Текст книги "Древние империи Центральной Азии. Скифы и гунны в мировой истории"

Однако еще интересней то, что в Иране под воздействием зороастрийского политеизма поклонение многим богам быстро уступило место монотеизму, поклонению единственному верховному ахуре по имени Ахурамазда – господину и хозяину всего мироздания. Ниже Ахурамазды стояло множество небесных существ, в том числе Митра, которому позднее суждено было сыграть важную роль в религиозной жизни Рима. Но эти низшие божества значили немногим больше, чем херувимы и серафимы в еврейской теологии. Главным противником верховного бога Ахурамазды был Анхра-Майнью – повелитель зла и вождь всех дэвов, или демонов. Все добро и зло в мире существовало благодаря конфликту Ахурамазды и Анхра-Майнью. В этом отношении зороастризм в основе своей был дуалистичным, но верующие были убеждены, что в конце концов Ахурамазда и его воинство одержат победу, а повелитель зла рано или поздно исчезнет.

Часто приходится слышать, что зороастризм включает в себя поклонение солнцу, хотя, строго говоря, это не так. В авестийских текстах мы встречаем такие выражения, как «солнце – это глаз Ахурамазды», или «солнце – это тело Ахурамазды», но из контекста становится ясно, что это просто поэтические и символические выражения. Свет, безусловно, является сущностью Ахурамазды, следовательно, солнце, как основной источник света, было выбрано в качестве символа, наилучшим образом соответствующего верховному божеству.

Чуть ниже солнца находится огонь, который излучает свет и, следовательно, рассматривается как самый священный и чистый элемент. В одном месте огонь даже упоминается как сын Ахурамазды. Весь огонь, начиная с огня в домашнем очаге и кончая огнем на огромном жертвенном алтаре, считался священным, и люди очень заботились о том, чтобы огонь не был загрязнен или осквернен. Кстати, ранний зороастризм не ведал ничего похожего на церкви или храмы в общепринятом смысле слова. Самыми близкими к подобным сооружениям в раннем Иране были маленькие, но сакральные огненные алтари, которые устанавливались в основном на вершинах холмов в некотором отдалении от человеческого жилья.

Помимо своего бога и дьявола, зороастризм учил вере в бессмертие, страшный суд, вознаграждение и наказание человека путем помещения его на небеса или в ад. Но поскольку эти доктрины являются просто прототипами аналогичных верований в христианстве и мусульманстве, они не требуют отдельного обсуждения.

Несмотря на то что в ранние времена зороастризм являлся миссионерской религией, как только он превратился в жесткую и достаточно сложную теологическую систему с наследственной иерархией крайне консервативных священнослужителей, он перестал быть религией, которая могла бы с готовностью быть принята другими народами во всей полноте. В результате мы видим, что на протяжении всей своей истории распространение ортодоксального зороастризма ограничивалось людьми, говорящими на иранском языке и связанными по крови или традиции с одним из исторических иранских народов.

Но хотя ортодоксальный зороастризм по своей природе не мог проповедоваться за рубежом, многим зороастрийским доктринам было суждено оказывать большое влияние на людей в самые разные времена и в самых разных местах. В особенности это справедливо в отношении различных народов, обитавших в Центральной Азии. Поэтому, когда мы слышим от путешественников, побывавших в новые времена у монголов, что монголы имеют обыкновение оставлять своих мертвых без погребения, демонстрируют особое отношение к собаке и относятся с огромным почтением к огню, мы понимаем, что эти обычаи и традиции являются результатом иранского влияния, веками распространявшегося на всей территории Центральной Азии.

Книга вторая
Первая империя гуннов

Глава 4
Древние обитатели Монголии

С самого начала письменной истории Монголия и прилегающие к ней регионы были родиной свирепых племен, неизменно прокладывавших себе путь к грабежам, владычеству над другими народами, а возможно, и к вечной славе. С Монгольского плато волна за волной выплескивались орды захватчиков, которые в свое время заставляли подчиниться все до единой империи Азии и не один раз диктовали свои условия половине Европы.

С учетом важности этого региона и вышедших оттуда народов удивительно, что ранняя история Монголии практически неизвестна. Первые обитатели этой огромной территории не имели письменности и, следовательно, не оставили нам литературных памятников. Археологические раскопки, безусловно, пролили бы свет на расовые и культурные связи ранних «монголов», но до сих пор серьезные археологические исследования этой территории едва касаются ее земли и дают только очень отрывочные материалы для изучения.

Единственным народом, обладавшим литературной традицией и контактировавшим с монголами, были китайцы, и, следовательно, в поисках информации, относящейся к древним обитателям этой территории, мы вынуждены обращаться к китайским летописям. Однако даже китайские свидетельства далеки от того, чтобы давать адекватное описание народа, населявшего Монголию во времена более ранние, чем за два века до рождения Христа.

Некоторые из этих китайских хроник, как, например, знаменитая «Книга истории», утверждают, что рассказывают нам о событиях, происходивших в 2500 г. до н. э. или ранее. Однако практически все ученые Нового времени сходятся в том, что эти ранние хроники носят характер полулегенд. По этой причине мы не можем слишком серьезно относиться к замечаниям, которые в этих хрониках делаются в отношении «варварских» соседей Китая.

Начиная с IX в. до н. э. китайские исторические записи становятся гораздо более точными и заслуживающими доверия; но в это время, как и в течение нескольких веков после этого, китайские историки мало интересовались какими-либо народами, проживавшими за пределами Поднебесной империи. Фактически эти чужеродные племена считались заслуживающими упоминания, только когда одно или другое из них совершало успешный набег на китайскую территорию. Несмотря на отрывочность и неполноту ранних китайских записей о соседях Китая, они не лишены интереса и ценности, поэтому нам, безусловно, стоит вкратце рассмотреть записи, посвященные северным соседям Поднебесной.

Среди «варваров», которые жили к северу от Китая и время от времени вторгались в Поднебесную империю, была одна группа под названием «рунг», другая под названием «ди» и третья группа, которую иногда называют «хун-ю». Эти названия являются, очевидно, попыткой транслитерировать туземное название группы народов, известных на Западе как гунны.

Когда мы начинаем более тщательно изучать различные китайские упоминания об этих варварских народах, становится очевидным, что термин «рунг» являлся общим названием, относящимся к очень большому числу различных народов, сильно отличающихся друг от друга в этническом плане. Однако среди этих племен рунг, несомненно, было много таких, которые принадлежали к той же самой этнической группе, что и ди, и хун (считающиеся очень тесно взаимосвязанными). Эта же группа, в свою очередь, считается предшественницей народа, позже известного, как хунну, ставшего основателем первой империи гуннов.

У нас нет никаких способов узнать, когда эти «варвары» – будь то рунг, ди или хун-ю – впервые появились на территории Монголии и на северной границе Китая. Но из китайских легенд о самых ранних правителях их собственной земли получается, что им приходилось сражаться с предками тех же племен, которые так хорошо известны нам по более поздним и более точным записям.

Так, например, легендарный Хуан-ди, или Желтый император, предположительно правивший Поднебесной империей около 2600-х гг. до н. э., как говорят, вел успешную войну против хун-ю. Несмотря на то что многие отраженные в записях события, касавшиеся царствования Желтого императора, носят мифический характер, принято считать, что эта личность действительно существовала и история о его конфликте с хун-ю, или ранними гуннами, имеет под собой реальную основу.

У китайцев есть другая легенда о том, что в какой-то момент после падения династии Ся – первой «великой императорской династии» Китая, – случившегося в 1818 г. до н. э., потомок последнего правителя из этой династии бежал на север и нашел убежище у гуннов. Дальше в легенде говорится, что гунны не только радушно приняли беглого принца, но и избрали его своим правителем. Фактически утверждается, что все правители будущего великого царства Хунну, или империи гуннов, были потомками этого беглого китайского принца. Данная легенда не заслуживает большого доверия и достойна упоминания лишь потому, что в более поздние времена вера в эту историю оказала определенное воздействие на отношение китайцев к гуннам и гуннов к китайцам.

Но хотя мы можем сильно сомневаться в том, что, как гласит легенда, китайский принц был признан правителем всех гуннских племен севера, вполне возможно, что эта история имеет под собой некоторые реальные основания. Мы, без сомнения, знаем, что в более поздние времена многочисленные китайские перебежчики, которые больше не могли оставаться в Поднебесной, отправлялись на север, где были гостеприимно встречены правителями гуннских племен. Следовательно, вполне вероятно, что подобное положение дел имело место и в более ранние времена, и не один, а несколько китайцев знатного, а может быть, и царского происхождения, у которых на родине возникли проблемы, нашли приют среди древних обитателей Монголии. Китайские беженцы наверняка заключали браки с женщинами того народа, который их приютил, что имеет огромное значение, когда мы подходим к вопросу о расовой принадлежности этих «северных варваров».

Гораздо больший интерес, чем вышеупомянутые легенды, представляют рассказы, касающиеся близких отношений, существовавших между «северными варварами» и предками китайских императоров дома Чжоу. Династию Чжоу обычно считают самой прославленной из всех правящих домов Китая. Монархи из этого дома не только правили Китаем гораздо дольше, чем члены любых других династий, но именно в течение периода Чжоу Китай превратился в великую классическую цивилизацию. Именно в этот период было составлено конфуцианское Пятикнижие. И именно в этот период жили и писали свои труды такие великие мудрецы, как Конфуций, Мэн-цзы и Лао-цзы.

С учетом сказанного довольно странно, что дом Чжоу обязан своей ранней славе связью с дикими варварами севера и запада. Когда предки династии Чжоу впервые отчетливо появились на горизонте истории, они были феодальными властителями маленькой общины на крайнем северо-западе Китая. В этом районе их со всех сторон окружали различные племена северных варваров (в этом случае это были рунг и ди). На самом деле весьма вероятно, что эти феодальные властители изначально были племенными вождями небольших групп варваров, которые попали под влияние китайской цивилизации и завоевали себе скромное место в китайской феодальной иерархии.

Однако варварское происхождение этих ранних предшественников дома Чжоу не помешало им стать объектом частых нападений со стороны их племенных сородичей, не попавших в орбиту китайского влияния. Сам факт того, что эти феодальные властители до определенной степени приняли китайский образ жизни, лишь усложнили для них противостояние с их варварскими соседями и сородичами. Так или иначе, но в середине XIV в. до н. э. тогдашнему феодальному хозяину (по имени Тан Фу) пришлось оставить свое владение на границе с Китаем и найти себе новое место жительства немного дальше к югу. Новое поселение было названо Чжоу, и позднее это название стало именем династии.

Но, хотя Тан Фу и его последователи были вынуждены оставить свой первый дом, поскольку не могли справиться с атаками варваров, как только эти беженцы обосновались в своем новом владении, им очень быстро удалось добиться высокого положения и власти, которой они никогда не знали прежде. Меньше чем за сто лет после своего позорного бегства «князья Чжоу», как теперь назывались эти феодальные властители, стали объектом всеобщего уважения и восхищения благодаря своей военной силе и личным достоинствам.

Но истинным основателем величия дома Чжоу стал внук Тан Фу, которого в китайских анналах обычно называют Вэнь Ван – «царь просвещенный». На протяжении всех последующих периодов каждый китайский школьник воспитывался на рассказах о мудрости и справедливости этого правителя. Вэнь Вана считают автором большой части знаменитой «Книги перемен» – незавершенного собрания бессмыслицы, которое почитается жителями Поднебесной как самая сакральная книга, внушающая благоговейный ужас.

Даже в военных делах Вэнь Ван руководствовался удивительно гуманистическими принципами, особенно если вспомнить его «варварское» происхождение. Начиная военную кампанию, он строго приказывал своим воинам, чтобы они не причиняли вреда тем, кто не участвует в боевых действиях, не уничтожали ни жилищ, ни колодцев, ни лесов и, наконец, чтобы они не воровали домашних животных у ни в чем не повинных крестьян. Тем, кто не подчинялся его приказам, не было пощады.

Несмотря на свою гуманность, Вэнь Ван был на удивление удачлив. Частично насильственно, частично благодаря своей дипломатии он смог подчинить своему влиянию большое количество других феодальных хозяев и стал более могущественным, чем находившийся на смертном одре номинальный правитель Поднебесной империи – последний представитель династии Шан (Инь), второй (реально – первой) великой династии в истории Китая.

Этот император Поднебесной, встревоженный постоянными набегами варваров с севера и запада, назначил Вэнь Вана «правителем запада» и дал ему приказ отбросить дерзких захватчиков. Невзирая на то, что его собственный дед был вынужден бежать от этих варваров, Вэнь Ван приступил к выполнению приказа, и его военные действия на границе почти всегда заканчивались успехом. Особенно подчеркивается, что среди варварских племен, которые подверглись наказанию, были наводящие ужас хун-юн с севера.

Через четырнадцать лет после смерти Вэнь Вана, или примерно в 1122 г. до н. э., его сын, которого обычно называют У Ван, или «воинственный правитель», свергнул последнего отпрыска выродившегося дома Шан[26]26
  Легендарная дата. Очевидно, это произошло около 1030 г. до н. э. Последний царь царства Шан Шоу Синь (Ди Синь) собрал армию, чтобы дать отпор мятежникам во главе с У Ваном. Битву Шоу Синь проиграл и покончил с собой. Его воины сдались.


[Закрыть] и провозгласил себя верховным правителем Поднебесной империи, став, таким образом, первым de jure монархом династии Чжоу. Несмотря на официальное обретение императорского трона, в сознании китайцев ему всегда придавалось меньше значения, чем его отцу. По этой причине мы можем опустить обсуждение его царствования, за исключением того факта, что он тоже предпринял несколько кампаний против северных варваров и даже сумел привести некоторые племена к признанию прямого подчинения его империи. Таким образом, китайцы увидели, что наилучший способ устранить опасность вторжения варваров – это посадить на императорский трон перевоспитанного варвара.

На протяжении более века в летописях не было никаких упоминаний о посягательствах на северные границы Китая. Однако время шло, императоры сменяли на троне один другого, а сила и слава династии Чжоу постепенно слабели, и северные варвары без промедления этим воспользовались. Те, которые оказались под властью Китая, взбунтовались и смогли восстановить свою независимость. Другие, которые все это время оставались независимыми, стали проявлять еще больше дерзости в своих набегах на китайскую границу.

Некоторые из этих набегов причиняли огромный ущерб. Мы знаем об этом не только из сухих записей в исторических хрониках, но и из глубоко прочувствованных строк некоторых популярных стихотворений и песен того периода, который предстает перед нами в «Книге песен» (Шицзин). Время от времени какому-нибудь из последних ослабевших императоров Чжоу удавалось провести удачную карательную экспедицию против северных варваров. Отголоски этих войн мы снова встречаем в «Книге песен», где не раз показано народное ликование по поводу того, что ненавистных хун-юн удалось отбросить за пределы китайской территории.

Но, несмотря на то что даже поздние правители дома Чжоу были способны предпринимать успешные кампании против северных варваров, в конечном счете их враги снова одержали верх, в значительной степени благодаря предательству одного из крупных феодалов Поднебесной. Это памятное событие произошло в первой половине VIII в. до н. э. (781–771 гг.), когда на троне сидел император Ю-ван. Этот Сын Неба был слабым, нерешительным человеком. Невзирая на то, что у него была законная супруга, которая родила ему законного наследника, император без памяти влюбился в красивую наложницу по имени Бао Сы, которую ему подарили вскоре после того, как он взошел на трон.

Его императорское величество тратил все богатства империи, стараясь ублажить свою новую фаворитку, но, судя по всему, удовлетворить все капризы этой дамы оказалось непросто. Особенно трудно было заставить ее улыбнуться. В надежде развеселить красивую, но бесстрастную даму император решил сыграть шутку с несколькими из своих подданных – феодалов.

В империи долгое время существовал обычай зажигать сигнальные огни на холмах, окружавших столицу, в случае если императорская резиденция подвергалась нападению. Увидев этот сигнал, феодалы из ближайших районов должны были немедленно раздать оружие своим вассалам и броситься на помощь императору. Однажды император Ю-ван, желая немного развлечься, без всякой реальной опасности велел зажечь сигнальные огни. Феодалы, верные своему долгу, немедленно бросились в столицу, где обнаружили, что их обманули. Вся эта бессмысленная суета так развеселила прекрасную даму Бао Сы, что она залилась громким смехом. Воодушевленный тем, что он наконец нашел способ развеселить свою фаворитку, император повторил это представление еще несколько раз, в результате чего феодалам стало понятно, что из них делают посмешище, и они перестали реагировать на любые сигналы.

Как раз в это время у императора возникли серьезные проблемы с владетелем одного из отдаленных феодов, Шень-хоу. Этот знатный человек был отцом законной супруги императора и дедом законного наследника. Неудивительно, что он был крайне недоволен последними событиями при дворе императора. В конце концов, когда император официально лишил законную императрицу и ее сына высокого ранга, посадив на ее место Бао Сы и ее отпрыска, родовитый Шень-хоу потерял всякое терпение и решил отомстить. Дела пошли еще хуже, когда стало очевидно, что император хочет не просто сместить законного наследника, но и убить его. В этот момент Шень-хоу решился на открытое восстание.

Опасаясь, что нападение на столицу империи без сторонней помощи может окончиться неудачей, этот господин вошел в преступные переговоры с несколькими племенами варваров с северо-запада. Заметим, что на этот раз это были не хун-юн, а их сородичи и соседи под названием «цюань-жуны», или псы. Варваров порадовала возможность разжиться легкой добычей, и они сразу же приняли предложение Шень-хоу.

Когда стало очевидно, что к столице приближаются варварские орды, немедленно были зажжены сигнальные огни, зовущие на помощь, но феодалы из окрестных районов – хотя они вовсе не собирались предавать императора – решили, что с ними хотят сыграть очередную шутку, и отказались что-либо делать. В результате варварам без особого труда удалось схватить и убить императора Ю-вана[27]27
  А также нового наследника, сына Бао Сы. Саму же Бао Сы взяли в плен.


[Закрыть]. Империя оцепенела от ужаса. Воспользовавшись всеобщим замешательством, варвары разграбили столицу и захватили огромное количество добычи, включая множество сокровищ, принадлежавших государству. Но что еще важнее, хотя варварам в скором времени пришлось уйти из столицы, им удалось на гораздо более долгое время оставить за собой несколько стратегических пунктов, находившихся в глубине Поднебесной, и из этих пунктов они продолжили терроризировать окрестные районы.

Какое-то время китайская знать продолжала пребывать в состоянии смущения и беспомощности. Но наконец крупные князья взяли дело в свои руки и восстановили некое подобие порядка. По соглашению между этими князьями на трон посадили законного наследного принца (императора Пин-вана), и, как следствие, создавалась видимость, что власть в Поднебесной по-прежнему принадлежит династии Чжоу. Однако на самом деле восстановление династии Чжоу было в значительной степени номинальным. Ни новый монарх, ни его потомки, занимавшие императорский трон, больше никогда не имели контроля над той огромной территорией, которая формально находилась в их подчинении.

Одним из первых актов нового императора стал перенос столицы из города Хао (Фэнхао) в западной части Китая в город Лои (современный Лоян) на востоке Китая. Благодаря этому переносу более поздние монархи дома Чжоу стали называться отпрысками династии Восточная Чжоу, в отличие от когда-то гораздо более могущественных правителей династии Западная Чжоу. Кстати, сам по себе такой перенос столицы был признаком слабости, поскольку он определенно демонстрировал, что миграция на восток произошла из страха перед будущими нападениями варваров с севера и запада.

На протяжении всего царствования династии Восточная Чжоу (770–250 гг. до н. э.) реальная власть принадлежала крупным феодальным князьям, каждый из которых в своем владении был практически независимым сувереном. Несколько из этих небольших государств находились непосредственно к югу от Монголии, и при полном упадке центральной власти правителю каждого из этих княжеств приходилось самостоятельно сдерживать набеги северных варваров. Летописи сообщают, что в таких конфликтах феодальные князья действовали очень успешно. Многие варварские племена попали в прямое подчинение того или иного приграничного княжества, других оттеснили дальше к северу, и они были вынуждены ограничить свои действия пределами монгольских равнин. Китайские летописцы часто упоминают о стычках приграничных княжеств с северными и западными варварами, но у нас, к счастью, нет необходимости подробно разбираться во всех этих мелких «войнах». Упоминания о них интересуют нас только потому, что временами они дают намеки на образ жизни и обычаи варварских противников Китая.

Сейчас хороший момент, чтобы сделать паузу и вкратце рассмотреть, что именно говорят летописи относительно расовых, лингвистических и культурных особенностей ранних обитателей Монголии.

Самое поразительное в этом отношении то, что касается расовой принадлежности «монгольских варваров». В силу крайне малого количества действительно точных данных по этому вопросу, он оказался областью самых безумных спекуляций. Обычно считалось само собой разумеющимся, что ранние обитатели Монголии были «монголами», или монголоидами в смысле их внешнего облика, то есть типичными представителями «желтой расы». Предполагалось даже, что эти ранние обитатели Монголии представляли собой более чистый тип монголоидов, чем их соседи китайцы, и что китайцы, особенно китайцы с севера, которые обычно считаются более монголоидными, чем южные китайцы, могли с успехом получить свои самые характерные внешние черты благодаря смешанным бракам с некоторыми из ранних орд захватчиков, хлынувших на них с Монгольского плато.

Однако в связи с этим следует заметить, что результаты немногочисленных археологических раскопок, производившихся прямо у северной границы Монгольского плато, совершенно не совместимы с этой гипотезой. Так, например, в Южной Сибири, в том регионе, где обитают бурят-монголы, все из которых сегодня внешне являются типичными монголоидами, благодаря работе археологов удалось получить целый ряд скелетов, относящихся к раннему периоду. Все эти скелеты имели четко выраженную длинную голову, что совершенно не похоже на головы современных монголов, которые в подавляющем большинстве круглоголовые. Это определенно показывает, что в самом сердце монгольских владений круглоголовой расе, обитающей там на сегодняшний день, предшествовала раса совсем другого типа.

Археология до сих пор не смогла ответить на вопрос о цвете волос и глаз этой ранней длинноголовой расы. Однако китайские записи склоняют нас к выводу, что у представителей этой древней расы были «красные [рыжие] волосы, зеленые глаза и белые лица», и есть все основания считать, что такое описание не слишком далеко от реальности. Однако в этой связи нужно иметь в виду, что эти люди с длинными головами и, вероятнее всего, светлыми волосами, как известно, обитали не в самой Монголии, а непосредственно к северу от нее, в Южной Сибири. Вполне возможно и даже весьма вероятно, что этот ранний светловолосый длинноголовый тип распространился на Северную Монголию. При этом нельзя полностью исключать, что в очень ранние доисторические времена этот тип был преобладающим на всем Монгольском плато.

Совсем иначе, в отличие от этого светловолосого длинноголового типа, который продолжал существовать на севере до начала исторических времен, выглядели племена, непосредственно контактировавшие с китайцами, как, например, хун-юн и другие прямые предки более поздних гуннов. Хотя явных свидетельств мало, у нас есть все основания считать, что различные группы варваров, совершавших периодические набеги на границу Китая, были темноволосыми и круглоголовыми.

Но если согласиться с тем, что эти северные варвары были темноволосыми и круглоголовыми, это далеко не то же самое, что сказать, что они имели монголоидную внешность. В связи с этим следует особо подчеркнуть различия между тюркским и монгольским типом внешности. Профессор Смит пишет: «Во многих книгах по антропологии монголоидную расу путают с тюркской расой. Глубину различий между этими двумя расами трудно переоценить. Трудно найти два типа людей более отчетливо отличающихся друг от друга. Люди, принадлежащие к тюркской расе, имеют выступающие черты лица в противоположность исключительно плоским лицам монголоидов. Волосы у тюрков вьющиеся и овальные в сечении, тогда как у монголов волосы прямые и в сечении круглые. Тюрки со своими густыми окладистыми бородами являются фактически одними из самых волосатых людей в мире, тогда как для монголов характерно небольшое количество волос на лице. На самом деле тюрки представляют собой очень специфическую ветвь альпийской расы».

Если вспомнить, что тюрки и другие народы, принадлежащие к альпийской расе, связаны с белыми народами и расами Европы, а монголы связаны с желтыми расами Восточной и Юго-Восточной Азии, становится ясно, насколько важно понять, к какому типу принадлежали ранние обитатели Монголии – к монгольскому или к тюркскому. В этой связи чрезвычайно важна запись, сделанная в одной из китайских династических летописей. Эта запись гласит, что гуннов очень легко было отличить от китайцев благодаря тому, что они были очень волосатыми и имели длинные выступающие носы.

Учитывая это свидетельство, едва ли можно сомневаться в том, что гунны, которые составляли большую часть раннего населения Монголии, безусловно, принадлежали скорее к тюркскому, чем к монголоидному типу. Это, в свою очередь, означает, как ни странно, что гунны по своему происхождению принадлежали скорее к белой расе, нежели были большой желтой расой.

Но хотя из этого следует, что ранние гунны скорее ассоциируются с расами Запада, чем с расами Востока, из китайских летописей нам известно, что между северными варварами и обитателями Северного Китая имело место огромное количество смешанных браков (смешанных связей). Такое смешение оказало существенное влияние на внешний вид северных китайцев (возможно, широкая голова северных китайцев могла быть, по крайней мере, частично следствием этого). Но не менее очевидно, что то же самое смешение оказало заметное воздействие и на племена гуннов, живших на севере. С течением времени это смешение продолжалось, и всё большее число людей из гуннских племен приобретали монголоидные черты.

Если бы гунны, самые ранние из известных в истории обитателей Монголии, продолжили жить на Монгольском плато, вероятно, что тюркский тип был бы полностью поглощен за счет проникновения монголоидных расовых черт. Но мы можем с уверенностью сказать, что имела место их великая миграция на запад, и тюркский тип остался преобладающим элементом их расового состава. Окончательная «монголизация» Монголии произошла только после того, как основная масса гуннов ушла и обосновалась в Туркестане, тем самым отстранившись от прямого китайского влияния.

Переходя от вопроса о расовой принадлежности к вопросу о языке, мы видим, что практически все ученые сходятся в том, что ранние обитатели Монголии говорили на том или ином языке из числа тех, которые обычно называют туранскими или урало-алтайскими. Все прелести филологии находятся абсолютно вне сферы интересов данной работы. Ни время, ни объем не позволяют нам заниматься изучением грамматики или словаря туранских языков в целом или какого-либо туранского языка в отдельности. Однако будет неплохо отметить некоторые очевидные особенности туранских языков, отличающие их от языков всех других лингвистических групп. В этой связи особенно важно выявить четкие различия между туранскими языками, с одной стороны, и индоевропейскими языками и тибетско-китайскими языками – с другой.

Самая важная черта туранских языков заключается в том, что они являются агглютинативными. Это означает, что, в отличие от тибетско-китайских (сино-тибетских) языков, у туранских языков сложная грамматика, и, чтобы выразить тонкие различия с помощью падежа и времени, нужно хорошо постараться. В этом отношении туранцы похожи на тех, кто говорит на индоевропейских и семитских языках, тем не менее между этими лингвистическими группами остаются существенные различия. Если индоевропейцы и семиты для изменения формы слова меняют само корневое слово (например, мужчина – мужчины, или прихожу – приходил), туранцы оставляют корневое слово без изменения, но добавляют к нему определенные суффиксы (так khatun – женщина, khatunlar – женщины, gel-mek – приходить, gel-iyorim – прихожу, gel-dim – приходил).

Мне нравится, как говорят на тибетско-китайских (сино-тибетских) языках. Ни приставок, ни суффиксов, ни предлогов, ни послелогов. В индоевропейских языках есть все эти грамматические причуды (хотя предлогов гораздо больше, чем послелогов), в то время как в туранских языках есть послелоги, но нет предлогов.

Туранские языки еще больше отличаются от сино-тибетских, поскольку последние, по сути, односложные и часто используют интонацию. В этом отношении туранские языки сходны с индоевропейскими и семитскими языками. Но вместе с тем туранские языки отличаются от двух последних групп тем, что не используют грамматический род и не имеют относительных местоимений. Есть еще одна мелкая, но весьма интересная деталь, а именно тот факт, что у туранцев невозможно использование двух согласных подряд ни в начале, ни в конце слова.