Текст книги "Противостояние"

– Конечно, – ответил Мусорный Бак.

– И правильно. Не говори мне, я скажу тебе.

Малыш все смотрел на неработающий телевизор.

– Ты, тупая дрянь! – Он выстрелил в экран. Трубка с грохотом разлетелась. Осколки усыпали ковер.

Мусорный Бак вскинул руку, чтобы прикрыть глаза, и пиво выплеснулось на зеленый нейлоновый ворс ковра.

– Эй, ты только посмотри на это, придурок! – воскликнул Малыш. В его голосе слышалась дикая ярость. Внезапно револьвер нацелился на Мусорного Бака, дыра в стволе разрослась до размеров дымовой трубы океанского лайнера.

Мусорный Бак почувствовал, как онемела промежность. Подумал, что, возможно, обдулся, но точно сказать не мог.

– Я собираюсь проветрить тебе мозги, – продолжил Малыш. – Ты разлил пиво. Если бы другое, я бы не возражал, но это «Куэрс». Я бы ссал «Куэрсом», если б мог, ты веришь в эту брень-хрень?

– Конечно, – прошептал Мусорный Бак.

– И как, по-твоему, они нынче варят «Куэрс», Мусорник? Небось ты в этом, блин, уверен?

– Нет, – прошептал Мусорный Бак. – Наверное, не варят.

– Ты чертовски прав. Это исчезающий вид. – Малыш приподнял револьвер. Мусорный Бак подумал, что на этом его жизнь и оборвется, оборвется наверняка. Но Малыш опустил револьвер… чуть-чуть. Его лицо абсолютно ничего не выражало. Мусорный Бак догадался, что это свидетельствует о глубоких раздумьях. – Вот что я тебе скажу, Мусорник. Ты возьмешь новую банку и заглотнешь. Если сможешь, я не пошлю тебя на «Кадиллаковое ранчо». Ты веришь в эту брень-хрень?

– Что… что значит – заглотну?

– Господи Иисусе, парень, ты тупой, как каменный корабль. Выпить всю банку, не отрываясь, вот что значит заглотнуть. Где ты жил, в злогребучей Африке? Если прольешь хоть каплю, получишь пулю в глаз. Эта хрень заряжена патронами «дум-дум». Вскроет тебе башку, превратит в гребаный пир для здешних тараканов. – Он чуть шелохнул револьвером, его красные глаза не отрывались от Мусорника. На верхней губе белела капелька пивной пены.

Мусорный Бак подошел к упаковке пива, достал банку, открыл.

– Приступай. До последней капли. И если тебя вырвет, ты гребаный покойник!

Мусорный Бак поднял банку. Пенясь, полилось пиво. Он судорожно глотал, кадык лихорадочно ходил вверх-вниз. Когда банка опустела, он бросил ее под ноги и вступил в показавшуюся ему бесконечной битву с желудком. Отпраздновал победу, продолжительно, раскатисто рыгнув, и сохранил себе жизнь. Малыш откинул маленькую головку и радостно, звонко рассмеялся. Мусорник покачивался, кисло улыбаясь. Внезапно он почувствовал себя совсем пьяным.

Малыш сунул револьвер в кобуру.

– Ладно. Неплохо, Мусорный Бак. Очень даже хорошо, твою мать!..

Малыш продолжил пить. Смятые банки горой громоздились на кровати. Мусорник держал банку «Куэрса» между колен и подносил ко рту, если Малыш осуждающе смотрел на него. Малыш что-то бормотал и бормотал, все тише и тише, все сильнее растягивая слова по мере того, как прибавлялось пустых банок. Он говорил о местах, в которых побывал. О гонках, которые выиграл. О наркотиках, которые перевозил через мексиканскую границу в грузовичке с двигателем «Хеми». Наркотики – мерзость, бубнил он. Все наркотики – злогребучая мерзость. Он сам никогда их не пробовал, но, парень-как-тебя-там, если несколько раз перевезти через границу груз этого дерьма, ты сможешь подтирать жопу золотой туалетной бумагой. Наконец он начал клевать носом, маленькие красные глазки закрывались на все более продолжительные промежутки времени, а потом с неохотой раскрывались только наполовину.

– Должен прикончить его, Мусорище, – бормотал Малыш. – Приеду туда, осмотрюсь, буду целовать жопу этому козлу, пока не пойму, что к чему. Никто не отдает приказы Малышу. Никто! Долго – никто! Я не выполняю часть работы. Если я что-то делаю, мне подчиняются все. Это мой стиль. Мне все равно, кто он, откуда пришел и каким образом может вещать прямо в наших злогребучих головах, но я собираюсь выгнать его из гре… – широченный зевок, – …из города. Собираюсь пришибить его. Собираюсь отправить на «Кадиллаковое ранчо». Держись меня, Сомурник… или, блин, как тебя там.

Он медленно повалился на кровать. Банка пива, только что открытая, выскользнула из расслабившейся руки. «Куэрс» снова вылился на ковер. От пива, которое привез на тележке Малыш, ничего не осталось. По прикидкам Мусорного Бака, Малыш сам выпил двадцать одну банку. Мусорник не мог понять, как такой маленький человечек мог выпить столько пива, однако понимал, что пора делать ноги. Он это знал, но чувствовал себя пьяным, слабым и больным. И больше всего на свете хотел немного поспать. А почему нет? Малыш, судя по всему, вырубился на всю ночь и, возможно, половину следующего утра. Вот и он успеет отдохнуть часок-другой.

Мусорный Бак прошел в соседний номер (на цыпочках, несмотря на коматозное состояние Малыша) и кое-как закрыл дверь. Плотно не получилось – от пуль она покоробилась. На комоде стоял механический будильник. Мусорный Бак завел его и поставил часовую и минутную стрелки на полночь, поскольку не знал (да и не хотел знать), который теперь час, а стрелку будильника – на пять утра. Лег на одну из кроватей, даже не сняв кеды, и почти сразу заснул.

Через какое-то время проснулся. Его окружала кромешная тьма предрассветных часов, отдающая запахом пива и блевоты. Что-то лежало рядом с ним, что-то жаркое, гладкое и извивающееся. Первой в голову пришла паническая мысль о ласке из кошмаров, которые ему снились в Небраске, будто эта тварь каким-то образом перебралась в реальность. Скулящий стон сорвался с его губ, когда он понял, что существо, извивающееся рядом, не очень большое, но слишком здоровое для ласки. От выпитого пива болела голова, в висках нещадно стучало.

– Возьми, – прошептал в темноте Малыш. Он ухватил руку Мусорного Бака и положил ее на что-то твердое, и цилиндрическое, и пульсирующее. – Подрочи. Давай подрочи, ты знаешь, как это делается, я понял, что знаешь, как только увидел тебя. Давай, злогребучий дрочила, подрочи.

Мусорный Бак знал, как это делается. И частенько это приносило облегчение. Этому его научили долгие ночи в тюрьме. Говорили, что это плохо, что этим занимаются пидоры, но занятия пидоров были куда лучше того, чем занимались некоторые другие, скажем, превращали ложку в заточку или просто лежали на своих койках, хрустя костяшками пальцев, и, ухмыляясь, поглядывали на тебя.

Малыш положил руку Мусорного Бака на орудие, с которым тот умел обращаться. Он обхватил его пальцами и приступил к работе. Надеялся, что, кончив, Малыш вновь заснет. Вот тогда он и сбежит.

Дыхание Малыша ускорилось. Он задергал бедрами в такт движениям Мусорного Бака. Мусорник поначалу и не понял, что Малыш расстегивает его ремень и спускает до колен джинсы с трусами. Решил не вмешиваться. Если Малыш хотел ему вставить, значения это не имело. Мусорнику уже вставляли. От этого ни кто не умирал. Это ж не яд.

А потом рука Мусорного Бака замерла. К его анусу приставили не что-то живое и горячее, а холодную сталь.

И внезапно он понял, что именно.

– Нет, – прошептал он. В темноте его глаза широко раскрылись от ужаса. Теперь, очень смутно, он мог видеть в зеркале кукольное лицо убийцы, нависшее над его плечом, с волосами, падающими на красные глаза.

– Да, – прошептал в ответ Малыш. – И не сбивайся с ритма, Мусорище. Не сбивайся со злогребучего ритма. А не то я просто нажму на курок. Разнесу твою сраку к чертовой матери. Думдум, Мусорище. Ты веришь в эту брень-хрень?

Поскуливая, Мусорный Бак продолжил работу. Поскуливания превратились в короткие вскрики боли: ствол сорок пятого продвигался внутрь, вращался, цеплял. Рвал. И неужели его это возбуждало? Именно так.

Возбуждение это не укрылось от Малыша.

– Тебе нравится, да? – Малыш тяжело дышал. – Я знал, что понравится, сукин дрот. Тебе нравится, как он ходит у тебя в жопе? Скажи это, сукин дрот. Скажи «да», а не то отправишься в ад.

– Да, – проверещал Мусорный Бак.

– Хочешь, чтобы я подрочил тебе?

Он не хотел. Ни в коем случае не хотел. Но знал, что лучше этого не говорить.

– Да.

– Я не прикоснусь к твоему члену ни за какие бриллианты. Делай это сам. Зачем, по-твоему, Бог дал тебе две руки?

Сколько это продолжалось? Бог, возможно, знал, а Мусорный Бак – нет. Минуту, час, вечность – какая разница? Он не сомневался, что в тот самый момент, когда Малыш достигнет оргазма, одновременно произойдут два события: горячая струя спермы Малыша брызнет ему на живот, и пуля «дум-дум» превратит в кровавое месиво его внутренности. Смертельная клизма.

Потом губы Малыша напряглись, а пенис начал подергиваться в руке Мусорного Бака. Кулак стал склизким, как резиновая перчатка. Мгновение спустя ствол покинул прямую кишку. Молчаливые слезы облегчения потекли по щекам Мусорного Бака. Он не боялся смерти, во всяком случае, на службе темному человеку, но не хотел умереть в этом мрачном номере мотеля от рук психопата. Не увидев Сиболы. Он бы помолился Богу, но интуитивно знал, что Бог не посочувствует тому, кто обязался служить темному человеку. Да и что сделал Бог для Мусорного Бака? Или, если на то пошло, для Дональда Мервина Элберта?

В дышащей тишине раздался голос Малыша, вдруг запевшего песню, но быстро затих, сморенный сном:

– Всем известны я и мои друзья… нас плохие парни знают, жить они нам не мешают…

Он захрапел.

Надо уходить, думал Мусорный Бак, но боялся, что разбудит Малыша, если шевельнется. Я уйду, как только пойму, что он действительно заснул. Через пять минут. Этого будет достаточно.

Однако никто не знает, сколько тянутся пять минут в темноте; наверное, с высокой степенью вероятности можно утверждать, что в темноте пяти минут не существует. Он ждал. Засыпал и просыпался, даже не отдавая себе отчета, что спал. И вскоре провалился в глубокий сон.

Он шел по темной дороге где-то очень высоко в горах. Звезды висели так низко, что, казалось, можно дотянуться до них, снять с неба и побросать в банку, как светлячков. Холод пробирал до костей. Царила глубокая ночь. Смутно, под звездным светом, он различал отвесные скалы, сквозь которые прорубили дорогу.

И в этой темноте что-то приближалось к нему.

А потом послышался его голос, идущий ниоткуда, идущий отовсюду: В горах я дам тебе знак. Я покажу тебе мое могущество. Я покажу тебе, что бывает с теми, кто решил выступить против меня. Жди. Наблюдай.

Красные глаза начали открываться в темноте, будто кто-то установил три десятка аварийных ламп, накрытых колпаками, а теперь принялся попарно снимать колпаки. Но это были глаза, и они взяли Мусорного Бака в сказочное кольцо. Сначала он подумал, что это глаза ласок, но когда кольцо сжалось, увидел, что это большие серые горные волки, их уши стояли торчком, пена капала с темных морд.

Он испугался.

Они пришли не за тобой, мой верный слуга. Видишь?

Волки исчезли. Как по мановению волшебной палочки, тяжело дышащие серые горные волки исчезли.

Наблюдай, велел голос.

Жди, велел голос.

Сон закончился. Он проснулся навстречу яркому солнечному свету, вливающемуся в окно, перед которым стоял Малыш. Обильное вечернее возлияние с участием продукции канувшей в небытие «Адольф Куэрс компани» никоим образом не отразилось на нем. Он причесался – все завитки занимали положенное место – и наслаждался своим отражением в зеркале. Кожаная куртка висела на спинке стула. Кроличьи лапки напоминали крошечных висельников.

– Эй, сукин дрот! Я думал, мне придется снова смазать тебе руку, чтобы разбудить. Поднимайся, у нас впереди большой день. Много чего сегодня случится, так ведь?

– Конечно, – ответил Мусорный Бак, загадочно улыбнувшись.

* * *

Мусорный Бак проснулся вечером пятого августа, по-прежнему лежа на столе для блэкджека в казино «МГМ-Гранд-отель». Увидел перед собой молодого мужчину с прямыми волосами соломенного цвета, в солнцезащитных очках, оседлавшего стул, повернутый спинкой вперед. Первым делом Мусорник обратил внимание на камень, который висел в V-образном вырезе спортивной рубашки. Черный, с красной щелью посередине. Как глаз волка прошлой ночью.

Он попытался сказать, что ему хочется пить, но с губ сорвался лишь слабый стон.

– Ты точно провел много времени под солнцем, – посочувствовал Ллойд Хенрид.

– Вы – это он? – прошептал Мусорник. – Вы…

– Босс? Нет, я не он. Флэгг в Лос-Анджелесе. Хотя он знает, что ты здесь. Днем я говорил с ним по радио.

– Он едет?

– Только для того, чтобы повидаться с тобой? Черт, нет! Он вернется, когда сочтет нужным. Мы с тобой, парень, всего лишь мелкая сошка. Он вернется, когда сочтет нужным. – И тут Ллойд повторил вопрос, который задал высокому мужчине вскоре после того, как Мусорный Бак приплелся в казино: – Тебе так не терпится увидеть его?

– Да… нет… не знаю.

– Что ж, при любом раскладе такой шанс у тебя появится.

– Пить…

– Конечно. Держи. – Ллойд протянул Мусорному Баку большой термос с вишневым кулэйдом. Тот осушил его до дна. Потом наклонился вперед, держась руками за живот и постанывая. Когда судорога прошла, с щенячьей благодарностью посмотрел на Ллойда. – Думаешь, сможешь что-нибудь съесть? – спросил Ллойд.

– Да, думаю, смогу.

Ллойд повернулся к мужчине, который стоял позади него, лениво крутил колесо рулетки и бросал белый шарик, стучавший и подпрыгивавший.

– Роджер, пойди и скажи Уитни или Стефани-Энн, чтобы сюда прислали жареной картошки и пару бургеров. Нет, черт, о чем я думаю? Он же тут все заблюет. Суп. Принеси ему супа. Хорошо, чел?

– Мне все равно! – В голосе Мусорника слышалась благодарность.

– У нас тут есть один парень, – продолжил Ллойд. – Звать его Уитни Хоргэн. Раньше был мясником. Толстый, крикливый мешок говна, но как готовит! Господи! И здесь есть все. Генераторы еще работали, когда мы въехали сюда, и морозильники были забиты под завязку. Гребаный Вегас! Второго такого просто нет.

– Да, – кивнул Мусорник. Ему уже нравился Ллойд, а он даже не знал, как его зовут. – Это Сибола.

– Как ты сказал?

– Сибола. Искомая многими.

– Да, многие искали этот город, но потом в большинстве своем уезжали, жалея, что нашли. Ладно, зови его как хочешь, дружище… Похоже, ты едва не зажарился, добираясь сюда. Как тебя звать?

– Мусорный Бак.

У Ллойда, судя по всему, и мысли не возникло, что это странное имя.

– Готов спорить, раньше ты был байкером. – Он протянул руку. На кончиках пальцев еще оставались следы пребывания в тюрьме Финикса, где он едва не умер от голода. – Я Ллойд Хенрид. Рад встрече с тобой, Мусорник. Добро пожаловать на борт корабля «Леденец»[146]146
  Отсылка к песне «На борту корабля “Леденец”», ставшей визитной карточкой актрисы Ширли Темпл (р. 1928).


[Закрыть].

Мусорный Бак пожал протянутую руку и с трудом сдержал слезы благодарности. Насколько он помнил, впервые в жизни кто-то предложил ему обменяться рукопожатием. Он прибыл куда хотел. Здесь его принимали за своего. Наконец-то он стал частью чего-то. Ради этого момента он прошел бы по пустыне в два раза больше, обжег бы другую руку, а заодно и обе ноги.

– Спасибо, – пробормотал он. – Спасибо, мистер Хенрид.

– Черт, если ты не будешь звать меня Ллойдом, мы выльем твой суп.

– Тогда Ллойд. Спасибо, Ллойд.

– Так-то лучше. После того как поешь, я отведу тебя наверх и покажу твою комнату. А завтра займемся делом. У босса какие-то задумки насчет тебя, но, пока его нет, тебе и без того хватит работы. Мы тут кое-что восстановили, однако дел еще непочатый край. Одна наша команда сейчас на плотине Боулдера, пытается вывести ее на прежнюю мощность. Еще одна занимается обеспечением подачи воды. Разведывательные отряды патрулируют окрестности, каждый день к нам приходят шесть – восемь человек, но от этого мы тебя, пожалуй, освободим. Ты, похоже, столько времени провел на солнце, что ближайший месяц вполне можешь без него обойтись.

– Пожалуй, – с легкой улыбкой ответил Мусорный Бак. Он уже с готовностью отдал бы жизнь за Ллойда Хенрида. Собравшись с духом, он указал на камень, который висел в ложбинке между ключицами Ллойда. – Это…

– Да, их носят те из нас, кто командует. Его идея. Это черный янтарь. Не совсем камень, знаешь ли. Скорее смоляной шар.

– Я про… красный свет. Глаз.

– Тебе тоже кажется, что похоже на глаз? Это щель. Его особый подарок. Я не самый умный из тех, кто сейчас с ним, далеко не самый умный… по большому счету. Но я… черт, наверное, можно сказать, что я – его талисман. – Он пристально посмотрел на Мусорника. – Может, ты тоже. Кто знает? Уж точно не я. Флэгг – он скрытный. В любом случае мы слышали, что ты не такой, как все. Мы с Уитни. Подобное он говорит редко. Слишком много народу приходит сюда, чтобы замечать каждого. – Ллойд помолчал. – Хотя, думаю, он мог бы, если бы захотел. Я думаю, он мог бы заметить каждого.

Мусорный Бак кивнул.

– Он может творить чудеса. – Ллойд немного осип. – Я видел. Я бы не хотел оказаться среди тех, кто идет против него, знаешь ли.

– Да, – кивнул Мусорный Бак. – Я видел, что случилось с Малышом.

– Каким малышом?

– Парнем, с которым я ехал, пока мы не попали в горы. – Он содрогнулся. – Я не хочу об этом говорить.

– Хорошо, чел. Вон несут твой суп. И Уитни, вижу, добавил бургер. Тебе понравится. Этот парень отлично жарит бургеры, но постарайся не блевануть, хорошо?

– Хорошо.

– А мне надо идти, посмотреть, что и как. Если бы мой давний приятель Тычок увидел меня, он бы не поверил своим глазам. Дел у меня, как у одноногого мужика на конкурсе «кто-отвесит-больше-пинков-по-жопе». Еще увидимся.

– Конечно, – кивнул Мусорный Бак, а потом добавил совсем робко: – Спасибо. Спасибо за все.

– Благодари не меня, – весело отмахнулся Ллойд. – Благодари его.

– Я так и делаю, – ответил Мусорный Бак. – Каждую ночь. – Но это он сказал уже самому себе. От Ллойда его отделяла половина фойе. Тот что-то втолковывал мужчине, который принес суп и гамбургер. Мусорный Бак с нежностью смотрел им вслед, пока они не скрылись из виду, а потом принялся за еду. Ел жадно, смолотил почти все. И наверное, чувствовал бы себя отлично, если бы не глянул на миску с супом. Томатным супом цвета крови.

Мусорный Бак отодвинул ее, внезапно разом лишившись аппетита. Он поступил правильно, сказав Ллойду Хенриду, что не хочет говорить о Малыше. Но перестать думать о том, что с ним случилось… это было совсем другое.

Он подошел к колесу рулетки, маленькими глотками прихлебывая молоко, стакан которого ему принесли вместе с едой. Лениво крутанул колесо, бросил маленький белый шарик. Тот прокатился по ободу, потом свалился вниз и запрыгал по ячейкам. Мусорный Бак думал о Малыше. Задавался вопросом, придет ли кто-нибудь, чтобы показать ему его комнату. Он думал о Малыше. Задавался вопросом, остановится ли шарик на красном поле или на черном… но по большей части думал о Малыше. Прыгая, шарик попал в одну из ячеек, где и остановился. Колесо перестало вращаться. Выпал зеленый дабл-зеро[147]147
  При остановке шарика на этом секторе все ставки идут в пользу казино. Есть только в американской рулетке.


[Закрыть].

Выиграло казино.

В безоблачный, теплый – температура поднялась до восьмидесяти градусов[148]148
  По Фаренгейту; примерно 26,7°C.


[Закрыть] – день они выехали из Голдена на запад по автостраде 70, держа курс на Скалистые горы. Малыш променял пиво «Куэрс» на бутылку виски «Ребел йелл». Еще две бутылки лежали между ними, каждая в пустом пакете из-под молока, чтобы не укатилась и, не дай Бог, не разбилась. Малыш делал маленький глоток виски, тут же запивал большим глотком пепси-колы, а потом во всю глотку орал «черт побери», или «э-ге-гей», или «секс-машина». Несколько раз он говорил, что ссал бы «Ребел йелл», если бы мог. Спрашивал Мусорного Бака, верит ли тот в эту брень-хрень. Мусорный Бак, бледный от испуга и все еще страдающий похмельем после трех банок пива, выпитых прошлым вечером, отвечал, что да.

Даже Малыш не мог гнать со скоростью девяносто миль в час по этой дороге. Пришлось сбросить до шестидесяти, и Малыш что-то бормотал, кляня эти чертовы горы. Потом просиял.

– Мы наверстаем упущенное, когда доберемся до Юты и Невады. На равнине эта красотуля легко делает сто шестьдесят. Ты веришь в эту брень-хрень?

– Конечно, отличная машина. – Мусорный Бак криво улыбнулся.

– Будь уверен. – Малыш отпил «Ребел йелл». Догнался пепси. Во всю глотку прокричал: – Э-ге-гей!

Мусорник тоскливо смотрел на местность, по которой они проезжали, залитую лучами позднего утреннего солнца. Автострада прорезала горный склон, и время от времени они ехали между отвесных скал. Такие же скалы он видел во сне прошлой ночью. Неужели с наступлением темноты вновь откроются эти красные глаза?

Он содрогнулся.

Какое-то время спустя Мусорный Бак обратил внимание, что их скорость упала с шестидесяти миль в час до сорока. Потом до тридцати. Малыш ругался уже непрерывно, правда, себе под нос. «Дьюс»-купе лавировал между застывшими на дороге автомобилями, которых становилось все больше.

– Да что это за хрень? – бушевал Малыш. – Что они придумали? Все решили сдохнуть на высоте десяти тысяч гребаных футов? Эй, глупые твари, прочь с дороги! Слышите меня? Прочь с дороги, на хрен!

Мусорный Бак сжался в комок.

Они обогнули поворот и увидели четыре врезавшихся друг в друга автомобиля, которые полностью перегородили ведущие на запад полосы автострады 70. Мертвый мужчина, залитый давно высохшей и превратившейся в неровную, покрытую трещинами корочку кровью, распростерся на асфальте лицом вниз. Рядом с ним лежала раздавленная кукла «Болтушка Кэти». Слева от разбитых автомобилей дорогу блокировало ограждение высотой шесть футов. Справа дорога обрывалась в пропасть.

Малыш глотнул «Ребел йелл» и двинул «дьюс»-купе к пропасти.

– Держись, Мусорище, – прошептал он. – Мы прорвемся.

– Места нет, – прохрипел Мусорный Бак. Судя по ощущениям, поверхность его горла вдруг превратилась в напильник.

– Нет, места хватит, – прошептал Малыш, сверкая глазами. Он начал съезжать с проезжей части. Правые колеса уже шуршали по земляной обочине.

– Я в этом не участвую! – вырвалось у Мусорного Бака, и он схватился за ручку двери.

– Сиди смирно, а не то станешь мертвым сукиным дротом, – предупредил Малыш.

Мусорник повернул голову и встретился взглядом с дырищей в стволе револьвера сорок пятого калибра. Малыш нервно хохотнул.

Мусорный Бак откинулся на спинку сиденья. Хотел закрыть глаза, но не мог. С его стороны последние шесть дюймов обочины исчезли. Теперь он видел внизу веселенькие голубые ели и огромные валуны. Мог представить, что покрышки «Уайд овалс» сейчас в четырех дюймах от края… теперь в двух…

– Еще дюйм, – проворковал Малыш, его глаза стали огромными, губы растянулись в улыбке от уха до уха. Пот крупными каплями выступил на бледном кукольном лбу. – И еще… один.

Закончилось все быстро. Мусорный Бак почувствовал, как правое заднее колесо внезапно заскользило к пропасти. Услышал, как зашуршали, падая, сначала мелкие камушки, потом побольше. Он закричал. Малыш громко выругался, переключился на первую передачу и вдавил педаль газа в пол. Слева – они огибали перевернутый труп микроавтобуса «фольксваген» – донесся металлический скрежет.

– Лети! – закричал Малыш. – Как большая птица! Лети! Черт побери, ЛЕТИ!

Задние колеса «дьюса»-купе провернулись. На мгновение показалось, что машина еще больше сползает в пропасть. А потом она рванула вперед, выровнялась, и они вернулись на проезжую часть, уже за разбитыми автомобилями, оставив позади полосы жженой резины.

– Я говорил тебе, что она это сделает! – торжествующе воскликнул Малыш. – Черт побери! Мы проехали? Мы проехали, Мусорище, гребаный ты пересравший трусохвост!

– Мы проехали, – ровным голосом согласился Мусорный Бак. Его трясло. Он ничего не мог с собой поделать. А потом, во второй раз после встречи с Малышом, Мусорник интуитивно произнес те единственные слова, которые могли спасти ему жизнь (в противном случае Малыш наверняка убил бы его, чтобы отпраздновать чудесное спасение): – Классно рулишь, чемпион! – Никогда прежде он никого не называл чемпионом.

– Ну… не такой уж это класс, – снисходительно ответил Малыш. – В этой стране есть еще как минимум два парня, которые сделали бы то же самое. Веришь в эту брень-хрень?

– Если ты так говоришь, Малыш…

– Не говори мне, сладенький, это я, блядь, скажу тебе. Что ж, едем дальше. Впереди целый день.

Но долго им ехать не пришлось. Через каких-то пятнадцать минут «дьюс»-купе остановился навсегда, в тысяче восьмистах милях от Шривпорта, штат Луизиана, исходной точки путешествия Малыша.

– Не верю! – вырвалось у него. – Я не… твою мать… НЕ ВЕРЮ!

Он распахнул водительскую дверь, выпрыгнул из машины, зажав в левой руке уже на три четверти опустевшую бутылку виски.

– УБИРАЙТЕСЬ С МОЕЙ ДОРОГИ! – ревел Малыш, подпрыгивая в своих нелепых сапогах с высокими каблуками, – миниатюрная природная сила уничтожения, землетрясение в бутылке. – УБИРАЙТЕСЬ С МОЕЙ ДОРОГИ, СВОЛОЧИ, ВЫ ПОДОХЛИ, ВАМ МЕСТО НА ЗЛОГРЕБУЧЕМ КЛАДБИЩЕ, НЕЧЕГО ВАМ ДЕЛАТЬ НА МОЕЙ ДОРОГЕ!

Он отшвырнул бутылку «Ребел йелл», она полетела, вращаясь, роняя янтарные капли, и разбилась на сотню осколков, ударившись о борт старого «порше». Малыш замолчал и стоял, тяжело дыша и покачиваясь.

Возникшее препятствие не шло ни в какое сравнение с четырьмя разбитыми автомобилями, перегородившими дорогу. Теперь машины просто занимали все полосы движения. Вторую половину автострады, ведущую на восток, отделял от первой травяной островок шириной примерно десять ярдов, и, возможно, «дьюс»-купе смог бы перебраться на другую сторону, да только там творилось то же самое: четыре полосы занимали шесть рядов автомобилей, стоявших бок о бок, бампер к бамперу. Аварийные полосы выглядели ничуть не лучше. Некоторые из водителей попытались проехать и по разделительной полосе, хотя из травы тут и там, словно зубы дракона, торчали острые камни. Возможно, и существовали внедорожники с высоким просветом, способные преодолеть такое препятствие, но Мусорный Бак видел, что разделительная полоса превратилась в автомобильное кладбище для разбитой, смятой и поломанной продукции детройтских заводов. Создавалось ощущение, будто водителей охватило массовое безумие и они решили поучаствовать в апокалиптической гонке на уничтожение или в чумовом автокроссе по высокогорной части автострады 70. «В Колорадо Скалистые горы высокие, – подумал Мусорный Бак. – Дождь из «шеви» оставил лужи глубокие». Он чуть не засмеялся и торопливо прикрыл рот. Если бы Малыш услышал его смех, больше ему смеяться почти наверняка бы не довелось.

Малыш вернулся назад, широко шагая своими сапожищами на высоком каблуке, его тщательно уложенные волосы блестели. Лицом он напоминал карликового василиска. Глаза выпучились от ярости.

– Я не оставлю мой гребаный автомобиль! – прорычал он. – Слышишь меня? Никогда. Я его не оставлю. Ты прогуляешься, Мусорище. Иди дальше и посмотри, далеко ли тянется эта злогребучая пробка. Может, дорогу перегородил грузовик, я не знаю. Знаю только, что назад мы вернуться не можем. Обочина обрушилась. Вот и мы свалимся. Но если причина в грузовике или в чем-то там еще, мне насрать. Я скину все эти гребаные машины в пропасть. Одну за другой. Я могу это сделать, и тебе лучше поверить в эту брень-хрень. Шевелись, сынок!

Мусорник не стал спорить. Зашагал по автостраде, лавируя между застывшими автомобилями, готовый пригнуться и бежать, если Малыш откроет стрельбу. Но обошлось. Удалившись, как он решил, на безопасное расстояние (то есть такое, чтобы Малыш не мог попасть в него из револьвера), Мусорный Бак забрался на цистерну бензовоза и оглянулся. Малыш, миниатюрный уличный панк из ада, с расстояния в полумилю действительно смотрелся куклой. Он привалился к «дьюсу»-купе и пил. Мусорный Бак уже собрался помахать ему рукой, но потом решил, что это скорее всего плохая идея.

В тот день Мусорный Бак отправился в путь в половине одиннадцатого утра по горному времени[149]149
  Горное время соответствует часовому поясу горных штатов США (минус семь часов от Гринвича).


[Закрыть]. Продвигался он медленно – частенько приходилось залезать на багажники, капоты и крыши автомобилей и грузовиков, которые стояли впритирку друг к другу, и до первого знака «ТОННЕЛЬ ЗАКРЫТ» он добрался в четверть четвертого. Преодолел почти двенадцать миль. Не такое уж и большое расстояние, особенно для человека, который проехал на велосипеде половину страны, но, учитывая препятствия на пути, Мусорный Бак полагал, что эти двенадцать миль – достижение. Он мог бы вернуться, чтобы сказать Малышу, что дальнейшая поездка исключается… если бы намеревался вернуться. Но таких намерений у Мусорного Бака, разумеется, не было. Он не читал книг по истории (после электрошоковой терапии читать ему стало совсем тяжело) и не знал, что в прежние времена короли и императоры частенько убивали гонцов, принесших плохую весть. Исключительно от досады. Знал Мусорный Бак другое: он провел с Малышом достаточно много времени, чтобы не испытывать ни малейшего желания увидеть его вновь.

Он постоял, глядя на знак, черные слова на оранжевом ромбе. Знак сбили, и он лежал под колесом самого старого в мире «юго», судя по внешнему виду. «ТОННЕЛЬ ЗАКРЫТ». Какой тоннель? Он всмотрелся вперед, прикрыв глаза ладонью, и вроде бы что-то разглядел. Прошел еще триста ярдов, при необходимости перебираясь через автомобили, и оказался среди машин и мертвецов. Некоторые легковушки и пикапы полностью сгорели. Здесь хватало армейских грузовиков. Многие тела были в военной форме. За местом сражения – Мусорник не сомневался, что здесь сражались, – вновь начиналась транспортная пробка. А чуть дальше и западные, и восточные полосы исчезали в двух дырах, над которыми висел гигантский щит, закрепленный на горном склоне, сообщающий, что это «ТОННЕЛЬ ЭЙЗЕНХАУЭРА».

Мусорный Бак подошел ближе, с гулко бьющимся сердцем, не зная, что предпринять. Эти дыры-близнецы, уходящие в гору, пугали его, но по мере приближения к ним испуг перерос в ужас. Он бы прекрасно понял, что испытывал Ларри Андервуд, подходя к тоннелю Линкольна; в тот момент, пусть и не зная друг друга, они стали братьями по духу, разделив чувство дикого страха.

Главное отличие тоннелей заключалось в расположении пешеходной дорожки. Если в тоннеле Линкольна ее проложили достаточно высоко над проезжей частью, то в тоннеле Эйзенхауэра она шла так низко, что некоторые водители попытались объехать по ней пробку. Поэтому оставалось только одно: пробираться между автомобилями в кромешной тьме.

У Мусорного Бака скрутило живот.

Он долго стоял, глядя на тоннель. Месяцем раньше Ларри Андервуд вошел в тоннель, несмотря на страх. После долгих размышлений Мусорный Бак развернулся и зашагал обратно к Малышу, поникнув плечами, с дрожащими уголками рта. Назад его заставило повернуть не отсутствие свободного прохода и не длина тоннеля (Мусорник, который всю жизнь прожил в Индиане, понятия не имел, какова длина тоннеля Эйзенхауэра). Ларри Андервуд руководствовался в своих действиях как чистым эгоизмом, так и простой логикой выживания: Манхэттен – остров, и он должен с него выбраться. Тоннель – кратчайший путь. Пройти его надо как можно быстрее. Как с дурно пахнущим лекарством: зажимаешь нос и проглатываешь. Мусорный Бак привык к тому, что его бьют, привык получать удары и пинки судьбы и своей необъяснимой натуры… и принимал их, склонив голову. Встреча с Малышом обернулась катастрофой, выхолостила Мусорного Бака, практически лишила последних остатков разума. Его тащили вперед на скорости, угрожавшей целостности мозга. Под дулом пистолета он выпил целую банку пива и сумел после этого не блевануть. Его изнасиловали стволом револьвера. Он чуть не упал в пропасть с тысячефутового обрыва. И после всего этого от него хотели, чтобы он собрался с духом и заполз в дыру в основании горы, дыру, где в темноте, возможно, поджидали неведомые ему ужасы? Он не мог. Другие, возможно, могли – но не Мусорный Бак. Кроме того, в идее возвращения была определенная логика. Логика побитого жизнью и наполовину обезумевшего человека – но обладающая извращенной притягательностью. Он находился не на острове. Если бы ему пришлось идти назад остаток этого дня и весь завтрашний, для того чтобы найти дорогу вокруг гор, а не сквозь горы, он бы это сделал. Ему предстояло проскользнуть мимо Малыша, это правда, но он надеялся, что Малыш передумал и уже ушел, несмотря на свои заявления. Или мертвецки напился. Или даже (хотя Мусорник искренне сомневался, что ему так повезет) просто умер. В самом худшем случае, если Малыш остался на прежнем месте, ждущий и наблюдающий, Мусорный Бак мог дождаться темноты, а потом проскользнуть мимо него, как