеда, один раз аккурат на ожог, причинив себе жуткую боль. К тому времени гной просачивался сквозь вазелин, и вонь стояла ужасная. Иногда Мусорный Бак задумывался о гангрене, но не позволял этим мыслям надолго задерживаться в голове. Он начал смешивать вазелин с антисептической мазью, не зная, поможет ли это, но чувствуя, что хуже уже не будет. Получалась вязкая субстанция молочного цвета, напоминавшая сперму.

Мало-помалу он приноровился ехать, держась за руль только одной рукой, и обнаружил, что достаточно быстро продвигается к цели. Холмы уступили место гладкой, как стол, равнине, и велосипед развивал немалую скорость. Он крутил и крутил педали, несмотря на ожог и легкое головокружение, вызванное морфином. Выпивал галлоны воды и много ел. Размышлял над словами темного человека: Я высоко вознесу тебя. Ты – тот, кто мне нужен. Как радовали его эти слова: кому он был нужен до этого? Они снова и снова звучали в его голове, когда он крутил педали под горячим солнцем Среднего Запада. В какой-то момент он начал напевать себе под нос мелодию песни «По дороге в ночной клуб». Потом придумал слова («Си-а-бола, Си-а-бола, ба-бабах, ба-бабах, бах!»). Тогда он еще не был таким безумным, но дело к этому шло.

Восьмого июля, когда Ник Эндрос и Том Каллен увидели пасущихся бизонов в округе Команчи, штат Канзас, Мусорный Бак пересек Миссисипи в Куод-Ситиз – Давенпорте, Рок-Айленде, Беттендорфе и Молине – и въехал в Айову.

Четырнадцатого июля, когда Ларри Андервуд проснулся около большого белого дома в восточной части Нью-Хэмпшира, Мусорник пересек Миссури к северу от Каунсел-Блаффс и въехал в Небраску. Пусть и немного, но он уже мог пользоваться левой рукой, накачал мышцы ног и прибавлял скорость, потому что чувствовал, что должен спешить, очень спешить.

Именно к западу от Миссури Мусорник впервые заподозрил, что Бог хочет встать между ним и его целью. Что-то было не так с Небраской, очень даже не так. Что-то вызывало у него страх. Выглядела Небраска, как Айова… но была другой. Раньше темный человек приходил к нему во снах каждую ночь, однако стоило Мусорнику попасть в Небраску, как он исчез.

Зато ему начала сниться старая женщина. В этих снах он лежал на животе посреди кукурузного поля, буквально парализованный ненавистью и страхом. Было ясное утро. Он слышал, как каркают многочисленные вороны. Перед ним стояла стена широких кукурузных листьев, похожих на наконечники копий. Не желая этого, но не в силах остановить движения рук, он раздвигал листья и всматривался в зазор между ними. Видел старый дом на поляне. Дом стоял то ли на бетонных блоках, то ли на домкратах, то ли еще на чем-то. Рядом росла яблоня, к одной ветке крепились качели из автомобильной покрышки. На крыльце сидела чернокожая старуха, играла на гитаре и пела какую-то старую церковную песню. Песни менялись от сна ко сну, но Мусорный Бак знал их все, потому что когда-то жил в одном доме с женщиной, матерью мальчика, которого звали Дональд Мервин Элберт, и эта женщина пела те же песни, пока прибиралась по дому или хлопотала на кухне.

Эти сны были кошмарными, и не только потому, что в конце каждого случалось нечто невероятно ужасное. Поначалу создавалось ощущение, что в этих снах нет ничего пугающего. Кукуруза? Синее небо? Старуха? Качели? Что тут страшного? Старухи не бросаются камнями и не насмехаются, особенно старухи, которые поют прославляющие Иисуса песни вроде «В это великое утро» или «До встречи, мой Владыка, до встречи». Камнями бросались карли йитсы этого мира.

Но задолго до того, как сон заканчивался, страх парализовал Мусорного Бака, будто перед собой он видел не старуху, а какой-то тайный, едва скрываемый свет, который в любое мгновение мог вспыхнуть вокруг нее, окружив сиянием. В сравнении с этим светом пылающие нефтяные резервуары Гэри выглядели свечами на ветру, свет был бы столь ярким, что сразу выжег бы ему глаза. Именно в этой части сна Мусорный Бак думал: Пожалуйста, уведи меня от нее, я не хочу оставаться рядом с ней, пожалуйста, ну пожалуйста, выведи меня из Небраски.

Потом песня, которую она пела, резко обрывалась на полуноте. Она смотрела на то место, откуда он подсматривал за ней через крохотную щель в ширме из листьев. Ее лицо покрывали морщины, сквозь поредевшие волосы просвечивал коричневый череп, но глаза сверкали, как бриллианты, наполненные светом, которого он боялся.

Старым, надтреснутым, но сильным голосом она выкрикивала: Ласки в кукурузе! – и он чувствовал происходящие с ним изменения, а посмотрев вниз, видел, что превратился в ласку, коричнево-черного крадущегося зверька, покрытого шерстью, с длинным и острым носом, с черными глазами-бусинками, с лапами, заканчивающимися коготками. Он стал лаской, трусливым ночным зверьком, охотящимся на слабых и малых.

Тут он начинал кричать и, вероятно, просыпался от собственного крика, весь в поту и с выпученными глазами. Руки тут же принимались ощупывать тело, чтобы проверить, все ли человеческие части на месте. В конце этого панического осмотра он хватался за голову, чтобы убедиться, что она по-прежнему человеческая, а не длинная, и гладкая, и обтекаемая, покрытая шерстью и по форме напоминающая пулю.

Четыреста миль по Небраске он проехал за три дня, подгоняемый ужасом, который не отпускал его ни на минуту. Границу с Колорадо пересек неподалеку от Джулсберга, и страшный сон начал таять, тускнеть.

(Что же касается матушки Абагейл, то она проснулась ночью пятнадцатого июля – вскоре после того как Мусорный Бак проехал чуть севернее Хемингфорд-Хоума – от жуткого холода и смешанного чувства жалости и страха. Кого или что она жалела, так и осталось для нее тайной. Она подумала, что ей, возможно, приснился правнук Эндерс, который в шесть лет погиб на охоте в результате несчастного случая.)

Восемнадцатого июля к юго-западу от Стерлинга, штат Колорадо, не доезжая до Браша, Мусорный Бак встретил Малыша.

Мусорник проснулся, когда начали опускаться сумерки. Несмотря на одежду, которой он занавесил стекла, в «мерседесе» царила жара. Горло напоминало пересохший колодец, стенки которого ошкурили наждачной бумагой. В висках пульсировала боль. Он высунул язык и коснулся его пальцем. На ощупь язык не отличался от высохшей ветки. Садясь, он положил руку на рулевое колесо «мерседеса» – и отдернул ладонь, зашипев от боли, так оно раскалилось. Прежде чем повернуть ручку двери, пришлось обернуть ее подолом рубашки. Он подумал, что сможет выйти из кабины, но переоценил свои силы и недооценил обезвоживание, которое к тому августовскому вечеру зашло слишком, слишком далеко. Ноги его подогнулись, и он упал на дорогу, тоже горячую. Постанывая, добрался до тени «мерседеса», напоминая хромого ворона. Сел, свесив голову и руки между согнутых колен, дыхание с хрипами вырывалось из его груди. Он тупо смотрел на два трупа, которые выкинул из «мерседеса». На женщину с браслетами на иссохших руках, на мужчину с гривой седых волос над мумифицированным обезьяньим лицом.

Мусорный Бак понимал, что должен попасть в Сиболу до восхода солнца. Иначе он умрет… почти добравшись до цели! Конечно же, темный человек не мог быть таким жестоким… конечно же, не мог!

– Я готов отдать за тебя жизнь, – прошептал Мусорный Бак. Когда солнце зашло за зубчатую линию гор, он поднялся на ноги и зашагал к башням, минаретам и улицам Сиболы, где вновь начали вспыхивать островки света.

Дневная жара сменилась холодом ночной пустыни, и он обнаружил, что может идти быстрее. Его расползшиеся, перевязанные веревкой кеды шлепали по асфальту автострады 15. Он упорно брел вперед, наклоненная голова напоминала цветок засыхающего подсолнечника, и не увидел зеленый светоотражающий указатель «ЛАС-ВЕГАС 30», мимо которого прошел.

Он думал о Малыше. По-хорошему, Малыш сейчас вполне мог быть с ним. Они могли ехать в Сиболу на его «дьюсе»-купе, и треск выхлопа разносился бы по пустыне. Но Малыш показал себя недостойным такой чести, и Мусорника отправили в пустыню в одиночку.

Его ноги отрывались от асфальта и опускались на него.

– Си-а-бола! – хрипел он. – Ба-бабах, ба-бабах, бах!

Около полуночи он упал на обочину и забылся тревожным сном. Расстояние до города заметно сократилось.

Он мог до него дойти.

Не сомневался, что дойдет.

Он услышал Малыша задолго до того, как увидел. Разрывая тишину дня, с востока по шоссе 34, по стороны города Юмы, штат Колорадо, на него накатывал нарастающий трескучий рев двигателя без глушителя. Поначалу он хотел спрятаться, как прятался от нескольких выживших, которых видел после ухода из Гэри. Но на этот раз что-то заставило его остаться. Он съехал на обочину и застыл, поставив ноги на землю. Оглянулся, ожидая появления источника этого шума.

Рев усиливался, солнце уже отражалось от хрома и от

(ОГНЯ?)

чего-то яркого и оранжевого.

Водитель увидел его. Сбросил скорость в пулеметной очереди обратных вспышек. Резина «Гудиер» оставила на асфальте горячие черные полосы. Потом рядом с ним остановился автомобиль, двигатель которого на холостых оборотах не урчал, а хрипел, как смертельно опасный дикий зверь, который, возможно, не поддавался приручению, и водитель уже вылезал из кабины. Но поначалу Мусорный Бак не мог оторвать глаз от автомобиля. Он разбирался в автомобилях, любил автомобили, пусть и не получил даже ученические водительские права. Он видел перед собой красотку, над которой кто-то работал долгие годы, вложив тысячи долларов, из тех, что можно встретить только на шоу необычных автомобилей, результат любви и тяжелого труда.

Это был «дьюс»-купе, «форд» тысяча девятьсот тридцать второго года, но владелец не ограничился тем, чтобы с доскональной точностью восстановить его в первозданном виде. Он пошел дальше, превратив этот старинный автомобиль в пародию на все американские автомобили: сверкающее научно-фантастическое средство передвижения с нарисованными языками пламени, вырывающимися из выхлопных труб. В желтую краску кузова что-то добавили для блеска. Хромированные отводные трубы, протянувшиеся вдоль бортов, яростно отражали солнце. Лобовое стекло было выпуклым и многослойным. На задних колесах стояли здоровенные шины «Гудиер уайд овал»; чтобы их разместить, пришлось подрезать крылья. На капоте странным агрегатом красовался нагнетатель. Из крыши выпирал стальной аэродинамический рассекатель «акулий плавник», черный, с красными блестками, напоминающими угольки. Оба борта украшало слово «МАЛЫШ», написанное заваливающимися назад, чтобы показать скорость, буквами.

– Эй, ты, та-акой высокий и ужа-асный, – сказал водитель, растягивая слова, и Мусорник оторвал взгляд от нарисованных языков пламени, чтобы посмотреть на владельца этой бомбы на колесах.

Рост его не превышал пяти футов трех дюймов. Еще три дюйма добавляли волосы, поднятые наверх, завитые, напомаженные и щедро смазанные бриолином. Завитки собрались поверх воротника, напоминая не просто «утиный хвост»[144]144
  Имеется в виду прическа с сильно набриолиненными волосами, взбитыми на макушке, а по бокам гладко сведенными к затылку в «утиный хвост».


[Закрыть], но аватар всех «утиных хвостов», какие когда-либо носили панки и бандиты этого мира. На нем были черные сапоги с заостренными носами и эластичными врезками по бокам. Наборные каблуки увеличивали рост Малыша еще на три дюйма, и в сумме получались вполне пристойные пять футов девять дюймов. Вылинявшие джинсы в заклепках столь туго обтягивали ноги, что не составляло труда прочитать год чеканки лежавших в карманах монет. Маленькие, аккуратные ягодицы превратились в синие скульптуры, а промежность выглядела так, будто в джинсы засунули замшевый мешочек с мячами для гольфа. Приталенную рубашку из темно-красного шелка, отороченную желтой тесьмой, украшали пуговицы из искусственного сапфира. Запонки вроде бы были из полированной кости, и позднее Мусорник узнал, что они действительно костяные. Малыш возил с собой два комплекта: один – из человеческих коренных зубов, второй – из резцов добермана-пинчера. Поверх этой удивительной рубашки, несмотря на жаркий день, он надел кожаную мотоциклетную куртку с орлом на спине. Тут и там ее рассекали молнии, блестевшие, как бриллианты. С «погон» и ремня свешивались три заячьих лапки. Одна белая, вторая коричневая, третья – ярко-зеленая, цвета Дня святого Патрика. Эта куртка, еще более удивительная, чем рубашка, поблескивала маслом и самодовольно поскрипывала при каждом движении. Над орлом белело вышитое шелковой нитью слово «МАЛЫШ». А между горой блестящих волос и поднятым воротником блестящей мотоциклетной куртки располагалось лицо, миниатюрное и бледное, кукольное личико с тяжелыми, но безупречно вылепленными надутыми губами, ничего не выражающими серыми глазами, широким лбом без единой морщинки и пухлыми щечками. Уменьшенная копия Элвиса.

Два ремня-патронташа опоясывали плоский живот, на каждом на уровне бедра висело по кобуре с торчащей из нее рукояткой огромного револьвера сорок пятого калибра.

– Эй, парень, что скажешь? – добавил Малыш.

– Мне нравится ваша машина, – только и смог ответить Мусорный Бак.

С ответом он угадал. Возможно, дал единственный правильный ответ. Пятью минутами позже Мусорник сидел на пассажирском сиденье, а «дьюс»-купе набирал привычную крейсерскую скорость Малыша, примерно девяносто пять миль в час. Велосипед, на котором Мусорник приехал из восточного Иллинойса, превращался в точку на дороге.

Мусорный Бак робко предположил, что на такой скорости Малыш не сможет вовремя заметить препятствие на дороге (вообще-то они уже встречали препятствия, но Малыш, не снижая скорости, огибал их под протестующий визг «Уайд овалс»).

– Эй, парень, – ответил ему Малыш, – у меня рефлексы. Я проверял. Три пятых секунды. Ты веришь?

– Да, сэр, – выдохнул Мусорник. Он чувствовал себя человеком, который только что палкой расшевелил змеиное гнездо.

– Ты мне нравишься, парень. – Малыш все так же странно растягивал слова. Его кукольные глаза смотрели на мерцающую дорогу поверх оранжевого флуоресцирующего руля. Большая игральная пенопластовая кость с черепами вместо точек свешивалась с зеркала заднего обзора. – Возьми пиво на заднем сиденье.

Там лежали банки пива «Куэрс». Само собой, теплого. Мусорный Бак терпеть не мог пиво, но быстро осушил банку и сказал, что оно очень хорошее.

– Эй, парень, – ответил Малыш, – только «Куэрс» и есть настоящее пиво. Я бы ссал «Куэрсом», если бы мог. Ты веришь в эту брень-хрень?

Мусорник ответил, что верит.

– Меня зовут Малыш. Из Шривпорта, Луизиана, Этот монстр брал призы всех южных автошоу. Ты веришь в эту брень-хрень?

Мусорный Бак ответил, что верит, и взял еще одну банку пива. Он полагал, что в сложившихся обстоятельствах это очень даже правильно.

– Как зовут тебя, парень?

– Мусорный Бак.

– Как? – На один ужасный момент ничего не выражающие кукольные глаза сместились на лицо Мусорного Бака. – Ты смеешься надо мной, парень? Никто не смеется над Малышом. И тебе лучше поверить в эту брень-хрень.

– Я верю, – торопливо воскликнул Мусорный Бак, – но именно так меня зовут, потому что раньше я поджигал мусорные баки других людей, и почтовые ящики, и все такое! Я сжег пенсионный чек старухи Семпл. За это меня отправили в исправительную школу. Я также сжег Методистскую церковь в Паутенвилле, в Индиане.

– Неужели? – радостно воскликнул Малыш. – Па-арень, да ты безумен, как сортирная крыса. Это нормально. Я люблю безумных. Сам такой. На всю мою гребаную головку. Мусорный Бак, да? Мне это нравится. Хороша пара. Гребаный Малыш и гребаный Мусорный Бак. Руку, Мусорник!

Он протянул ладонь, и Мусорник как мог быстро ее пожал, чтобы Малыш поскорее обеими руками взялся за руль. Они обогнули поворот и увидели полуприцеп «Бекинс», перекрывший почти всю автостраду. Мусорный Бак закрыл лицо руками, ожидая мгновенного перемещения в астрал. Малыш и бровью не повел. «Дьюс»-купе легко и быстро, словно водомерка, пронесся по левой обочине вплотную к кабине полуприцепа.

– На пределе, – прокомментировал Мусорный Бак, когда почувствовал, что может говорить без дрожи в голосе.

– Эй, парень! – Один кукольный глаз Малыша закрылся. Мусорный Бак понял, что ему подмигивают, пусть и без тени улыбки. – Не говори мне – я скажу тебе. Как пиво? Хорошо идет? Особенно после прогулки на детском велике.

– Точно, хорошо, – ответил Мусорный Бак и вновь глотнул теплого пива. Он, конечно, был чокнутый, но не настолько, чтобы возражать Малышу, когда тот вел автомобиль. Такое ему и в голову прийти не могло.

– Ладно, нет смысла ходить вокруг да около. – Малыш обернулся, чтобы взять с заднего сиденья банку «Куэрса». – Мне представляется, мы едем в одно место.

– Думаю, да, – осторожно ответил Мусорный Бак.

– Чтобы присоединиться к нему. Едем на запад. Войдем в гребаную команду. Ты веришь в эту брень-хрень?

– Думаю, да.

– Тебе снились сны об этом страшиле в черном летном костюме?

– Вы хотите сказать – о священнике.

– Я всегда говорю то, что говорю! – отрезал Малыш. – Не ты говоришь мне, гребаный червяк, я скажу тебе! Это черный летный костюм, и у него очки-«консервы». Как в фильме с Джоном Уэйном о Большой второй. Очки такие большие, что ты не можешь видеть его гребаного лица. Он кого хочешь испугает, да?

– Да. – Мусорный Бак отпил теплого пива. У него начало гудеть в голове.

Малыш согнулся над оранжевым рулем и принялся изображать пилота истребителя – вероятно, одного из тех, кто участвовал в Большой второй, – ведущего отчаянный бой с врагом. «Дьюс»-купе мотало от одного края автострады к другому: петли, нырки, бочки в исполнении Малыша сменяли друг друга.

– Ни-и-и-и-и-й-й-й-я-а-а-а-а-а-х-х… их-их-их-их-их-их-их… тах-тах-тах… получай, фриц… Капитан! Бандиты прямо по курсу! Наводи на них пушку, ты, гребаный недоумок… тах… тах… тах-тах-тах. Они сбиты, сэр! Горизонт чист… Ур-р-ра-а-а-а! Садимся, парни! УР-Р-Р-РА-А-А!

Пока он изображал бой, его лицо оставалось совершенно бесстрастным, ни единый щедро смазанный бриолином волосок не сдвинулся с места. Затем он вернул автомобиль на положенную полосу движения и погнал дальше. Сердце Мусорного Бака гулко билось в груди. Пленка пота покрывала все тело. Он пил пиво. Ему хотелось отлить.

– Но меня он не испугал, – заявил Малыш, словно разговор и не прерывался. – Черт, нет. Он крутой, но Малыш справлялся и с теми, кто круче. Первым делом затыкал им рот, потом затыкал их совсем, как говорил Босс. Ты веришь в эту брень-хрень?

– Конечно, – кивнул Мусорник.

– Ты согласен с Боссом?

– Конечно. – Он понятия не имел, кто этот Босс.

– Тебе лучше, твою мать, не спорить с Боссом. Слышь, хочешь знать, что я собираюсь сделать?

– Ехать на запад? – спросил Мусорный Бак. Вроде бы такое предположение ничем ему не грозило.

На лице Малыша отразилось нетерпение.

– После приезда туда, понял? После. Знаешь, что я собираюсь сделать?

– Нет. Что?

– Залягу на дно. На некоторое время. Можешь ты понять эту брень-хрень?

– Конечно.

– Молодец. Не говори мне, я, твою мать, скажу тебе. Буду просто следить. Следить за большим человеком. Потом…

Малыш замолчал, задумавшись, навис над оранжевым рулем.

– Что потом? – осторожно спросил Мусорный Бак.

– Потом прикончу его. Отправлю в ящик. Пусть пасется на «Кадиллаковом ранчо»[145]145
  «Кадиллаковое ранчо» – инсталляция под открытым небом, созданная в 1974 г. в Амарильо, штат Техас, американскими художниками Ч. Лордом, Х. Маркесом и Д. Мичелсом из восьми старых «кадиллаков».


[Закрыть]. Ты мне веришь?

– Да, конечно.

– Я займу его место, – уверенно продолжал Малыш. – Возьму власть, а его оставлю на «Кадиллаковом ранчо». Держись меня, Мусорный Бак, или как там ты себя называешь. Мы не будем есть свинину и бобы. Мы съедим столько курятины, сколько еще никто не ел.

«Дьюс»-купе мчался по автостраде, нарисованные языки пламени вырывались из выхлопной трубы. Мусорный Бак сидел на пассажирском сиденье, с банкой теплого пива на коленях и тревогой в душе.

Утром пятого августа, перед самым рассветом, Мусорный Бак вошел в Сиболу, известную также как Вегас. Где-то на последних пяти милях он потерял один кед, и когда шагал по съезду с автострады, его шаги напоминали шлеп-БАМ, шлеп-БАМ, шлеп-БАМ. Или удары об асфальт спущенной покрышки.

Он едва держался на ногах, но испытывал легкое удивление, проходя мимо огромного количества застывших автомобилей. Хватало и мертвецов, причем практически всех успели отведать стервятники. Он пришел. Он в Сиболе. Ему устроили испытание, и он его выдержал.

Он увидел сотню ночных клубов, где обычно играли кантри, вывески «БЕСПЛАТНЫЕ АВТОМАТЫ», другие вывески («КОЛОКОЛЬЧИК – ЧАСОВНЯ БРАКОСОЧЕТАНИЙ», «БРАКОСОЧЕТАНИЕ ЗА 60 СЕКУНД – И НА ВСЮ ЖИЗНЬ!»). Он увидел «роллс-ройс» модели «серебряный призрак», который наполовину въехал в витрину книжного магазина для взрослых. Он увидел голую женщину, которая висела на столбе головой вниз. Он увидел две страницы «Лас-Вегас сан», которые тащил и переворачивал ветер. Заголовок появлялся и исчезал, появлялся и исчезал: «ЭПИДЕМИЯ РАЗРАСТАЕТСЯ, ВАШИНГТОН МОЛЧИТ». Он увидел огромный рекламный щит с надписью: «НИЛ ДАЙМОНД! ОТЕЛЬ «АМЕРИКАНА» 15 ИЮЛЯ – 30 АВГУСТА!» Кто-то написал: «УМРИ, ЛАС-ВЕГАС, ЗА СВОИ ГРЕХИ!» – на витрине ювелирного магазина, который, похоже, специализировался на обручальных кольцах. Он увидел перевернутый рояль, лежащий на мостовой, как сдохшая деревянная лошадь. На все эти чудеса Мусорный Бак взирал широко раскрытыми глазами.

Он шел дальше, и ему начали попадаться другие вывески, неон которых впервые за долгие годы погас этим летом. «Фламинго». «Минт». «Дюны». «Сахара». «Стеклянная туфелька». «Империал». Но где люди? Где вода?

Едва осознавая, что делает, позволяя ногам самим выбирать дорогу, Мусорный Бак свернул в сторону. Его голова упала, подбородок уткнулся в грудь. Он дремал на ходу. И, споткнувшись о бордюрный камень, упал лицом вниз и расквасил нос. А когда поднял голову и увидел, где находится, едва поверил своим глазам. Кровь бежала из носа на порванную синюю рубашку. Он словно все еще дремал и видел сон.

Высокое белое здание выделялось на фоне синего неба, монолит в пустыне, игла, монумент, не менее величественное, чем Сфинкс или Великая пирамида. Окна на восточной стороне отражали яростный свет восходящего солнца. Перед этим белым сооружением по обеим сторонам ведущей к нему дороги сверкали две гигантские золотые пирамиды. Над козырьком крепился огромный бронзовый медальон с барельефом, изображающим голову ревущего льва.

Над медальоном, тоже в бронзе, красовалось название отеля, безыскусное, но легендарное: «МГМ-Гранд-отель».

Однако взгляд Мусорного Бака приковало то, что находилось на заросшем травой квадрате между автомобильной стоянкой и входом. Он смотрел во все глаза, его сотрясала оргазмическая дрожь, и в течение нескольких секунд он, не в силах подняться, мог лишь опираться на окровавленные руки, между которыми ветер таскал по тротуару конец бинта. Его выцветшие синие глаза, наполовину ослепшие от яркого солнца, уставились на фонтан. С губ начал срываться протяжный тихий стон.

Фонтан работал. Великолепная конструкция из камня и слоновой кости, инкрустированная золотом. Цветные огни подсвечивали струи, вода из пурпурной становилась желто-оранжевой, потом красной, потом зеленой и с громким плеском падала в бассейн.

– Сибола, – прошептал Мусорный Бак, из последних сил поднимаясь на ноги. Разбитый нос по-прежнему кровоточил.

Он поплелся к фонтану. Ускорил шаг, перешел на бег, полетел как ветер. Ободранные колени поднимались чуть ли не к самой шее. Из его груди начало рваться слово, длинное слово, напоминающее взмывающий к небу бумажный транспарант. Заслышав это слово, люди подходили к окнам высоко над землей (и кто видел этих людей? Может, Бог, может, дьявол, но точно не Мусорный Бак). Слово становилось все громче и пронзительнее, разрасталось по мере приближения Мусорного Бака к фонтану:

– СИ-И-И-И-БОЛА-А-А-А-А-А-А-А-А!

Последняя «А-А-А-А» тянулась и тянулась, вобрав в себя все наслаждение, которое испытали все жившие на Земле люди, и оборвалась, лишь когда Мусорный Бак ударился о высокий, по грудь, бортик фонтана и перевалился через него в купель невероятной прохлады и благодати. Он почувствовал, как поры его тела открылись, будто миллион ртов, и принялись засасывать воду, словно губка. Он закричал. Опустил голову, втянул в себя воду, выплюнул, одновременно чихнув и закашлявшись, отчего кровь, и вода, и сопли разбрызгались по бортику. Наклонил голову и начал пить, как корова.

– Сибола! Сибола! – восторженно кричал Мусорник. – Я готов отдать за тебя жизнь!

Плывя по-собачьи, он обогнул фонтан, снова выпил воды, перебрался через край и с глухим стуком неуклюже рухнул на траву. Ради этого стоило жить, ради этого стоило страдать. Живот свело судорогой, и внезапно вода шумным потоком выплеснулась наружу. Но даже рвота доставляла наслаждение.

Он поднялся на ноги и, держась за бортик рукой-лапой, опять выпил воды. На этот раз желудок с благодарностью принял дар.

Хлюпая, как наполненный бурдюк, он поплелся к алебастровым ступеням, которые вели ко входу в этот сказочный дворец, ступеням, лежащим меж двух золотистых пирамид. Когда половина лестницы осталась позади, живот вновь скрутила судорога, согнувшая его пополам. После того как приступ миновал, Мусорный Бак двинулся дальше. В отель вели вращающиеся двери, и последние остатки сил ушли на то, чтобы привести одну из них в движение. Он очутился в устланном ковром фойе, которое, казалось, тянулось на сотни миль. Толстый, мягкий ковер цвета клюквы пружинил под ногами. Никто не ждал его ни за регистрационной стойкой, ни за стойкой для почты, ни за стойкой, где получали и сдавали ключи, ни в окошечках кассы. Справа, за декоративным кованым ограждением, находилось казино. Мусорный Бак в благоговейном восторге уставился на диковинное зрелище: игральные автоматы выстроились шеренгами, как солдаты, готовые промаршировать по плацу, а за ними виднелись столы для игры в кости и рулетку, мраморные поручни вокруг столов для игры в баккару.

– Есть здесь кто-нибудь? – прохрипел Мусорный Бак, но ответа не получил.

Он испугался, потому что здесь жили призраки и могли прятаться монстры, но страх этот требовал сил, которых у него не было. По ступеням он спустился в казино, прошел мимо бара «Каб», где, укрывшись в тенях, тихо сидел Ллойд Хенрид со стаканом минеральной воды в руке и наблюдал за Мусорным Баком.

Он подошел к столу, обтянутому зеленым сукном, с загадочной надписью: «ДИЛЕР ДОЛЖЕН БРАТЬ НА 16 И ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ НА 17». Мусорник забрался на стол и мгновенно заснул. Скоро человек шесть собрались вокруг спящего оборванца по имени Мусорный Бак.

– И что нам с ним делать? – спросил Кен Демотт.

– Пусть спит, – ответил Ллойд. – Он нужен Флэггу.

– Да? И где же Флэгг? – спросил другой мужчина. Ллойд повернулся, чтобы взглянуть на него, лысоватого и высокого. Под его взглядом мужчина подался назад. Только у Ллойда на груди висел не просто черный камень: по его центру мерцала маленькая, вызывающая тревогу красная щель.

– Тебе так не терпится увидеть его, Гек? – спросил Ллойд.

– Нет, – ответил лысоватый. – Эй, Ллойд, ты же знаешь, я…

– Конечно. – Ллойд перевел взгляд на вновь прибывшего, который спал на столе для блэкджека. – Флэгг появится. Он ждал этого парня. Этот парень – особенный.

Мусорный Бак по-прежнему спал на столе и ничего не слышал.

Ночь восемнадцатого июля Мусорный Бак и Малыш провели в мотеле Голдена, штат Колорадо. Малыш выбрал два смежных номера. Обнаружив, что дверь между ними заперта, он, уже прилично поддатый, решил эту мелкую проблему тремя выстрелами из револьвера сорок пятого калибра.

Потом поднял миниатюрную ногу и пнул дверь. Она распахнулась, окутанная облаком сизого порохового дыма.

– И все дела! Какая твоя? Выбирай, Мусорище!

Мусорный Бак выбрал комнату по правую руку и на какое-то время остался один. Малыш куда-то ушел. Мусорник лениво размышлял, а не раствориться ли ему во мраке, прежде чем произойдет что-то действительно плохое, – пытаясь понять, стоит ли идти на это, пожертвовав быстротой передвижения, – когда Малыш вернулся. Мусорный Бак встревожился, увидев, что тот толкает перед собой тележку из супермаркета, доверху наполненную шестибаночными упаковками пива «Куэрс». Кукольные глаза налились кровью и приобрели красные ободки. Высокая прическа начала разворачиваться, как сломанная и растянувшаяся часовая пружина. Жирные пряди волос падали на щеки и уши Малыша, придавая ему вид опасного (пусть и нелепого) пещерного человека, который нашел кожаную куртку, оставленную каким-то путешественником во времени, и натянул на себя. Кроличьи лапки мотались из стороны в сторону.

– Теплое, – сообщил Малыш, – но кого это волнует, я прав?

– Прав абсолютно, – ответил Мусорный Бак.

– Бери пиво, говнюк! – Малыш бросил ему банку. Мусорный Бак открыл ее – и получил в лицо струю пены. Малыш расхохотался, на удивление пронзительно, обхватив плоский живот обеими руками. Мусорник кисло улыбнулся. Он решил, что чуть позже, когда этого маленького монстра сморит сон, он уйдет. Малыш его достал. А с учетом того, что тот говорил о темном священнике… Мусорный Бак перепугался не на шутку. Говорить такое, пусть даже не всерьез, – все равно что испражняться на церковный алтарь или вскидывать лицо к небу во время грозы и просить молнию ударить в тебя.

Причем он думал, и в этом заключалось самое ужасное, что Малыш говорил серьезно.

Мусорный Бак не собирался подниматься в горы и огибать все повороты серпантинов с этим безумным карликом, который пил весь день (и, вероятно, всю ночь) да еще разглагольствовал о том, что свергнет темного человека и займет его место.

Тем временем Малыш за две минуты осушил две банки пива, смял их, безразлично бросил на одну из двух кроватей, которые стояли в номере. Теперь он тупо смотрел на телевизор, держа в одной руке полную банку пива, а в другой – револьвер сорок пятого калибра, выстрелами из которого вышиб дверной замок.

– Гребаного лектричества нет, потому нет и гребаного телика. – Напиваясь, он еще сильнее тянул слова. – И меня это злит. Мне нравится, что всех этих говнюков больше нет, но, Иисус-выше-нос-лысеющий-Христос, где Эйч-би-оу? Где матчи по рестлингу? Где канал «Плейбой»? Хороший был канал, Мусорище. Я говорю, они никогда не показывали парней, которые сразу принимались есть этот волосатый пирог, эту бородатую устрицу, ты понимаешь, о чем я, но у некоторых из этих телок ноги росли из подбородка, ты понимаешь, мать твою, о чем я?